Глава IV. Халиф Харун

На этом месте в моей памяти зияет бездонный провал или стоит одна из тех стен забвения, что казалось, возникли на пути моего повествования. Словно поток, текущий по сверкающей равнине и внезапно ныряющий в недра у края горы и исчезающий здесь из поля зрения человека. Что происходило в этой гробнице после того, как Хелиодора закончила свой рассказ, отправились мы оттуда вместе или же оставляли ее там на некоторое время, как мы ушли из Курны, благодаря ли доброй Судьбе или же своей собственной ловкости мы добрались до Александрии – всего этого я не знаю, ибо эти события начисто стерлись из моей памяти. Насколько я понимаю, они истлели под пеплом времени. Я знаю об этом не больше, чем о том, где и как я существовал между моей жизнью Олафа и моей настоящей жизнью, то есть ничего. Но все же тот путь или поток в конце концов вырывается на поверхность и вновь становится отчетливо видимым.

Я снова стоял на палубе «Дианы» в Александрии. Со мной были Мартина и Хелиодора. Лицо Хелиодоры вымазали черной краской, ее одели мальчиком, каких бродячие певцы и фокусники часто включают в свои труппы. Судно было готово к отплытию, и ветер нам благоприятствовал, но все же мы не могли отплыть, пока не получим соответствующего разрешения. Мусульманские галеры крейсировали в бухте и могли потопить нас в случае, если бы мы осмелились поднять якорь без этой бумаги.

Помощник капитана отправился на берег со взяткой, а мы ждали, ждали. Наконец капитан Менас, стоявший рядом со мной, прошептал мне на ухо:

– Успокойтесь, он возвращается. Все в порядке. Затем я услышал голос помощника:

– У меня бумага с печатью!

Менас отдал приказ отчаливать. Но в этот самый момент подошел один из моряков и доложил, что один из матросов команды пропал. Оказалось, что исчез Космас, ускользнувший с судна на берег без разрешения и не вернувшийся назад.

– Что ж, пусть остается и подождет удобного случая! – воскликнул Менас, крепко выругавшись. – Без сомнения, эта свинья напилась до бесчувствия и валяется в каком-нибудь притоне. Когда он проснется, то может сочинить любую историю, какая только ему понравится, и добраться до Лесбоса самостоятельно. Отдать концы! Отдать концы, я сказал!

И в этот миг появился сам Космас. Я не мог видеть его, но достаточно отчетливо все слышал. Очевидно, он впутался в скандальную историю, потому что какие-то рассерженные голоса, женский и мужской, требовали от него денег, он же выкрикивал в их адрес пьяные угрозы. Мужчина ударил его, а женщина схватила за бороду. И тогда здравый смысл покинул его окончательно.

– Это со мной, христианином, так обращаетесь вы, языческие собаки?! – закричал он. – О! Вы думаете, что я грязь под вашими ногами? У меня есть друзья! Вы ведь не знаете, кому я служу! Так вот, я вам скажу, что я солдат Олафа Норманна, Слепого Олафа, Олафа Красный Меч. Того самого, что заставил ваших поклонников Пророка петь жалобные песни под Митиленой! Погодите, он вам еще задаст!

– Да что ты такое говоришь, приятель! – послышался голос капитана Юсуфа, который подошел к нему (это он обращался с нами по-дружески, когда мы пришли в Александрию в первый раз) и который все время со стороны следил за этой сценой. – Значит, вы служите великому генералу, с которым кое-кому из нас приходилось встречаться? А скажи-ка мне, где он сейчас? Я слышал, что он покинул Лесбос.

– Где он? Да здесь же, на борту этого судна, конечно же. О! Он неплохо провел вас всех. В следующий раз осматривайте внимательнее нищенские лохмотья!

– Отчаливайте! Отчаливайте! – заорал Менас.

– Нет! – твердо сказал офицер. – Я запрещаю отчаливать! Солдаты, уберите этих людей, я должен поговорить с капитаном судна. Подойдите и заберите этого пьяного вместе с ними.

– Теперь все пропало, – проговорил я. – И все кончено. Такой удар после всего пережитого! По крайней мере, у нас есть еще один выход – смерть!

– Да, – ответила Хелиодора.

– Держите себя в руках! – воскликнула Мартина. – Бог еще существует и может нас спасти.

Но горечь отчаяния охватила меня. Через несколько дней я надеялся достичь Лесбоса и там обвенчаться с Хелиодорой. А теперь? Что же ждет нас теперь?

– Рубите швартовы, Менас, – закричал я. – И уходите на веслах. Есть риск, что мы нарвемся на галеру, ну и что? Вы, Мартина, поставьте меня у трапа и скажите мне, когда надо будет наносить удар. Хотя я и слепой, но еще смогу их удерживать до тех пор, пока мы не отойдем от причала.

Она повиновалась, а я вытащил свой красный меч из-под нищенских лохмотьев. И тогда среди последовавшего вслед за этим общего замешательства я услышал голос Юсуфа, обращавшегося ко мне.

– Генерал! – вскричал он. – Ради вас самих я умоляю бросить ваш меч, тот самый, о котором, как я думаю, слышали многие. Борьба бесполезна, потому что в моем распоряжении лучники, способные тут же расстрелять вас, и метатели копий, которые сделают то же самое. Генерал Олаф – отважный человек и должен знать, когда нужно сдаваться, особенно если он слеп.

– Да, господин, – согласился я. – Отважный человек должен также знать, когда ему пришло время умирать.

– Почему вы должны умереть, генерал? – послышался опять его голос. – Мне неизвестно, почему христианин, посетивший Египет под видом нищего, должен быть обвинен в преступлении, заслуживающем смерти, если только он не явился сюда, чтобы шпионить.

– Может ли шпионить слепой? – с негодованием возразила ему Мартина.

– Как знать, госпожа? Но я ясно вижу, что у вас глаза достаточно смышленые и острые. Кроме того, есть еще одно обстоятельство. Не так давно, когда судно только что прибыло в Александрию, я подписал бумагу, дававшую право некоему слепому музыканту и его племяннице совершить путешествие по Египту. Тогда вас было только двое, теперь я вижу и третьего. Кто этот миловидный мальчик с измазанным лицом, что сидит рядом с вами?

Хелиодора начала было рассказывать какую-то историю о том, что она сирота, сын того-то и того-то, кого, я не помню сейчас, и пока она говорила, кто-то из мусульман прошел мимо меня.

– По правде говоря, ты мог бы быть полезным в этом путешествии с песнями, – смеясь, перебил офицер Хелиодору, – поскольку для мальчика твой голос удивительно чист. А ты полностью уверен, что точно помнишь свой пол? Ведь это легко проверить. Обнажите-ка грудь этого парня, солдаты. А впрочем, в этом нет необходимости. Снимите с него головной убор!

Один из солдат тут же повиновался, и прелестные черные волосы Хелиодоры, срезать которые я ей не позволил, упали, спустившись до самых ее коленей.

– Отпустите меня, – сказала она. – Признаюсь вам, что я женщина.

– Это очень великодушное признание, госпожа, – ответил офицер. – А теперь не будете ли вы еще более добры и не назовете ли вы свое имя? Вы отказываетесь? Тогда, может быть, я вам смогу в этом помочь? В последней войне с коптами мне дважды посчастливилось видеть некую благородную девушку, дочь принца Могаса, которую впоследствии эмир Мустафа взял себе, но которая ускользнула от него. Будьте добры, госпожа, скажите мне, не было ли у вас сестры, с которой вы были бы близнецами?

– Прекратите ваши насмешки, господин, – произнесла Хелиодора в отчаянии. – Я та, которую вы ищете!

– Это Мустафа ищет вас, госпожа, но не я!

– И тогда, господин, он ищет напрасно. Знайте, что, как только он меня найдет, я умру! О господин, я знаю, что у вас благородное сердце, будьте же милостивы и отпустите меня. Я расскажу вам правду. Вот он – Олаф Красный Меч, и я уже давно с ним помолвлена. И, хотя он слеп, он искал меня, пройдя через страшные опасности, и вот теперь нашел. Неужели вы разлучите нас? Во имя Бога, которому мы оба поклоняемся, во имя вашей матери, я молю вас: отпустите нас!

– Клянусь Пророком, что я бы так и поступил, госпожа, только боюсь, что в этом случае моя голова слетела бы с плеч. Слишком многие посвящены в этот секрет, чтобы он мог оставаться и дальше секретом, если я поступлю так, как вы хотите. Нет, вы должны быть отведены к эмиру все втроем… Но не к Мустафе, а к его противнику Абдаллаху, который весьма недолюбливает Мустафу и по велению халифа сейчас правит Египтом. Будьте уверены, что в вашем деле вы встретите с его стороны справедливое отношение. А теперь идите и ничего не бойтесь! Сможете ли вы подыскать одежду более подобающую вашему положению, чем эти актерские лохмотья?

Мы переоделись, охрана выстроилась вокруг нас, и мы отравились в путь. Как только мои ноги коснулись набережной, я услышал сердитые голоса на корабле, последовавший за ним вопль и всплеск воды.

– Что произошло? – спросил я Юсуфа.

– Думаю, генерал, что ваши слуги с «Дианы» рассчитались с тем пьяницей-псом, который набрался настолько, что пролаял ваше имя!

После этого мы удалились, и я больше никого не расспрашивал об этом случае, а потому не могу с уверенностью сказать, что так все и было.

– Да простит его Бог, – пробормотал я тогда. – Но я его простить не в состоянии.

И мы направились дальше.

В тот же день или на следующий мы стояли в каком-то помещении, где находился суд. Мартина прошептала мне, что в кресле председателя находился небольшого роста темнолицый мужчина, а рядом с ним сидели священнослужители и другие лица. Этим мужчиной был эмир Абдаллах. Мустафа, бывший ранее эмиром, по ее словам, жирный и угрюмый тип, находился там же, и всякий раз, когда он задерживал взгляд на Хелиодоре, я чувствовал ее дрожь, и она инстинктивно прижималась ко мне. Там же был и патриарх Политен, защищавший нас в этом деле. Рассмотрение дела было настолько длительным, что наши судьи, будучи крайне учтивыми, велели дать нам подушки, чтобы мы могли присесть, а также периодически приносить нам пищу и шербет.

Мустафа требовал Хелиодору, как свою рабыню. Некий офицер выступил с обвинением против нее и против меня. Он сказал, что раз Аллах отдал им в руки нас, то мы должны быть приговорены, я – к смерти, она – к рабству. Политен ответил с нашей стороны, сказав, что мы никому не причинили вреда. Он также отметил, что раз существует перемирие, то я не должен подвергаться наказанию в мирное время, так как прибыл в Египет только в поисках девушки, с которой был обручен. Кроме того, даже если и говорить о наказании, то смерть – слишком суровая мера.

Эмир почти все время только слушал, сам же говорил мало. Наконец он спросил нас, не желаем ли мы стать мусульманами, так как в этом случае, он считает, нас могли бы отпустить. Мы ответили, что не желаем покупать этим прощения.

– В таком случае, по-видимому, – проговорил он, – госпожа Хелиодора, будучи плененной во время войны, должна рассматриваться в качестве военнопленной, и следует только решить, кому она должна принадлежать.

Мустафа сердито перебил его, крича, что в этом вопросе не может быть никакого сомнения и она принадлежит ему, взявшему ее в плен, когда он был облечен властью.

Эмир некоторое время размышлял, а мы с дрожью ожидали его ответа. Наконец он огласил свой приговор:

– Генерал Олаф Слепой, известный в Византии как Красный Меч, или Михаил, который во время его службы императрице Ирине часто воевал с последователями Пророка, но впоследствии потерял зрение от рук этой женщины, – человек, известный во всем мире. Нам, мусульманам, довелось хорошо узнать его тяжелую руку, особенно в бытность его губернатором Лесбоса, где он совсем недавно нанес сокрушительный удар по нашим морским силам, убив тысячи правоверных и захватив тысячи в плен. Но так было угодно Аллаху, который ждет своего времени для свершения Правосудия, что он создал для него приманку в виде красивой женщины. Он клюнул на эту приманку, вопреки своему уму и ловкости, и попал в наши руки, прибыв в Египет переодетым нищим, чтобы разыскать эту женщину. Все же, поскольку он человек знаменитый и поскольку в настоящее время между нами и Восточной Римской империей заключено перемирие, в котором, несомненно, на данный момент отражаются высшие государственные интересы, я решил, что это дело следует передать на суд самого халифа Харуна аль-Рашида, нашего повелителя, и что задержанный должен быть под охраной доставлен в Багдад, где и будет ожидать приговора. С ним должна быть доставлена и эта женщина, которая, по его словам, является его племянницей, но которая, по нашим сведениям, была одной из фрейлин императрицы Ирины. Против нее нет никаких обвинений, кроме разве того, что она может оказаться византийской шпионкой.

А теперь я перехожу к делу госпожи Хелиодоры, которая, как здесь было сказано, является женой, возлюбленной или невестой генерала Олафа – одному Аллаху известно, что из этого истина. Эта госпожа Хелиодора – особа высокого происхождения и принадлежит к древнему роду. Она – единственный ребенок принца Могаса, утверждавшего, что в его жилах струится кровь древних фараонов, и в течение этого года потерпевшего поражение и убитого моим предшественником на посту эмира – Мустафой. Вышеупомянутый эмир, пленивший госпожу Хелиодору, собирался взять ее в свой гарем, на что он имел право, учитывая ее отказ принять истинную веру. Но так случилось, что она убежала от него, заколов кинжалом евнуха, приставленного ее охранять. По крайней мере, достоверно известно, что этот евнух был найден мертвым, хотя кто именно убил его – не известно и не доказано. Теперь, когда ее задержали снова, Мустафа требует эту женщину как свою добычу и настаивает на том, чтобы я отдал ее ему в руки. И все же мне кажется, что если она и является чьей-то добычей, то это – трофей эмира, правящего Египтом во время ее нового пленения. И только в силу своего официального положения как эмира, а не благодаря его способностям, покупке или брачному договору Мустафа получил ее в свои руки, но его право было аннулировано бегством ее еще тогда, когда она не была причислена к его домашним людям. Поэтому он и не приобрел на нее прав в соответствии с нашими законами. Что же касается меня как эмира, то я не требую себе эту женщину, так как подобный поступок был бы неугоден Аллаху – ввести ее силой в мой дом в то время, когда она не желает в нем жить, особенно потому, что, как мне известно, она замужем или обручена с другим живым мужчиной. Все же, поскольку и в этом случае дело идет о высоких вопросах, касающихся закона, я приказываю, чтобы госпожу Хелиодору тоже со всей учтивостью доставили под конвоем халифу Харуну аль-Рашиду в Багдад, где она также будет ожидать решения своего дела. Дело закончено! Пусть офицеры, кого это касается, проследят за точным выполнением моего приказа, помня, что они отвечают за безопасность пленников и их жизни.

– Дело не закончено! – закричал бывший эмир Мустафа. – Вы, Абдаллах, вынесли это неправильное решение потому, что ваше сердце настроено против меня, место которого вы заняли!

– Вы можете взывать к мудрости халифа, – сказал Абдаллах. – Но помните, что если вы попытаетесь хоть пальцем тронуть эту госпожу, я прикажу, чтобы вас уничтожили, как врага закона. Патриарх христиан, вы тоже отправитесь в Багдад, чтобы посетить халифа по его приглашению, на судне, присланном за вами. В ваши руки я передаю этих пленников под охрану, зная, что вы станете хорошо относиться к ним, так как они одной с вами ложной веры. С вами, к которому халиф питает благосклонное внимание, не знаю, почему, я также передам письма, в которых будет содержаться правдивый отчет обо всем этом деле. Побеспокойтесь, чтобы была подготовлена вся необходимая провизия и чтобы генерал Олаф и те, кто будет отправлен с ним, ни в чем не нуждались и не испытывали недостатка. Мустафа, вы можете надеяться, что решение высокого суда в Багдаде будет таким, какого вы заслуживаете. А пока перестаньте меня беспокоить.

У самой двери в коридор я был разлучен с Хелиодорой и Мартиной и отведен в какой-то дом или тюрьму, где мне выделили большую комнату со слугами, уже поджидавшими меня. В ней я провел ночь, а утром спросил, когда же мы отплываем в Багдад. Старший из слуг ответил, что ему об этом ничего не известно. Днем меня посетил Юсуф, офицер, задержавший нас на борту «Дианы». Он также ответил мне, что не ведает этого, но наверняка это случится в один из ближайших дней. Кроме того, он сообщил, что мне не следует беспокоиться о госпоже Хелиодоре и Мартине, так как они хорошо устроены в некоем месте. Затем он вывел меня в большой сад, в котором, как он сказал, я могу ходить, куда мне захочется.

Так началось, наверное, самое страшное время моей жизни, время ожиданий и сомнений, тянувшееся бесконечно долго. Каждые два-три дня Юсуф приходил ко мне с визитом, и мы с ним беседовали на различные темы. В конце концов мы с ним подружились. Только о Хелиодоре и Мартине он ничего не мог или не хотел мне говорить, равно как и о том, когда же мы отправимся в Багдад. Я просил, чтобы мне разрешили переговорить с патриархом Политеном, но он ответил, что это невозможно, так как его на некоторое время вызвали из Александрии. Не смог я получить аудиенцию и у эмира Абдаллаха, потому что он тоже был куда-то вызван.

Теперь мое сердце переполнилось страхом, я боялся, как бы тем или иным образом Хелиодора не попала в руки Мустафы, ненавистного нам. Я умолял Юсуфа сказать мне правду обо всем, но он каждый раз клялся Пророком, что она в безопасности, но больше не говорил ничего. И эти его слова не успокаивали меня, поскольку мне было известно, что в безопасности она может быть в данной ситуации только мертвой. Я был осведомлен о том, что мусульмане не считают преступлением обман неверных. Неделя тянулась за неделей, а я все еще томился в этой богатой тюрьме. Мне предоставили лучшую одежду и пищу, давали даже вино. Заботливые и любезные руки переводили меня с одного места на другое. Я ни в чем не нуждался, кроме свободы и правды. Сомнения и страх мучили меня настолько, что в конце концов я заболел и потерял интерес даже к прогулкам по саду. Однажды, когда Юсуф посетил меня, я сказал, что скоро ему уже не придется приходить ко мне, ибо я предчувствую свою скорую смерть.

– Не надо умирать, – сказал он. – Может случиться так, что это будет напрасная смерть. – И с этими словами он оставил меня одного.

На следующий день он, вернувшись ко мне, сообщил, что привел врача, который меня осмотрит. Им оказался некий Мухаммед, стоявший рядом с Юсуфом. Хотя я и не надеялся на помощь врача, но попросил того присесть, после чего Юсуф оставил нас.

– Будьте любезны, расскажите мне о своем состоянии, генерал Олаф, – произнес Мухаммед тихим и серьезным голосом. – Вам надлежит знать, что я послан самим халифом, чтобы помочь вам.

– Возможно ли это? Ведь он же в Багдаде? – спросил я, но, не дождавшись от него ответа, рассказал о своем нездоровье.

Когда я закончил, он заключил:

– Я чувствую, что вы больше страдаете от своего рассудка, чем тела. Будьте так добры и повторите мне историю вашей жизни, о которой я кое-что слышал. И особенно подробно расскажите о той ее части, которая касается госпожи Хелиодоры, дочери Могаса, об обстоятельствах, из-за которых вы были ослеплены Ириной, и о том, как вы путешествовали по Египту, куда прибыли переодетым в одежду нищего, и разыскали ее.

– Но почему я должен вам это рассказывать, господин?

– Чтобы я знал, как мне вас исцелить. Кроме того, генерал Олаф, буду с вами откровенен. Я больше, чем простой доктор. У меня есть некоторая власть, предоставленная мне халифом, и с вашей стороны было бы разумно открыться мне.

Я подумал, что ничего не потеряю, если повторю этому странному доктору свою историю, хотя многое из нее, как я понял, уже было ему известно. Я рассказал все, и мой рассказ получился длинным.

– Это удивительно! – проговорил доктор серьезным тоном, когда я закончил. – Просто удивительно! Все же мне кажется странным один момент из вашей истории, а именно роль, которую в ней играла госпожа Мартина. Если бы она была вашей любовницей, тогда, возможно всякому было бы понятно… – И он сделал паузу.

– Господин доктор! – заявил ему я. – Госпожа Мартина была и остается моим другом.

– Вот как! Тогда я вижу новые добродетели в вашей религии, поскольку мусульманин не нашел бы подобного друга среди женщин, если только они не его мать или сестра. Очевидно, христианская вера имеет силу изменить натуру женщины; я же считал это невозможным. Хорошо, генерал Олаф, я обдумаю ваше дело. Хочу признаться вам, у меня есть веские основания надеяться, что удастся найти лекарство, с помощью которого можно исцелить вас, исцелить все, кроме вашего зрения. Последнее же не мог бы вернуть вам и сам Аллах. А теперь я попрошу у вас одолжения. В этой вашей комнате я вижу занавес, скрывающий кровать слуги, спящего рядом с вами. Я хотел бы здесь принять еще одного пациента, но этот пациент не должен вас видеть. Будьте так добры и пересядьте туда. И поклянитесь мне честью солдата, что бы вы ни услышали, не обнаруживать своего присутствия.

– Конечно, если не случится ничего плохого, что навлекло бы бесчестье на мою голову и имя.

– Не случится ничего, что бы навлекло бесчестье на вашу голову и имя, генерал Олаф, хотя, возможно, что ваше сердце и испытает некоторую тревогу. Отчего – я не могу пока вам сказать.