СОВЕТ БАЛЕКИ

Я поднялся на ноги, громко славя царя, и вышел из царского дома Интункулу. Я до выхода шел медленно, но потом бросился бежать, терпя страшные муки. Забежав на минутку к знакомому и обмазав руку жиром и завязав кожей, я снова стал метаться от нестерпимой боли и помчался на место моего бывшего дома. Там я в отчаянии бросился на пепел и зарылся в него, покрыв себя костями своих близких, еще лежавших здесь.

Да, отец мой, так лежал я, последний раз лежал, на земле своего крааля, и от холода ночи защищал меня пепел рожденных мной.

Я стонал от боли и душевного отчаяния. Пройдя через испытание огнем, я снова приобретал славу в стране, делался знаменитым. Да, я вытерплю свое горе, сделаюсь великим, и тогда настанет день мщения над царем. Ах, отец мой, тут, лежа в пепле, я взывал к Аматонго, к духу своих предков, молился Элозию, духу хранителю, я даже дерзал молить Умкулункулу, Великого Мирового Духа, живущего в небесах и на земле незримо и неслышно. Я молил о жизни, чтобы убить Чеку, как он убил всех дорогих мне существ. За молитвой я уснул, или вернее, свет мыслей моих погас, и я лежал, как мертвец. Тогда меня посетило видение, посланное в ответ на мольбу, и, быть может, это был только бред, порожденный моими горестями.

Мне казалось, что я стою на берегу большой, широкой реки. Тут было сумрачно, поверхность реки слабо освещалась, но далеко, на той стороне, точно пылала заря, и в ее ярком свете я различил могучие камыши, колеблемые легким ветром. Из камышей выходили мужи, жены, дети, выходили сотнями, тысячами, погружались в волны реки и барахтались в них.

Слушай дальше, отец мой. Все люди в воде были черного племени, а также все выходившие из камышей; белых, как твой народ, вовсе не было, так как видение изображало зулусское племя, о котором одном сказано, что оно «будет оторвано от берега». Я видел, что из ступивших в воду одни быстро переплывали, другие не двигались с места, точь-в-точь, как в жизни, отец мой, когда одни рано умирают, а другие живут долгие годы. Среди бесчисленных лиц я узнал много знакомых, узнал лицо Чеки и вблизи него себя самого, узнал также Дингана, его брата, лицо отрока Умслопогаса, лицо Нады, моей дочери, и вот тогда-то впервые я понял, что Умслопогас не умер, а только исчез.

Во сне своем я обернулся и оглянул тот берег реки, где стоял. Тогда я увидел, что за мной поднималась скала высокая, черная, и в скале были двери из слоновой кости. Через них изнутри струился свет, доносился смех; были в скале и другие двери, черные, как бы выточенные из угля, и через них зияла темнота, слышались стоны. Перед дверями находилось ложе, а на нем восседала ослепительная женщина. Высокая, стройная, она сверкала белизной, белые одежды покрывали ее, волосы ее были цвета литого золота, а лицо светилось, как полуденное солнце. Тогда я заметил, что выходившие из реки, еще со струящейся по ним водой, подходили к женщине, становились перед ней и громко взывали:

– Хвала Инкозацане зулусов, хвала Царице Небес!

Чудная женщина держала в каждой руке по жезлу: в правой руке – белый жезл из слоновой кости, в левой – из черного дерева. Когда подходившие к трону люди приветствовали женщину, она указывала им то белым жезлом правой руки на белую дверь, на дверь света и смеха, то черным жезлом левой руки на угольные двери мрака и стонов. Тогда одни люди шли в одну сторону и вступали в свет, другие – в другую и погружались во мрак. Между тем, еще горсть людей вышла из воды. Я узнал их. Тут находились Унанда, мать Чеки, моя жена Ананди, сын мой Муса, а также остальные мои жены, дети вместе со всеми бывшими у них людьми. Они остановились перед лицом Небесной Царицы, которой Умкулункула поручил охранять зулусский народ, и громко взывали:

– Хвала Инкозацане зулусов, хвала!

Инкозацана указала им светлым жезлом на светлую дверь. Но они не двигались с места. Тогда женщина вдруг заговорила тихим, грустным голосом:

– Идите, дети моего народа, идите на суд, чего вы ждете? Проходите в дверь света!

Но они все медлили, и теперь Унанда сказала:

– Мы медлим, о, Царица Небес, медлим, чтобы вымолить правосудие над тем, кто умертвил нас. Я, прозванная на земле Матерью Небес, больше всех прошу этого!

– Как его имя? – спросил снова тихий, страшный голос.

– Чека, царь зулусов! – отвечала Унанда. – Чека, сын мой.

– Многие уже приходили искать ему возмездия, – сказала властительница небес, – многие еще придут. Не бойся, Унанда, час его пробьет. Не бойся и ты, Ананди, и вы, все жены и дети Мопо. Повторяю вам, его час пробьет. Копье пронзило твою грудь, Унанда, копье вонзится в грудь Чеки. А вы, жены, дети Мопо, знайте, что рука, наносящая удар, будет рука Мопо. Я сама направлю его, я научу его мстить. Идите же, дети моего народа, проходите на суд, ибо Чека уже приговорен.

Так вот что снилось мне, отец мой, вот какое видение посетило меня, когда, несчастный, я лежал среди костей и пепла своего крааля. Так было мне дано узреть Инкозацану Небес на высоте ее величия. Позже, как ты узнаешь, я еще два раза видел ее, но то было на земле, наяву.

Да, трижды удостоился я узреть лицо, которое теперь уже не увижу до своей смерти, потому что больше трех раз смертные этого лица не видят.

Утром, проснувшись, я пошел к шалашу царских «сестер» и подождал, когда они пойдут за водой. Увидев Балеку, я тихонько окликнул ее, и она осторожно зашла за куст алоэ, и мы уныло взглянули в глаза друг другу.

– Злосчастен день, когда я послушался тебя и спас твоего ребенка. Видишь, каковы последствия этого. Погиб весь мой род, умерла Мать Небес, все умерли, а меня самого пытали огнем! – Я показал Балеке свою сухую руку.

– Ах, Мопо, я бы меньше горевала, если бы знала, что сын мой, Умслопогас, жив! Да и меня ведь не пощадят. Скоро я присоединюсь к остальным. Чека уже обрек меня на смерть, ее только отложили. Он играет со мной, как леопард с раненой ланью. Впрочем, я даже рада умереть, так я скорее найду своего сына!

– А если юноша жив, Балека, что тогда?

– Что ты сказал? – вскрикнула она, дико сверкнув глазами и бросаясь ко мне. – Повтори свои слова, Мопо, о, повтори их! Я готова тысячу раз умереть лишь бы Умслопогас остался в живых!

– Верного я ничего не знаю, но прошлую ночь мне приснился сон! – И я рассказал ей про видение и про то, что перед тем случилось.

Она внимала мне, как внимают царю, решающему вопрос жизни и смерти.

– Сон твой вещий, Мопо, – сказала она, наконец, – ты всегда был странным человеком и обладал даром ясновидения. Чует мое сердце, что Умслопогас жив!

– Велика любовь твоя, женщина, и она – причина наших горестей. Будущее покажет, что мы напрасно пострадали, злой рок тяготеет над нами. Что делать теперь – бежать или оставаться здесь, выжидая перемены судьбы?

– Оставайся на месте, Мопо! Слушай, что надумал царь. Он, всегда бесстрашный, теперь боится, как бы убийство матери не навлекло на него гнев народа. Поэтому он должен рассказывать, что не он убил ее, а она погибла в огне, навлеченном колдовством на твой крааль. Никто не поверит этой лжи, но возражать не посмеют. Он устроит, как говорил тебе, выслеживание, но совсем нового характера, так как он сам с тобой станет находить колдунов. Так он предаст смерти всех ненавидящих его за жестокость и за убийство матери. Ты же нужен ему, Мопо, и тебя он сохранит.

– Итак, не беги, а оставайся здесь, прославься, дождись великого мщения, о брат мой! Ах, Мопо, разве нет в стране других принцев? А Динган и Умблангама, а Умпанда? Разве братья царя не хотят царствовать, разве, просыпаясь по утрам, они не ощупывают себя, чтобы убедиться, живы ли еще, разве, засыпая по ночам, они уверены, что разбудит их на заре: ласки ли жен, или лезвие царского ассегая? Добейся их доверия, брат мой, очаруй сердца их, узнай их замыслы или открой им свой. Только таким путем ты доведешь Чеку до того порога, который переступили твои жены, который и я готовлюсь переступить!

Вот что уходя сказала мне Балека и была совершенно права. Умпанду ни на что не подбить, он жил тихо и больше молчал, как слабоумный. Но Динган и Умблангана из другого теста, их, при случае, можно вооружить таким ассегаем, который разнесет по ветру мозги Чеки. Время действовать еще не настало, чаша Чеки не заполнилась до краев.

Обдумав все это, я встал и пошел в крааль своего друга, где стал лечить обожженую руку. Пока я с ней возился, ко мне пришел посланный от царя.

Я предстал перед царем и припал к его ногам, называя его царскими именами. Но он протянул руку и, подняв меня, ласково сказал:

– Встань, Мопо, слуга мой, ты много перенес горя от колдовства твоих врагов. Я потерял мать, а ты – жен и детей. Плачьте же, наперсники мои, оплакивайте мою мать, плачьте над горем Мопо, лишенного семьи через колдовство наших врагов!

Тогда приближенные громко завопили, а Чека сверкал на них очами.

– Слушай, Мопо, – сказал царь, когда вопли прекратились. – Никто не возвратит мне матери, но тебе я дам новых жен, и ты обретешь детей. Пойди, выбери себе шесть девушек из предназначенных царю. Также возьми из царского скота лучших сто волов, созови царских слуг и повели им выстроить тебе новый крааль больше, красивее прежнего. Все это даю тебе с радостью, Мопо, тебя ждет еще большая милость, я разрешаю тебе месть.

– В первый день новолуния я созову большой совет Бандла из всех зулусских племен. Твое родное племя Лангени также тут будет. Мы все вместе станем оплакивать свои потери и тут же узнаем, кто виновник их. Иди теперь, Мопо, иди. Идите и вы, мои приближенные, оставьте меня одного горевать по матери!

Так, отец мой, оправдались слова Балеки, так, благодаря коварной политике Чеки, я еще больше возвысился в стране. Я выбрал себе крупный скот, выбрал прекрасных жен, но это не доставило мне радости. Сердце мое высохло, радость, сила исчезли из него, погибли в огне Чекиного шалаша, потонули в горе по тем, кого я раньше любил.

РАССКАЗ ПРО ГАЛАЦИ-ВОЛКА

Я расскажу тебе про участь Умслопогаса с той минуты, как львица схватила его, расскажу так, как узнал от него самого много лет спустя.

Львица, отскочив, побежала, держа в зубах Умслопогаса. Он попробовал вырваться, но та так больно укусила его, что юноша уже не двигался в ее пасти и, только оглядываясь, видел, как Нада отбежала от колючей изгороди и громко кричала: «Спасите его!» Он видел ее лицо, слышал крик, потом перестал что-либо видеть или слышать.

Немного погодя Умслопогас очнулся от боли в боку, укушенном львицей, и до него долетели какие-то окрики. Он осмотрелся: близ него стояла львица, только что выпустившая его из пасти. Она хрипела от ярости, а перед ней стоял юноша, высокий, сильный, с угрюмым видом и серовато-черной шкурой волка, обмотанной по плечам таким образом, что верхняя челюсть с зубами находилась на его голове. Он стоял, покрикивая, перед львицей, держа в одной руке воинственный щит, а в другой сжимая тяжелую, оправленную в железо, дубину.

Львица, страшно рыча, присела, готовясь прыгнуть, но юноша с дубиной не стал дожидаться ее нападения. Он подбежал к ней и ударил ее по голове. Удар был сильным, метким, но не убил львицу – она поднялась на задние ноги и тяжело набросилась на юношу. Он принял ее на щит, но, придавленный страшной тяжестью, не удержался на ногах и упал, громко воя, как раненый волк. Тогда львица, прыгнув на него, стала его теребить. Благодаря щиту, ей не удавалось покончить с ним, но Умслопогас видел, что долго так не может длиться, щит будет отброшен в сторону, и незнакомец загрызен львицей. Тогда Умслопогас вспомнил, что в груди зверя осталась часть его сломанного копья – решил еще глубже вонзить лезвие или умереть. Юноша живо встал, силы вернулись к нему в трудную минуту, и подбежал к месту, где львица теребила человека, прикрывавшегося шитом.

Она не замечала его, так что он бросился на колени и, схватив рукоятку сломанного копья, глубоко пронзил зверя и еще повернул копье в ране. Тогда львица увидала Умслопогаса, прыгнула на него и, выпустив когти, стала рвать ему грудь и руки. Лежа под ней, он услыхал невдалеке могучий вой и вдруг – что же он увидел?

Множество волков, серых и черных, бросились на львицу и стали рвать и теребить ее, пока не растерзали на куски.

После этого Умслопогас лишился чувств, глаза его закрылись, как у мертвого. Когда же он очнулся, то вспомнил про львицу и оглянулся, ища ее. Но вместо этого он увидал себя в пещере, на сеннике, вокруг него висели шкуры зверей, а около стояла кружка с водой. Он протянул к воде руку, выпил ее и тут заметил, что рука его исхудала, как после тяжкой болезни, а грудь покрыта чуть зажившими рубцами.

Пока он лежал, раздумывая, у входа в пещеру показался тот самый юноша, которого подмяла под себя львица. Он нес на плечах мертвую лань и, сбросив ее на землю, подошел к Умслопогасу.

– Ага, – сказал он, вглядевшись в него, – глаза смотрят! Незнакомец, ты жив еще?

– Жив, – отвечал Умслопогас, – жив и голоден!

– Пора и проголодаться! – сказал опять тот. С того дня, как я с трудом донес тебя сюда через лес, прошло двенадцать суток, и ты все лежал без сознания, глотая одну воду. Я думал, что львиные когти прикончили тебя. Два раза я хотел тебя убить, чтобы прекратить твои страдания и самому с тобой развязаться. Но я останавливался из-за слова, сказанного мне кем-то, кого уже нет в живых. Набирайся сил, потом мы поговорим!

Тогда Умслопогас стал есть и с каждым днем поправлялся. Как-то, сидя у огня, он разговорился с хозяином пещеры.

– Как тебя зовут? – спросил Умслопогас

– Имя мое – Галаци-Волк, – ответил тот, – я зулусской крови, из рода царя Чеки. Отец Сенцангаконы, отца Чеки, приходится мне прадедом.

– Откуда же ты, Галаци?

– Я пришел из страны Сваци, из племени Галакази, которым должен был бы управлять. История моя такова: Сигуян, дед мой, приходился младшим братом Сенцангаконе, но, поссорившись с последним, ушел и стал странником. С некоторыми людьми из племени Умтетва он кочевал по стране Сваци, пребывал у племени Галакази, в их больших пещерах. В конце концов, он убил предводителя племени и заступил на его место. После его смерти управлял мой отец, но образовалась целая враждебная партия, ненавидевшая его за зулусское происхождение и желавшая возвести в правители кого-нибудь из древнего рода Сваци. Сделать этого они не могли – так боялись моего отца. Я же родился от его старшей жены, так что в будущем мне предстояло быть вождем, и потому представители враждебной партии также ненавидели меня.

Так обстояло дело до прошлой зимы, когда мой отец задумал, во что бы то ни стало, лишить жизни двадцать военачальников с их женами и детьми, потому что узнал о составленном ими заговоре. Но военачальники, проведав, что им готовилось, убедили одну из жен отца отравить его. Ночью она его отравила, а поутру мне пришли сказать, что отец лежит больной и зовет меня. Я пошел к нему в шалаш и нашел его в корчах.

– Что случилось, отец? – вскрикнул я. – Кто виновник злодейства?

– Я отравлен, сын мой, – проговорил он, задыхаясь, – вот мой убийца!

– Он указал на женщину, стоявшую у дверей с опушенной головой и с дрожью следившую за плодами своего преступления.

Эта жена отца была молода и прекрасна, мы дружили с ней, однако я, не задумываясь, кинулся на нее, так как сердце мое разрывалось. Схватив копье, я подбежал к ней и, несмотря на ее мольбы о пощаде, заколол ее.

– Молодец, Галаци! – крикнул мне отец. – Когда меня не станет, позаботься о себе, эти собаки Сваци прогонят тебя отсюда, не дадут властвовать. Если ты останешься в живых, поклянись мне, что не успокоишься, пока не отомстишь за меня!

– Клянусь, отец мой! – ответил я. – Клянусь, что истреблю все племя Галакази до последнего человека, кроме сродников своих, и обращу в рабство их жен и детей!

– Громкие слова для молодых уст, – сказал отец, – но я верю, что ты это выполнишь. В свой предсмертный час я предвижу твое будущее, Галаци. О, сын Сигуяны, перед тобой несколько лет странствования по чужой земле, а там смерть мужественная, не так как моя, от руки этой ведьмы!

С этими словами он поднял голову, посмотрел на меня и с громким стоном скончался.

Я вышел из шалаша, таща за собой тело женщины. Много военачальников собралось тут в ожидании конца.

– Предводителя, отца моего не стало! – громко крикнул я. И я, Галаци, заступая на его место, убил его убийцу! – Я повернул тело так, чтобы они могли видеть лицо. Тогда отец женщины, толкнувший ее на убийство и находившийся тут, обезумел от такого зрелища.

– Как, братья? – воскликнул он. – Мы допустим над собой господство этого зулусского пса, умертвившего женщину? Старый лев издох, долой львенка!

– И он подбежал ко мне, занося копье.

– Долой его! – закричали остальные и тоже подбежали, потрясая копьями. Я выждал, не торопясь, так как знал из последних слов отца, что мой час не пробил. Я дал первому подойти ко мне, он бросил копье, я отскочил в сторону и заколол его.

Отец упал мертвый на труп дочери.

Тогда я с громким криком прорвался мимо остальных. Никто меня не тронул, никто не смел меня поймать. Нет ведь человека, который бы меня обогнал, когда я примусь бежать.

– Не попробовать ли мне? – сказал, улыбаясь, Умслопогас, слывший у зулусов за скорохода.

– Прежде окрепни, а потом беги! – отвечал Галаци.

– Продолжай рассказ, – попросил Умслопогас, – он веселит меня.

– Да, незнакомец, я не кончил!

– Бежав из страны Галакази, я направился прямо к зулусам, за помощью к Чеке. На пути я зашел в крааль старца, хорошо знакомого с делами. Он отсоветовал мне идти к Чеке.

– Уйдя из этого крааля, я наутро проходил мимо другого и встретил там старуху, спросившую меня, не хочу ли я достать страшное оружие, Всеистребляющую Палицу. На мой ответ, что я не знаю, где такую найти, она посоветовала мне:

– Завтра утром, на заре, поднимись вот на эту гору. На пути вверх попадется тебе тропинка, и ты вступишь в мрачный лес. Потом ты дойдешь до пещеры, в скале которой лежат кости человека. Собери их в мешок, принеси мне, и я дам тебе Дубину!

Между тем люди, выходившие из крааля, прислушивались к словам старухи и не советовали мне слушаться ее, говоря, что она помешанная, а в пещерах и скалах обитают злые духи. Там, в пещере, по их словам, погиб сын этой старухи, за его-то кости она и обещает в награду Великую Дубину.

– Лгут они, – сказала старуха, – нет никаких духов. Духи гнездятся в их трусливых сердцах, а там, наверху, одни волки. Я знаю, что кости моего сына лежат в пещере, я их видела во сне, но я слишком слаба, чтобы взобраться на горную тропинку. Здесь все трусы, нет ни одного молодца со смерти моего мужа, убитого зулусами!

Я слушал ее молча, но когда она кончила, попросил показать мне Дубину, предназначенную тому, кто предстанет перед Аматонго, перед лесными духами горы Привидений. Старуха встала и ползком добралась до шалаша. Скоро она вернулась, таща с собой большую Дубину.

– Вот, незнакомец, смотри, видал ты что-нибудь подобное? Галаци потряс Дубиной перед Умслопогасом.

– Да, отец мой, то была Дубина, и я, Мопо, позже видал ее в деле. Она была велика, узловата, черна, точно продымившееся в огне железо, металлическая оправа ее стерлась от частых ударов.

– Когда я увидал ее, – продолжал Галаци, – мной овладело безграничное желание владеть ею.

– Как называется Дубина? – спросил я старуху.

– Страж Брода, – ответила она, – и хорошо же она стережет! Пять человек поразили на войне этой дубиной, а сто семьдесят три полегли под ее ударами. Последний из сражавшихся ею убил двадцать человек, прежде чем пасть самому, ибо такова слава Дубины, что имеющий ее погибает славной смертью. Во всей стране зулусов есть только одно еще подобное оружие, это Великая Секира-Джиказ, вождя племени секиры, живущего вон там, в том краале. Эта обеспечивающая победу, древняя Имубуза с роговой рукояткой, прозвана «Виновником Стонов». Если бы секира «Виновник Стонов» и дубина «Страж Брода» работали вместе, то и тридцати человек не осталось бы в живых во всей стране зулусов. Теперь выбирай!

– Вот что, старуха, – сказал я, – дай-ка мне дубину на время, пока я буду отыскивать кости. Я не вор и принесу ее обратно!

– Кажется, ты действительно честный малый! – сказала она, вглядываясь в меня. – Бери «Стража» и отправляйся за костями. Коли погибнешь, то и твое оружие пропадет, а в случае неудачи, верни его мне; если же достанешь кости, то владей дубиной. Она покроет тебя славой, и конец твой будет мужественный

– ты падешь, занося ее высоко над побежденными тобой!

Итак, поутру, на заре, взяв «Страж Брода» и небольшой, легкий щит, я приготовился выступить. Старуха благословила меня, пожелав доброго пути. Но остальные жители крааля насмехались, крича:

– Маленький человек с большой дубиной! Берегись, малыш, как бы привидения ею же не побили тебя!

Так говорили все, кроме одной девушки, приходившейся внучкой старухе. Она отвела меня в сторону, умоляя остаться, говоря, что лес на горе Привидений имеет дурную славу, что никто не ходит в него, так как там духи воют, подобно волкам. Я поблагодарил девушку, а другим не отвечал, только попросил показать мне дорогу.

– Теперь, если ты окреп, незнакомец, то подойди к отверстию пещеры, выгляни. Месяц ярко светит.

Умслопогас приподнялся и прополз в узкое отверстие пещеры. Над ним высоко в небо вздымалась серая вершина, похожая на сидящую женщину со склоненной на грудь головой, так что пещера приходилась как бы на ее коленях. Ниже скала круто обрывалась, вся поросшая мелким кустарником. Еще ниже темнел громадный густой лес, спускаясь к другой скале, у подножия которой, на той стороне реки, расстилались широкие зулусские равнины.

– Вон там, – сказал Галаци, указывая «Стражем Брода» на далекую равнину, – вот крааль, где жила старуха, вот и скала куда мне надлежало взобраться, вот и лес, где царили духи Аматонго. По той стороне леса вьется тропинка в пещеру, а вот и сама пещера.

– Видишь этот камень, им загораживается вход. Он очень велик, но ребенок может сдвинуть его, так как он укреплен на скалистом острие. Только помни одно, не надо толкать камень слишком глубоко. Если он дойдет вот до этого знака, то надо много сил, чтобы отвалить его. Однако я справляюсь, хотя и не достиг еще полной зрелости. Если же камень перевалится за знак, то он покатится внутрь пещеры с такой быстротой, с какой скатывается голыш с обрыва. Тогда, пожалуй, и два человека изнутри да один снаружи вряд ли справится с ним. Смотри теперь, я, как всегда, на ночь завалю камень так! – Он ухватился за скалу, и она, как любая дверь, захлопнулась на выточенном природой стержне.

– Итак, продолжал он, – я покинул крааль, и все провожали меня до реки. Она разлилась, и никто не решался переправиться.

– Ага, – кричали они, – вот и конец пути, маленький смельчак, сторожи теперь брод, ты, мечтавший владеть «Стражем Брода», размахнись-ка дубиной по воде, может ты усмиришь волны!

Не отвечая на насмешки, я привязал веревкой щит к плечам, захваченный мешок обмотал вокруг тела, а к дубине прикрепил ремень и взял его в зубы. Потом я бросился в речку и поплыл. Дважды течение относило меня, и стоящие на берегу кричали, что я погиб; но я опять всплывал и, наконец, добрался до противоположного берега. Тогда оставшиеся на той стороне замерли от удивления, а я пошел вперед, направляясь к скале. Трудно, незнакомец, взбираться на ту скалу. Когда ты окрепнешь, я покажу тебе тропинку. Я одолел ее и в полдень добрался до леса. Тут, на опушке, я отдохнул и закусил провизией из мешка, так как нуждался в силах для борьбы с привидениями, если таковые существовали. Потом я встал и углубился в лес.

Высоки в нем деревья, странник, и настолько густы, что местами свету не больше, чем в ночь новолуния. И все же я пробивался вперед, часто сбиваясь с дороги.

Изредка из-за верхушек деревьев выглядывала фигура серой каменной женщины, сидящей на верху горы Привидении, и я направлялся к ее камням. Сердце мое сильно билось, пока я так бродил в темноте леса, среди ночной тишины, я все осматривался, не следят ли за мной глаза Аматонго. Но нет, духи не попадались, только изредка большие пятнистые змеи выползали из-под моих ног. Быть может, это и были Аматонго. Временами мелькал серый волк и прокрадывался между деревьями, следя за мной. А в больших ветвях глубоко, точно женщина, вздыхал ветер.

Я подвигался вперед, напевая и стараясь ободрить себя. Наконец, деревья поредели, местность стала повышаться, и опять блеснули небеса.

Но я утомил тебя рассказом, отдохни до завтра, и там я докончу его. Скажи мне только свое имя.

– Имя мое Умслопогас, сын Мопо! – ответил он. – Когда ты кончишь твой рассказ, я начну свой. А теперь давай слать!

Галаци вздрогнул. Услыхав имя гостя, он смутился, но ничего не сказал. Они легли спать, и Галаци закутал Умслопогаса шкурами лосей. Сам Галаци был такой крепкий, что улегся без всякого покрывала на голой скале.

Так почивали они, а вокруг пещеры выли волки, чуя кровь человеческую.

ГАЛАЦИ ПОКОРЯЕТ ВОЛКОВ

– Теперь слушай, Умслопогас, сын Мопо! – продолжал на другой день Галаци. – Пройдя через лес, я добрался как бы до колеи каменной колдуньи, сидящей вон там высоко и целые века выжидающей конца мира. Здесь уже весело играло солнце, здесь бегали ящерицы, порхали птицы, и хоть опять наступал вечер – я ведь долго бродил по лесу, – я уже больше не трусил. Я влез на крутую скалу, поросшую мелким кустарником, и наконец добрался до каменных колен колдуньи, представляющих площадку перед пещерой. Я заглянул за край скалы и, поверишь ли, Умслопогас, кровь моя похолодела, сердце замерло. Там, перед самой пещерой, валялось много больших волков. Одни спали, рыча во сне, другие грызли черепа убитых зверей, а еще другие сидели, как псы, оскалив зубы, высунув из разинутой пасти языки. Я вгляделся и различил за ними вход в пещеру, где по-видимому, находились кости юноши. Но мне не хотелось туда идти: я боялся волков, так как понял теперь, кого принимали за горных духов. Я решил бежать оттуда, но когда обернулся, то Великая Дубина «Страж Брода» размахнулась и хватила меня таким ударом по спине, каким храбрецы расправляются с трусами. Случайность ли, или «Страж» хотел пристыдить вооруженного им, этого я не знаю, но стыд охватил меня. Как, неужели вернуться назад, терпеть насмешки жителей крааля, старухи? Да разве в лесу ночью меня не загрызут духи? Лучше уж сейчас, поскорее попасться в их лапы. Не медля дольше, чтобы страх не обуял меня, я взмахнул дубиной и с боевым криком племени Галакаци вскочил на край скалы и бросился на волков. Они тоже вскочили и остановились, завывая с взъерошенной шерстью и с горевшими глазами. Их звериный запах доносился до меня. Но, увидев, что на них кинулся человек, они вдруг испугались и разбежались во все стороны, спрыгивая большими прыжками со скалистой площадки, изображающей колени колдуньи, так что скоро я очутился один у входа в пещеру.