XXIII. Сон Фараона

Фараон спал тяжелым сном, измученный горем и заботами, когда царица Мериамун вошла в его опочивальню и, встав в ногах его золотого ложа, воздела вверх свои руки и посредством разного колдовства стала вызывать видения, мнимые сны в мозгу спящего.

И Фараону стало сниться, что гигантская фигура Пта, творца вселенной, сойдя со своего каменного пьедестала у врат храма, явилась к его постели и, стоя в ногах золотого ложа, точно громадная скала, стала смотреть на него упорным взглядом. И снилось Фараону, что он проснулся и, распростершись ниц перед божеством, спросил его, что означает его приход. На это Пта ответил ему:

– Менепта, сын мой, ты, которого я возлюбил, слушай меня! Варвары с девятью луками наводняют древнюю страну Кеми: девять народов надвигаются на твою столицу и разоряют страну. Но я дарую тебе победу, и ты уничтожишь своих врагов, как поселянин срубает высохшую пальму. Они падут, и ты поживишься добычею их. Слушай меня: не сам ты должен вести войска против врагов: там глубоко, в подземельях крепостной башни твоего дворца, лежит могучий и искусный вождь, опытный в военном деле, посетивший многие земли и страны. Освободи его от оков и поставь во главе своих ратников, а о преступлении его забудь! Он доставит тебе победу! Проснись, Менепта, проснись! Вот тот лук, которым ты победишь врагов.

Мериамун положила на ложе Фараона черный лук Скитальца и неслышно удалилась в свою опочивальню. Ложный сон Фараона исчез, и тот проснулся.

Рано поутру Фараон, увидев жену, спросил ее:

– Знаком ли тебе этот лук?

– Да, я узнаю его! – ответила Мериамун. – Он спас нас от разъяренной толпы в ночь смерти наших первородных. Это лук Скитальца, который теперь лежит на одре мучений, в ожидании казни за содеянное им преступление.

– Но ему суждено спасти землю Кеми от варваров! – сказал Фараон и пересказал царице свой сон.

– Хотя обидно, что человек, нанесший мне и тебе такое оскорбление, должен с почетом встать во главе твоих войск, но как решили боги, так должно быть! – произнесла с притворною покорностью хитрая царица.

Фараон приказал привести Скитальца к себе и надеть на него золотые доспехи, но не давать никакого оружия. А когда тот предстал перед Фараоном, последний рассказал ему свой знаменательный сон, проговорив:

– Выбирай одно из двух: или идти и сражаться во главе моих войск против твоих единоплеменников и доставить победу моему оружию, или вернуться в руки палачей и под пыткой окончить жизнь! Так как клятве твоей верить нельзя, то я не беру с тебя клятвы, но знай, что если ты попытаешься изменить мне, то моя рука настигнет тебя, где бы ты ни был. Тогда тебе не избежать жесточайших пыток.

На это Скиталец отвечал:

– Против того обвинения, которое возводят на меня, я мог бы многое сказать тебе, Фараон, но так как ты теперь не говоришь об этом, то и я промолчу. Клятвы ты с меня не берешь, и я не даю ее тебе, но если ты дашь мне 10.000 человек и сотню колесниц, я разобью врага и доставлю победу твоему оружию, хотя тяжело поднимать руку на своих единоплеменников.

Тогда Фараон приказал посадить Скитальца на колесницу и препроводить его под сильным конвоем в город Он, где сбирались его войска, Менепта наказал своим военачальникам при первой попытке Скитальца бежать или изменить Фараону убить его на месте; в бою же повиноваться ему беспрекословно, как самому Фараону.

Скиталец слышал этот наказ, но не сказал ни слова и сел на колесницу. Тысяча всадников сопровождали его, а царица Мериамун со стен столицы следила, как избранник сердца ее отправился на войну и как пыль пустыни длинным облаком стлалась позади его поезда.

Оглянулся на город и Скиталец, когда белокаменный Танис остался далеко позади, и тяжело было у него на сердце: там вдали виднелось святилище храма Гаттор, где пребывала Елена, считавшая его изменником и неверным. Да, горька участь, уготованная ему богами!

Уныло тянулась дорога по бесплодной пустыне; кругом ни деревца, ни куста, ни одного живого существа. Вдруг на одном песчаном кургане показался неподвижно стоявший верблюд, на котором сидел человек, словно поджидавший здесь колесницы и всадников Фараона. Когда они были уже недалеко, человек на верблюде круто повернул свое животное лицом к отряду и, воздев руки к небу, громким и властным голосом крикнул: – Остановитесь!

– Кто ты такой, что смеешь сказать всадникам Фараона «остановитесь»? – надменно спросил начальник конницы.

– Я тот, который может сообщить вести о сонмищах варваров, надвигающихся на Кеми! – отвечал незнакомец, сидевший на верблюде.

Теперь и Скиталец взглянул на него. Это был малорослый, сморщенный старик; лицо его было темно и опалено солнцем; тело облекало нищенское рубище, хотя верблюд был накрыт пурпурным черпаком, расшитым золотом и драгоценными камнями. Скиталец стал пристально вглядываться в его лицо, и оно показалось ему знакомым.

Между тем начальник конвоя приказал задержать колесницу и сказал старику, чтобы тот подъехал ближе – сообщить те вести, о которых он говорит.

– Никому я не скажу ни слова, кроме того человека, которому Фараон поручил вести войска против врагов! – проговорил старик – Пусть он сойдет со своей колесницы и подойдет ко мне, и ему я скажу все.

– Этого я не могу разрешить, – сказал начальник конвоя, которому было приказано не разрешать Скитальцу говорить на пути ни с кем из посторонних.

– Как желаешь! – отозвался таинственный старец. – Иди на свою гибель! Ты не первый отгоняешь посланников богов и не первый навлекаешь беды и несчастья на эту страну!

– Я готов приказать людям убить тебя тут же на месте! – крикнул взбешенный военачальник.

– Тогда тайна моя ляжет со мной в могилу, вытечет с кровью моей в песок пустыни и с последним вздохом моим разлетится по ветру, безумец! – отвечал бесстрастно старец.

Египтянин смутился, не зная, что ему делать, и подозрительно взглянул на Скитальца. Но тот казался совершенно безучастным. Тогда, посоветовавшись с товарищами, начальник конвоя попросил Скитальца сойти со своей колесницы и выступить на двенадцать шагов навстречу старику, а того со своей стороны сделать то же. Так они сошлись на глазах и стражи, и всадников Фараоновых, а их те не могли слышать.

– Привет тебе, Одиссей из Итаки! – сказал старик в нищенском рубище.

Теперь и Скиталец, в свою очередь, узнал своего собеседника.

– Привет тебе, жрец Реи, начальник и хранитель сокровищницы Фараона!

– Я только жрец и ничего более, Скиталец, так как царица Мериамун в своем гневе лишила меня всех этих званий, почестей и даже всего скопленного мною имущества из-за тебя, Скиталец, из-за бессмертной, любовь которой ты приобрел! Но слушай: я узнал путем тайной магии о сне Фараона и о том, что ты будешь послан воевать с врагом и, переодевшись нищим, взял самого быстроногого в Танисе верблюда и поспешил сюда окольным путем, чтобы встретить тебя. Мне хотелось только узнать, как это случилось, что ты обманул бессмертную в ту ночь, когда она и я ждали тебя у пилона храма Гаттор. Оттуда я по ее настоятельной просьбе проводил ее во дворец и за то лишился всего, а воплощенная красота вернулась в свое святилище и теперь горько оплакивает твою измену!

– Скажи мне и ты, Реи, знаешь ли ты чары и колдовство Мериамун, знаешь ли, каким образом она привлекла меня к себе и овладела мною в образе Златокудрой Елены Аргивянки?

И герой в нескольких словах рассказал старому Реи все случившееся с ним, как он поклялся Змеем, когда должен был клясться звездой.

Когда Реи услышал, что Скиталец поклялся Змеем, он невольно содрогнулся.

– Ну, теперь я знаю все! – воскликнул он. – Не бойся, Скиталец, не на тебя обрушатся все беды и несчастья и не на бессмертную, которую ты любишь. Змей, обманувший и соблазнивший тебя, отомстит за тебя!

– Реи, – произнес Скиталец, – одно я поручаю тебе! Ты знаешь, что я иду на смерть! Прошу тебя, повидай ту, которую ты зовешь Гаттор, и расскажи, как я был обманут и как я несчастлив; если она будет знать об этом, я умру спокойно. Скажи ей также, что я молю ее прощения и люблю только ее одну!

– Это я обещаю тебе! – отвечал Реи. – Но смотри, всадники ропщут: нам пора расстаться. Знай, однако, что войско неприятельское надвигается с востока по восточному рукаву Сихора. На расстоянии одного дня пути от города Он горы спускаются к самому краю реки; в этих горах есть скалистое ущелье, через которое неизбежно должен пройти неприятель. Там ты устрой засаду и там у Просониса разобьешь врагов. Прощай! Я разыщу Гаттор и скажу ей все, о чем ты просил меня, но предупреждаю тебя, что руки судеб тяготеют над страной этой. Странные видения роятся в моем мозгу, предвещая недоброе. Прощай.

С этими словами старец вернулся к своему верблюду и, объехав войско, быстро скрылся в пустыне среди облака и пыли.

Скиталец и конвой продолжали свой путь. Первый никому ничего не сказал о том, что ему сообщил старик, заметив только, что он уверен, что это был посланник богов, преподавший ему наставление, как вести войну.

Вскоре они прибыли в город Он, где уже собрались войска Фараона на огромном, обведенном высокой стеной пространстве перед храмом Ра. Здесь они раскинули свой лагерь, у подножия обелиска, стоявшего у ворот внутренней решетки храма, воздвигнутой Реи по образу обелиска Фив, поставленного божественным Рамзесом Миамуном во славу Ра на все века.

XXIV. Голос мертвеца

Когда колесница, на которой уезжал Скиталец, скрылась в облаке пыли, в необъятной пустыне, с глаз следившей за нею царицы Мериамун, она сошла со стены и спустилась с кровли дворца в свои покои, где оставалась одна, пока не настала ночь. В окружавшем ее мраке преступные мысли одна за другой родились в ее душе. Не клялся ли Скиталец, что, когда умрет Фараон, а Елена Аргивянка переселится вслед за ним в царство теней, он возьмет ее себе в жены? Все равно, не впервые она решается на кровавое дело! Ей суждено путем преступления достигать того, чего она желает, она пойдет и теперь этим путем.

Приложив руки к двуглавой змее, опоясывавшей ее стан, царица произнесла таинственным шепотом:

– Озирис призывает тебя, Менепта! Озирис призывает тебя! Тени тех, что погибли из любви к тебе, Елена Аргивянка, собрались у ворот. Фараон, ты умрешь в эту ночь! Завтра в ночь ты, богиня красоты, перестанешь быть тем, что есть. Мужчины не могут причинить тебе вреда, но огонь не откажется отомстить за всех… а в женских руках, готовых разжечь твой похоронный костер, недостатка не будет!

Просидев еще некоторое время в глубоком раздумье, Мериамун вдруг поднялась и ударила в ладоши. Когда явились слуги, она приказала нарядить себя в лучшие царские одежды и убрала голову свою уреусом, этим кольцом змеи, знаком могущества, затем опоясала себя поясом двуглавой змеи, знаком мудрости, потом, достав что-то из потайной шкатулки, она скрыла это у себя на груди и, блистая красотой и царственным величием, прошла в длинную залу, служившую преддверием залы пиршества. Здесь собрались все принцы царской крови и царедворцы. Когда Фараон взглянул на нее, то поразился ее красотой, и уязвленное, скорбное сердце его позабыло на мгновение все печали; он снова полюбил ее, как много лет тому назад, когда она овладела его сердцем во время игры в фигуры (шахматы). Мериамун же уловила в его глазах взгляд любви, и вся накипевшая у нее на сердце ненависть всплыла со дна души, но уста ее ласково и приветливо улыбались Фараону и шептали ему добрые слова. Царица сама подливала Фараону вино, глаза ее сверкали все ярче и ярче, она улыбалась все приветливее и заманчивее, пока, наконец, Фараон ничего так не желал, как только вновь насладиться ее красотой.

Когда кончился пир и все разошлись, в длинной зале, служившей преддверием зала пиршеств, и покоях Фараона остались только Фараон Менепта и царица Мериамун. Он приблизился к ней и робко взял за руку, заглядывая ей в глаза. Мериамун не отдернула своей руки и не сказала ему никакого гневного слова.

Тут же на краю золотого стола лежала лютня, а также доска для фигурной игры и сами фигуры из чистого золота самой художественной работы, а также и кости для игры.

– Мериамун, – сказал Фараон, – уже давно мы с тобою не знали друг друга. Я потерял твою любовь одним неудачным ходом, как при игре в фигуры, дитя наше умерло, войска погибли и рассеяны; враги обступают нас со всех сторон. Теперь одна любовь осталась нам, Мериамун.

Она взглянула на него ласково, как будто скорбь и печаль смягчили ее жестокое сердце, но не сказала ни слова, и Фараон продолжал:

– Может ли умершая любовь вновь ожить и воскреснуть, может ли заснувшее чувство вновь пробудиться, а прогневанная любовь – простить?

Мериамун взяла со стола лютню, и пальцы ее стали беззвучно перебирать струны.

– Я не знаю, – отвечала она, – да и кто может знать?

– Ну, так вот что! Послушай! Когда-то ты выиграла у меня мою корону в фигуры. Не дашь ли ты мне сегодня выиграть твою любовь?

Они призадумалась на минуту, затем отвечала:

– Хорошо! Постарайся выиграть, господин: весьма возможно, что на этот раз я проиграю. Позволь мне, государь, расставить фигуры и принести тебе чашу вина.

Расставив фигуры, она перешла в другой конец залы и, взяв там с поставца большую золотую чашу, поставила ее под руку Фараона. Последний' был так увлечен и так озабочен ходом игры, что ни разу не притронулся до чаши губами. Глаза царицы горели; щеки пылали в полумраке длинной залы, освещенной только несколькими светильниками. Кругом было тихо, во дворце все спали. Счастье попеременно склонялось то на ту, то на другую сторону, наконец, Мериамун проиграла, и Фараон с торжеством снял фигуры с доски и, высоко подняв чащу, залпом осушил ее. Но едва поставил он чашу на место, как воскликнул: «Фараон умер!»

– Фараон умер! – повторила Мериамун, глядя ему прямо в глаза.

– Что это за взгляд в твоих глазах, Мериамун?! – воскликнул Менепта, побледнев как мертвец: он знал уже этот взгляд, увидев его, когда она убила Натаску.

– Фараон умер! Великий Фараон умер! – крикнула она пронзительным, шипящим голосом. – Не успеешь ты сосчитать до ста, как минуты твои будут сочтены. Завтра ты, Менепта, будешь восседать в объятиях смерти на коленях Озириса! Умирай, Фараон, умирай. Но прежде знай, что я никогда никого не любила, кроме Скитальца! Его одного я только люблю, и любовь его я украла у него своими чарами и колдовством. Я ложно обвинила его, опозорив в глазах всех. Но он вернется победителем! Это также верно, как то, что ты завтра будешь сидеть на коленях Озириса; он будет сидеть на твоем престоле!

Менепта, услышав эти слова, собрав последние силы, поднялся и, заплетаясь, стал наступать на нее, ударяя по воздуху руками. Она медленно отступала от него шаг за шагом, а он все наступал, страшный и грозный, но вдруг остановился, вскинул вверх руки и упал мертвым на мозаичный пол. Тогда Мериамун подошла и долго смотрела на него странным, загадочным взглядом.

– И это был Фараон, в руках которого были сотни тысяч человеческих жизней! – прошептала она. – Ну, что ж, дело сделано и хорошо сделано! Хорошо было бы, если бы и то, что должно быть сделано завтра, было бы уже кончено сегодня: Елена Агривянка лежала так же, как теперь лежит Менепта. Теперь только выполоскать чашу и скорее спать! Да, если только сон придет ко мне. Куда он бежит от меня теперь? А завтра его найдут мертвым… Что же, цари часто так умирают!.. Какой он страшный! Никогда его глаза не были так безобразны, так страшны и так отвратительны.

Солнце начинало золотить кровли храмов и дворцов; люди просыпались, спеша к своим дневным трудам. Мериамун, лежа на своем золотом ложе, прислушивалась к шуму пробуждающейся жизни во дворце. Вот захлопали двери, засуетились люди; одни бежали туда, другие сюда; и вдруг раздался крик «Фараон умер! Проснитесь! проснитесь все, Фараон умер!»

Тогда Мериамун притворилась спящей. В комнату ее вбежала прислужница и, пав на колени, сообщила ей страшную весть. Царица вскочила с постели и, едва прикрыв свою наготу, побежала со всеми своими приближенными туда, куда бежали все царедворцы и слуги.

– Кто видел этот страшный сон? – воскликнула она. – Кто смеет давать волю своему бреду?

– О, царица, то не сон, пройди в этот покой, видишь, Фараон лежит мертвый, и на нем нет ни раны, ни следов борьбы!

Громко вскрикнув, Мериамун разметала волосы свои покрывалом на лицо, слезы закапали из ее глаз; при виде холодного трупа Фараона она с минуту стояла над ним, точно окаменев от горя, затем кинулась на пол и, простирая вперед руки, громко воскликнула:

– Все еще проклятие тяготеет над страной Кеми и народом его! Видите, Фараон мертв, и нет на нем следа раны. Я знаю, что он убит злобным колдовством ложной Гаттор. О, супруг мой, возлюбленный супруг мой! – восклицала она и, положив свою руку на его грудь, продолжала:

– Мертвым сердцем твоим клянусь отомстить твоей убийце! Возьмите эти бренные останки того, кто был величайшим из царей, оденьте в смертные одежды и посадите на колени Озириса в храме Озириса. Затем идите по городу и возгласите народу это приказание царицы, из улицы в улицу, из дома в дом, чтобы всякая женщина в Танисе, потерявшая сына, мужа, брата, жениха или возлюбленного через колдовство и чародейство ложной Гаттор или благодаря бедствиям, ниспосланным ею на Кеми, или в преследовании Апура, которых она побудила бежать в пустыню, – пусть все они явятся с закатом солнца в храм Озириса, где я буду ждать их, и там, перед лицом самого бога и мертвого величия Фараона, мы решим, как отплатить этой ложной Гаттор!

Приказание царицы было исполнено. Менепта одели в смертные одежды и посадили на колени Озириса, где он должен был оставаться один день и одну ночь. А глашатаи стали обходить весь город, вызывая всех женщин к закату в храм Озириса. Кроме того, Мериамун разослала рабов по десяти и двадцати человек собирать по всему городу дрова, щепки и прутья, вообще всякий горючий материал, приказав нести все это во двор, смежный с храмом Гаттор.

Между тем измученный слишком быстрым бегом верблюд жреца Реи не выдержал и на обратном пути, не достигнув города, упал и не мог уже подняться. Тогда Реи докончил путь пешком. Когда он никем незамеченный в своем нищенском рубище тихонько пробирался по улицам Таниса, его слух был поражен плачем женщин. Осведомившись у одного прохожего, какое новое несчастье обрушилось на Кеми, и узнав, что умер Фараон, Реи тотчас же угадал, кто его убийца. Возмущенный старик хотел пойти прямо во дворец упрекнуть царицу и затем принять смерть от ее руки, но затем одумался и поспешил туда, где он скрывался; закусив, чтобы восстановить силы, и, сбросив с себя рубище, оделся в чистые одежды, поверх накинул покрывало старой старухи, потом вмешался в толпу женщин, спешивших теперь к храму Озириса.

Солнце уже зашло, и факелы были зажжены, чтобы осветить мрак громадного мрачного храма Озириса. Завеса святилища была задернута, а самый храм представлял собою море голов с поднятыми вверх лицами. Вот двери храма закрыли и заперли на засовы, и из-за завесы раздался голос: «Слушайте!»