— Нет!

*

      — Мы немного задержались, но вот мы пришли, — сказал Сигмунд, открывая дверь и впуская в номер Диану Мортенсен.
      Маркус не отвечал. Он сидел, согнувшись перед зеркалом, в своей обычной одежде: в брюках, которые были ему великоваты, в зеленой рубашке и красных носках. Перед ним лежал лист бумаги. Рядом с бумагой лежала ручка.
      — К тебе гости, — сказал Сигмунд, и в голосе его звучала неуверенность.
      Все было неправильно. Он сказал, что Маркус должен поговорить с Дианой о чем-то очень важном, а когда они пришли, он, как они договаривались, должен был принять ее раскованно, одетый в спортивный костюм, с бокалом шампанского из мини-бара на подносе. Он должен был рассказать, что старшему, к сожалению, пришлось спешно уехать. Один из его товарищей-альпинистов заболел, и ему срочно надо искать замену. Через два дня они уезжают в Непал, а вернется он только в ноябре. Маркус-младший и его близкий друг Сигмунд остаются в Норвегии. Младший привык быть один, и старший бы очень обрадовался, если бы Диана сочла возможным провести мальчиков по городу на следующий день. Такой план подготовил Сигмунд, и Маркус согласился без каких-либо возражений. А теперь Маркус сам что-то надумал. Он втянул голову в плечи еще сильнее и продолжал смотреть на лист бумаги.
      — Привет, Маркус, — сказала Диана. — Что ты хотел мне рассказать?
      Он не отвечал.
      — Наверно, он написал стихотворение, — прошептал Сигмунд. — Он часто пишет стихи в одиночестве.
      Он еще не сдавался и надеялся, что Маркус только слегка изменил тактику в последний момент.
      — Я тоже пишу стихи, — сказала Диана. — Я очень люблю поэзию.
      — Не написал я никакого стихотворения, — пробормотал Маркус.
      — Ты что же, роман пишешь? — спросил Сигмунд, который уже не на шутку начал волноваться.
      Маркус медленно поднялся. Он смотрел в пол и так крепко сжимал листок бумаги, что пальцы побелели.
      — Это письмо.
      Голос был тихим и невнятным. Он сглотнул и покраснел. Он был застенчивым, испуганным и совершенно естественным.
      — Очень приятно получить письмо, — сказал Диана.
      Она произнесла это дружелюбно, но немного нетерпеливо. Она очень любила детей, особенно когда рядом были фотографы. Когда фотографов не было, ей становилось скучно с ними.
      — Оно не мне, — сказал Маркус, — оно — тебе.
      Диана просияла:
      — От твоего отца?
      — Нет, от меня.
      Может, Диана была и не самой лучшей актрисой, однако разочарование ей удалось скрыть и восторг в ее голосе был почти что естественным:
      — Ты написал письмо мне? Как мило, Маркус.
      Она протянула руку, но Маркус сказал:
      — Я хотел бы сам его прочитать тебе вслух.
      — Пойду-ка я прогуляюсь, — сказал Сигмунд, который уже направлялся к двери. У него не вышло.
      — Не уходи, — сказал Маркус. — Я хочу, чтобы ты тоже послушал.
      Сигмунд обернулся в дверях.
      — Не желаете ли бокал шампанского, госпожа Мортенсен? — спросил он.
      Диана покачала головой. Она смотрела на Маркуса, который стоял прямо перед ней и смотрел в пол.
      — Ну, читай же, — сказала она, — я не кусаюсь.
      — Хе-хе, — напряженно хихикнул Сигмунд. Он сел на кровать и приготовился к худшему.
      Маркус начал читать. Очень медленно, очень тихо и очень отчетливо. Он читал Диане, он читал Сигмунду, но больше всего он читал самому себе:

      Дорогая Диана Мортенсен,
      Маркус — это я. Маркус Симонсен. Я сам писал все письма. Все это — сплошная неправда. Папа не миллионер, поэтому я тоже не сын миллионера. Все называют меня Макакусом, потому что я очень трусливый. Я боюсь всего на свете. Единственное, что у меня хорошо получается, так это не быть самим собой. Это очень легко, но я не знаю, может, не все должно так легко даваться. Я бы хотел попробовать сделать что-нибудь посложнее, а самое сложное для меня — это быть Маркусом. Мне стыдно, что я наврал тебе. Но мне не только стыдно. Если бы я тебе не наврал, не думаю, что я понял бы, что на самом деле я не хочу врать. Больше мне нечего написать. Прости.
      Привет от Маркуса Симонсена, тринадцати лет. От меня самого.

      Он напряженно поклонился Диане и вручил ей письмо. Потом он отвернулся, подошел к окну и стал смотреть на улицу.
      Сигмунд сидел, теребил одеяло и делал вид, что его нет. Диана стояла посреди комнаты с письмом в руках.
      Маркус знал, что сейчас может случиться все, что угодно. Она может разозлиться, может засмеяться или просто уйти. Это не имело никакого значения. Все кончилось. Диана Мортенсен. Маркус-младший. Все было ненастоящим. Все превратилось в фильм. И теперь фильм кончился. Он почувствовал какое-то опустошающее облегчение. Он стоял у окна и смотрел на звезды. Они были настоящими. Он услышал ее шаги.
      — Маркус.
      Было невозможно понять по голосу, злится она или нет. Это не имело никакого значения.
      — Вон Сириус, — сказал он.
      — Что?
      Ее голос был слабым, как дуновение ветерка. Дуновение перед штормом.
      — Сириус восемь лет назад. За столько времени свет от звезды доходит до Земли. Хотел бы я там сейчас оказаться.
      — Где?
      Она действительно говорила так тихо или просто была очень далеко?
      — На Сириусе, — сказал он, — восемь лет назад.
      Она положила руку ему на плечо. Потом сжала пальцы. Он повернул к ней голову. И тут случилось то, чего он ожидал меньше всего. Диана Мортенсен заплакала. Ее тело дрожало. Она кусала губы, а слезы текли по щекам и рисовали черные полосы на бледном лице. Она плакала, как ребенок, маленькими короткими всхлипами, пытаясь вытереть слезы розовым платочком, который покрывался красными, черными и желтоватыми пятнами от всех красок на ее лице. Она отпустила его плечо и поднесла руки к глазам, наклонив голову вперед так, что он увидел корни ее волос, не золотистые, а песочные. Он хотел погладить ее по волосам, но не посмел. Ему было всего тринадцать лет, и он понятия не имел, как утешать несчастных кинозвезд.
      — Извини, — пробормотал он.
      Она убрала руки от глаз и подняла лицо. Потом улыбнулась. Печальной улыбкой, которую Маркус уже видел сотни раз.
      — Ну и как? — спросила она.
      — Что?
      — Мои слезы. Похожи на настоящие?
      — Потрясающе,— раздался голос Сигмунда.
      Он сидел на кровати, вскрыл пакетик арахиса и с восхищением смотрел на Диану.
      — Я ведь хорошо умею плакать, да? — весело сказала она. — Я буду играть в «Ромео и Джульетте» и должна все время упражняться.
      — Конечно, мы не будем мешать, — сказал Сигмунд. — Правда, Маркус?
      Маркус не отвечал. Его вдруг озарило, и он все понял. Не когда она плакала, но когда он увидел полосы на ее лице, русые волосы у корней и улыбку, которая была не ее собственной, а выученной на киностудии где-то далеко-далеко. Улыбку Ребекки Джонс. Он увидел то, что было ненастоящим. Белая кожа была не ее — это была косметика. Золотистые волосы были не ее. Они были покрашены. Красные губы были не ее. Он были нарисованы. Диана Мортенсен была не Дианой Мортенсен.
      — Врать совсем не обязательно, — сказал он тихо.
      — Ой! — раздалось с кровати.
      — Что ты сказал?
      Ее глаза сверкнули. Но значения это тоже уже не имело. Он знал, что это не по-настоящему.
      — Я знаю, каково врать. И я тоже думаю, что быть самим собой — самое сложное.
      Пакетик арахиса у Сигмунда захрустел. Диана смотрела на Маркуса. Он смотрел на нее. Слабая краска показалась на ее щеках под слоем косметики. Она открыла рот. Помада слегка размазалась по щекам. Маркус сказал серьезно:
      — Ты тоже краснеешь.
      Диана не двигалась. Она краснела все больше, но не говорила ни слова. Через окно пробивался свет Сириуса.
      — Ты бы тоже хотела оказаться там, правда? — спросил Маркус.
      Диана снова попыталась улыбнуться. Но у нее не получилось. Ребекка Джонс умерла.
      — Но мы видим не Сириус. Мы видим то, чего уже больше нет.
      Диана Мортенсен сказала:
      — Меня даже не Дианой зовут. Меня зовут Метте.
      — Да, — спокойно ответил Маркус, — я так и думал.

*

      Сигмунд опустошил пакетик арахиса и начал есть чипсы. Он был смущен, принижен и тих. То, что происходило в номере последние четверть часа, было непостижимым даже для его развитого интеллекта, хотя результат оказался таким, на какой он и рассчитывал. Диана, нет, Метте Мортенсен и Маркус-младший, нет, Маркус Симонсен, стали лучшими друзьями. Сначала она опять заплакала. Когда она закончила, она обняла Маркуса, а он обнял ее и даже ни капли не покраснел, Сигмунд же, который привык быть хозяином положения, сидел на кровати и чувствовал себя полным идиотом. Они засмеялись, а Сигмунд ни за что на свете не мог понять, над чем они смеются.
      — Они действительно называют тебя Макакусом? — спросила она.
      — Ну да, — ответил он.
      — А ты знаешь, как называли меня?
      — Мэрилин Монро? — Сигмунд попытался встрять в разговор, но его никто не заметил.
      — Меня называли Метте Мышь.
      И они засмеялись еще громче. Сигмунд тоже попробовал засмеяться, но получилось неестественно, поэтому он предпочел сунуть в рот чипсы и ждать следующего откровения. Долго ждать ему не пришлось.
      — Честно говоря, я отвратительная актриса, — сказала Метте Мортенсен.
      — Я тоже, — сказал Маркус.
      И они снова засмеялись. Сигмунд не понимал, что в этомтакого смешного, но промолчал. Он понимал, что настал момент, когда даже гениям стоит заткнуться.
      — Поэтому меня и выгнали из сериала, — сказала Метте. — Зрители считали меня смертельно скучной.
      — Все зрители — идиоты, — сказал Маркус.
      — И я никогда не встречалась с Робертом де Ниро.
      — Я тоже.
      — А в «Лабиринте любви» я появляюсь всего на восемнадцать секунд.
      — А я вовсе не появляюсь.
      — Тем хуже для Голливуда, — сказала Метте Мортенсен.
      — Да, им, наверно, очень обидно.
      — Мой агент сказал, что реклама полоскания для рта — это мой последний шанс.
      — И как она прошла?
      — Ужасно. Когда ее показали в кино, продажи упали на двадцать процентов. Они надеются, что в Норвегии пойдет лучше. Здесь все считают меня звездой.
      — Ты и есть звезда, — сказал Маркус и, сам не зная почему, добавил: — Ты же… Сириус.
      Сигмунд почувствовал, что долженчто-нибудь сказать.
      — Какие они все-таки гады, — сказал он. Оба посмотрели на него.
      — Кто? — спросила Метте Мортенсен.
      — Ну… — нервно сказал Сигмунд, — они, в общем.
      Он отчаянно искал правильные слова.
      — Я имею в виду… этих… этих судей, которые не выплатили тебе компенсацию за фотографии.
      Метте засмеялась:
      — Ну да, они были совершенно правы. Потому что мой агент все подстроил.
      — То есть?
      — Он считал, что это поможет моей карьере.
      Теперь с Сигмунда было достаточно. Он тихо встал и пошел к двери.
      — Пойду в холл и… поиграю немного в гольф, — сказал он.
      Когда Сигмунд ушел, Маркус вдруг немного испугался, но когда он посмотрел на Метте, он понял, что она точно так же нервничает.
      — Только никому не рассказывай, — попросила она.
      Он покачал головой.
      — И своему другу тоже.
      — Нет. Я ему доверяю, как самому себе. Она засмеялась:
      — Сомневаюсь.
      — Да, но он здорово умеет хранить тайны. Когда ты уезжаешь?
      — Я не уезжаю. Когда я спущусь, у меня возьмут интервью. И я рассажу, что решила закончить карьеру, потому что устала от этой суеты.
      — А они тебе поверят?
      — Это их дело.
      Он на секунду задумался.
      — Ди… Метте.
      — Да.
      — Я подумал, не могла бы ты…
      — Что?
      — Попросить этих фотографов не давать мои фотографии в газеты.
      — Почему?
      — Не знаю. Как-то это все неудобно.
      — Хорошо, — сказала Метте.
      — А если они откажутся?
      — Тогда я откажусь от интервью.
      Маркус вздохнул с облегчением:
      — Большое спасибо.
      Наступила небольшая пауза. Оба не знали, что сказать. И они смущенно друг другу улыбались.
      — И что ты теперь будешь делать? — тихо спросил Маркус.
      — Буду работать у отца в магазине. Подумай только, я, глупышка, буду работать в магазине.
      Оба засмеялись.
      — А ты что будешь делать, Маркус?
      — Пойду в новую школу,— сказал Маркус и открыл ей дверь.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ