Резко подведенные синей краской глаза казались черными. На скулах мерцали искры золотой пудры.

От нее пахло всем сразу: благовонными маслами всех городов Двуречья, свечным воском, курениями и крепким дешевым табаком.

Мой раб был сражен. Распахнул глаза, побагровел, в углу рта у него скопилась слюна, а широкие, блестящие, будто натертые маслом брови ожили на лбу и сами собой заходили ходуном.

Госпожа Алкуина оценила произведенный ею эффект. Улыбнулась еще раз, еще тоньше, с оттенком сердечности. Глубоким, низким голосом осведомилась о причине нашего посещения. Левой рукой небрежно двинула в мою сторону глянцевый листок с рекламой салона «Белая Аркана». Я мельком глянул: «снятие порчи… сглаза… навсегда приворожу… спасу, когда другие отказались…»

Я кашлянул. Глянул на Мурзика. А тот набрался наглости и брякнул:

– Такое вот, значит, дело, госпожа… Сглазили господина моего… Порчу навели… И то сказать: с лица спал, почти не спит, во сне словеса плетет непонятные… Тревога его ест, что ли…

И замолчал, заметно вспотев.

Госпожа Алкуина глянула на меня.

– Ваш раб, как я вижу, весьма встревожен вашей судьбой, дорогуша.

Я пожал плечами. Кроме всего прочего, мне не понравилось обращение «дорогуша».

А госпожа Алкуина уже рассматривала мою руку.

– Да, дорогуша, – молвила она наконец, – у вас сильные линии, очень сильные…

И подозвала девушку-мальчика согнутым пальцем. Та подошла, склонилась над моей ладонью. У нее под мышками курчавились рыжеватые волосы. Я смотрел на эти волосы. И еще на маленькие косточки на ее острых плечах. Обожаю такие плечики.

– Моя ученица, – пояснила мне госпожа Алкуина. И девушке: – Глянь, дорогуша, какие линии… Вот, – острый черный ноготь прочертил по моей ладони полоску, – линия интеллекта… Очень сильная линия интеллекта… И линия таланта… – Быстрый близкий взгляд влажных глаз: – Нечасто встретишь такую мощную линию интеллекта… У вас, дорогуша, очень красные линие, видите?

Она отогнула мою ладонь назад. Линии действительно покраснели.

– Да? – глупо переспросил я. – И что это значит?

– У вас сильные страсти, – молвила госпожа Алкуина. – Да, вы – сильный человек, дорогуша, и вами владеют сильные страсти.

И выпустила мою руку. Девушка-мальчик с каменным лицом отошла в сторону и замерла, чуть выдвинув вперед левую ногу. У нее были узкие коленки, безупречно холеные.

Полные белые руки госпожи Алкуины вспорхнули над колодой. Карты, шурша, раскладывались на столе – будто сами собой.

– Свечу, – не глядя, бросила она своей ученице.

Девушка, глядя куда-то поверх голов, двумя руками водрузила на стол свечу. Свеча была синяя, в виде крылатой женщины с золотыми крыльями. Ученица зажгла свечу. Огонь красиво озарил восковую фигурку.

Госпожа Алкуина склонилась над картами. Некоторое время созерцала их. Иногда восклицала: «Так!..», «Ясно!..», «Не может быть!» или «О, боги!» Иногда брала из колоды еще одну или две и клала их накрест, а затем, поводив над ними ладонью, переворачивала. Рассматривала, поднося к глазам.

Свеча, треща, горела. Комната постепенно наполнялась удушливым запахом воска. Краска катастрофически облезала с изящной восковой фигурки, так что синяя крылатая женщина очень быстро сделалась похожей на пациентку городского лепрозория.

Наконец госпожа Алкуина решительным движением смешала карты и отодвинула их в сторону. Подняла на меня глаза. Я сидел, смирно сложив руки на коленях. Я чувствовал себя полным дураком.

Она это знала. Снисходительно улыбнулась. Кивнула на карты:

– Объяснять долго и не к чему. Вы пришли не объяснения слушать. Вы пришли ко мне за помощью. Вы очень и очень нуждаетесь в действенной, решительной помощи. Черные силы уже проникли в вашу жизнь. Но к счастью, дорогуша, вы пришли вовремя. Еще несколько дней промедления – и вас постерегло бы несчастье… А теперь вы предупреждены. Кто предупрежден – тот вооружен.

– Какое еще несчастье?

– У вас огромные дыры в поле, – мрачным тоном произнесла госпожа Алкуина. – Я пыталась узнать, кто навел на вас порчу, но ответа не получила. Вижу только, что порча есть, что она велика и, кажется, была передана вам по наследству.

– По какой линии? – поинтересовался я. – По материнской или по отцовской?

Госпожа Алкуина бросила на меня проницательный взгляд.

– Я знаю, вы мне не верите. Я и не прошу вас верить. Зачем? Я прошу одного: позвольте помочь вам. Это моя работа – помогать таким, как вы. Помогать, а не учить… Помогать, а не задавать вопросы… Для этого я и получала посвящение, для этого я и обретала Силу ценой усилий, которых вам не понять…

Разговор с госпожой Алкуиной нравился мне все меньше и меньше. Я поерзал, мысленно решив выпороть Мурзика.

Она уже кивала мне на табурет, стоявший посреди комнаты.

– Сядьте, – властно молвила она.

Я подчинился.

Она поднялась. Прошумела парча. В разрезах мелькнули ее белые ноги, в вырезе колыхнулась большая молочная грудь.

– Отвлекитесь от лишних мыслей, – проговорила девица-мальчик строго.

Госпожа Алкуина, улыбаясь, прошла мимо меня и встала у меня за спиной. Девица присоединилась к ней.

В зеркало на стене я видел, что Мурзик изо всех сил тянет шею, силясь что-то разглядеть.

Госпожа Алкуина провела руками над моей спиной, не касаясь тела.

– Сосредоточьтесь, – велела она. – Перестаньте думать о моей груди. Сейчас не это главное.

Я слегка покраснел.

– Так-то лучше, дорогуша, – усмешливо сказала госпожа Алкуина и слегка коснулась моей макушки. Затем голос ее сделался серьезен. Она больше не разговаривала со мной. Она обращалась к девице. – Видишь пробоины в биополе?

После краткой паузы девица ответила замогильным голосом:

– Вижу…

– Черное пятно на пятом уровне – видишь?

– Да…

Она поводила руками. Девица с выражением невыносимого усилия двигала пальцами вслед за нею.

– Помогай! – почти выкрикнула госпожа Алкуина.

– Я… липкий, гад! А! – вскрикнула девица.

– Скорей! Стряхивай! Да не сюда! Сюда! Вон туда!

Девица, растопырив пальцы, стремительно пробежала через комнату. Мурзик шарахнулся, давая ей дорогу. Девица прошуршала шторами у двери и канула.

Я обернулся. Госпожа Алкуина вся лоснилась от пота. Грудь ее тяжело вздымалась, она трудно дышала. Встретив мой взгляд, она улыбнулась усталой улыбкой рабочего, возвращающегося после ночной смены откуда-нибудь из забоя.

– Все в порядке, – ободряюще сказала она. – Сидите спокойно, дорогуша. Очень липкий гад попался.

– Какой еще гад?

– Который сидел на вашем биополе и перекрывал вам доступ энергии. Неужели вы не чувствовали? Он высасывал вашу энергию.

– Не знаю… – растерялся я.

Ее пальцы легли на мои плечи и слегка смяли их. По моей коже побежали мурашки, совсем как от подключения к датчикам на крыше обсерватории.

– Спокойно, спокойно… – бормотала она. – Сейчас качнем энергии, восстановим связи с космосом… И как только почувствуете, что гад возвращается – немедленно ко мне. Я отважу его навсегда… Сейчас поставлю вам защиты…

Прошелестела штора – вошла девица. Неслышно прошестовала, встала рядом – неподвижная, суровая. Госпожа Алкуина кивнула мне на нее.

– Моя лучшая ученица. Каждый день рискует жизнью, унося гадов. Отважная девушка.

– Да уж, – сказал я.

– А куда она их уносит? – неожиданно встрял Мурзик. – В сортире, что ли, топит?

– Простите его, – поспешно сказал я и скорчил Мурзику через плечо свирепую рожу. – Это говорящее орудие само не понимает, что молотит…

– О, пустяки… – Жирно накрашенный рот госпожи Алкуины в очередной раз тронула тонкая улыбка. – Многие относятся скептически, тем более – необразованный раб… Ведь он любит вас? – И она устремила на него свой магнетический взор. – Ты ведь любишь своего господина, не так ли, дорогуша?

– Ну… – пробормотал Мурзик. – Я больше… женщин…

Я побагровел. Госпожа Алкуина тихонько рассмеялась.

– Ведь это ты звонил? Ведь это ты беспокоился о порче?

– Ну…

Мурзик смутился окончательно. Девица повернулась к нему и уставилась на него немигающими глазами.

– Не сердитесь на него, – сказала мне госпожа Алкуина. – Астральных вампиров невозможно утопить в унитазе. Если бы все было так просто, как говорит ваш раб… – Она вздохнула, взмахнула ресницами. – Нет, мы заключаем их в серебряный контейнер…

Внезапно девица вмешалась в разговор.

– Госпожа, – сказала она резко, – гада нет, но пробоина осталась… и края светятся красным – видите? Боюсь, все не так просто. Это родовое проклятие. Он должен вспомнить, кто в их роду был проклят. Кем. И за что. Он должен провести ритуалы очищения…

– Арргх! – неожиданно вырвалось у меня. – Гхнамм!.. Арр!..

Пальцы госпожи Алкуины на моих плечах дрогнули.

– Что?.. Что вы сказали?

– А? – Я посмотрел на нее невинным взором. – Понятия не имею, дорогуша.

– Это что-то… – Она метнулась глазами к своей ученице, к Мурзику. – Что-то древнее… непонятное…

– Это как-то связано с родовым проклятием? – быстро спросил я.

– Не знаю… Откуда у вас это?

– Если бы я знал… Однажды я пришел домой усталый, заснул и во сне говорил на этом языке. Мой раб записал мою речь на пленку. Потом я несколько раз слушал, но не мог разобрать ни слова.

– Странно, – промолвила она. Теперь в ее низком голосе не было ни придыханий, ни деланной задушевности. – Нет, это действительно странно. Я видела в картах, что ваш кармический путь не похож на другие. Карты говорили о великом прошлом, об очень великом прошлом… О древней крови… Нет, не той, что течет в ваших жилах, хотя вы, несомненно, старинного и очень хорошего вавилонского рода… Друг мой, чтобы определить это, не нужно карт, достаточно взглянуть на линии вашего рта…

Я польщенно улыбнулся.

– Нет, – продолжала госпожа Алкуина. Она прошуршала парчой и уселась напротив меня в кресло. В ее пальцах откуда-то появилась дешевая папироска, из тех, что курят работяги. – Нет, я говорю не о крови вашего нынешнего воплощения, лейкоцитах-эритроцитах. Я говорю о крови духа, об ахоре.

– Простите?

– Ахор – кровь богов. – Снова тонкая улыбка. В три затяжки она съела папироску, придавила окурок о серебряный подлокотник. На окурке остался жирный след помады. – Ахором у нас принято называть ту духовную субстанцию, которая заменяет кровь. Несет в себе генетический код души, знаки ее древности, ее благородства… Ваш ахор говорит о происхождении едва ли не божественном… Я не поверила картам. Да, впервые в жизни я не поверила картам. Но вы – вы поверьте. Карты никогда не лгут…

Девушка-мальчик скрестила руки под воротником, задрав соски. Уставилась в пустоту. Замерла.

Я кивнул на нее и спросил госпожу Алкуину:

– Я могу с ней переспать?

– Нет, – спокойно ответила госпожа Алкуина.

– Жаль, – сказал я.

Лицо девушки осталось совершенно бесстрастным.

– Сколько я вам должен, госпожа Алкуина? – спросил я.

– Я работаю не для денег, – сказала госпожа Алкуина. – Но когда дают – не отказываюсь. Таковы наши правила.

Я дал ей десять сиклей ассигнациями. Она не притронулась к деньгам, кивком велела положить на стол. Придавила подсвечником. Восковая фигурка догорела. От нее осталось только неопрятное пятно.

Я поцеловал руку госпожи Алкуины, встал. Девушка-мальчик придержала штору, открыла перед нами дверь.

Я вышел в коридор и наткнулся на бабку. Та копалась в шубах, рухнувших с вешалки. Пыталась водрузить их на место. Шубы падали снова и снова, обдавая бабку пылью, молью и трухой.

Завидев нас, старуха выпрямилась и разразилась длинной бранной тирадой. Девица не осталась в долгу и вступила в склоку. Затем они вцепились друг другу в волосы.

Мурзик хотел остаться поглядеть на драку, но я уже выходил из квартиры, и раб поплелся за мною следом.

* * *

Я был зол на него за всю эту историю. После слов госпожи Алкуины мне сделалось совсем худо. Теперь я точно знал, что где-то поблизости может оказаться невидимый «гад», буде он вырвется из серебряного сосуда. Передвижения гада не отследить, а он того и гляди снова вопьется в мой загривок. «Пятый уровень». Интересно, где это?

Я потер шею. На ощупь ничего не обнаружил.

И дыры в биополе… Красные… Пульсирующие… Нет, она сказала – светящиеся… Мне было зябко, как будто я зимой в одних трусах вышел на набережную Евфрата. В дыры ощутимо задувал ледяной ветер. Это был космический ветер. Или ветер тысячелетий.

Ахор неприятно стучал в висках. Хотелось выпить и одновременно с тем хотелось выпороть раба.

Я решительно свернул на Пятую Хлопковую, где располагался центральный городской экзекутарий. Одно время, после мятежа мар-бани, когда в Великом Городе расплодилось множество мелких кооперативных лавочек, появились и частные рабопоролища, но государство, этот хищный бык Ваал, быстро смекнуло что к чему. Порка рабов, особенно после мятежа, приносила неслыханные сверхприбыли. Дело это было настолько доходным, что Вавилонская администрация не поленилась разогнать частные поролища и особым указом – через парламент протащила! – объявить порку рабов государственной монополией.

Центральный экзекутарий был оснащен новейшим оборудованием – отчасти отечественными разработками, отчасти выписанными из дружественного Ашшура.

Мурзик, не подозревая о том, куда я его привел, открыл передо мной тяжелую респектабельную дверь с блестящей медной ручкой. Мы поднялись по мраморной лестнице и оказались в вестибюле.

Я приник к регистрационному окошечку, оставив Мурзика изумленно таращиться на себя в блестящее серебряное зеркало. Из окошечка показалась строгая старуха.

– Первое посещение? – спросила она неожиданно любезно. И придвинула к себе пухлый регистрационный журнал.

– Первое.

– Имя, адрес.

Я назвал.

– Имя поромого?

Я не знал имени Мурзика. Я сразу дал ему кличку. О чем и поведал строгой бабушке.

– Мурзик, – повторила она, вписывая, и снова подняла ко мне взгляд. – Два сикля обследование и диагностика, один сикль три лепты – медицинское заключение, пять сиклей – услуга и четверть быка – налог на себестоимость.

Я заплатил. Она выписала мне квитанцию об уплате, дала круглый железный ярлык с грубо выбитым номером «18» и показала по лестнице наверх.

– Лаборатория – на третьем этаже, порольня-автомат – там же по коридору налево.

– А что на четвертом? – заинтересовался я. Пока что чисто теоретически. На всякий случай.

– Кастрационный зал и пыточная. Но там другие расценки. Работа ручная, подход индивидуальный. Необходимо сделать предварительный заказ.

– Намного дороже?

– Существенно. – Она с сомнением поглядела на Мурзика. – Вам ведь это пока что не нужно?

И улыбнулась еще раз, показав длинные желтые зубы.

Я кивнул Мурзику и стал подниматься по лестнице.

Перед лабораторией сидела небольшая очередь. Поромые скитались по маленькому висячему садику, созерцая крошечные фонтанчики, спрятанные среди искусственных деревец. Деревца были сделаны с таким мастерством, что их было не отличить от настоящих. Поромые недоверчиво трогали синтетические листья и качали головами.

Хозяева с каменными лицами сидели на скамьях. Я спросил, у кого номер «17» и послушно уселся в очередь. Мурзик отправился к остальным рабам – щупать листья, цокать языком и качать головой.

Очередь двигалась быстро. Наконец нас пригласили в лабораторию. Мурзик вошел и разом оробел до слабости в коленях. Белые стены ослепляли. Прибор, похожий на бак для кипячения воды, но холеный, с длинной тонкой трубкой, с резиновыми насадками и зелеными деликатными огоньками на табло, лишил моего раба дара речи.

Однако до прибора дело так и не дошло. Санитар – гориллообразный мужчина лет пятидесяти – что-то писал неразборчивым почерком в растрепанном гроссбухе. Не поворачивая головы в нашу сторону, он бросил:

– Ярлык.

Я положил ярлык на гроссбух. Санитар аккуратно щелкнул ярлыком о пачку других, нацарапал «18» в гроссбухе и спросил:

– Жалобы есть?

– Совсем распустился, мерзавец… – начал было перечислять я свои жалобы на Мурзика, но санитар, скучая моей тупостью, перебил: – На здоровье раба жалобы есть?

– А?

Я обернулся к Мурзику. Тот был подавлен великолепием обстановки и, похоже, до сих пор не сообразил, куда его привели и зачем.

– Мурзик, – спросил я, – как у тебя со здоровьем?

– Ну… – сказал раб и покраснел. – В общем…

Санитар равнодушно нацарапал в графе «жалобы» длинный неровный прочерк.

– А на приборе обследовать не будете? – спросил я. Мне самому было любопытно посмотреть, как действует эта штука.

– Голубчик, – сказал санитар, быстро вписывая что-то неразборчивое на листок, – на этом приборе никого не обследуют. А жалобы… это только у стариков, так их не порют. Или если кто кровью харкает. Так этих не сюда пороть водят…

Мурзик насторожился. Санитар шлепнул на справку печать и вручил мне. Я тут же размазал свежие чернила и заполучил фиолетовое пятно на палец.

– Идем, что стоишь, – сказал я Мурзику, подталкивая того к выходу.

Санитар протянул руку и надавил на кнопку, вмонтированную в стол. Над дверью загорелась лампочка с надписью «входите».

Мы с Мурзиком вышли в коридор, прошли, следуя указанию любезной старухи в регистратуре, направо и оказались перед большой белой дверью с надписью «Государственный Экзекутарий. Порольня-автомат. Вход строго по приглашению.» Перед дверью никого не было.

– Сюда, – сказал я.

Мы толкнули дверь и оказались в большом зале, похожем на физкультурный. Пахло здесь, как в зверинце. По всему залу стояли длинные кушетки, над которыми имелись откидные крышки, по форме напоминающие гробы. Сбоку от кушетки имелась небольшая приборная доска.

К нам подошла, переваливаясь, толстая женщина в голубом халате – оператор.

– Давайте, – не глядя на нас, сказала она.

Я вложил в ее сарделькообразные пальцы бумажку, выписанную санитаром. Она мельком глянула на нее, потом повернула вверх ногами и еще раз глянула. Затем перевела взгляд на Мурзика.

– Этот? – на всякий случай спросила она.

Я покраснел и прогневался.

– Арргх!.. – заклокотало у меня в горле. Но женщину-оператора, в отличие от госпожи Алкуины, это не тронуло.

– Мало ли, – невозмутимо ответствовала она. – С этой модой не угонишься, кто во что одет да какую морду наел… А то бывает, что раб в офисе работает, а господин на мотоцикле гоняет, вот и разбирайся, кто кого пороть привел. Был такой случай… Перепутали…

Она еще раз посмотрела в справку и велела Мурзику раздеваться. Мурзик избавился от свитера, принялся копаться в застежке на джинсах. Женщина-оператор уже шла к кушетке.

– Сюда ложись! – крикнула она, шевеля откинутый гроб.

Сверкнув голой задницей, Мурзик неловко пошел к кушетке.

– Рубаху сними, – сказала она укоризненно. – Что ты как чурка безмозглый. Первый раз, что ли…

Мурзик снял рубашку и майку и остался совершенно голый. Ежась, улегся на кушетку. Хрустнул полиэтилен.

– Во, – одобрительно сказала ему оператор. И мне: – Рот заклеивать будем, чтоб не орал? Четверть быка за клейкую ленту.

– Не надо, – сказал я. – Он и так орать не будет, верно, Мурзик?

Мурзик не отозвался.

– Розги у нас одноразовые, – поясняла между тем женщина-оператор, вытаскивая из ведра, пахнущего медицинской дрянью, четыре березовых прута. – Так что заразы не опасайтесь. А постоянные клиенты со своими ходят. Кстати, имейте в виду. Вам какой материал? Можно и синтетикой, но большинство предпочитает березу. Ближе к природе. Естественное – оно всегда лучше.

Она взмахнула прутами, пробуя их и стряхивая с них капли той дряни, в которой они были замочены. Вставила их в пазы. Прутья легко ушли во чрево гроба.

– Ну, – бодро сказала оператор, – поехали…

И надавила обеими ручищами на белый блестящий гроб. Гроб плавно опустился и накрыл простертого на кушетке Мурзика.

– Здоровье в порядке, уровень жалоб второй… – пробормотала она, шевеля пальцами над кнопками пульта.

– Что значит – «второй»?

– Стал много себе позволять, высказывает свое мнение, проявляет лишнюю инициативу… – пояснила она. И повела пальцем по инструкции, выбитой на металлической пластинке и прикрученной к боку гроба. – Рекомендуется десять ударов без оттяжки.

– Хватит и пяти, – сказал я.

– Дело ваше.

Она нацарапала цифру «5» на заранее проштампованном стандартном бланке «Справка Государственного Экзекутария. Экзекуция произведена. Порольня-автомат номер 11», криво расписалась. Отдала бумажку мне. Набрала несколько цифр на табло.

В машине что-то зажужжало и тихонько запело. Потом свистнуло. Мурзик тихонько охнул из-под гроба.

Порольная машина работала с небольшими интервалами. После пятого мурзикова оха она перестала жужжать и как бы умерла. Оператор подняла гроб. На спине Мурзика опечатались пять ровных красных полосок. Мурзик был потный и несчастный.

Мурзик сполз с кушетки и принялся одеваться. Он заметно присмирел. Женщина-оператор выдернула березовые пруты и бросила их в корзину с надписью «использованные». Я поблагодарил ее и вышел из порольни. Я решил ждать Мурзика в коридоре.

Мурзик появился – тихий, даже какой-то задумчивый. Свитер он надел на левую сторону.

– Переодень, – велел я, – не то побьют.

– Уже, – сказал Мурзик. Но свитер переодел.

Мы вышли из экзекутария. Я вдруг понял, что очень проголодался.

– Мурзик, – сказал я, – сегодня ты стряпать не будешь. Я этого не выдержу. Ты пойдешь в ближайший ресторан и возьмешь там готовый обед. Пусть запакуют. Скажи: герметично.