Сага о Хелоте из Лангедока

      Робин из Локсли сидел на поваленной березе, поджав под себя одну ноту, и мучительно ставил заплатку на свой зеленый плащ. Заплатка вздувалась, напоминая пузырь на месте ожога. Пальцы разбойника были исколоты иглой, веснушчатая физиономия кривилась. Собственно говоря, можно было бы и не ставить никаких заплаток, а заново кого-нибудь ограбить, но все так просто только в рассуждениях дилетантов. Локсли продолжал трудиться, скрипя зубами.
      Было начало лета, но жара стояла немилосердная. Комары и прочие летучие гады бурно праздновали начало брачного сезона, летали тучами и сделались совершенно невыносимы. Чтобы отпугнуть от себя кровососущих, Робин разложил маленький костерок. Когда дым летел в его сторону, мошка временно отступала, зато на глазах появлялись слезы. Стоило дымной завесе отклониться, как насекомые тучами облепляли уши и шею. К тому же жарило солнце.
      – Нет, это какой-то ад, – пробормотал Робин, в очередной раз втыкая иглу себе в палец. Он сунул палец в рот и оглянулся по сторонам. Пиршество природы продолжалось. Ей не было никакого дела до страданий отдельно взятого разбойника.
      Робин горестно вздохнул, подбросил в костерок гнилушку, которая тут же отчаянно задымила, и, кашляя, снова уткнулся в работу.
      За его спиной затрещал под чьими-то тяжелыми шагами хворост. «Интересно, – подумал Робин, – кто там ломится – лось или отец Тук?» Робин обернулся, и тут костерок внезапно подпрыгнул и лизнул Робина за пятку. Разбойник отдернул ногу, потерял равновесие и упал по другую сторону березового полена, на котором сидел.
      – Все, – сказал он, – мое терпение лопнуло.
      – Привет, Робин! – крикнул, появляясь на поляне, отец Тук. Его круглая красная физиономия была покрыта капельками пота. Робин поднялся на ноги, расправил свой плащ с уродливым горбиком заплатки, встряхнул его, потом присел и пошарил в траве. Отец Тук подошел поближе, с любопытством вытянув шею. Сидя на корточках, Робин торжествующе улыбнулся.
      – Иголка потерялась, – объявил он. – Теперь моя совесть чиста, ибо утрачено орудие труда.
      – И ты еще говоришь мне о совести, бездельник, – укоризненно заметил Тук. – Да пока ты тут занимаешься не своим делом, в харчевню Тилли и Милли нагрянули многочисленные враги.
      – Пойдем лучше выпьем, – предложил Робин. – Тебе необходимо восполнить запасы утраченной влаги, Тук.
      – Я не шучу, – ответил бывший монах. – Ко мне прибежала Милли вся в слезах...
      – Эк удивил, Милли вечно вся в слезах, – сказал Робин и нехотя встал. – Ладно, поглядим, что там у них случилось.
      Оба затоптали костер и двинулись в чащу леса. Милли, сидевшая на пеньке в самом начале тропинки, поспешно встала.
      – Как хорошо, что ты пришел, Робин, – зачастила она. – Представляешь, он явился к нам в харчевню,.. Ох, сама не знаю, как и удалось выскользнуть, Робин, ведь он такой глазастый, и все высматривает, высматривает, и все вынюхивает, вынюхивает...
      – Успокойся, – сказал ей Робин, видя, что Мелисанда даже приседает от волнения. – Все будет хорошо. Кто к вам пришел? Гай Гисборн, говоришь?
      – Да нет, какой там Гисборн... Уж этого-то мы знаем, слава Богу,..
      Все трое двинулись по тропинке к харчевне: впереди отец Тук, за ним Робин, который внимательно слушал Мелисанду, то и дело с громким хлопком убивая на шее комаров.
      – Приехал на коне, – рассказывала Милли, – сам бледный как смерть, и глаза СТРАШНЫЕ. Как будто смотрят не наружу, как у всех нормальных людей, а внутрь, в себя. Такой зарежет и не заметит. – Она понизила голос. – Заказал, между прочим, оленину, хоть это и запрещено!
      – Как одет? – обернувшись через плечо, спросил Робин.
      – Богато и во все черное, – заторопилась Милли. – И вооружен. Меч у него и два кинжала. И что такому нужно в нашей таверне, Робин?
      – Да ведь он один?
      – А кто его знает? Может, с ним засада какая пришла?
      Урочище Зеленый Куст открылось сразу же за мелким, пересохшим в жаркое время года ручьем, черное русло которого тонуло в душных белых цветах. Дальше начиналась поляна, край которой цепляла ноттингамская дорога.
      Робин остановил своих спутников, осторожно осмотрел окрестности, держа лук наготове, но ничего подозрительного не обнаружил. Все трое, озираясь, пересекли поляну и подкрались к двери харчевни.
      – Ну, чего стоим? – сказал Робин. – Вперед!
      Он толкнул дверь и остановился на пороге.
      За столом действительно сидел богато одетый человек в черном и спокойно, без особенного, впрочем, аппетита, поглощал стряпню Мелисанды. Он сидел спиной к двери – не то от беспечности и глупости, не то от дурацкой самоуверенности.
      Посетитель не мог видеть вошедших, однако перед ним на стене четко обрисовались их тени, и человек этот уверенно произнес:
      – Здравствуй, Локсли.
      На лице Робина мелькнуло удивление. Нахальство беловолосого норманна, сидевшего к нему спиной, неожиданно начало нравиться разбойнику. Он окинул эту спину оценивающим взглядом. Могучей, при всем желании, ее не назовешь. Посетитель, словно догадавшись, обернулся:
      – Приглядываешь, куда лучше воткнуть нож, Робин?
      Робин прищурился:
      – А, да это же приятель нашего Хелота. Ты сильно возмужал, парень, с той поры, как Алькасар хотел перерезать тебе глотку.
      – Я искал тебя, Робин, – смущенно отозвался Греттир. Он знал, что краснеет, и это ему совсем не нравилось. К тому же он не ожидал, что его сразу узнают.
      Локсли уселся на скамью, поставил острые локти на стол. Монах и хозяйка, стоя в дверях, наблюдали эту мирную сцену.
      – Вот видишь, Милли, все путем, – пробасил отец Тук и потащил ее по направлению к кухне.
      – Так ведь они подерутся? – нерешительно спрашивала хозяйка, тщетно пытаясь вывернуться из цепких объятий святого отца.
      – Подерутся, ох подерутся, – гудел бравый служитель церкви уже издалека. Донеслось приглушенное расстоянием взвизгивание Милли, которую, видимо, ущипнули. Локсли сказал:
      – Ну что, Греттир, побеседуем? Зачем явился?
      – Ты, стало быть, помнишь даже мое имя?
      Робин усмехнулся:
      – Еще бы не помнить. Ведь это ради тебя Хелот провел с нами целый год... Не забыл?
      – Будь я проклят, если забуду это. Вошел хозяин с двумя кружками доброго эля и плюхнул их на стол. Пена качнулась, но не расплескалась. Робин кивнул:
      – Твое здоровье, Тилли.
      Хозяин улыбнулся и затопал прочь. Проводив его глазами, Робин повернулся к Греттиру:
      – Как, будешь пить напиток грубых саксов?
      – Почему бы и нет? – храбро ответил Греттир и потащил к себе кружку. «Я же обещал Бьенпенсанте не пить», – мелькнуло у него в голове.
      – Так зачем ты сюда явился? – спросил Робин. Сосуд с напитком грубых саксов на мгновение замер на полпути к цели.
      – По делу, – ответил Греттир и спокойно глотнул. – Послушай, Локсли, мы с тобой, конечно, заклятые враги, но Хелот – он был моим другом. Он ушел из Ноттингама к вам, в лес. Я бы очень хотел его видеть...
      Робин поставил свою кружку на стол и прищурился.
      – Я тоже хотел бы его повидать, Греттир Датчанин.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Хелот стал лесным стрелком не по своей воле. Мы все тут привязались к нему, полюбили его чудачества, его стихи. Кто из нас помнил, что он связал себя сроком всего на один год? Для нас тут год – это уже целая жизнь, прожил и радуйся, благодари Бога за явленное чудо. А он помнил. И когда год прошел...
      – Хелот с вами распрощался? – Греттир не верил своим ушам.
      – Ушел, – подтвердил Робин. – Честно говоря, я-то думал, что он ушел к тебе, в город. Он говорил мне, что считает тебя своим другом.
      – Он так говорил? – переспросил осчастливленный Греттир.
      Робин заметил за его спиной отца Тука, который воззрился на Греттира, целого и невредимого, с искренним удивлением. Серые глаза Робина вдруг заискрились, словно он предвидел нечто забавное.
      – Сын мой, почему этот вражина еще жив? – загремел отец Тук возмущенно. – Мы с Милли уже отслужили по нему панихиду...
      – Это не вражина, – ответил Робин, – а всего лишь друг нашего Хелота.
      Отец Тук обошел стол кругом и уселся напротив Греттира.
      – Ах, этот... норвег... Хелотище носился с ним как дурень с писаной торбой... Ладно, пусть дышит. – Он разочарованно махнул рукой. – Странный он был тип, наш Хелот, – добавил духовный отец после паузы. – И ненависти не признавал, и меня убедил в том же.
      – Ты теперь тоже ее не признаешь? Святой отец помотал головой: – Не признаю. Только с позиций гуманизма. Только так.
      – Хелот писал хорошие стихи, – задумчиво сказал Робин.
      – Нет, все-таки очень жаль, что он ушел.
      – Куда же он мог деться? – спросил Греттир осторожно.
      Локсли пожал плечами:
      – Может, в Лангедок уехал? За дверью трактира послышалась отчаянная возня. Кого-то явно не то тащили, не то не пущали. Робин поднял голову и звучно произнес:
      – А ну прекратить!
      – Робин! – взмолился пронзительный детский голос. – Скажи ей, чтоб открыла дверь!
      – Не велено! – бубнила Милли. – Люди разговаривают, дело важное, а ты тут лезешь с пустяками...
      – Кем не велено? – надрывался голос. – Ну скажи, кем? Робин!
      – Милли, пусти его. Ты что, с ума сошла? – крикнул Робин через закрытую дверь.
      В трактир ворвался рыжий сын вдовы. Он был неправдоподобно красен и дышал тяжело. За ним следом вошла и Милли и неодобрительно уставилась на мальчишку, распустив губы и скрестив на поясе руки, покрытые веснушками.
      – Где?! – спросил мальчишка.
      – Что «где»? – поинтересовался Робин.
      – Куда дели? – уточнил рыжий.
      – Скажи мне, Робин, что именно ты ожидал здесь увидеть? – спросил Локсли.
      – Как это что... Хелот же вернулся! Я сам слышал, что вы тут с ним сидите и пьете... И вот я прибежал. А где Хелот?
      – Это всего лишь я, – сказал Греттир.
      Сын вдовы разочарованно скользнул по нему глазами.
      – А говорили, что Хелот...
      Он уселся рядом с Греттиром и покосился на него мрачно. Греттир улыбнулся ему, но мальчишка был занят совсем другими мыслями.
      – Раз уж я зашел сюда, Милли, – вкрадчиво начал рыжий, – накормила бы ты меня?
      – Тебя кормить – даром продукты переводить, – ответила матрона.
      – Милли, душечка. Ведь ты могла бы быть моей бабушкой. Доброй бабулечкой.
      Милли открыла рот, чтобы достойно ответить, но тут вмешался Локсли:
      – И в самом деле, накорми его, Милли.
      Хозяйка нехотя ушла на кухню, откуда донеслось гневное грохотание медной посуды. Робин-второй радостно сопел.
      – Мало тебя мать порет, – отозвался Локсли.
      – Меня?! Я ее последняя отрада. С небес упала миска бобов, сопровождаемая презрительным «ходят тут всякие». Рыжий притянул ее к себе обеими руками.
      Греттир сидел молча, опираясь подбородком на ладонь, и смотрел. Среди этих людей жил Хелот, его друг, рыцарь до мозга костей. Что же общего могло быть у рыцаря с этим народом?
      Отец Тук фамильярно облапил Греттира:
      – Норвег, не скучай. Давай еще выпьем.
      – Я датчанин, – машинально поправил Греттир. Он все еще думал о своем.
      – А где это – Дания? – спросил Робин-второй с набитым ртом.
      Но тут в трактир ворвался Малютка Джон и осведомился громогласно:
      – Ну, кого вешаем?
      – Тебя, – сострил отец Тук и захохотал. Джон грузно плюхнулся рядом с ним на лавку и допил вино из кружки духовного отца.
      – А говорили, что поймали какого-то лазутчика и негодяя, – заметил он с явным разочарованием.
      – Кто говорил? – спросил Локсли.
      Джон пожал плечами:
      – Люди...
      – Ты спять все перепутал, Малютка, – сказал отец Тук. – Никаких лазутчиков нет в помине. Вот сидит вполне приличный датчанин, который полагал найти у нас Хелота.
      – Ха! Чего захотел. Хелота сам черт теперь не найдет, – ответил на это Малютка Джон. – Куда его ветром понесло? Странствует. А еще был у него дружок из неверных – тот тоже пропал. Сгинул на соляных копях, только и вспоминай. Хорошие они были ребята – вот что я вам скажу.
      Отец Тук в тоске грохнул кулаком по столу:
      – Погубили человека! Погубили! Это говорю вам я, ваш духовный наставник. И все мы виноваты в том, что он пропал. – Будучи уже в сильном подпитии, отец Тук вонзил толстый палец в бок Греттира: – А это что за гнус? А?
      – Не гнус я тебе, – обиделся изрядно пьяный, но все еще гордый Греттир. – Сам вонючка.
      – Это друг нашего Хелота, – объяснил Локсли. – Друг Хелота не может быть гнусом.
      – Кто может быть гнусом, а кто не может – это вопрос философии. Я квадривиумов не заканчивал. Я на тривиуме сломался.
      – Хелот был гуманист. С позиций гуманизма, только так.
      – Что такое гуманизм, Тук?
      – Откуда я знаю?
      – Сплошные тайны, сплошные загадки – вот что я вам скажу.
      – Нет, вы послушайте меня! Сэр Александр из Лангедока писал...
      – Лангедок – это не в Англии.
      – Еще раз плеснешь мимо кружки – руки оторву.
      – Меня толкнули.
      – "Забудьте колокольный звон и из трубы дымок..." Каково?
      – Он был замечательный поэт...
      – Почему «был»? Почему «был»?
      – Он умер – вот почему.
      – Сам ты умер. Он в Палестине.
      – Он в Лангедоке.
      – Ребята, датчанин упал.
      – Он умер.
      Над распростертым на полу Греттиром возникла чья-то веснушчатая физиономия. Блаженно улыбаясь, Греттир попытался встать, и вдруг на его лице появилась тревога. Заметно волнуясь, он заговорил:
      – Скажи, Робин... скажи честно... Святая Касильда – неужели она не была девственницей?
      Потом все исчезло.
      Наутро Греттир взгромоздился на свою лошадь и, пожав руки лесным разбойникам, шагом двинулся в сторону Ноттингама.
      – Если встретишь его, скажи нам, хорошо? – крикнул вслед Малютка Джон.
      Локсли провожал Греттира глазами, пока тот не скрылся за поворотом лесной дороги.
      Греттир же предвидел встречу с призраком прабабушки, и было ему тошно.
      Когда он поднялся по лестнице своего дома, перемогая боль в затылке, и вошел в спальню, он увидел Санту, сидящую в кресле. Покачивая туфелькой и склонив голову набок, она пристально смотрела на него. Совесть проснулась в Греттире и принялась его терзать.
      – Вернулся, – сказала Санта почти ласково, – живой...
      – Чуть живой, – уточнил Греттир.
      Но Санта уже учуяла, в чем дело, и заметно разозлилась.
      – Опять с похмелья. И где же это ты так набрался на сей раз?
      – В лесу, – ответил Греттир. – Я пил с Робин Гудом.
      Призрак поперхнулся и впервые за двести лет не нашелся, что ответить.

ГЛАВА ВТОРАЯ

      С корзинкой, полной еловых шишек, Дианора шла по болоту знакомой дорогой, направляясь к урочищу Дальшинская Чисть. Подол ее платья из грубой холстины вымок, в башмаках хлюпала болотная влага. Уже несколько недель она жила в доме отшельника. Гай пока что не приходил забрать ее, но девушка ни на минуту не сомневалась в том, что брату известно, где она скрывается. Молчание Гая было для нее куда страшнее, чем яростное вторжение. Дианора терзалась догадками: что затевает брат? Она не решалась признаваться в своих страхах святому Сульпицию – не хотела огорчать его попусту. Впрочем, отшельник и так почти обо всем догадывался.
      Дианора свернула на старую гать. И в этот момент ей показалось, что за ней кто-то следит. Она огляделась по сторонам, но никого не заметила. Пожав плечами, сделала еще несколько шагов. И тут небо как будто слегка потемнело, хотя ни тучки не было видно. Словно Бог взял да прищурился, а после вновь широко раскрыл глаза.
      В кустах, слева от дороги, зашуршало. Похолодев, Дианора замерла, уставившись в эти кусты. Наконец, с трудом совладав с собой, выдохнула:
      – Кто здесь?
      Неизвестный подумал немного, а потом ответил низким голосом:
      – Я.
      То, что наблюдатель был, очевидно, всего лишь человеком, неожиданно успокоило ее. Она выпрямилась и крикнула:
      – "Я" – это всего лишь слово.
      – Более полного определения не подберешь, – возразил голос. – Я – это я. Точнее не скажешь. Все иное было бы уклонением от истины.
      Затем из кустов выбрался человек. Был он высок ростом и худ как палка. И безобразен... Впрочем, нет, тут же поправила она себя, он просто странный. И чем больше всматривалась Дианора в это необычное лицо с очень тонкими, неправильными чертами, тем красивее оно ей казалось. Незнакомец как будто хорошел на глазах.
      Он отбросил со лба светлые волосы, падавшие неровными прядями. Один его глаз, золотисто-карий, смотрел прямо на девушку; второй, полускрытый приспущенным веком, находился как бы в тени.
      – А ты разве могла бы что-нибудь сказать о себе, кроме того, что ты – это ты? – полюбопытствовал он. Неожиданно для самой себя Дианора улыбнулась.
      – Конечно могла бы, – тут же ответила она.
      – Отлично. – Незнакомец выбрался на тропинку и предложил ей руку.
      – Тогда начнем. Это будет нечто вроде турнира... У вас здесь бывают турниры? Ты удар – я удар. Ты будешь говорить о себе то, что хотела бы услышать от меня о себе. Посмотрим, будем ли мы после этого знать друг о друге хоть что-нибудь. Я лично не надеюсь даже на «кое-что», – добавил он, – не говоря уж о «чем-нибудь». Но посмотрим. Начинай.
      – Мое имя Дианора, – сказала девушка.
      – Красивое имя, хотя смысла в нем немного, – отозвался незнакомец. – Ты его заслужила?
      – Мне дал его крестный, – с вызовом ответила девушка. – Ему лучше знать. Я-то была в ту пору неразумным дитятей.
      – Значит, у вас дают имена людям, которые еще ничем себя не проявили? – Незнакомец задумался на секунду. – Странный обычай. Если в имени нет смысла, то и давать его нет смысла. А если смысл есть, он может отбросить тень на сформирование личности... Странно, странно...
      – Ты не сказал, как зовут тебя, – напомнила Дианора.
      – А? – Незнакомец с трудом очнулся от задумчивости. – Ах да. Меня зовут Морган Мэган, Давай дальше, Дианора. Рассказывай о себе.
      – Моя мать была рабыней, – сказала девушка и покосилась на своего спутника. Но Морган Мэган и ухом не повел.
      – Ну, и что это доказывает? – поинтересовался он.
      Дианора пожала плечами.
      – Собственно, ничего...
      – Мне показалось, что ты ждешь от меня чего-то определенного. Я должен тебя жалеть или презирать за твою мать? Как у вас принято?
      – И то и другое, – созналась Дианора.
      – Не будем больше об этом. Расскажи лучше о своей матери.
      – Она считалась богиней, – заявил Морган Мэган, – хотя я склонен думать, что она была всего лишь полубогиней, да и то узко местного значения. Ее звали Боанн, и она жила в реке...
      – Ты или безумен, Морган Мэган, или безбожен, – сказала Дианора, вырывая свою руку из руки незнакомца.
      Он казался искренне удивленным.
      – Почему, девушка? Я вовсе не безумен... Что же касается безбожия, то, милое дитя, откуда же мне знать, какие в этих землях боги?
      – Господь един, и да простит Он тебе твои неразумные речи, – прошептала Дианора.
      – Ты безнадежна, девушка. – Морган Мэган махнул рукой.
      – Лучше рассказывай о себе дальше. Что еще представляется тебе важным?
      – Многое. Я крестница святого Сульпиция.
      – А я колдун, но ведь и это ничего не объясняет. Дианора побледнела. Когда Морган Мэган шагнул к ней, на ее лице показался ужас. Быстро пошарив под плащом, она извлекла из-за ворота крест и подняла его перед собой.
      – А это что такое? – с любопытством спросил Морган Мэган, протягивая руку к крестику Дианоры. – Местный обычай?
      – Аминь, рассыпься, – немеющими губами выговорила она.
      – Сгинь...
      Колдун преспокойно коснулся распятия тонкими пальцами. Дианора закрыла глаза, ожидая, что сейчас из маленького крестика вырвется молния и поразит нечистую силу. Однако ничего не произошло, и спустя несколько секунд она перевела дыхание. Встретив спокойный, немного удивленный взгляд колдуна, девушка тихо спросила:
      – Так ты не от нечистого?
      – Мне не вполне понятен смысл последнего слова, – признался Морган Мэган. – Если можешь, объясни.
      – Колдуны все от нечистого. Что еще объяснять?
      Морган Мэган покачал головой:
      – Странные верования в вашей земле. Я колдун, значит, наделен Силой. Что значит «нечистый»? Табу? Я не понимаю. Спроси как-нибудь иначе, чтобы я понял.
      – Ты добрый или злой?
      Странный человек улыбнулся, и девушка увидела, что у него очень плохие зубы.
      – Сила сама по себе не бывает доброй или злой, – ответил он. – Добрыми или злыми бывают лишь человеческие намерения. Но смертный чаще всего не может отличить одно от другого. Такое под силу лишь богам.
      Дианора опустила голову. Этот странный разговор утомлял ее и сбивал с толку.
      – Тогда скажи хотя бы, какие у тебя намерения, Морган Мэган.
      – А никаких, – ответил колдун беспечно. – Я искал Путь между мирами. Я его нашел. А у вас что, так сильно боятся колдунов?
      – У нас их сжигают на костре, – сказала Дианора мстительно.
      Если она и ожидала увидеть, как Морган Мэган испугается, то была разочарована. Он лишь передернул острыми плечами.
      – Очень глупо, – отрезал он. – Очень глупо и очень трусливо. Да и колдуны у вас, поди, все дрянь да мелочь.
      Дианора боязливо смотрела на Моргана Мэгана. Наконец вымолвила:
      – Расскажи еще о себе, Морган Мэган. Сколько тебе лет?
      – Ты задаешь трудные вопросы, Дианора. По какому летоисчислению я должен тебе отвечать? Вашего я не знаю, наше тебе не понятно. Да и позабыл я его. Болтаюсь по Пути с тех пор, как открыл его... – Он призадумался. – Да и откуда же мне помнить, сколько мне лет? Даже моя мать этого, я думаю, не помнит...
      – Ты бессмертен?
      – Понятия не имею.
      Дианора вздохнула:
      – Темны твои речи, Морган Мэган.
      Колдун бросил на Дианору быстрый испытующий взгляд:
      – Мне кажется, что ты испытываешь страх, Дианора. По-моему, у вас здесь жестокий мир, и тебя научили бояться.
      Дианора решилась посмотреть ему в глаза. Колдун взирал на нее с искренним участием, и она решилась:
      – Да, – сказала она. – Я боюсь. Я постоянно боюсь.
      Колдун задрал подбородок, взглянул на небо.
      – Ты знаешь, детка, тот мир, откуда я пришел, тоже жесток, – сказал он. – Я знаю, о чем говорю, потому что много лет проторчал на свинцовом руднике. Оставил там половину зубов. Одна язва на руке до сих пор гноится. Ищу вот, кто бы совершил чудо исцеления. – Он закатал рукав и показал повязку чуть ниже локтя.
      – Что значит «твой мир»? – спросила Дианора, перекладывая тяжелую корзпну в другую руку. – Да откуда же ты родом? Неужели из Кордобы?
      – Еще один трудный вопрос. Если позволишь, Дианора, я возьму твою корзину. Руки у тебя устали, а разговор долгий.
      Он взял корзину и повесил ее на сгиб локтя. Затем пошарил в мешочке, висевшем у него на поясе, и извлек оттуда несколько странных на вид плодов – размером с яблоко, но покрытых плотной кожицей темного цвета.
      – Я прихватил это по дороге. Попробуй. Вроде вашего крыжовника.
      Аппетитно чавкая сочной зеленой мякотью (Дианора от сомнительного угощения отказалась), колдун заговорил:
      – На рудники меня отправили за злоупотребление Силой. Я не скрывал того, что колдую, так что когда я начудил, виновного искали недолго.
      – А что ты сделал?
      Он сморщил нос.
      – Я ждал, что ты спросишь. По-моему, ничего особенного я не сделал. Подумаешь – всего-то прогнал за сутки сотню лет. Не во всем же городе, только в нашем квартале! Зато как интересно: утром город просыпается, а у нас три поколения сменилось... – Колдун тряхнул неровно обрезанными прядями волос. – Словом, не сладко добывать свинцовую руду. Поверь мне, Дианора. И я затеял бежать. Да так, чтобы не сыскали.
      Девушка неожиданно напряглась. Не замечая, насколько важным вдруг обернулся для нее разговор, Морган Мэган увлеченно продолжал:
      – Удрать от стражи – еще полбеды. А вот где спрятаться? Я долго пыхтел над этим вопросом. Не дикий же я зверь, чтобы скитаться по дуплам и пещерам. Идти к матерн? Нужен я ей больно, она же богиня. К тому же речная. Еще утопит, чего доброго. От Боанн всего можно ожидать. Высокомерная, злющая и вечно от нее пахнет рыбой и водорослями... Если же податься в город, то там меня сразу схватят. Нет, все это не подходило. И вот что я надумал, Дианора, пока катал свою тачку. – Морган Мэган понизил голос, как заправский заговорщик. – В книгах писали, да и сам я всегда был убежден в том, что боги – или Бог – в неизреченной мудрости своей сотворили не один лишь мир, полный людских несовершенств и бессмысленной жестокости, но великое множество. И та же божественная мудрость положила между мирами крепкие границы, дабы оградить слабых от соблазна.
      Слабых – да, но слаб ли я? Так спросил я сам себя однажды ночью в вонючем бараке и посмотрел сперва на своего соседа слева – у него вырваны ноздри, а умом он немногим отличался от горного медведя; а после на соседа справа – тому выжгли каленым железом один глаз, после чего он повредился в рассудке. Нет, сказал я себе, Морган Мэган не слаб. И если есть другие миры, я открою туда Путь.
      Так я решил. И тогда я призвал свою Силу, чтобы снять с нас троих оковы. Мы выбрались на плац, где по утрам нас пересчитывают, а по вечерам оделяют мисками с поганым пойлом. И там я сказал своим товарищам: «Много месяцев жили мы рядом и тянули одну лямку. Вы ни разу не спросили, кто я такой. Сегодня настало время сказать. Я Морган Мэган, колдун, и вся моя Сила со мной. Я ухожу. Вы вольны идти со мной и вольны остаться».
      Одноглазый сказал: «Я пойду с тобой, Морган Мэган». А тот, что без ноздрей, сказал: «Я останусь».
      И я вызвал всех стражников, бывших при бараке, спящих и бодрствующих, и всех умертвил, а после отобрал у них мечи. Их было десятеро, а мне потребовалось одно-единственное слово. Такова была в те годы моя Сила.
      И мы с моим спутником отправились в леса...
      – Разве за вами не было погони? – спросила Дианора, слушавшая очень внимательно.
      – Говорю же тебе, дитя, что мне удалось открыть Путь. – Морган Мэгап развел руки в стороны. – Если есть заслон, должны быть и ворота. А коли есть замок, то подберется и ключ, к каждому замку свой.
      – Говори яснее, – потребовала Дианора.
      Колдун усмешливо покосился на нее:
      – Неспроста твои расспросы, девушка. Я и так говорю яснее ясного. Свои первые ворота я открыл кровью. Я был тогда молод и шел путем жестокости, потому что ничему другому меня пока что не научили. На первом же привале я убил своего спутника и вонзил в его распростертое тело все десять мечей, один за другим. И с каждым новым ударом звезды на небе надо мной меняли свое расположение, а когда в бессильную плоть вошел последний меч, я услышал плеск воды. Гор и леса как не бывало. Я сидел на берегу великой реки, и безымянной была она в тот час. Так открылись первые врата, и я вошел в молодой мир, где еще не было имен и не было людей. Для этого мира я был богом...
      Дианора с отвращением и страхом отшатнулась от колдуна.
      – Замолчи! – проговорила она, задыхаясь, и вырвала у него свою корзинку.
      – Ты богохульствуешь! Я ненавижу тебя! Убийца!
      Морган Мэган, Открыватель Пути, озадаченно смотрел вслед убегающей девушке. Он ничего не понял.
      Когда Гарсеран из Наварры удостоил Греттира приглашением на дружеский ужин в компании валлийской знаменитости, молодой человек не нашел в себе силы отказаться. Напрасно Бьенпенсанта метала громы и молнии, взывая к совести Греттира и напоминая ему об обещании не пить, тем более с паршивцем Гарсераном. Напрасно взывал призрак прабабушкн к фамильной гордости.
      – Может быть, этот Гури не такой уж противный? – сказал Греттир, слабо оправдываясь.
      Призрак утратил прозрачность и замерцал ядовито-желтым светом.
      – Как бы не так! Гури, может быть, и не противный, зато твой Гарсеран – настоящая пивная бочка без стыда и совести.
      – Я помню, как Хелот рассказывал о подвигах Гури Длинноволосого, – задумчиво проговорил Греттир, надевая красивую рубашку с разрезами на рукавах. – Не может быть, чтобы Хелот ошибался. Он говорил, что Гури – великий герой и знакомство с ним – честь для любого рыцаря.
      – Хелот голодранец и бродяга, – отрезала Бьенпенсанта.
      – Он странствующий рыцарь, – возразил Греттир, но прабабушку это не убедило.
      – Одно и то же, – сказала она. – Что бродяжить, что странствовать. Суть от этого не меняется.
      Но Греттир уже спускался по лестнице.
      Узенькое ущелье, именуемое улицей Кружевниц, привело его в знакомый всем ноттянгамским пьяницам Столярный переулок. Юному датчанину эта местность была хорошо известна.
      – Вот так встреча! – донеслось до Греттира из недр переулка.
      Поскольку подобные возгласы раздавались здесь постоянно, юноша не придал этому никакого значения. Однако спустя мгновение вздрогнул и остановился возле обшарпанной стены кабака, игриво названного «Блудница Мария». Навстречу Греттиру мчался, простирая руки, хромая и натыкаясь на прохожих, вал-лийскнй рыцарь Гури Длинноволосый. Он был еще безобразнее, чем вспоминался Греттиру.
      – А мы с вами, кажется, встречались на турнире, сэр? – вопил он своим пронзительным голосом, перекрывая уличный шум. – Помните, когда я поколотил этого верзилу? Ха-ха! Он, кстати, славный малый, только любит приврать. А я видел вас у шерис}за, сэр! А вы меня помните, сэр?
      – Разумеется, – сдержанно ответил Греттир, когда Гури подлетел к нему поближе.
      Валлиец был невысок ростом, но все же повыше Греттира, который еще продолжал расти. Лицо его, изуродованное шрамом, беспокойно дергалось, Гури суетился и вообще производил крайне неприятное впечатление.
      – Представьте себе, сэр, – сказал Гури, повисая на локте Греттира всей тяжестью. – А я тут заблудился! Это даже смешно!..
      – Ведь вы идете к Гарсерану Наваррскому? – уточнил Греттир.
      Гури энергично закивал головой, размахивая длинными белыми волосами.
      – В этом проклятом городе, сэр, невозможно узнать дорогу у местного населения, – громко говорил он, не смущаясь тем, что упомянутое население превосходно слышит все его разглагольствования. – Все либо безнадежные тупицы, либо отпетые негодяи. И никто не желает помочь попавшему в беду чужеземцу!