Ицхак с его образом великого героя, яростно дрочащего под зеленым кустом, показался мне в этот миг полным болваном.
      Мурзик вступил в компартию. Теперь его почти никогда не было дома он то оформлял документы на освобождение, то бегал по партийным заданиям. Я снова перешел на бутерброды с сыром и мокрой вареной колбасой, если только Цира, сжалившись, не заходила с домашней стряпней в термосе.
      На вопросы о том, как продвигается работа по обихаживанию кривоногой энкидуносной стервы, Мурзик отвечал невнятно. Отговаривался подпиской о неразглашении, которую дал при вступлении в партию.
      Наконец мне это надоело, и я прибег к последнему средству авторитету сотника. По моей просьбе, Цира отправила нас с Мурзиком прямиком в мурзиково любимое прошлое. Обоих.
      ...Я едва успел коснуться ногами земли, как меня окатило грязью. Большая боевая колесница промчалась мимо, едва не располосовав мне бок острыми ножами, вращающимися в осях колес. Вокруг кипела битва. Тяжелый, как танк, мудила в доспехах мчался в мою сторону, замахиваясь бревном.
      Я уставился на него, вытаращив глаза. Мудила яростно орал на бегу. В этот самый миг меня сбили с ног, и я повалился лицом в сырую растоптанную землю. Мгновением спустя на меня сверху рухнул мудила. Все во мне кракнуло и оборвалось, когда он всей своей тяжестью вдавил меня в землю. Лежа на мне, мудила конвульсивно сотрясался, потом затих. Мне стало сыро. Я кое-как вывернулся, и увидел, что в спине мудилы торчит секира.
      Коренастый дядька в кожаном доспехе, крякнув, изъял из мудилиной спины секиру и усмешливо сказал, глядя, как я извиваюсь под мудилой в попытках высвободиться:
      - Другой раз не зевай.
      Я вылез на волю и встал. С меня потоками текли грязь и вода. Дядька вырвал у мертвого мудилы копье и всучил мне, обругав на прощание.
      Я поднял копье, проорал боевой клич Энкиду и бросился в битву.
      Мне было упоительно. Я убивал врагов без счета. То есть, я думаю, что убил их на самом деле не очень много, просто я их не считал. И еще я знал, что в этой жизни во мне куда больше от Энкиду, чем в жизни ведущего специалиста Даяна. И что нас, Энкиду, в этом мире меньше. И еще я знал, что коренастый дядька - не Энкиду, но тоже очень хороший человек.
      А вечером мы собрались в лагере за возведенным наспех палисадом. Начальство разбиралось, кто выиграл сражение, а мы просто отдыхали. Несколько человек разложили костер. Постепенно к костру собралось десятка три воинов, и я увидел среди них Мурзика.
      Он был младше, чем тот, кого в будущем купят для меня родители, но не узнать его было трудно: все те же толстые губы, темные глуповатые глаза, тяжеловесное сложение - когда Мурзик наберет возраст, вместе с годами придут к нему крепкое брюхо и бычья шея с тремя складками на затылке.
      Сейчас ему было не больше двадцати лет, и он был еще строен и поджар, хоть и широк в кости. Он носил длинные волосы, забранные в хвост. И тонкую золотую серьгу в виде полумесяца в левом ухе.
      Десятника звали Хашта. Он был легко ранен - в левое плечо. Сидел, одновременно откусывая от лепешки и затягивая зубами узел на повязке. Хашта и слушал местного балагура, и не слушал, мимолетно улыбаясь шуткам и поблескивая белками глаз.
      - Ну-ка! - произнес чей-то громкий голос.
      Воины загомонили, уступая место, и к костру протиснулся кряжистый дядька. Тот, что спас мне жизнь. Это и был сотник.
      Оглядел собравшихся, хмыкнул. Его угостили лепешкой, вином в полой тыкве. Отведал и того, и другого. Встретился глазами с Хаштой, еле заметно кивнул ему.
      Сотник сказал, что подслушивал у палатки начальства. Там решено, что битву выиграли мы, и потому завтра отходим к реке Дуалу.
      Известие было хорошее. Мы просидели у огня до глубокой ночи. Выпили все вино, какое только нашлось. Потом заснули.
      Я очнулся. Мы с Мурзиком лежали рядком на диване, будто супруги на брачном ложе, а Цира без сил оседала на табуретке. Мы видели, как она кренится набок, хватаясь слабеющими руками за табуретку, но не могли даже пошевелиться, чтобы ее подхватить. В конце концов Цира с грохотом повалилась на пол и тихонько, бессильно заплакала, скребясь пальцами по полу.
      Первым пришел в себя Мурзик. Отбросил одеяло, скатился с дивана и подобрался к Цире. Улегся рядом большой неопрятной кучей. Она подползла к нему и свернулась клубочком. Мурзик погладил ее, как кошку. Кое-как встал. Поднял Циру и перетащил ее на диван.
      Цира бухнулась рядом со мной, задев меня локтем по лицу. Я простонал, мотнул головой. Сел.
      Мурзик пошел на кухню за водой.
      Цира, громко глотая, выпила принесенную Мурзиком воду.
      - Загоняешь ты себя, - сказал ей Мурзик.
      Цира подержала стакан в руке и вдруг с визгом запустила им в стену. Стакан разбился, осквернив обои остатками воды.
      - Гад! Гад! Гад! - завопила Цира, подпрыгивая на диване. Меня мягко потряхивало рядом с ней. - Сукин сын! Мерзавец!
      Мурзик изумленно моргал.
      - Сволочь! Коммунистическая гадина!
      - Да что с тобой? - тихо спросил Мурзик. - Что я тебе сделал?
      - Мне?!. Мне?!. Ты всем!.. Всем нам!.. Всем! Ты... Ты!.. Ты сделал... Ты... Энки...ду...
      Она расплакалась - бурно, навзрыд.
      Мурзик сел на пол возле дивана, заглянул Цире в лицо. Вытер своим толстым пальцем слезы с ее щеки.
      - Ты чего, Цирка... - прошептал он. - Ты чего плачешь?..
      - Ты нас предал... Ты нас бросил... - захлебывалась Цира. - Ты погряз в своих комми...
      - Вы же сами мне велели... Вот и господин мой скажет... - бормотал Мурзик виновато. - Я же для пользы...
      Я сел рядом с Цирой на диване и резко спросил Мурзика:
      - Нашел стерву?
      - Да... И в доверие к ней втерся... Она меня на курсы всеобщей грамотности отправила... Читать-писать обучаюсь за счет партии...
      - Мы тебя не для грамотности туда направляли!
      - Так это... господин... - сказал Мурзик. Он заметно сделался прежним.
      - Слушай ты, Хашта, - сказал я. - Хватит называть меня господином. Привыкай теперь к Даяну.
      - Хорошо, - сказал Хашта.
      - И волосы отпусти. Не стриги под полуноль.
      - Хорошо, - повторил Хашта.
      - И серьгу себе купи. Я денег дам.
      Он заморгал.
      - Так это вы были?.. - спросил он тихо. - Тот паренек...
      Паренек?
      - А какой я был? - спросил я.
      - Нет, вы сперва скажите... У костра - это вы сидели?
      - Там много кто сидел.
      - Нет, возле самого сотника. Еще вином его поили из тыквы.
      - А... вином - это я его поил. Он мне жизнь спас.
      Хашта-Мурзик засиял. Потянулся через Циру, схватил меня за руку. Сжал.
      - Он этот глоток вина потом долго вспоминал...
      - Почему? - поразился я.
      Хашта пожал плечами.
      - Вино хорошее было... Он знаете как говорил? Много, говорил, я вина в жизни выпил, но самое лучшее - то, что от души... Одно - в харчевне у Харранских ворот, из рук пригожей девки, а другое - поил меня, говорит, один раздолбай после боя у реки Дуалу...
      - Ну, и какой я был?
      - Да такой же, как теперь, только покрепче, что ли...
      Придя домой, я застал у себя Мурзика с Цирой. Они сидели на кухне, за столом, разложив какие-то бумаги и уткнувшись в них нос к носу.
      - Обед в термосе, - сказала Цира, не поднимая головы.
      Я вошел в комнату, снял с подоконника толстый цирин термос, достал бумажную тарелку и вытряхнул на нее содержимое термоса. В комнате запахло съестным. Тушеная картошка с куриными фрикадельками. В томатном соусе. Умеет Цира порадовать мужчину.
      Сел на диван с тарелкой на коленях и начал есть. Руками. Съел быстро, обтер руки об одеяло и направился на кухню. Выбросил пустую тарелку. Ведро было переполнено.
      - Вынес бы ты, что ли, мусор, Хашта, - сказал я.
      Мурзик-Хашта оторвался от бумаг. Посмотрел на меня виновато.
      - Я сейчас, Цира, - сказал он. Встал, взял ведро. Потопал на помойку. Лежавшая сверху скомканная бумажка вывалилась из ведра и упала на пол. Тотчас же кошка, доселе невидимая, - караулила, что ли? - возникла из небытия и принялась с топотом гонять бумажку.
      Я всегда считал, что кошки - бесшумные твари. Что они крадутся на мягких подушечках лапок. Наша кошка, Плод Любви, бегала с топотом, какой не снился самому завзятому барабашке.
      Когда за Мурзиком захлопнулась входная дверь, я заглянул в бумаги.
      Это были грамматические упражнения.
      - Ну что ты во все суешься? - недовольно спросила Цира. - Кто тебя звал?
      - Во даешь, Цирка! - сказал я развязно. - В конце концов, это моя квартира. А Мурзик - мой раб.
      - Он уже почти не раб.
      - Я еще не подписал все бумаги. И гражданство ему еще не выправил.
      - Все равно, Энкиду...
      - Только этого нам и не хватало, - сказал я. - Энкиду-коммунист. А ты что тут делаешь, Цира? Помогаешь Мурзику листовки писать? Призываешь к мятежу с бомбометанием? Злокозненным комми потворствуешь?
      - Я у Мурзика ошибки проверяю, - сказала Цира холодно. - У него, между прочим, завтра контрольная по вавилонскому.
      - Покажи.
      Я взял листок и стал вчитываться в мурзиковы каракули. Неумелой рукой беглого каторжника было выведено:
      КАГДА РАБОЧИЙ КЛАС АСВАБАДИЦА,
      ТО СДОХНЕТ ВОВИЛОНСКАЯ БЛУТНИЦА.
      - "Вовилонская", - фыркнул я, бросая листок обратно на стол.
      Цира аккуратно исправила "о" на "а" и сердито велела не мешать.
      Когда Мурзик вернулся и осторожно поставил ведро на место, я сказал ему:
      - Мурзик, как пишется слово "Вавилон"?
      - А?
      - Через "о" или "а"?
      Пока Мурзик соображал, Цира подняла голову от листка и встряла:
      - В "Вавилоне" и "о" и "а" есть. Головой бы думал, брат Энкиду.
      - Цира! - зашипел я. - Ты мне весь педагогический процесс ломаешь.
      Мурзик присел рядом с Цирой, но глаз от меня не отрывал. Вид у него был настороженный.
      - А что, - тревожно спросил он, - не так что-то?
      Клинья, выводимые Мурзиком, шатались и падали друг на друга, как пьяные. У Циры почерк был тонкий, неразборчивый, но уверенный. Даже самоуверенный какой-то.
      - Дело такое, господин, - объяснил мне Мурзик шепотом, чтобы Цире не мешать. - Если я завтра эту контрольную хорошо напишу, корки дадут, что я грамотный. А с этими корками мне в редакцию ход открыт... Там привечают, если кто из эксплоатируемых творить захочет... Только баба эта кривоногая, она у них главная, оказывается, все исправляет и переправляет... Только имя оставляет, ну - подпись, то есть... Кто заметку сочинил...
      - А про что заметки?
      - Про разное. Про издевательства рабовладельцев. Про эксплоатацию. Про разные успехи...
      - Чьи?
      Цира подняла голову и сказала, что мы ей мешаем. Мы замолчали. Она снова уткнулась в мурзикову писанину, старательно шевеля губами над каждым словом.
      Мурзик еще тише сказал:
      - Про успехи - это если кто освободился благодаря партии или ловко обличил кровососа... Я у них за бескомпромиссного борца канаю. Потому что под смертным приговором хожу, чудом спасся, а новый хозяин смертным боем меня бьет. За это... вольнолюбивый и несгибаемый нрав.
      - Это кто тебя смертным боем бьет? - спросил я, повысив голос. - Это я, что ли, тебя смертным боем бью?
      Мурзик покраснел.
      - Ну так а что...
      - Да я на тебя две сотни сиклей выложил, на ублюдка, чтобы ты... А ты... Такое сказать! Про брата!..
      Цира стукнула кулачком по столу.
      - Вон из кухни! - прикрикнула она. - Оба!
      Я резко встал и вышел. Мурзик поплелся за мной, бубня:
      - Сами же велели... в доверие...
      Я не отвечал. Я и сам не знал, что меня это так разобидит.
      Седьмым Энкиду оказался наш одноклассник Буллит. Ицхак заявил, что давно подозревал нечто подобное. Любой из нас мог заявить то же самое, просто Ицхак, как всегда, успел первым.
      Совещание проходило у меня на квартире. Набились тесно на кухне. Ицхак занял кресло, Луринду уселась у него на коленях. Цира пригрелась на ручках у меня. Я сидел на табуретке в углу. Цира мешала мне пить чай вечно оказывалась между мной и моей чашкой. Один Мурзик-Хашта сидел без дамы, и ему было удобно. Он начал отращивать волосы. Он растил их уже неделю. Пока что волосы не выросли, но оба мы знали, что мой приказ выполняется. Я купил для него серьгу. Пока не отдавал - берег до того дня, когда Мурзик получит вавилонское гражданство.
      - Итак, - сказал Ицхак, немного приглушенный навалившейся на него Луринду, - мы нашли седьмого. Гипотеза блестяще подтвердилась: как только двое Энкиду оказались достаточно близко друг к другу, один из них вспомнил родной язык...
      - Подожди, - перебил я. - Ты имеешь в виду нас с Мурзиком?
      - Ну да, конечно.
      - Так ведь и ты, Изя, - Энкиду.
      - Я Энкиду в меньшей степени, чем Мурзик. Моего процента не хватило, чтобы актуализировать твои проценты... кстати, тоже не слишком большие.
      - Ладно, - махнул я рукой. - Гипотеза принимается. Все равно другой у нас нет, да и факт, можно сказать, уже свершился, а как его объяснить дело десятое...
      - Угу, - вставил Мурзик.
      - Я прошу вас не забывать, братья, для чего мы здесь собрались, напомнила Цира. Все посмотрели на нее. Лично я видел только ее тонкий затылок, но голос у Циры был суровый. - Мы собрались для того, чтобы обсудить, каким образом два последних Энкиду могут быть привлечены к нашему общему великому делу.
      - Ну, комми я беру на себя, - сказал Хашта-Мурзик. - Скажу им, что это... что кровососы задумали акцию... Надо, мол, ввести несколько представителей народа. Большинства, то есть, эксплоатируемого.
      - Это где он так насобачился? - изумился Ицхак.
      - Мурзик - член коммунистической партии, - пояснил я. - Это сделано в наших общих интересах.
      Ицхак присвистнул. Луринду поморщилась и потерла ухо.
      Цира спросила Мурзика:
      - Ты ручаешься за то, что комми придет?
      - А то! - горячо сказал Мурзик. - Она меня этим... самородком называет. Говорит, кровососы нарочно таких самородков - ну, принижают и пытают всячески, чтобы им, значит, кровососам, самим процветать на нашей, самородковой, кровушке...
      Луринду сказала капризно:
      - Изя! Пусть он замолчит! У меня уши вянут!
      - Мурзик, высказывайся по существу, - сказал Ицхак.
      - А я и высказываюсь... Придет эта баба, никуда не денется. Я уже понял, чем ее взять можно. Она ведь... - Тут Мурзик подался вперед, и на его физиономии отпечаталось искреннее изумление. - Она ведь на самом деле во все это верит! Ну, в кровососов, в эксплоатируемое большинство, в бомбометание... То есть, на полном серьезе!.. А сама Институт этих... благородных дев заканчивала, правда! Я у ней дома был, она вышивает хорошо. И макраме делает. У ней всюду висят, как шелкопряды какие-нибудь... Замуж ее надо...
      - Вот ты и женись, коли такой добрый, - холодно сказала Цира.
      Мурзик покраснел.
      - Да нет, не хочу я... на ней.
      - Да? - Цира аж затряслась у меня на коленях. - Ее ты просто так трахать хочешь? Да? Порядочную вавилонянку? Институт заканчивала, надо же! Дев! А она дева, да? Ты ее уже лишил девственности, а? Ну? Что молчишь? Холуй! Сукин сын! Ублюдок!..
      Мурзик ошеломленно глядел на Циру и молчал. Цира потянулась, чтобы огреть его по морде, своротила чашку, облила себе платье и закричала:
      - Да ебать тебя в рот!..
      - Кого? - глупо спросил Мурзик.
      - Тебя!
      - Это... ты, что ли, меня в рот ебать будешь? - спросил Мурзик еще глупее.
      - Я! - ярилась Цира.
      - Тише, Цира, замолчи, - сказал я, удерживая ее за плечи. - Не трахал он ее. Не лишал девственности. Ведь ты не трахал коммунистку, а, Мурзик?
      Мурзик густо покраснел и не ответил.
      - Я одного не понимаю, - спокойно вмешался Ицхак. - Какое это имеет отношение к делу?
      - Никакого! - уксусным голосом сказала Цира.
      Я отпустил ее. Она стрелой налетела на Мурзика. Он взял ее за руки, развел их в стороны и с доброй улыбкой стал смотреть, как она дергается и извивается. Потом, когда она утомилась, сказал тихо:
      - Так ведь лучше тебя, Цирка, нет никого. Я дело говорю. Я для того других баб и перетрогал, чтоб убедиться.
      - Так ты и других?!. - взвизгнула Цира.
      - Ну... Там много баб, среди коммунисток-то. Всё бомбы мечут. Я так думаю, это с недоёбу у них...
      Цира изловчилась и плюнула ему в глаз. Мурзик отпустил ее. Она убежала в комнату и с размаху метнулась на мой диван. И там заревела в голос.
      - Ну вот... - протянул Мурзик.
      - К делу, - оборвал Ицхак. - Ты берешься эту сучку сюда привести.
      - Да.
      - Она доверяет тебе?
      - А то! Я ж говорю, она думает - я этот... бескомпромиссный... В общем, придет.
      - В транс войти сможет?
      - Введем, - уверенно сказал Мурзик. - Я ей скажу, что это для освобождения эксплоатируемого большинства нужно. Она для освобождения хоть куда войдет. Отчаянная!
      - Великолепно, - сказал Ицхак и слегка сдвинул Луринду на своих коленях - чтобы меня лучше видеть. - Теперь второе. Буллит. Этого я возьму на себя.
      - А как ты его уговоришь? Булька - скептик.
      - Я его напою до изумления. Пьяный Булька хоть на что пойдет.
      - Ладно, - сказал я. - И последнее... Хорошо, соберемся мы все. Положим, в офисе соберемся, там места хватит. А кто нас всех в транс вводить-то будет? Не Цира же! Она ведь тоже участвует...
      - Я не смогу! - прокричала из комнаты Цира плачущим голосом. - Я тоже Энкиду!
      Повисло молчание.
      - Может быть, на магнитофон голос ейный записать? - предложил Мурзик. - Пусть бы Цирка наговорила, что там положено... Ну, вы расслаблены, вы расслаблены... Расслабьте глаз, расслабьте ухо... Что там еще? Вы, там, парите в воздухе...
      - Не знаешь, молчи! - опять прокричала из комнаты Цира.
      - Нет, идея дельная, - сказала Луринду и пошевелилась на коленях Ицхака. - Правда, дельная идея, Изенька?
      Изенька сказал, что да, дельная.
      - Цирка, ты слова наговорить можешь? - крикнул Мурзик.
      - Я с тобой не разговариваю, пидор! - отрезала Цира и появилась на кухне. Глаза у нее были красные, губы распухли, но лицо хранило вызывающе-строгое выражение.
      - Ну так со мной поговори, ягодка, - сказал Ицхак.
      Цира метнула на него яростный взгляд и кисло сказала в пространство:
      - Я могу надиктовать текст и сделать соответствующую магнитофонную запись. Но процесс, который мы хотим произвести, чрезвычайно сложен. В нем участвуют семь компонентов. И не просто компонентов. Это - семь разных человек, разного социального положения, разного образовательного уровня, разного, в конце концов, энкидусодержания. При этом двое даже не подозревают о своей принадлежности к великому герою.
      - Говори короче, - оборвал я.
      - Я и говорю по возможности кратко. Просто приходится разжевывать... для недоумков.
      Мурзик то ли не понял, в чей огород камень, то ли внимания не обратил.
      Цира продолжала:
      - Следовательно, человек, руководящий процессом, должен присутствовать в комнате физически. Иначе процесс может выйти из-под контроля... и привести к непредсказуемым последствиям.
      - Согласен, - сказал Ицхак.
      А я спросил:
      - Следовательно?
      - Следовательно, нам необходимо восьмое действующее лицо. Путеводитель. "И будет у них тот, кто сумеет их отвести туда. И увидят [они] там Энкиду во всем его могуществе", - процитировала она на память таблички из храма Эрешкигаль.
      - У тебя есть кто на примете? - спросил Мурзик.
      Она ответила, поджимая губы и с явной неохотой:
      - Только учитель Бэлшуну.
      - Это который синяков тебе наставил, что ли? - переспросил Мурзик.
      Цира молча кивнула.
      - Ну так и что! - решился Мурзик. - Для такого дела...
      - Он не пойдет, - холодно сказала Цира. - Я рассорилась с ним насмерть. И вообще я не желаю его видеть.
      - Да ты перестань о себе-то думать, - возмутился Мурзик. - Скоро вообще уж никакой Циры больше не будет. Будет один великий Энкиду...
      Цира судорожно вздохнула. Ей было не по себе. Да и всем нам, по правде сказать, не по себе было.
      - Следовательно, нам необходимо уговорить учителя Бэлшуну принять участие в нашем эксперименте? - уточнила Луринду. - Я могу взять это на себя.
      Цира покосилась на нее неодобрительно.
      - Ты не в его вкусе, девушка.
      - Да ладно вам, - сказал Мурзик и хлопнул себя по коленям. - Учителя я приведу.
      - А ты - тем более, - мстительно сказала Цира.
      - Не больно-то я его спрошу, - фыркнул Мурзик. - Приведу и все.
      - Как?
      - Как? - Мой раб усмехнулся. - А компартия у трудящего человека на что? Да я и взносы им заплатил за полгода вперед...
      В тот день, когда Мурзик получил вавилонское гражданство, неожиданно началась весна.
      Стоял мокрый, скучный месяц нисану. То и дело принимался идти дождь, иной раз в воздухе снова появлялись сырые хлопья снега, тающие на асфальте. Так тянулось уже почти две седмицы без всякого просвета.
      Когда мы вдвоем направились в Литамское управление регистрации актов гражданского состояния, небо было затянуто толщей облаков. Я шел впереди. В одном кармане у меня лежала коробочка с серьгой, в другом - деньги. Мурзик шагал следом. Он тащил увесистую сумку с документами. Таблички глухо позвякивали.
      Я повернулся к Мурзику.
      - Ты бы их хоть в планшет положил.
      У меня был специальный фирменный планшет с карманами для табличек. Ицхак позаботился обеспечить сотрудников своей фирмы.
      Мурзик сказал, что он их положил. В планшет. Какие влезли. Мурзик был непривычно бледен.
      - Что с тобой? - спросил я резким тоном. Потому что и сам почему-то нервничал.
      - Ну... боязно как-то, - сказал мой раб, отводя глаза.
      Я остановился.
      - Месяц нисану еще не истлеет, как мы перестанем существовать. Сольемся, блин, в едином герое Энкиду.
      Мурзик нехотя подтвердил: ну да, сольемся.
      - Так что ты ерзаешь? Отклонения сказываются... непатологического характера?
      Он пожал плечами.
      - Я не нарочно... Да и нужно ли это - ну, освобождать меня? Может, оставить нам эту затею, господин? И так вон сколько сил да денег угрохали...
      - Ты что, Мурзик, с ума сошел? Хочешь влиться в нашего общего предка, пребывая в рабском состоянии?
      - Ну и что? Мало ли куда я вливался в этом состоянии - ни от кого еще не убыло...
      Я наорал на него, и разговор заглох.
      Процедура превращения моего раба в вавилонского гражданина заняла ровно четверть клепсидры. Два полуголых вышколенных холуя с электрическими факелами в руках пригласили нас в церемониальный зал.
      Зал был довольно убого разрисован по стенам масляными красками: круглые белые цветы на синем фоне. Грубая имитация узоров с ворот Иштар. По углам стояли гипсовые быки Мардука, покрашенные золотой краской, и искусственные фикусы в кадках.
      Хорошо кормленая тетя в одеянии, имитирующем одежды царя Хаммурапи, поднялась нам навстречу из-за стола и для начала сурово спросила меня, уверен ли я в своем решении отпустить этого раба Хашту на свободу.
      Я кашлянул и сказал, что да, уверен.
      Тогда она обратила взоры на Мурзика. Тот аж присел и оглянулся на меня, будто ища поддержки. Я погрозил ему кулаком - исподтишка, конечно.
      - Освобождаемый раб Хашта, - проговорила тетя, - полон ли ты решимости, став вавилонским гражданином, жить, трудиться и умереть на славу и ради пользы Великого Города?
      - Да, - сказал Мурзик. Я знал, что он говорит правду.
      Мы все - мы, Энкиду, - были полны решимости.
      Тетя выдержала небольшую паузу и разразилась речью о правах и обязанностях Вавилонского Гражданина. Речь была скучная. Скучно было тете, скучно было и мне. Один только Мурзик внимал, приоткрыв рот, но не думаю, чтобы он много понимал.
      Наконец тетя угомонилась и торжественно провозгласила Мурзика Вавилонским Гражданином, прозвонив при том в колокольчик. Нам с гражданином Хаштой было велено зажечь две свечи. Мы повиновались. Тетя воззвала к Бэл-Мардуку, приняла от нас документы, ввела данные в компьютер и выдала Мурзику удостоверение личности.
      После этого она загасила свечи пальцами и величаво указала нам на дверь.
      Мы вышли.
      - Что? - спросил меня Мурзик, растерянно вертя в руке глиняную табличку и две бумажных копии. - И это все?
      - А тебе мало? - огрызнулся я. - Хотелось боя быков и человеческих жертвоприношений?
      Мурзик помолчал немного. Пожал плечами. Поглядел на себя в зеркало, висевшее в вестибюле. Видимо, никаких перемен в себе не обнаружил и растерялся окончательно.
      Я вытолкнул его из дверей управления, и тут мы увидели, что облака над Городом разошлись и проступило солнце.
      И тотчас же все заиграло. Небо наполнилось лазоревым сиянием. Далеко за Рекой вспыхнула золотом башня Этеменанки. Глубокой синевой заиграли изразцы у храма Иштар.
      По Евфрату медленно шел лед. Ослепительно-белые льдины проплывали по черной, будто маслянистой воде, с легким шорохом касались берегов, потрескивали и шумели, налетая на быки мостов.
      - Ух ты!.. - прошептал Мурзик.
      Я потащил его в косметический салон - прокалывать ухо. Мурзик не сразу догадался, куда мы идем, а сообразив - замялся.
      - Что? - сурово спросил я.
      - Ну... - пробубнил он. - В общем, там... это... А зачем это, а?
      Я вытащил из кармана золотую серьгу в форме полумесяца и покачал у него перед носом.
      - Помнишь, Хашта?
      - Это... мне, что ли?
      - Разве ты не такую носил?
      - Ну... - не стал отпираться Мурзик.
      - Идем, надо ухо проколоть.
      Я почти силой приволок его в косметический салон и заплатил за нехитрую операцию. Сам зашел в бордель-бистро, открытый для клиентов, вынужденных коротать время в ожидании. Мурзик вернулся ко мне через полстражи, довольный. Серьга покачивалась у него в ухе. Я заметил, что даже выражение лица моего бывшего раба изменилось.
      - Хочешь? - спросил я, кивая на бистро.
      Мурзик честно сказал, что проголодался, а в бистро ему сегодня не хочется.
      Я натянул штаны, заплатил девчонке пять сиклей сверх положенного по прейскуранту и вышел вместе с Мурзиком из салона.
      Мы поели гамбургеров на площади Наву. Уютный ресторан был построен пять лет назад, на месте рабских бараков. Во время мятежа мар-бани здесь погибли десятки вавилонских граждан, отброшенных толпой на колючую проволоку под током.
      Потом поели еще мяса из открытой жаровни в квартале Литаму. Взяли пива.
      И еще пива.
      И еще...
      К вечеру мы набрались. Бездумно бродили по весеннему Вавилону, обнявшись и передавая из рук в руки бутылку, немузыкально горланили песни времен мурзикова сотника, пытались снимать девочек, озорничали и в конце концов чуть не утонули в Евфрате.
      Потом Мурзик сказал, что знает одно чудесное место, где можно отдохнуть, и мы пошли в скверик с памятником пророку Даниилу. Я улегся на скамью, а Мурзик направил взор на задумчивого чугунного пророка и с вызовом продекламировал:
      - Когда рабочий класс освободится, то сдохнет вавилонская блудница!
      - Хашта... - сказал я, простертый на лавке. - А я не хочу... чтоб блудница... сдохла.
      - Сдохнет! - упрямо сказал Мурзик. И ногой топнул. - Непременно сдохнет!
      - А я не хочу! - выкрикнул я со слезой. - Кого я ебать буду, если она... сдохнет?.. Я дохлую... не буду...
      - Другая народится, - утешил меня Мурзик. И плюхнулся рядом со мной на скамейку.
      Я сел, хватаясь за него. Повис у него на плечах тяжелой тряпкой. И мы снова запели, раскачиваясь в такт:
      - Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза, кому вы, блядь, теперь сдалися...
      Я проснулся в своей постели. Голова у меня болела. Рядом со мной на столике стоял стакан с апельсиновым соком. Плохо соображая, я схватил стакан и жадно приник к нему.
      На кухне заворочались. Донесся тихий смех.
      - Анна-Лиза? - крикнул я.
      - И эти две потаскушки тоже, - отозвался голос Мурзика.
      Женский голос захихикал.
      - Одна! - крикнула женщина из кухни. - И не Анна. И не Лиза.
      - Цира!
      Ну конечно, она. Тискалась с Мурзиком на его неудобной складной кровати.
      Я сел на диване, подтянул трусы и взялся за свои джинсы.
      - Мурзик, - сказал я укоризненно, - у тебя когда-нибудь бывает похмелье?
      - Не, - сказал Мурзик, появляясь в комнате. Цира, приплясывая сзади, висла у него на плечах. - Ну как, полегчало?
      Я застегнул последнюю пуговицу на ширинке.
      - Принеси еще сока, а?
      Мурзик повернулся к Цире. Та отлепилась от его спины и упорхнула на кухню.
      - Открой ставни, - сказал я.
      Мурзик подошел к окну и снял ставни. Хлынул веселый весенний свет. Золотая серьга блеснула в ухе моего бывшего раба.
      - Это ты меня домой донес? - спросил я хмуро. И поднял с пола рубашку.
      - А кто еще?
      Цира уселась рядом со мной на диване и подала мне стакан с холодным соком. Стакан запотел. Я начал пить, из-за холода почти не разбирая вкуса. У меня сразу заломило зубы.
      Цира погладила меня по спине и удобно устроила голову у меня на плече.
      - Что надо? - спросил я.
      - А просто так... - сказала Цира и вздохнула.
      Так началось утро нашего последнего дня.
      К полудню я окончательно пришел в себя. Мурзик скормил мне две противопохмельные таблетки, на всякий случай принял одну сам (я настоял). Пока мы собирались, Цира сидела, поджав ноги, на диване - в пушистом свитерке, в голубеньких джинсиках - и играла с котятами.
      Наконец все было готово. Я остановил клепсидру, чтоб зря не капала, выпустил кошку с потомством на лестницу, написал маме записку, и мы трое вышли на улицу.
      Цира шла посередине, цепко держа под руки Мурзика и меня. Мы добрались до офиса фирмы "Энкиду прорицейшн", поднялись на второй этаж. Сегодня у нас был выходной - день Шамаша. Поэтому никого из посторонних в здании не было.
      Нас встретил Ицхак. Он был немного бледен и дергался больше обычного - нервничал.