Возразить на это было нечего. Альбин Антонин так и сказал:

– Очень может быть.

– Ну вот, – продолжала Тэкла. – Жили мы согласно нашим индексам, а тут вдруг выясняется, что все это – ложь! И искони было ложью! Что талия идеально сложенного мужчины – не 2 и 2/3 локтя в диаметре, а менее двух локтей… и так далее. Знаешь, чем это закончится? Если, конечно, мы тут друг друга не перебьем до смерти… Нашим старейшинам придется идти в клиенты к прежним своим вассалам… А кого изберут вместо прежних капитанов? Моего Линкеста, бедняжку? Если введут новый эталон, ему, с его-то показателями, светит командорство! Я же тебе говорила, это все политика!

«…В глаз Эфиппу плюнул, да так ловко! – между тем увлеченно повествовал наблюдатель. – Ой, а у Эфиппа-то, оказывается, третье веко! Вот ведь шельма! Вишь, моргает!»

– Как же мне быть? – спросил Альбин. – Ищу твоего совета, доминилла, – ты, сдается мне, умна и добросердечна.

– Возможно, и так, – не стала отпираться Тэкла. – Мой совет: держись настороже, патриций. Пусть твои вооруженные козявки ни на миг не выпускают арбалеты из лап. И сам ни к кому спиной не поворачивайся. Особенно к здешним толстякам.

«Арридея его клиенты унесли, – рассказывал шестой братец. – Уложили на носилки и утащили. Он прямо с носилок зеленой желчью в них плевался… Неугомонный! Прибежали клиенты Эфиппа и капитан-командора. Знатное побоище! Урод урода чем ни попадя лупит! Я бы парочку пристрелил, а?»

«Не смей!» – разом мысленно закричали пять близнецов.

Телепатическая связь ненадолго прервалась, после чего до братьев донеслось меланхоличное: «Шутка».

Альбин Антонин протянул к Тэкле сложенные горстями ладони.

– Не сочти за дерзость и окажи мне честь – налей доброго пива, доминилла.

Улыбаясь, Тэкла угостила его. Служаночки к тому времени уже скрылись за листьями, и оттуда лишь изредка доносилсь их почти неслышное хихикание.

К ночи вся деревня кипела и бурлила. Мужья-подкаблучники, признанные вассалами собственных жен, коль скоро те обладали могучим торсом, кое-где начали поднимать голову. В доме капитан-командора рабы взбунтовались и высекли командорова зятя, мстя за притеснения и злобные выходки. Клиенты разных патронов сходились стенка на стенку и пару раз дело доходило до поножовщины.

Тэкла устроила Альбина на ночлег подальше от деревни. Она сама отвела его за одуванчиковую рощу и расставила часовых – своего Линкеста и оруженосцев Альбина.

Карлики поглядывали на Линкеста неодобрительно.

– Ты гляди у нас, мутант, – предупредил один из них. – Может, ты и слишком гордый, чтобы с нами говорить, но увидишь кого нехорошего – кричи. Не умирай молча, ибо это будет для нас бесполезно. Кричи!

Линкест кивнул и прерывисто вздохнул.

Альбин Антонин растянулся на перине, которую приготовили для него прислужницы, укрылся одеялом с вытканными гигантскими крабами, поедающими бравых мореходов, и сладко заснул. Всю ночь часовые перекликались, подражая протяжным и тоскливым голосам ночных птиц, да еще пару раз прилетала Тэкла – посмотреть, все ли в порядке. Однако безмятежного сна молодого патриция ничто не нарушало до самого рассвета.

* * *

Когда Альбин Антонин открыл глаза, он увидел сидящую рядом Тэклу. Она терпеливо ждала его пробуждения. Растолкать патриция, естественно, никому и в голову не приходило.

Альбин поморгал, встретился с Тэклой взглядом и тотчас счастливо, светло улыбнулся. В ответ она озарилась тихим внутренним светом. Этот свет, казалось, был заключен в сокровенных глубинах ее естества; ей не потребовалось шевельнуть ни единым мускулом лица, чтобы отозваться на улыбку Антонина. Затем она негромко присвистнула, и вскоре один за другим начали сходиться карлики, а после них – бледный и замученный Линкест.

Последними прибежали девочки и принесли Альбину умываньице – большой берестяной ковш с водой и серое полотенце.

Пока Альбин умывался и завтракал печеными яблоками, фаршированными лягушачьим мясом, Тэкла летала вокруг, то и дело взмывая повыше и вглядываясь во что-то поверх деревьев. Наконец она объявила, что пора идти в деревню, пока там не начались поджоги и смертоубийства.

Появление Антонина и Тэклы со свитой не произвело поначалу большого впечатления. Некоторые местные жители сердито копались у себя в огороде, всем своим видом демонстрируя полное безразличие к происходящему. Другие яростно выясняли отношения. В иных дворах шла настоящая война толстых и тонких. По слухам, нынешней ночью двух мутантов удавили мерной лентой.

Добравшись до штаб-квартиры, Тэкла принялась отчаянно звонить в колокол-рынду. Она дергала веревку, пока пот не выступил у нее на лбу, а затем все бросила и уселась на земле. Широкий подол распростерся на два локтя вокруг. Тэкла заботливо поправила его, чтобы хорошо был виден вытканный узор – красные русалки на синих деревьях, переплетенные длинными хвостами.

Ждать пришлось недолго – обитатели деревни вскоре заполонили площадь перед штаб-квартирой. Их оказалось, по подсчетам Альбина, гораздо больше, чем могли бы вместить в себя те немногочисленные убогие жилища, которые он до сих пор увидел. Он попытался вообразить себе, в какой тесноте живут здешние мутанты, проводя долгие зимы безвылазно в маленьких закопченных домах, и ему сделалось жутко.

Между тем на народном собрании дебатировался вопрос о полном пересмотре параметров эталона. Предлагали ввести альтернативный эталон, который действовал бы одновременно с прежним, но эту идею отвергли сразу же: показатели Альбина и Аристандра взаимно исключали друг друга.

Тэкла в волнении летала взад-вперед над головами собравшихся, и одного, особо рьяно выкликавшего: «Нет Антонину», сильно лягнула ногой по макушке.

Выдвинули довольно здравую альтернативу: высчитать среднее арифметическое, особое внимание уделяя при этом не количественным показателям, а качественным, т. е. не абсолютной длине и ширине членов, но гармоническому соотношению между ними. Так, для талии объемом в 2 и 2/3 локтя предполагался идеальный рост в 3 и 2/5 локтя (аристандров эталон), а для талии в 1 и 3/5 локтя – рост в 3 и 4/5 локтя (антонинов эталон) – и так далее.

– Вы отдаете себе отчет? – надрывался Эфипп, после вчерашней схватки расцвеченный многими из цветов радуги. – К чему это приведет? Хаос! Хаос! Разруха! Одичание!

– Нужно создать комиссию! – кричал человек с непомерно длинной шеей. Кадык передвигался по его тощему жилистому горлу, как лифт по небоскребу. – Пусть все пройдут переосвидетельствование!

– Долой рабство! – орали в глубине толпы. – Даешь вассалитет!

– Все рухнет! Все пропало! – страдал капитан-командор, хлопая по бедру статую Аристандра.

Так продолжалось еще некоторое время.

Альбин чувствовал себя очень глупо и, чтобы преодолеть это чувство, начал думать о Тэкле: не подвергает ли она себя опасности, выказывая столь явную симпатию к чужаку и фактически возглавляя смуту? Он переместил перевязь с мечами на спине так, чтобы при случае сразу выхватить оружие, чуть расставил ноги – и мгновенно ему стало лучше. Во всяком случае, теперь Альбин был при деле. Карлики, щеря в бородах крупные желтоватые зубы-кубики, прикрывали ему спину и бока.

Крик стоял еще некоторое время, а затем все как-то разом сникли и начали расходиться. Тэкла величаво спустилась с небес на землю. На сей раз Антонин успел разглядеть мелькнувшую под подолом узенькую розовую пятку, и у него вдруг странно ухнуло в груди. От тела девушки исходил жар, как от зверька.

– Что случилось? – спросил Антонин. – Почему все ушли?

– Народное собрание утвердило решение совета, – сказала Тэкла. – Предстоит полное переосвидетельствование всех членов общины согласно новому стандарту Аристандра-Антонина.

– Из-за меня столько беспокойства! – расстроился Альбин Антонин. – Я всего лишь хотел купить в вашей деревне хлеба! Лучше бы я его украл!

– Ты следовал кодексу чести патриция, – утешительно молвила Тэкла.

Альбин засиял.

– Ты знаешь о Codex honorum patricii? Откуда?

– Догадалась, – вздохнула Тэкла. – Более того, хочу этим воспользоваться. Ты ведь не можешь отказать даме?

– Твоя правда, доминилла.

– Старейшины направляют меня в Могонциак с большим посланием к магистрату и уточненным индексом, который, после того, как будет окончательно рассчитан для всех параметров, получит название Lex Aristandri-Antonini и обретет силу закона.

Разговаривая, они покинули штаб-квартиру и теперь шли по деревне, не замечая более волнения, которое охватило ее жителей. Возле забора, увитого вьюнком, Тэкла неожиданно остановилась.

– Вот мой дом, – сказала она. – Не окажешь ли мне честь и не осчастливишь ли мой кров своим посещением?

Альбин заколебался. Его пугали эти похожие на капканы домишки.

Тэкла прибавила:

– Я покажу тебе мой ткацкий станок.

Альбин зажмурился и так ступил под воротца, после чего открыл глаза. Он обнаружил себя в небольшом садике. На грядках, как и везде в деревне, росли несусветные овощи с мощной ботвой. Домик в глубине сада, полускрытый яблонями с крошечными зелеными и полосатыми яблочками на узловатых ветвях, выглядел ненастоящим – игрушечным.

– За домом у меня большой участок, – похвалилась Тэкла. – Я выращиваю лен. Хочешь посмотреть?

И она побежала вперед по садовой дорожке, легко отталкиваясь от земли и чуть взлетая при каждом шаге. Антонин тяжко шагал следом. Рядом с Тэклой, хоть и помещенной внутри громоздкого сундука одеяний, он казался себе неуклюжим.

Они миновали дом и окно с резным наличником. В мутном стекле с густым радужным разводом мелькнуло невнятное лицо – то ли одна из служаночек выглянула из дома, то ли отразились проходящие мимо.

Тэкла не преувеличивала, называя свой участок большим. Это было настоящее поле. Антонин никогда в жизни не видел еще, как растет лен, и теперь был поражен открывшейся картиной: над полем, раскинувшемся на десяток югеров, словно в воздухе висели мириады крошечных голубых цветочков. Тонкие серовато-зеленые стебли были как пряжа, перепутанная, раздерганная и разбросанная на всем пространстве участка.

– Красиво! – вырвалось у Антонина. – Это удивительно и красиво!

Тэкла горделиво фыркнула.

– На время уборки я нанимаю десять человек, – сообщила она. – И хорошо плачу – полотном. Ты ведь хочешь увидеть мой ткацкий станок?

Она сунула свою маленькую горячую ладошку в руку Альбина, крепко сжала ее и потащила патриция за собой в дом.

Трудно определить, чего именно опасался Альбин. Больше всего, наверное, ему не хотелось увидеть убогую лачугу, наподобие тех мутантских нор, что встречались ему и прежде: в трущобах Болоньи, где он бывал в охране благотворительных миссий, по дороге сюда в жалких деревушках. По мнению Альбина, Тэкла не была создана для закопченных стен, низкого потолка, слепых окон и спертого воздуха. Она представлялась ему вольным дитятею эфира, подругой ветра. Было даже странно, что она не построила себе воздушного гнезда где-нибудь на дереве. Взбитые пряди льна там, за домом, только усиливали это ощущение.

Домик Тэклы оказался довольно уютным, хотя, конечно, мало для нее подходящим. Впрочем, Альбин поневоле отдал ей должное: Тэкла извлекла, наверное, все из тех небольших возможностей, что у нее имелись. Копоть на стенах была тщательно затерта, везде расставлены поставцы для лучины, кровать накрывалась красивым пологом со сценами из жизни морских гадов, а посреди низкой, но довольно просторной комнаты находился поистине царственный ткацкий станок. Он напоминал миниатюрный дворец – с множеством резных украшений, башенками по углам, утком, сделанным в форме настоящей птицы с большим клювом и рамы в виде гирлянды водных растений, так что сама работа на этом станке как бы имитировала увлекательную жизнь водоплавающей птицы в пруду, богатой рыбой и питательными жучками.

Альбин остановился перед станком, не в силах оторвать глаз от этого поразительного произведения искусства. Конечно, дома, в Болонье, ему доводилось бывать в галереях, особенно если выставку устраивал кто-нибудь из многочисленных друзей рода Антонинов. Но создания их творческого гения всегда несли на себе отпечаток особенного мутантского выверта, как будто все, что скрывала политкорректность, нагнаивалось, вызревало и лопалось, являя себя во всей красе в картинах, коллажах и композициях. Альбин не мог сформулировать для себя, что именно отталкивало его от современного искусства. Возможно, отсутствие целомудрия. Не то чтобы его так уж шокировали все эти багровые рельефные вагины, помещенные в центр картины. За подобными образами, равно как и за рассуждениями критиков об «эстетике безобразного», «манифестации постыдного» и «реабилитации запретного» Альбин угадывал нечто худшее. Он не решался говорить об этом, боясь, как бы его не обвинили в расизме по отношению к мутантам. Положение патриция – вне подозрений, выше любого суда – обязывало ко столь многому, что порой связывало по рукам и ногам и намертво затыкало рот. Любое «мне не нравится», высказанное одним из Антонинов, могло вызвать слишком сильный резонанс.

А вот станок Тэклы ему понравился. В этой вещи были цельность и гармония, несмотря на всю ее вычурность и множество мелких деталек, вроде стрекозы на одном из цветков или водомерки, заметной на водной ряби между листьями.

Альбин так и сказал:

– Очень красивый станок!

Тэкла победно улыбнулась:

– Я же знала, что тебе понравится!

– Это старинная вещь? – спросил Альбин. – Кто ее сделал?

– Линкест, – ответила Тэкла, – вот кто!

– Если введут новый индекс, ты его потеряешь, – сказал Альбин.

– Что значит «потеряю»? – удивилась Тэкла. – Не умрет же он из-за того, что ему пересчитают показатели? У нас из-за этого умер только один человек – да и то, он просто умер. Во время процедуры. Болел-болел и скончался. А Линкест совершенно здоров, могу тебя заверить.

Альбину стало неловко, но он все-таки пояснил:

– Я хотел сказать, он от тебя уйдет.

– Почему? – еще больше удивилась Тэкла.

– Не знаю… – вконец растерялся Альбин.

– Я тоже, – засмеялась Тэкла. – Послушай, о чем я хотела просить тебя, патриций. И не отказывай мне!

Альбин безмолвно приложил ладонь к груди, следя за тем, чтобы держать пальцы плотно сжатыми – дабы случайно, как бы намеком, не задеть чувств Тэклы.

– Проводи меня до Могонциака! – выпалила она. – Я боюсь идти одна, а просить охрану у наших старейшин не хочу.

– В любом случае, нам по пути, доминилла, – сказал Альбин. Его охватила радость, источник которой он поначалу даже не мог определить. – Я следую по виа Фламиния Лупа до Могонциака, а оттуда – через всю Германарику, до Матроны и Лютеции. Пий Антонин недавно скончался, и мне поручили управлять его землями.

– Ух ты! – закричала Тэкла. – Ну надо же! Вот ведь как мне повезло!

В окно и в низкую дверь всунулись сразу два карлика и с подозрением посмотрели на Тэклу.

– Она не нападает? – осведомился один.

– Брысь, – отозвался Альбин.

Карлики зловеще ухмыльнулись и скрылись.

– Я отдам распоряжения, – сказала Тэкла Альбину. – А ты пока отдыхай.

Альбин так и поступил. Весь день он то сидел, то лежал на специально принесенной перине под яблоней. Со стороны штаб-квартиры изредка доносились приглушенные вопли, похожие на шум прибоя или далекий обвал в горах, а затем все погружалось в прежнюю тишину, нарушаемую лишь протяжным, чуть воющим меканием коз. Карлики-оруженосцы кемарили поблизости с арбалетами наготове. Приходил и уходил Линкест, всякий раз с ношей в руках: то с корзиной, то с тушкой домашней птицы, то со связками плоских хлебцев, надетых на нитку. Несколько раз, беззвучно хихикая, проносились девочки-худышки.

Наконец ближе к вечеру явилась сама Тэкла и объявила, что все дела улажены. Дом, поле и станок она оставляет на все время своего отсутствия служанкам, которые теперь, в связи с происходящей реформой, получают статус полноправных девиц с дозволением заключать любой брак по их благоразумному выбору. Что касается Линкеста, то он вызвался идти с хозяйкой в Могонциак.

– Разумно, – похвалил Альбин. – Такой мастер найдет себе в городе хорошую работу. Преступно держать его в этой глуши.

Тэкла призадумалась. Неопределенная грустная мысль, как легкая тень, пробежала по ее лицу, но почти сразу исчезла.

– Странно, – молвила она, – мутанты не любят перемен и боятся их, но когда неизбежное случается, почти все примиряются с ним довольно легко…

Альбин понял, что она недоговаривает, и спросил:

– Кроме?

– Кроме идеально приспособленных к данной среде. Те сразу погибают, – сказала Тэкла. – Ответь мне, Альбин Антонин, почему патрициев считают осью мироздания? Тебя учили этому?

– Меня учили, что патриций подчиняет свою жизнь долгу, – заговорил Альбин после короткого молчания. – Он обязан служить всему остальному человечеству, в чем бы это служение ни выражалось и в какие бы уродливые и странные телесные формы ни облекалась человеческая душа. Поэтому мир в определенной степени держится на патрициях. Хоть их и немного.

– Патриции, будучи совершенными людьми, могут жить в любых условиях, – сказала Тэкла. – Вот в чем дело. Они выживают в мороз и в зной, в пустыне и влажных лесах. Они могут жить в большом городе и в одинокой пещере; им нипочем ни царский сан, ни полная зависимость от другого человека. Понимаешь меня? Патрицию открыто бытие во всей полноте, а мутанту – только часть сферы, несколько сегментов. Резкая перемена климата, ремесла, социального положения, пищевого рациона, состава воды – и мутант погибает. Вот в чем дело, Альбин Антонин.

Альбин почему-то сразу понял, что именно хотела ему сказать Тэкла:

– По-твоему, Линкест не выдержит тягот независимой жизни?

Тэкла двинула бровями.

– Если ты считаешь, что ему лучше остаться в Могонциаке, то я, пожалуй, действительно оставлю его там. Найду ему хорошего хозяина и передам из рук в руки.

– Лучше жену, – сказал Альбин.

Тэкла засмеялась, но немного натянуто. Уголки ее губ криво изогнулись.

– Можно и жену, – согласилась она.

– Добрую, – добавил Альбин.

– Добрую, – вздохнула Тэкла.

На том разговор и закончился.

* * *

Уходили перед рассветом, без лишних глаз. Тэкла быстро вывела маленький отряд из деревни обратно на виа Фламиния Лупа, показав заодно остатки древнего проселка, сейчас совершенно заросшего мхом и мелким кустарником. Некогда эта дорога была достаточной для того, чтобы разъехались две телеги, запряженные быками, – одна направляющаяся от большака в деревню, другая прочь от нее.

Антонин, следуя приглашению Тэклы, сунул пальцы в разрытый мох и пощупал твердый камень дорожной плиты. Ему казалось, что этот камень вот-вот раскроет нечто – какие-то поразительные вещи. Легионы на марше с парящими в небе серебряными орлами, медленные телеги обоза, где на смятых золотых кубках сидят красивые пленницы с распущенными волосами, отшельник с тихим лицом, невредимый посреди волчьей стаи. Все это было здесь, погребенное подо мхом.

Антонин подержал ладонь на плите, как на груди больного, словно пытался уловить биение слабеющего сердца, а затем встал и обтер руку о сагум.

Люмен только начался и обещал быть довольно теплым. Не стоило терять времени.

Тэкла шла рядом, то ступая по дороге, то чуть взмывая над ней.

– Скажи, Антонин, почему ты идешь пешком? Ведь это долго! Твое путешествие едва ли завершится и поздней осенью!

– Это традиция, – отвечал Альбин Антонин. – Патриции всегда ходили пешком. В древности они, не имея лошадей, покрывали в кратчайшие сроки огромные расстояния. Это ужасало их врагов и в конце концов бросило к их ногам и Ромарику, и Германарику. Увидишь, мы выйдем за пределы борея Арденнского леса задолго до осенних дождей. То есть, – спохватился он, – я хотел сказать, что отправлю тебе известие об этом в Могонциак.

Тэкла тихонько засмеялась. Ей была приятна оговорка Антонина.

Их окружал лес без конца и края. Мнилось, он простирается везде – в воздухе до самого неба нависали широкие властные ветви, приют для множества живых тварей, под землей, до самого средоточия тверди, переплетались суровые корни. Впереди и позади, насколько видел глаз и насколько дотягивалось чувство, были стволы, кустарники, травы, огромные папоротники, косматые лишайники – и ничего кроме этого. Человек мог противопоставить всемогущему лесу лишь свое патрицианское упорство. В противном случае ему оставалось выкопать себе нору поглубже, забиться туда и превратиться в еще одну тварь из Арденнского леса.

О здешних мутантах Тэкла знала немногое. До Могонциака было не менее дюжины дней пути – все прямо и прямо по виа Фламиния. Тэкла никогда не бывала в городе. Раз в полгода, а то и реже оттуда добирался на телеге, запряженной двумя лошаками, тамошний почтарь. Привозил вести и товары – новые лекарства, городскую посуду, книги, краску для пряжи, разные вещи, заказанные ему в прежний приезд. Почтаря – высокого старика в рваном пальто до пят – вели к кому-нибудь из старейшин, чаще всего к капитан-командору, и там несколько дней угощали и поили, выспрашивая о том, об этом. Он охотно пил и кушал и рассказывал без умолку, прерываясь только на сон.

От него Тэкла слыхала, что между ее родной деревней и Могонциаком есть еще несколько поселений, все далеко от дороги, и что мутанты там странные. Неприятные, как выразился почтарь.

А лес словно бы слушал разговоры путников, как слушал щебетанье птицы или муравьиный шорох, и безразлично шептал листвой в вышине.

Ночевали почти на самой дороге, лишь немного отойдя от нее в сторону. Тэкла забралась на ветку и растянулась там так привычно, что Альбин сразу понял: его догадка насчет воздушного гнезда, которое пристало Летающей Тэкле вместо обычного дома, была совершенно правильной. Линкест зарылся в листья у корней и тихо плакал половину никты, пока не истомился от рыданий и не впал в забытье. Карлики установили дежурство и сторожили, сменяясь, по периметру крошечного лагеря. А сам Альбин Антонин завернулся в сагум, препоручил душу свою Ангелам, тело – верным слугам и мирно проспал на земле у маленького костра.

Как только встало солнце, к патрицию подошла птица. Она спокойно приблизилась, широко расставляя на ходу короткие ноги с сильными когтями, оглядела спящего со всех сторон, а затем, решив, что он безопасен и, возможно, съедобен, аккуратно пощипала клювом за ухо. Антонин, наполовину разбуженный, засмеялся. Птица сразу отскочила, но далеко уходить она не собиралась. Встала рядом и принялась наблюдать.

А потом с ветки дерева медленно начала спускаться Тэкла. Испуганная шумом ее одежд, птица распростерла крылья и, переливаясь многоцветным оперением, взлетела. Они встретились в воздухе, задев друг друга. Птица тотчас метнулась в сторону, сверкнула, как драгоценная молния, и исчезла, а Тэкла величаво заняла ее место возле Антонина.

Альбин взял девушку за обе руки.

– Доброе утро, Тэкла! – воскликнул он счастливо. – Мир тебе.

Тэкла мгновенно озарилась ясным, радостным светом. Круглые синие глаза заполнились множеством крошечных золотых точек, а рот сморщился, складываясь бантиком, но длинные уголки его заплясали улыбкой.

– Миром приемлю, – отозвалась она полушепотом. – Ты проголодался?

Альбин озадаченно сдвинул брови.

– Я об этом как-то еще не думал, – признался он.

Тэкла распахнула глаза пошире.

– Не думал? – взвизгнула она и рассмеялась. – Да разве об этом нужно думать?

В это утро Альбин Антонин узнал о Тэкле, что она голодна почти всегда; что она просыпается от лютого голода; что она носит при себе сухарики и яблочки, чтобы постоянно поддерживать силы, иначе ей делается дурно и она начинает тосковать – не душевно даже, а всем естеством, что подчас имеет плачевные последствия как для самой Тэклы, так и для окружающих.

Альбина это позабавило и растрогало; что до оруженосцев, то они, напротив, не нашли в рассказе девушки ровным счетом ничего потешного. Хмурясь, они обменивались короткими взглядами. До сих пор им приходилось заботиться об одном Альбине, а тот был крайне неприхотлив, охотно ел любую пищу, кроме тухлой, и равнодушно переносил лишения. А вот Летающая Тэкла, прекрасно приспособленная к своей теперешней среде обитания, могла оказаться крайне капризной в отношении любых возможных перемен. И добро бы – «капризной», а то просто возьмет и помрет от незнакомой пищи! А патрон, как на грех, успел к ней привязаться!

Теперь карлики мысленно кляли – каждый себя и все вместе друг друга – за то, что отговорили Линкеста брать с собой все эти тюки и корзины с едой, которые тот напаковал накануне. Досталось и Линкесту – мог бы и объяснить, из каких соображений в разгар лета берет в лес солонину и моченые яблоки! Вчера это показалось братьям чем-то смехотворным, а сегодня… «Вздуть бы этого плаксу!» – мстительно думали карлики.

Нынешним утром отделались хлебцами, однако теперь придется уделять охоте и поиску съедобных грибов вдвое больше времени, чем прежде. Из-за этого и задержались и в путь вышли, когда солнце уже жарило вовсю, выискивая в густой листве малейшие щелочки и просовывая в них тонкие, как иглы, лучи. Желтые пятна скакали по дороге впереди путников при малейшем дуновении ветра, и тогда же длинные, бледно-зеленые лишайники, свисающие с растопыренных ветвей, как ветхие простыни, принимались шевелиться, да так сильно, будто в них запутался незадачливый бельевой вор.

Лес по сторонам виа Фламиния Лупа делался постепенно более низким и густым; дорога пошла под уклон, пока еще слабо выраженный, – впереди, возможно, еще в сотнях полетов стрелы, текла большая река, и путники вступили в ее владения. Здесь начиналась широкая влажная долина. Все чаще встречались огромные папоротники; затем начался хвощовый лес. Толстые гладкие стволы, перехваченные кольцами – черными и блестящими, словно лаковые, – и яркие зеленые мягкие иглы, каждая длиною почти в два локтя, тихо покачивались в вышине и гибко клонились над головами.

Дневной привал сделали, когда солнце набрало полную силу и жарило во всю мощь. По пути карлики успели подстрелить несколько птиц, и пока Тэкла грызла мягкие горьковатые лесные орехи, быстро ощипывали их. Они хотели было привлечь к этой работе и Линкеста, но бедный мутант не то заснул, не то потерял сознание, едва только ему дозволено было опуститься на землю и склонить голову.

Покончив с орехами, Тэкла принялась бродить вокруг в поисках ягод – ей непременно хотелось сладкого. Альбин растянулся на траве. Солнце припекало его живот и ноги, а лицо скрывалось в узорной тени папоротника. Чуть в стороне потрескивал костер, и ветерок изредка доносил оттуда запах паленого – там на вертеле жарился жирный бычачий голубь.

Неожиданно Тэкла тонко, жалобно вскрикнула. Альбин приподнялся на локтях, щурясь. Больше не доносилось ни звука, и это его насторожило.

– Тэкла! – позвал Альбин.

В густой траве всхлипнул и застонал спящий Линкест.

– Тэкла! – повторил Альбин погромче.

Хлюпнул сломанный хвощ, и сверху на Линкеста мягко упала сорванная верхушка, а вслед за нею повалилась и Тэкла. Альбин вскочил, подхватывая ее на руки. Она с трудом обрела равновесие и объявила:

– Ничего страшного – я занозила ногу!

Альбин усадил ее (Линкест так и не пробудился) и осторожно отогнул подол широкого платья. Открылись ступни – узенькие, неправдоподобно розовые, как будто светящиеся изнутри. Альбин прикоснулся к ним, благоговея. Они оказались гладкими, как атлас или шелк, и мягкими, словно лишь слегка были набиты пухом.