С тех пор, как мы разделались с колдуном, препятствия больше не встречались. Мы шли уже целый день, и никто не нападал на нас ни сверху, ни сбоку, ни снизу. Однако бдительности терять не следовало, и потому мы постоянно озирались по сторонам и прислушивались. Не то враги наши стали осторожнее, не то они струсили, поняв, что ни с какого боку нас не возьмешь, только никто не показывался. А может, они вообще иссякли.
      Так я размышлял, пока мы шли по хорошей лесной дороге.
      Но не успел я подумать о том, что эти кровавые псы, учуяв наш запах, поджали свои облезлые хвосты, как увидел свисающие с небес ноги. Собственно говоря, свисали они, если приглядеться, не с небес, а с ветки, протянувшейся над дорогой. Две ноги в сапогах чудовищного размера. Они лениво покачивались. Потом на дереве кто-то завозился. Мы сбились в кучу и задрали головы. Кто-то тяжелый лег животом на ветку и высунул к нам свою башку, открывая для обзора черную повязку через один глаз, усы и прочие достопримечательности физиономии Гримнира.
      — Привет, молодцы, — басом сказал он. — Добрались-таки. Боевые вы ребята, как я погляжу.
      — Гримнир, — удивленно сказал Исангард. Я увидел, как мгновенно пропала вся его настороженность. Доверчивый он все-таки и очень глупый. — Как ты сюда попал?
      С дерева донесся радостный гогот. Затем этот громила, страшно довольный собой и своими поступками, заявил:
      — Тут имеется кружная дорога, по которой никто не ходит… Кроме меня.
      Я просто вышел из себя, когда услыхал такое.
      — И ты не мог нас предупредить? А если бы мы погибли?
      — Я оплакал бы вас, — сказало это чудо искренности. — Исангард хороший воин. Смелый, но не жестокий.
      Я даже подпрыгнул.
      — Трус! — крикнул я. — Мерзкая скотина! Отсиживался за нашими спинами! Не мог даже помочь нам, когда мы тут сражались с полчищами! Проклятые гяуры лезли со всех сторон!.. А ты!..
      Подскакивая внизу и всеми силами души желая вцепиться в плохо выбритое горло Гримнира, я выкрикивал самые черные проклятия. Я желал его верблюду переломать себе ноги, ему самому сдохнуть от жажды у ничейного колодца, а поганым гяурам обратить его в свою поганую веру. Он свешивался с ветки и ржал. Бесчувственный идиот.
      И вдруг, выкатив свой единственный глаз, который вполне мог бы принадлежать какому-нибудь пьянице, — светлый, с красными прожилками — он рявкнул:
      — Не мог! Не мог я вам помочь!
      От неожиданности я даже присел с полуоткрытым ртом. А потом завопил прямо в его усатую морду:
      — Почему? Объясни тогда! Почему?
      Гримнир тоже заорал, сверкая крупными желтыми зубами:
      — Потому! Тот, кто взялся за это дело, должен решить все для себя сам!
      — За это дело еще никто не взялся! — крикнул я.
      — Не уверен! — вопил Гримнир. — Не уверен! А убить Чудовище Южных Окраин может только человек! И никто иной! Понял ты, недоумок лупоглазый?
      Взбешенный до полной утраты инстинкта самосохранения, я заорал:
      — И звать его должны только на букву «и»! Иначе ничто не поможет! Да? И он непременно должен быть ветераном шахбинской наемной армии…
      — Так ты воевал на Восточном Берегу? — удивленно сказал Гримнир, обращаясь к Исангарду. — А сам ни словом не обмолвился.
      Исангард смотрел на него без улыбки и молчал.
      — А он и не обмолвится, — торжествуя заметил я. — Он не любит об этом вспоминать. И воевать тоже не любит.
      Гримнир фыркнул. Я видел, что он мне не поверил.
      — В любом случае, — заявил он, — твой друг — просто находка, маленький, преданный Кода. Ведь все местные жители трусливы, как распоследние цверги. От одного только слова «змей» они лезут под стол и заворачиваются в скатерть.
      Гримнир спрыгнул на землю. Мне показалось, что несчастное дерево вздохнуло с облегчением. Он обтер о штаны испачканные в смоле руки и радостно ухмыльнулся.
      — Я рад тебя видеть, Гримнир, — сказал, наконец, Исангард. — Прости глупый вопрос, а ты сам разве не человек?
      — Не-а, — беспечно откликнулся Гримнир. — Ты разве еще не догадался?
      — Я не занимаюсь разгадыванием чужих тайн, — сказал Исангард. — Когда я слышу: «Это Гримнир, странствующий воин», я, как правило, верю на слово.
      Гримнир ничуть не смутился.
      — Я действительно странствующий воин. Но этим моя личность далеко не исчерпывается… Ну что, пошли?
      Он затопал по лесной дороге, возглавив наш небольшой отряд. Мне совсем не хотелось идти за этим вероломным типом, но Исангард принял его приглашение, не задумываясь, а бросать своего друга в трудную минуту, когда одной его храбрости мало и явно требуется еще немного ума — нет, такое не входит в мои привычки. Я видел, что могучая магия, которой, несомненно, обладал этот Гримнир, в данном случае ни при чем. Исангард пошел за ним добровольно. По крайней мере, в этом Гримнир вел себя честно. В случае чего напущу на него холеру, подумал я. Дождусь, чтоб он расслабился и перестал контролировать влияния извне, и шарахну по нему вирусом. Будет знать, как проявлять вероломство.
      Гримнир вывел нас к вырубке, посреди которой стояло нечто вроде избушки. Вырубка успела зарасти сорной ольхой и прочей жизнерадостной дрянью, вроде иван-чая. Все эти поросли скрывали под собою пни и вывороченные корни, так что пройти по поляне и не переломать себе ноги могло считаться своего рода искусством. Домик состоял из хлипких стен и крыши, которая протекала — это было заметно даже в сухую, ясную погоду. Имелась огромная печь, но трубы не было, и поэтому бревна внутри этого чрезвычайно уютного жилища были зверски закопчены. Черные жирные пятна покрывали солому, заменявшую постель и разложенную на нарах возле крошечного окошка. Последнее залеплялось на ночь или в случае непогоды маленьким ставнем.
      — Прошу, — сказал Гримнир, толкнув низенькую дверь. Он стоял возле этого убожества с таким видом, будто предлагал нам посетить один из дворцов Аль-Кахиры.
      Исангард нырнул в дом. Проходя вслед за ним мимо Гримнира, я не удержался — посмотрел на него с подчеркнутым удивлением и покачал головой. Он, разумеется, не обратил на это внимания.
      В комнате было огромное количество комарья. Оно гнездилось в кустах неподалеку от дома. Представляю себе, как эти твари обрадовались нашему появлению. Ненавижу кровососущих. Во-первых, они забиваются в шерсть. А во-вторых, уши от укусов очень чешутся и распухают, что отнюдь не служит мне к украшению.
      Имлах уже пристроилась на нарах. Рожица у нее стала блаженная, словно она попала домой к папе с мамой. Я подтолкнул ее в бок.
      — Слышь, ты… чего расплылась?
      — Гримнир здесь, — сказала она задумчиво. — Теперь все будет в порядке.
      Великан, тараканьи усы. Подставит Исангарда под гибель, а плоды его победы загребет. Знаю я таких. Интересно, что Имлах в нем такого нашла? По мне, так он просто безмозглая, невоспитанная дубина. Может быть, даже тролль.
      — Кто он тебе? — спросил я. — Папа, что ли?
      Она подавилась смешком, но промолчала. Надо же, какая таинственность.
      — Ты хоть давно его знаешь?
      — Давно, — нехотя сказала она. — Всю жизнь. Он могущественный. Отвяжись, Кода.
      Я понял, что больше из нее ничего не вытяну, развалился на грязной соломе и стал гонять комаров.
      Исангард принес дров. Они с Гримниром завозились возле печки, переговариваясь на сугубо мирные темы. Я дремал, кусаемый комарами, под сладкую музыку домашней возни.
      — В печке какая-то дрянь, — сказал Исангард. — Надо бы ее вычистить. А то будет здорово дымить.
      — Не лезь голыми руками, — буркнул Гримнир, — здесь должна быть кочерга.
      — Плевать на кочергу, ее еще искать надо.
      — А я говорю, побереги руки, они тебе еще пригодятся.
      — Мне их как-то раз чуть не отрубили, — сообщил Исангард, задумчиво поднося к глазам ладони. — За систематическое воровство.
      — Ну и порядочки у вас там, на Восточном Берегу. А что, воруют меньше, чем у нас?
      — Не сказал бы. И безруких, вроде, не так уж много, вот что странно.
      — Ты ищи кочергу, ищи, не болтай языком, — сказал Гримнир. — Ты ее дровами завалил, чудовище.
      Они долго гремели поленьями, а потом Исангард все-таки вытащил кочергу и тут же уронил ее Гримниру на ногу. Великан взвыл и сделал попытку убить моего друга, но врезался своим могучим кулаком в печь, едва не разворотил ее, после чего заметно успокоился.
      — Алан косорукий, — проворчал он. — Я бы тебе с удовольствием отрезал и руки, и ноги, и голову заодно, чтоб не мучился. Все вы годитесь только грабить мирных жителей, а в хозяйстве совершенно непригодны.
      — Вот это точно, — сказал Исангард, хмыкнув. Вспомнил, наверное, свои подвиги. Несчастные рабовладельцы…
      Гримнир выгреб из печки мусор, порылся в нем и извлек несколько обгоревших пряжек. По поводу этой находки можно было строить самые различные предположения, но Исангард не стал этим заниматься. Он поджег хворост, и из печки повалил едкий белый дым. Всю комнату заволокло. Потом огонь пришел в себя, распрямился, и дым уполз в открытую дверь, расстилаясь по траве у порога. Комары, понятное дело, мгновенно исчезли.
      — Все предусмотрено, — сказал по этому поводу Гримнир и гулко закашлялся.
      Исангард смотрел на него, улыбаясь.
      — Чудак ты, Гримнир, — сказал он. — А чей это дом?
      — Да так… — неопределенно отозвался Гримнир. — В принципе, ничей. Когда-то здесь был мужской дом одного племени. Знаешь, миленькая привычка издеваться над молодыми парнями, прежде чем принять их в воинский союз…
      Исангард кивнул. Гримнир, прищурившись, присмотрелся к нему.
      — Да что я, — спохватился он, — ты ведь воин, тебе-то это известно лучше, чем мне.
      — Я не состою в воинском союзе, — спокойно сказал Исангард. — Когда мне было четырнадцать лет, я не выдержал испытания и не был посвящен в таинства.
      Я чуть с нар не рухнул, когда это услышал. Четыре года мы бродим с ним по свету, и он ни разу, ни словом, ни мыслью об этом не обмолвился. Ведь это позор для мужчины из их племени — не выдержать каких-то там испытаний.
      Гримнир нахмурился.
      — И после этого ты посмел называть себя воином?
      Исангард подложил в огонь еще одно полено. Ему было совершенно безразлично, что о нем подумают.
      — В Аш-Шахба никого не интересовало, есть ли у меня ритуальные шрамы,
      — сказал он. — Тем более, что там я заработал себе другие.
      — И ты взял в руки меч, священное оружие? — Гримнир все не мог успокоиться. Усы его встопорщились. — Самозванец! Мальчишка! Тебе еще повезло, что твой меч не возмутился против тебя…
      Исангард улыбнулся своей щербатой улыбкой.
      — Кем бы я ни был, — сказал он, — этот меч принадлежит только мне…
      Он вытащил Атвейг из ножен и осторожно провел пальцем вдоль острия. Тихий ласковый голос прозвучал в ответ, как еле слышное, далекое пение женского голоса. На усатой физиономии Гримнира отчетливо проступила зависть.
      — Где ты взял это чудо? — спросил он жадно, и я видел, как он изо всех сил старается не вцепиться в Атвейг, чтобы не выдать своего восхищения безукоризненностью ее формы.
      — Мне подарила его одна женщина, — сказал Исангард. — Еще там, на Восточном Берегу. Убери-ка лапы, дружище. В этом мече и — моя жизнь и моя свобода. Тебе лучше не трогать его.
      Гримнир, раздосадованный, отодвинулся.
      — Ты не можешь считаться воином, — мрачно заявил он. — Раз ты не прошел таинства посвящения, великий Один ничего не знает о тебе.
      Исангард пожал плечами.
      — А какое это имеет значение?
      — Ну — как… Один следит за судьбой своих детей… Помогает им в битвах, не оставляет после смерти…
      — Я не сын великого Одина, — равнодушно сказал Исангард. — Я сам по себе. Никто, кроме Атвейг, не помогает мне в битвах.
      — А после смерти? — не унимался Гримнир, но ответа не получил.
      Я злорадствовал. Проняло-таки тебя, дылда. Вот какой он, мой Исангард, человек сам по себе.
      — А ты, Гримнир, служишь кому-то? — неожиданно спросил Исангард.
      Гримнир поперхнулся.
      — Вообще-то, сам себе, — брякнул он вполне искренне. — Но и всему человечеству отчасти тоже. Знаешь что, здесь, под нарами, был бочонок с медом. Ты ведь голоден, Исангард?
      Конечно, он был голоден, что за вопрос. И лопать мед он любит куда больше, чем рассуждать о богах.

      Я объелся накануне меда, и наутро у меня поднялась температура. Лежа на нарах, я слушал, как Гримнир переругивается с Исангардом, и каждое их слово болезненно резало мне слух. Наверное, я здорово заболел, подумал я в ужасе, а как же чудовище? Я не допущу, чтобы этот человек отправился на подвиг без меня. В конце концов, я ведь тоже что-нибудь значу, верно?
      Они обсуждали, может ли тот, кто не выдержал какое-то там дурацкое испытание, считаться героем и совершать подвиги.
      — Я тебя и спрашивать не буду, — говорил Исангард.
      — Тебе же хуже, пойми, — гудел Гримнир басом. — Вот сейчас этот змей тебя убьет. Так?
      — Так, — равнодушно соглашался Исангард.
      — И куда ты попадешь?
      Исангард неожиданно заинтересовался.
      — И куда я, по-твоему, попаду?
      — В хель! — с мрачным торжеством объявил Гримнир.
      — Да-а?
      Я услышал в голосе моего друга насмешку и порадовался. Надо же, какой несгибаемый. Его каким-то хелем пугают, а ему хоть бы что. Знай наших.
      — Хель, мой юный неопытный друг, это мрачное-мрачное подземное царство, где нет ни надежды, ни новой жизни. Одно сплошное зловоние, отчаяние и гниль. Понял?
      У нас это называется зиндан, подумал я в полубреду. Надо же, как профессионально запугивает.
      — Если бы ты был посвящен в таинства, ты бы знал, — продолжал Гримнир, — что храбрым воинам — ВОИНАМ — уготована вальгалла. Это совершенно иное дело. Там все время пьют, едят, убивают друг друга и развлекаются с женщинами.
      — Едят — это хорошо, — задумчиво сказал Исангард. — Кстати, Гримнир, а хлеба у тебя тут нет?
      Гримнир с досадой хлопнул себя ладонью по колену.
      — Ты пойми, — шумно вздохнул он, — ты мне нравишься. И мне обидно, что тебя ждет такой конец. Обидно! Почему ты, например, не признаешь великого Одина?
      — Как это — не признаю? — удивился Исангард. — Один — вполне приличный бог, я же ничего не имею против. Я любого бога уважаю, поверь.
      — Ты что же, — с подозрением спросил Гримнир, — и восточным божествам поклонялся?
      — Особо не поклонялся, но когда встречал — кланялся. Шея не отвалится.
      Гримнир гнул свое:
      — Ты северянин, ты должен в своих богов верить, а чужих игнорировать.
      — Извини, но ты слабо себе это представляешь. Боги не спрашивают, веришь ты в них или нет. Они живут в своих владениях и требуют почтительности. Вот попаду во владения Одина — буду почитать Одина.
      — Считай, что ты в них уже попал.
      — Ну и что теперь?
      — А то, что ты самозванец, и никакой ты не воин, и змея тебе не убить, как бы ты ни старался. А после смерти тебя ждет хель.
      — Очень страшно, Гримнир.
      — Безумец! — взревел Гримнир, но Исангарда так просто не пронять.
      — Не ори, — сказал он злобно. — Разбудишь мне Коду. Он, по-моему, заболел. Пускай спит, не хочу брать его с собой.
      — Я не сплю, — хрипло произнес я из-за печки.
      — Ну вот, — сказал Исангард, и по его голосу я понял, что он расстроился.
      А дальше началось безобразие. Исангард хотел, чтобы я остался дома с Гримниром и Имлах и никуда не ходил, а лежал бы на соломе и всячески берег себя. Но я устроил ему форменный скандал. Я протестовал, кричал о дискриминации, моргал глазами и мотал ушами, визжал, разбрызгивая слезы, и колотил его кулаками по груди. В конце концов, это возымело действие. Он взял меня за руки, сильно стиснул их и велел заткнуться. Когда у него делается такое лицо, то поверьте мне, лучше послушаться. Я сразу замолчал, и только слезы продолжали бежать из моих глаз. Исангард выдержал паузу, потом отпустил мои руки и повернулся ко мне спиной. Я благодарно шмыгнул и поклялся про себя, что буду молчать всю дорогу и вообще стану очень сдержанным.
      Гримнир перестал дуться и подошел к нам.
      — Исангард, — сказал он, — послушай.
      Исангард поднял голову и взглянул на него. Гримнир был выше его едва ли не на два фута и намного шире в плечах, так что рядом с ним мой друг казался совсем щуплым. Я видел, что Гримнира это смущает. Может быть, потому, что сам он, такой облом, будет отсиживаться в избушке.
      — Эта гадина слепая, — сказал Гримнир, и мы поняли, что он говорит о змее. — Ни в коем случае нельзя прикасаться к нему руками. Он прозреет, как только человек дотронется до него. А если он прозреет, это, считай, верная гибель. И еще учти — он ядовитый, просто сочится ядом.
      Я видел, как темные глаза Исангарда потеплели — он был благодарен Гримниру. А великан хмурился, как будто сам на себя сердился.
      — Я отдаю Южные Окраины в твои руки, — продолжал Гримнир. — Ты говоришь, что родился здесь. Значит, ты не будешь жесток к этой земле. Здесь будет так, как решишь ты. Запомни это. Будет так, как ты захочешь. Иди.
      И мы отправились убивать Чудовище.
      Я видел все сквозь жар, голова у меня гудела, земля вокруг качалась, и плавающие деревья никак не могли принять четкие очертания. Я пришел к выводу, что смерть близка, и стал равнодушен к своей судьбе.
      Исангард в своей старой солдатской куртке с оторванными рукавами, надетой прямо на голое тело, скользил между стволов, как тень. Я тихонько топал следом. День был туманный, сырой и в целом производил мерзкое впечатление. Неприятно умирать в такой день. А может быть, место здесь было такое нехорошее, не знаю.
      Исангард остановился и поманил меня к себе поближе. Не раздумывая, я послушно подбежал к нему, хотя такая скорость передвижения далась мне нелегко. Я встал рядом с ним и покосился на него снизу вверх, ожидая, что он похвалит меня за такое примерное поведение. Но он смотрел куда-то вперед.
      Впереди, среди ярко-зеленых мхов, лежало оно. Чудовище Южных Окраин. Я сразу узнал его. Не догадаться было невозможно.
      Болотце, которое оно облюбовало, было небольшим, но если у несчастья может быть эпицентр, то выглядеть он должен именно так. Среди голых деревьев с пожухшими листьями, среди клочьев гнилого тумана, ядовитым пятном светился неправдоподобно зеленых мох. Прямо из мха росли яркие, огромные цветы, и в них чудилось что-то зловещее.
      А посреди болотца дрыхло Чудовище, такое же мясистое, как эта растительность. Огромный желто-черный змей с жирным, лоснящимся брюхом. Мы смотрели, как это брюхо трепещет, раздуваясь и опадая, как перекатывается что-то под кожей. Из-под крупных чешуй струился бесцветный яд, который придавал всему телу гада маслянистый оттенок.
      Он почивал на мече. Мы осторожно обошли болотце кругом, разглядывая поле предстоящей битвы. Меч Виланда меньше всего был похож на настоящее боевое оружие. Огромный — никому, даже Гримниру, что бы он там из себя ни строил — не удержать его. Это был широкий двуручный меч с одним только лезвием и тупым концом, как будто сталь просто обрубили ножом. Судя по форме, Меч Виланда был мечом палача.
      — Хорошо, что оно слепое, — шепнул я. — Оттяпать ему башку — и бежать. А, Исангард?
      Теперь он стоял прямо перед головой сонного змея. Тупая морда, слепые спящие глазки, сухие губы, наползающие на клыки. Исангард присел на корточки и заглянул змею прямо в морду. Меня охватило тревожное предчувствие. Сейчас этот упрямец сделает нечто ужасное.
      — Ты знаешь, Кода, — сказал он задумчиво, — ведь если ему прямо здесь отрубить голову, то кровь, пожалуй, хлынет прямо на меч…
      — Это тебя Гримнир надоумил?
      — Нет, при чем здесь Гримнир… Ты знаешь, Кода, — повторил он, — ведь если эта дрянь затопит своей кровью меч, то, пожалуй, от Южных Окраин вообще ничего не останется…
      — Ну и что ты предлагаешь?
      — Его нужно отсюда сманить.
      Теперь мне все было ясно. Вот почему убить Чудовище мог только человек. Никому, кроме человека, не пришло бы в голову думать не только о своей победе, но и о ее последствиях.
      — Исангард! — в ужасе просипел я. — Во имя Сэта, что ты задумал, несчастный?
      Но он больше не обращал на меня внимания. Он разглядывал змея, сидя перед ним на корточках. Не понимаю, как его не стошнило. Словно в тумане я видел на фоне ядовитых цветов его тощую фигуру, загорелое лицо с торчащими скулами, его темные волосы, перевязанные на лбу лоскутом.
      Змей что-то почуял. Он поднял слепую голову и беспокойно начал водить ею, то вправо, то влево. От ужаса я сел прямо в лужу.
      — Ах ты, симпатяга, — сказал змею Исангард. И, протянув руку, погладил его по раздувающимся ноздрям.
      Белесые глазки медленно раскрылись, и я понял, что теперь оно видит. Безмозглая мокрая тварь. По жирному телу пробежала дрожь. Исангард встал, держа в руке Атвейг. Змей ударил по болоту, разбрызгивая воду. Над лесом поплыло зловоние. Огромное тело с удивительной быстротой заскользило вперед, сползая с Меча Виланда. Исангард помчался прочь, уводя его подальше. Он петлял между деревьев, а змей проворно следовал за ним. Там, где он проползал, оставалась выжженная полоса. Скоро я потерял их из виду.
      В голове у меня стучало. Проклятье, почему я так люблю сладкое? Коварный Гримнир накормил меня медом, и теперь я ничем не смогу помочь своему другу, погибающему в ядовитых кольцах змеиного тела. Светлая Алат, что я наделал!
      Лес молчал. Я вцепился в ствол сосны — почерневший, как будто его долго лизали драконы, и с трудом поднялся на ноги. Нужно найти вырубку, вернуться в дом и позвать на помощь. Пусть этот Гримнир не имеет права вмешиваться в судьбу Южных Окраин, которые вымирают у него на глазах, но помочь хорошему человеку никакая религия еще не запрещала.
      Ковыляя от ствола к стволу, я двинулся в сторону дома. В лесу я совершенно не умею ориентироваться, поэтому я шел на голос Имлах, которая где-то неподалеку думала о какой-то ерунде.
      Сделав еще несколько шагов, я совершенно неожиданно очутился в объятиях Гримнира.
      — Ты что, ранен, Кода? — пробасил он, хватая меня своими ручищами. — Чего это тебя так мотает?
      — Это все твой мед, — ответил я. — У меня жар… Гримнир, если ты не можешь сам убить змея — обойдемся… Трусость — черта любой нечистой силы, мы с этим рождаемся, я понимаю… Но если Исангард уже умер… Ты говорил что-то про детей Одина — ну, что он их не оставляет и после смерти? Наври ты этому Одину. Он, наверное, дурак и взяточник.
      Гримнир вдруг содрогнулся и как-то странно хрюкнул.
      — С чего ты взял, Кода? — спросил он не своим голосом. — Разве ты знаешь Одина?
      — Все боги взяточники, — ответил я, чувствуя, что угасаю. — Спаси моего Исангарда, и милости Сэта пребудут с тобою…
      — Очень нужны мне милости твоего вонючего Сэта, — фыркнул Гримнир. — Куда он побежал?