Тарасмунд все так же спокойно спросил ее, а к ней-то самой как в селе вандальском относились?
      Арегунда покраснела и сказала дерзко, что придурковатой ее считали, особенно же отец Велемуда — Вильзис. Вильзис и Велемуду постоянно пенял: мало того, что с готами связался (подожди, мол, они еще портки последние с тебя снимут, такой уж они народ!), так еще и придурковатую эту у себя привечает. При Арегунде пенял, не стесняясь, — видимо, думал, раз придурковата, так и речи человеческой не разбирает. А может, и не думал. Вильзис — прямой человек был, говорил, как мечом рубил: размахнется да ударит, а после глядит — чего получилось.
      Как умер Вильзис, Арегунда не знает, но думает, что геройски, ибо от дома Вильзиса большой шум шел. И нескоро тот дом загорелся — один из последних занялся.
      Я на дядю Агигульфа поглядел и увидел, что эта вандалка Арегунда нашему дяде Агигульфу очень не по душе пришлась. Я не понял, почему.
 
      Пока Арегунда-вандалка рассказывала, дед у Хродомера на подворье был. И Ульф был там же, как мы потом узнали.
      Когда дед вернулся, то шипел, как гусь рассерженный, — злобился. Из дедовых речей мы поняли, что Ульф со старейшинами разговаривал непозволительно кратко и дерзко. Только и сказал:
      — На кургане дозор разумно поставлен. Пусть остается. В роще же делать нечего. Без толку там сидеть. Вместо того конные разъезды пусть село оберегают.
      И имена назвал, кому в разъездах быть: он сам, Ульф, Гизарна, Агигульф и Валамир. Это — на время жатвы.
      Когда кончится страда, пусть и другие воины ходят. Ульф им о том сам скажет.
      Тут дедушка закричал, что нет на то его отцовского дозволения — Агигульфа от жатвы отрывать. На то Ульф сказал: пусть Хродомер раба на время даст из своих. Хродомер было возмутился, а Ульф, его не слушая, об ином речь завел.
      Сразу после страды тын ставить надо. Ставить тын на косогоре будем. Обнесем хродомерово подворье тыном. И весь сказ.
      Дед страшно разъярился. Назвал Ульфа скамаром. Для того, небось, в родное село и явился, чтобы и прочих по миру пустить. Давно уж Ульфа злоба неизреченная гложет.
      Хродомер же, напротив, сильно подобрел вдруг, с Ульфом во многом согласился, а деду раба на время жатвы настойчиво предлагать стал — Скадуса.
      Что дальше у Хродомера говорилось и делалось — я не очень понял. Похоже, Ульф ушел, а дедушка наш с Хродомером еще долго ругались. Все обиды друг другу помянули. Кончилось тем, что дедушка выторговал у Хродомера нам в помощь Хорна.
 
      Когда я засыпал, Гизульфа еще не было. Он рядом со мной спит, поэтому я заметил, что его нет. Наутро Гизульф мне сказал, что полночи с Ульфом сидел, разговаривал.
      Спрашивал Ульф, как дела в селе шли, покуда его, Ульфа, не было. Что с Ахмой приключилось. Как дед — много ли с Арбром и Аларихом-курганным пьет. Про Аргаспа спрашивал. И вообще про всех сельских — что да как.
      Сам же отмалчивался, когда Гизульф его расспрашивать пытался.
      После же сказал — больше себе, чем Гизульфу, — что случись беда, не оборонить это село. Три бабки с клюками это село шутя возьмут.
      Гизульф обидчиво возразил: как же так, мол, ведь богатырское у нас село. Издревле воинов здесь пестуют. Оттого и любы мы были Алариху, а ныне Теодобад нас жалует.
      Ульф об этом даже говорить не стал.
 
      На следующий день поутру Ульф в бург уехал. К полудню следующего дня вернулся. Хмурый вернулся. Отцу моему Тарасмунду сказал, что в бурге только и разговоров — нашли одного воина убитым. Мунд его звали. Невдалеке от бурга нашли. Видно было, что дорого свою жизнь отдал Мунд.
      Я видел, что тревожится Ульф. И еще видел, что отец его не понимает. Отец ему молока предложил с дороги выпить. И Сванхильду кликнул, чтоб молока Ульфу поднесла.
      Ульф кувшин взял, одним махом осушил, после на отца моего Тарасмунда поглядел, — странно так поглядел, с сожалением, — головой покачал и вышел из дома. А отец ему вслед посмотрел, плечами пожал и к своим делам вернулся.
      Ульф — он странный. У нас его никто не понимает. Дедушка Рагнарис говорит, что Ульф — отрезанный ломоть. Раз отлепился от рода и теперь никак назад не прилепится.
      Пока Ульфа не было, дед ульфов дом берег, никого туда не пускал. А приехал Ульф — даже жердину с двери не снял. Как не домой приехал.
      Дед спрашивал Ульфа — что он в дом свой не идет. А Ульф только лицо покривил и буркнул:
      — Успеется.
 
      Главная новость, что Ульф привез, не о Мунде убитом была. Решил Теодобад большой тинг в бурге собрать, со старейшинами всех сел посоветоваться-потолковать. Ибо ясно стало, что чужаки уже и к нам проникать начинают. Кто Мунда убил, как не они?
      Ульф сказал, что долго и уединенно они с Теодобадом беседовали. Больше всего спрашивал Теодобад о том, как Лиутар свои земли оборонял. И о чужаках расспрашивал: каковы из себя, какие у них повадки и обычаи, как сражаются.
      О ядре племени чужаковом говорили. Вряд ли далеко оно теперь от нашего бурга. Наверняка уже на вандальские земли перебралось. Теодобад говорил — хорошо бы их истребить, и женщин, и детей, и скот. Чтоб неповадно было соваться.
      А Ульф на то возражал: лучше их захватить, чтобы легче было с чужаками переговоры вести.
      Теодобад рассердился на Ульфа. Какие могут быть с чужаками переговоры! Они союзника нашего Лиутара истребили, родню твою, Ульф, перебили. Да и языка их мы не знаем. Кто с ними разговаривать будет? Ты, мол, что ли?
      Ульф сказал на то Теодобаду:
      — Хотя бы и я.
      Теодобад рукой махнул. До переговоров все равно дело еще не дошло. И ядро племени мы еще не захватили. Да и что с Лиутаром — неведомо. Жив — так напомнит о себе, посланца пришлет.
      А пока что первая забота у Теодобада — большой тинг созвать. Уже сейчас видно: и на нас вандальская беда движется.
      Между родами готскими согласия как не было, так и нет. Вот что тревожило Теодобада. Спросил Ульфа прямо:
      — Случись такое, что к вашему селу погибель подступит — как, пойдут ваши люди в старое село, откуда старейшины родом, защиты искать? — И не дав Ульфу сказать, сам за него ответил. — Костьми лягут, а не пойдут. И тына у себя вы так и не поставили. Все геройством своим тешитесь, как дитя погремушкой.
      И спросил Ульфа:
      — Скажи мне, неужели у вандалов геройства меньше было, чем у вас в селе?
      — Было, — сказал Ульф.
      Теодобад ладонями себя по коленям хлопнул и так сказал Ульфу:
      — Жду от вас одного из старейшин. Так им и передай. И еще скажи, пусть гордыню свою неуемную усмирят — не время попусту петушиться. Не для того великий тинг собираю, чтобы пререкания бесконечные слушать.
      Ульф сказал Теодобаду:
      — Хорошо.
 

СМЕРТЬ ДЕДУШКИ РАГНАРИСА

      В тот день, когда Ульф в бурге был, к дедушке Рагнарису вечером Хродомер пришел. Объявил, что поясницу у него ломит. У Хродомера всегда к дождю поясницу ломит, так он говорит. Дедушкины боги тоже так говорят.
      Хродомер беспокоился, что дожди начнутся, и потому своих на поле совсем загонял, чтобы до дождей успеть.
      Дедушка Рагнарис тоже беспокоиться стал и наутро всех наших погонял, что твоих рабов.
      Дядя Агигульф ворчал, что дедушка Рагнарис всю кровь из него, дяди Агигульфа, выпил и все потому, видите ли, что у Хродомера поясницу ломит. А то, что у него самого, дяди Агигульфа, спину ломит — до этого никому дела нет, а меньше всего — отцу родному. Ведь воин он, воин, а тут все внаклонку да внаклонку, эдак и быстроту движений потерять недолго.
      В нашем селе урожай собрали на два дня быстрее, чем в другие годы. Так отец мой Тарасмунд говорил.
      А дождя хродомерова так и не было. Наоборот, еще жарче и суше стало. Дедушка Рагнарис на это говорил, что мир к упадку клонится и что прежде поясницу всегда к дождю ломило.
      Ульф, едва из бурга воротившись, все как есть старейшинам рассказал. С тех пор как слепень, зудел, что дедушке с Хродомером в бург ехать надо. Лучше обоим, конечно, но можно и одному кому-то.
      Дедушка говорил, что в такое время селу без старейшин лучше не оставаться, так что ехать должен кто-то один.
      И всяко выходило так, что ему, Рагнарису, к Теодобаду ехать. Во-первых, сподвижник он был Алариха, отца Теодобадова, дружинником был, так что к нему, Рагнарису, Теодобад сыновнее почтение имеет. А во-вторых, Хродомер и своего-то отстоять никогда не умел. Где уж вразумить ему Теодобада? Растеряется Хродомер, и пропало наше село.
      И Хродомеру то же самое сказал дедушка, когда Хродомер к нам пришел. И не стал, против обыкновения, спорить Хродомер. Молвил лишь, что и вправду в селе от него, от Хродомера, больше толку. И прочь пошел, кряхтя, сгорбясь и на палку опираясь. А дедушка Рагнарис долго ему вслед смотрел и лицо у него было странное.
 
      С дедушкой Ульф вызывался в бург ехать, но не дал дед ему договорить — оборвал. Сказал, что дядя Агигульф с ним поедет. А отец наш, Тарасмунд, с дедушкой согласился: мол, Ульф здесь нужнее. И не стал спорить Ульф — лишь плечами пожал и о другом заговорил.
 
      После жатвы вандал Визимар в кузницу ушел. Мы были рады, что у нас в селе новый кузнец появился. Ульф говорит, что этот новый Визимар с нашим прежним в умении, конечно, не сравнится, но все равно кузнец толковый. А чего не знает — тому старая кузница научит.
      Дядя Агигульф рад был, что Визимар от нас ушел. Он обоих вандалов невзлюбил, но больше Визимара эту Арегунду невзлюбил дядя Агигульф.
      Я думаю, дядя Агигульф боялся, что его на этой Арегунде-вандалке жениться заставят.
      Когда вандалы в кузницу жить ушли, кузнеца Визимара мы почти не видели. Он все время работой занят был. А Арегунда по хозяйству хлопотала. То к реке спустится, то возится в запущенном огороде — что она там делала, уму непостижимо. А то травы какие-то собирала за Долгой Грядой.
      Гизульф говорил (да я и сам видел), что как поселилась Арегунда в кузнице, повадилсь туда то Аргасп, то Гизарна, то Валамир. Говорили, что ради богатырской потехи туда ходят, потому что их всех Арегунда отделала на славу. Только Аргаспа не отделала, но и тот ничем не похвалялся, кроме синяка на ноге.
      Ульф говорил, что от нее больше толку, чем от иных парней. Сообразительная и быстрая. От этих слов дядя Агигульф еще больше дулся.
      Я слышал, как дядя Агигульф говорит Валамиру, что надоело ему дома, в селе, что в дружину он хочет уйти, в бург. Там и жить.
      Дядя Агигульф радовался, что он в бург с дедушкой едет.
 
      И вот поутру дедушка всех из дома выгнал и с богами долго разговаривал. После вышел грозный, палкой грозил и говорил, что ужо он Теодобаду!..
      Когда дедушка ушел, я к Ахме пошел. Обычно как дедушка с богами говорит, он никого рядом с собой не терпит, но Ахму уже нельзя трогать было, потому что помирал Ахма. Помирал и никак не мог помереть. Даже Ульф — на что наметанный глаз у него был на вс°, что касалось смерти, — и тот ошибся, когда, вернувшись, три дня земной жизни ему намерил.
      Обычно я старался к Ахме не ходить, потому что смердел Ахма и толку от него уже не было. Да и раньше не было, а сейчас и подавно. А жалеть я его не очень жалел. Дедушка говорил, что Ахма и без того лишние пять зим прожил.
      Я знал, что Ахма все слышал из того, что говорилось между дедушкой и богами, потому что рядом лежал. Как дед за порог, так я на порог и к Ахме подобрался.
      Совсем плох стал Ахма. Уже и лицо у него изменилось. Теперь я и сам уже видел, что не сегодня-завтра помрет.
      В доме можжевельником курили и полынью, дверь почти все время отваленная стояла. Это напоминало время князя Чумы.
      Когда я к Ахме подошел, то мне показалось, что он уже помер. Потом поглядел и увидел, что дышит он.
      Нога у Ахмы распухла, громадная стала, как бревно, и вся черная. Мать говорила, что нога у Ахмы уже умерла и что Ахма умирает по кусочкам. Я не верил, что нога может умереть прежде Ахмы. Поглядел, чтобы никто не видел, что я делаю, и ножиком в ногу Ахме потыкал. А Ахме хоть бы что, даже не заметил.
      Ахма сперва от раны мучился и стонал беспрестанно, после вдруг успокоился. Он, наверное, тогда успокоился, когда нога умерла. А теперь опять нет-нет взвоет. Корчится и за живот хватается. У Ахмы теперь живот умирает.
      Я спросил Ахму, не слышал ли он, как дед с богами разговаривает. Что, мол, сказали боги-то? Но Ахма меня не слышал. Я решил не тратить времени и ушел.
      Ульф говорил матери, я слышал, что если бы ногу Ахме вовремя отсекли, то мог бы выжить Ахма. Только зачем в селе дурачок, да еще одноногий, да на одноглазой дурочке женатый?
      А Фрумо уже на сносях. Но Агигульф-сосед ее дома держит. В селе говорят, что после того, как они с Ахмой гостей выкликали, повредилась она в уме окончательно.
 
      Ни свет ни заря проснулся я от страшного шума и гама — дед в бург собирался. Ильдихо он еще с вечера загонял, а с утра за прочих домочадцев взялся. Вздумала было Ильдихо дерзить деду, видя, что тому некогда ее за волосы оттаскать, но тут Ульф один только взгляд на нее бросил — и окаменела дерзкая наложница, как будто язык проглотила. Боялась Ульфа так, что кости у нее размягчались. А Ульф ни разу даже голоса на нее не поднял.
      Дед походя Сванхильду за ухо дернул, раз под руку подвернулась. Все беспокоился, все Тарасмунду поучения оставлял — как без него дела вести. Говорил отцу нашему Тарасмунду, чтобы спуску никому не давал, за всеми приглядывал. Главное — дядю Агигульфа с собой забирает. С прочими же Тарасмунд как-нибудь и сам справится.
      Мальцы чтоб без дела не сидели (это он про нас с братом Гизульфом, понятное дело, говорил). Чтобы к тому времени, как он, дед, вернется, свинарник вычистили.
      И еще учил Тарасмунда, ежели завидит кого-нибудь в селе без дела шляющимся, пусть найдет тому дело. В том и есть корень благочиния. Тем предки сильны были. Научится Тарасмунд всем дела находить — глядишь, сам старейшиной станет.
      Ильдихо велел трав набрать (каких — сама знает) и Хродомеру отнести, чтобы поясницу полечил. А то хродомеровы бабы не в пример нашим тупые, в травах не понимают.
      А мать наша Гизела (как обычно она поступает, когда дед расходится) в хлев ушла. Сказала — козу доить. И Галесвинта с ней уходит помогать. Вдвоем они эту козу порой до ночи доят, как всю в подойник не выкачали — до сих пор не понимаю.
      А Сванхильда к козе не ходит. И оттого ей от деда всякий раз перепадает. Сванхильду любопытство губит. Лучше пусть уши распухнут, но зато все услышит и увидит. Дедушке не нравится, что у Сванхильды взгляд дерзкий.
      Дедушка не раз говорил, что за такие взгляды в старину конями разметывали. Но им с Хродомером все недосуг Сванхильду разметать. Да и вообще измельчали люди.
      Отец наш Тарасмунд не любит, когда дедушка такое о Сванхильде говорит.
      Мне кажется, дедушка нарочно так говорит, чтобы отца позлить.
      Я думаю, что дедушка хочет в нас древнюю благочинную свирепость и лютость воспитать, чтобы мы были как настоящие древние готы.
 
      От шума и кутерьмы отец мой Тарасмунд из дома вышел — передохнуть. Я рядом был и слышал, как сказал Тарасмунд, не то мне, не то самому себе:
      — Совсем стар стал дед. Раньше легче из дома уезжал.
 
      Дедушка Рагнарис и дядя Агигульф двумя конями поехали.
      Дедушка с собой много вещей взял. Он взял свой рогатый шлем, свой меч и щит, Арбром обгрызенный. Щит отдал дяде Агигульфу, чтобы тот нес.
      Дядя Агигульф свой щит брать не хотел. Не любил со щитом ездить. Но Ульф настоял, чтобы он взял щит. Дядя Агигульф злился, потому что ему пришлось с двумя щитами ехать. А еще он злился, потому что Арегунда, эта вандалка, пришла из кузницы к нам на двор. Дело у нее какое-то было к матери нашей Гизеле. Арегунда тоже видела, как дядя Агигульф с двумя щитами на коня взгромождался. Дядя Агигульф был как башня с двумя воротами.
      Дедушка дядю Агигульфа с утра заел, ко всему придирался. Говорил, что дядя Агигульф своим видом его, дедушку Рагнариса, опозорить хочет. И потом перед разными Гибамундами, Рикимерами да Арнульфами выхваляться и на гуслях с ними тренькать.
      А Ульф — в издевку, что ли? — еще и копье дяде Агигульфу подал. Велел взять копье. Когда дядя Агигульф с коня к Ульфу наклонился, Ульф тихо сказал ему (я слышал), чтобы заставил дедушку Рагнариса самому свой щит взять. Чужаки как из-под земли выскакивают, негоже деду без щита оставаться. Может не успеть.
      Когда дедушка Рагнарис с дядей Агигульфом за ворота выехали, мы все их провожать вышли. Ульф рядом с Арегундой стоял. И видно было, что он с этой Арегундой ближе, чем со своими родичами. Оба они что-то знали, что нам еще не было открыто.
      Я в первый раз видел, как дед на коне ездит. Дед на коне замечательно ловко сидел, как молодой. Даже лучше, чем дядя Агигульф.
      Я пошел за ними, чтобы подольше посмотреть, как дедушка едет на коне. Я подумал, что горжусь своим дедушкой.
      Впереди дед ехал, а за ним дядя Агигульф с копьем и двумя щитами. Они перешли брод.
      Я видел, как дядя Агигульф, когда к реке спускался, копьем в кусты нацелил — видать, снова там Двала спал. Дядя Агигульф его копьем кольнул. Раб выскочил, встрепанный. Дядя Агигульф на него и не посмотрел.
      Я удивился. В прежние времена, такую шутку отмочив, дядя Агигульф долго бы еще раба мучил насмешками и хохотом, выть от злости бы его заставил себе на потеху.
      Потом они с дедушкой брод перешли, на противоположный берег поднялись и за курганами скрылись.
 
      К исходу второго дня мы с Гизульфом к кузнице пошли. Гизульфу все поговорить с Арегундой не терпелось. Хотел побольше о Велемуде узнать и о том, как умер родич наш Велемуд, пригвожденный к дубу.
      Я не хотел идти, потому что боялся эту Арегунду, но Гизульф меня с собой потащил.
      Мы спустились к реке, потому что Гизульф предложил в кузницу берегом идти.
      Солнце уже низко над Долгой Грядой стояло. Большое было и красное. Одна темная тучка его пересекала, будто шрам.
      Оказалось, что и ходить-то до кузницы не надо было. Арегунда на берегу сидела на камне и на аларихов курган глядела.
      Арегунда ростом с воина, в плечах широкая. Ее за воина можно принять, если со спины смотреть, покуда руки ее не увидишь. У нее ладонь узкая, пальцы тонкие, нежные. И две косы золотые, длинные, ниже пояса. На щеке руна мщения чернеет. Рядом копье лежало. Арегунда с этим копьем, похоже, и не расстается.
      Мы не знали, как с вандалкой половчее разговор завести. Остановились рядом, потоптались. Наконец Гизульф спросил:
      — Чего ты тут сидишь?
      Арегунда ответила, что к Хродомеру ходила, относила ножи, какие Визимар для Оптилы сделал. Медом расплатился Оптила.
      У нее на коленях горшочек с медом стоял. Предложила нам угоститься. Мы палочкой поковыряли, но только чуть-чуть, чтобы ее не рассердить.
      Меда отведав и поблагодарив учтиво, Гизульф к вандалке со своими вопросами подступиться решил. Рот уже раскрыл.
      Тут Арегунда вскочила, за копье свое схватившись.
      Из-за кургана незнакомый всадник показался.
      Огромен был тот всадник, даже от брода видать. Остановился и назад смотреть стал.
      А дозорных на кургане нет… Я это только сейчас понял.
      Следом за всадником и лошадь с телегой показалась, а за телегой еще одна лошадь шла, порожняя.
      Вандалка нам сказала, чтобы мы в село бежали, людей полошили. Но мы с Гизульфом сразу узнали лошадь дяди Агигульфа. И самого дядю Агигульфа узнали, он на телеге сидел. И на то вандалке указали.
      Сперва мы подумали, что они с дедом телегу в бурге выиграли, и отослал дед телегу домой, чтобы обратно не проиграть ее ненароком в кости.
      Но вот ближе подъехали, и увидели мы, что на телеге дедушка Рагнарис лежит, бороду вверх уставя и дядю Агигульфа яростно ругая на чем свет стоит.
      Рассмотрели мы дядю Агигульфа и едва узнали его. Как ворон сидел, нахохлившись. В первый раз видно было, что с Ульфом они родные братья, ибо никогда прежде не был дядя Агигульф на Ульфа похож.
      Тут и тот большой всадник подъехал. Приметного на нем была кольчуга. Прежде мы про кольчуги только от Ульфа и дяди Агигульфа слышали, а в селе ни у кого кольчуги не было. Кольчуга была как длинная рубаха, только из металла, а под мышкой зияла большая дыра. И шлем у того всадника был не такой, как у наших воинов, — круглый, а шея кольчужным воротником прикрыта.
      Щит он возил круглый, меньше, чем у наших воинов, а умбон как шип.
      Всадник тот дороден был, сложением великан, вроде тех, про которых дядя Агигульф нам с Гизульфом рассказывал. Чуть не до глаз рыжим волосом зарос, бородища по кольчуге метет едва не до пупа.
      Завидев Гизульфа, тот великан проревел скорбно:
      — Не узнаешь ли меня, Гизульф?
      Но тут дядя Агигульф на телеге поравнялся с ним и сказал устало тому великану:
      — Давай, Лиутпранд, языком с мальцами не мели, не до того.
      А нам сказал, чтобы бежали скорей домой. Тут такое дело…
      Дед на телеге оживился и тоже бранить нас стал, что дармоедствуем. И дяде Агигульфу досталось: совсем ума с Лиутпрандом лишились, вставать ему не дают, надругаться над отцом вздумали…
 
      Тогда только поняли мы, что рыжебородый великан тот — дядя Лиутпранд. Удивился я, как раньше его не признал. Ведь это тот самый дядя Лиутпранд, что срубил в бою голову нашему дяде Храмнезинду и через это родичем нашим стал. Лиутпранд, когда голову дяде Храмнезинду срубил, с дядей Агигульфом бился. И полюбились они друг другу. И уговорил дядя Агигульф Лиутпранда к нам ехать.
      Лиутпранд привез голову Храмнезинда в кожаном мешке нашему дедушке Рагнарису и уплатил вергельд за убийство Храмнезинда.
      А потом он, наущаемый дядей Агигульфом, пролез между ног у Ильдихо и тем самым стал нашему дедушке Рагнарису как бы сыном, а нам — дядей, по нашему обычаю. Конечно, Ильдихо — не жена дедушки, а наложница. Но ведь и дядя Храмнезинд был рожден от бывшей рабыни Алариха.
      И хотя дядя Лиутпранд не такой близкий дядя, как Агигульф, но мы его все равно любили. И когда он пропал, наша сестра Галесвинта плакала.
      Хродомер за то осуждает нашего дедушку Рагнаниса. Хродомер очень не любит Лиутпранда, потому что Лиутпранд, желая подольститься к дедушке, то и дело громко поносит Хродомера. Этому Лиутпранда дядя Агигульф научил.
      Дедушка Рагнарис говорит, что не за то Хродомер не любит Лиутпранда. А за то, что Лиутпранд на Галесвинту заглядывается, а хродомеровых дочерей-перестарок и не смотрит.
 
      Дядя Лиутпранд прогудел:
      — Беда, Гизульф, беда.
      И следом за телегой шагом к селу поехал. А мы вперед них побежали.
      Первым навстречу нам Ульф выскочил. За ним Тарасмунд.
      Гизульф, задыхаясь, выпалил:
      — Дед вернулся! Лиутпранд с ним вернулся! Беда!..
      Тут и телега на двор въехала. Отец наш и Ульф подбежали к телеге, где дедушка лежал.
      Дедушка Рагнарис, не переставая, ругательствами сыпал, будто бредил, а дядя Агигульф в это время рассказывал торопливо, деда перебивая (чего раньше никогда не делал).
      Дядя Агигульф сказал, что дед, как приехал, сразу к Теодобаду направился. С почтением принял его Теодобад. По правую руку от себя посадил в дружинных хоромах. И только начал было дед говорить, беды наши и нужды перечисляя, как вдруг за грудь схватился и на скамье осел. Губы у деда посинели, глаза бессмысленные сделались. Дядя Агигульф сказал, что он испугался. Он и до сих пор в страхе.
      Вытащили деда на воздух, перед хоромами, на землю уложили, рубаху на нем порвали, чтобы не душила, знахарку кликнули.
      Знахарка сказала, что в дедушке Рагнарисе худая кровь завелась и что эта дурная кровь с доброй кровью борется.
      Дядя Агигульф спросил, не выпустить ли из жил дурную кровь?
      Но знахарка сказала, что это никак нельзя сделать, потому что дурная кровь с доброй кровью перемешалась. Вся надежда на то, что добрая кровь победит.
      И отвар дедушке дала.
      Дедушка Рагнарис отвару выпил, ожил и сказал, что домой ему нужно. Что Теодобад и без него знает, что делать. что он к Теодобаду Алариха пришлет, отца его. Знает он, как Алариха-курганного к Теодобаду прислать.
      И хоть немощен был дед, а перечить ему никто не посмел.
      Дядя Агигульф сказал, что, хвала богам, как только в бург въехали с дедом, так сразу Лиутпранда повстречали. Лиутпранд сам только-только в бурге появился и к нам ехать хотел.
      Ну да не до Лиутпранда сейчас всем было.
      Телегу же эту в бурге взяли. У военного нашего вождя Теодобада. Дал и даже скрипеть не стал. И шкуру оленью дал постелить. Правда, старая шкура, частью облезла.
 
      Деда на дворе устраивать стали — не в дом же его нести, где Ахма смердит. Прямо на телеге, ибо дядя Агигульф за знахаркой повторил, что трогать деда опасно.
      Дедушка Рагнарис зарычал бессильно, что трогать его и вправду опасно, что доберется он до всех нас, и до первого — до этого Лиутпранда, палку об него пообломает.
      Деда не слушая, навес над телегой делать стали. Ильдихо с распухшими глазами и покрасневшим носом мышью шмыгала.
      Тут женщин отстранив, над дедом, простертым в телеге, Ульф навис.
      — Что насчет тына Теодобад сказал? Даст он воинов?
      Дед закряхтел. Видно было, что нехорошо деду, задышал тяжело — вот-вот не то помрет, не то вырвет его.
      Тарасмунд сказал Ульфу, чтобы тот отошел. Ульф, не слушая, снова деда пытать стал:
      — Так даст он воинов, Теодобад-то, или не даст? Что он сказал?
      Тарасмунд снова Ульфу велел от деда отойти. Ульф как заорет на Тарасмунда:
      — Он в бург за делом ездил, так пусть говорит, сладилось ли! Помрет сейчас или язык онемеет, так ведь и не узнаем, что там Теодобад надумал.
      — Об отце бы позаботился, — сказал Тарасмунд.
      — А ты о селе бы позаботился! Отец и без тебя помрет. — И снова к дедушке Рагнарису повернулся: — Говорил с Теодобадом о тыне?
      Дед с трудом проскрипел:
      — Да, говорил…
      Тут дядя Агигульф схватил Ульфа за плечо, чтобы отогнать его от дедовой телеги. Ульф, не поворачиваясь, дядю Агигульфа локтем под вздох поразил, а после еще ниже над телегой нагнулся, едва трясти деда не начал.
      — Что он сказал? Даст воинов?
      — Подумает… Сказал, покамест воины ему в бурге нужны…
      Ульф выругался непотребно и прочь пошел.
 
      А Лиутпранд не знал, куда себя девать. В дом вошел было, да носом потянул и сразу вышел. Никто не радовался ему. Не до Лиутпранда, коли дедушка так болен.
      Я никогда прежде не помню, чтобы дедушка болен был. Даже когда Князь Чума приходил, дедушку не тронул. Я думал, что дедушка вроде своих богов — всегда был и всегда будет.
      А тут на Лиутпранда, который ходил вокруг неприкаянный, посмотрел — и понял вдруг, что действительно беда с дедом. Лиутпранд к нам ехал, а в бург только мимоходом заезжал. Похвастаться хотел кольчугой дивной, о подвигах своих рассказать, праздник устроить.
      Лиутпранд на колоде сидел, похожий на большого, толстого, унылого филина. Мне его жалко стало. Я к нему подошел. Лиутпранд поднял голову. Рад он был тому, что хоть кто-то на него внимание обратил. Сказал мне дружески:
      — Ну а тебя, желудь, как зовут?
      Я сказал:
      — Атаульф. — И добавил: — Я любимец дедушкин.
      — Ишь ты! — сказал Лиутпранд и в бороде поскреб. — Ты любимец? А я думал, Агигульф — любимец Рагнариса.
      — Агигульф — любимец богов, — сказал я.
      На самом деле я обиделся на Лиутпранда. Гизульфа он помнил, а меня забыл. Даже имя мое позабыл.
      Про это я ему, понятное дело, говорить не стал, а спросил, почему он назвал меня «желудь». Лиутпранд охотно объяснил, что жизнь так устроена: сперва ты желудь, потом дубок, после дуб, а там, глядишь, и пень… И хмыкнул.
      Мне эта шутка не понравилась, потому что какой из дедушки Рагнариса пень? Я сказал Лиутпранду:
      — Сам ты пень.
      И отошел.
      Лиутпранд мне вслед поглядел с недоумением.
      Когда Лиутпранд на колоде сидел, возле него все Галесвинта вилась. Дюжина дюжин дел у нее сразу сыскались подле колоды. Потом гляжу — подсела. Лиутпранд ей что-то рассказывал, руками размахивая и бородищей тряся. Галесвинта слушала, перед собой глядела. Нет-нет на телегу дедушкину взглянет. Беспокойно ей было.
      Я вспомнил, что Хродомер про лангобардов говорил. Хродомер говорил, что хамы они все. Хоть он, Хродомер, кроме нашего Лиутпранда других лангобардов не встречал, но доподлинно про них знает. Беседовал с людьми, что в края лангобардские нечаянно забредали.
      Видать, прав Хродомер. Недаром столько лет прожил.
      К деду подошел. Дедушка лежал и в полог, над головой у него натянутый, строго глядел. Дядя Агигульф возле телеги факел пристроил, чтобы светло было деду. Не знаю, заметил ли меня дедушка Рагнарис, потому что на меня он не смотрел.
      И вдруг дед отчетливо выговорил:
      — Больно мне.
      Я испугался и отошел.
 
      Уже стемнело. Звезд на небе не было — затянуло небо, хотя весь день было ясно. Только к вечеру облака появились. По краю неба гуляли зарницы. Луна то появлялась, то исчезала, а потом и вовсе за облаками пропала.
      У меня очень болела голова и дышать было трудно. Я думаю, это оттого, что я испугался.
      У дома, в темноте почти не видные, отец мой стоял с дядьями. Тарасмунд говорил, что гроза, видимо, надвигается. Куда деда нести — на сеновал или к Ульфу в дом?
      Ульф говорил, что лучше к нему в дом, потому что на сеновале пыльно и душно. И в дом свой ушел подготовить там все для деда на тот случай, если действительно дождь пойдет.
      Я удивился, потому что они мирно между собою говорили. Будто и не кричал дядя Ульф на больного деда и не бил дядю Агигульфа локтем, когда тот отогнать его пытался.
      Спать мне не хотелось. Гизульф тоже понурый по двору бродил.
      Гизульф вдруг сказал мне, на зарницы глядя:
      — Вандалам, небось, тревожно. Мы-то хоть все вместе, а их только двое. Да и кузница на отшибе.
      Я ответил ему:
      — Вандалы, что с них взять. Они все, небось, такие.