— Дурак ты, Гизарна. Думали мы, один Одвульф у нас такой, оказалось — двое вас. Сговорились вы, что ли, село наше позорить?
      И спросил Гизарну:
      — Если тебя за Нутой посылать хотели, то как бы Нута через тебя, мертвого, волю свою объявил?
      Гизарна рот раскрыл. Видно было, что он о том и не подумал. Он так Хродомеру и сознался смиренно. Хродомер же, смягчась, поведал, что когда был в одних летах с Гизарной, посылали его за духом одного умершего воина — спросить, кому он землю завещает, ибо остались у того дети: дочь и сын от рабыни. В том же самом большом капище это было. Хродомер туда с родней умершего воина ездил. Нута в те годы еще в силе был. Дали там Хродомеру одежду, белую, с рунами, как ту, что Гизарна отверг. Отвели в священный круг, к Вотану, и подали испить священного меда, того, за который Вотан умер. И Нута тоже меда испил. Потом взял его Нута за руку, и пошли они умершего воина искать. И догнали того воина. Возле самой Вальхаллы догнали.
      Не хотел тот воин с ними говорить, ибо о другом его помыслы были. Но Нута с Хродомером его принудили. И сказал тогда тот воин, чтобы землю сыну отдали, хотя и от рабыни он рожден. А больше говорить ничего не стал, повернулся и в сторону Вальхаллы пошел.
      Светом ослепительным Вальхалла впереди сияла — видно, пир там кипел. Хродомер оттого так думает, что в ушах будто бы гул неумолчный тысяч голосов звучал.
      Хродомер туда пойти хотел, потянуло его в Вальхаллу, но Нута не позволил. Сказал, что время хродомерово не настало. И вернулись они с Нутой назад.
      Гизарна как услышал, зубами заскрежетал от досады. Вальхаллу мог бы увидеть, если бы не дурость его! Хоть сейчас бросай все и беги к жрецам жалиться.
      Тут все зашумели — заговорили разом. Хродомер же сидел молча, в думы погруженный. Потом вдруг голову поднял и промолвил:
      — Ступайте по домам… Устал я.
 
      Дедушка Рагнарис потом сказал, что Хродомер устал от нашей глупости.
      Я по дедушкиному лицу видел, что деда дума одолевает: с какими-то вестями дядя Агигульф с Валамиром от гепидов вернутся?
 

ВЕСТИ ОТ ГЕПИДОВ

      Дядя Агигульф с Валамиром к полудню следующего дня вернулись. Мы уж заранее от ужаса содрогались — с чем-то они вернутся. Ибо все посланники наши с дурными вестями возвращались. Эти же двое — веселые вернулись, с уханьем молодецким по улице проскакали.
      Дедушка Рагнарис как завидел, так сразу за голову схватился: вот уж точно, наозоровали у гепидов наши богатыри! Иначе не стали бы резвость столь явно выказывать. Дедушка Рагнарис своего младшего сына, любимца богов, хорошо знал.
      Дядя Агигульф на двор заскочил, с коня соскочил, поводья Гизульфу всучил, сестру мою Галесвинту (под руку подвернулась) подхватил и закружил, выпью болотной крича. По всему видно было — знатно поозоровали дядя Агигульф с Валамиром у гепидов посланцами теодобадовыми будучи.
      После Галесвинту на ноги поставил и на Сванхильду шутейно покусился, руки расставив и рыча престрашно. Да, стосковался по дому дядя Агигульф.
      Любо-дорого глядеть было на дядю нашего Агигульфа — какой он добрый молодец: на поясе мертвая голова болтается, из-под шлема белокурые кудри во все стороны торчат. Стоит дядя Агигульф, осматривается, все ли ладно во дворе, травинку покусывает. В серых глазах солнечный свет.
      У дяди Агигульфа глаза с лучиками. Дедушка говорит, это к богатству.
      Отвели дядю Агигульфа в дом. Сестры мои, мать и дедушкина наложница Ильдихо его помыли, накормили, напоили, как доброго коня, чуть не скребком почистили. После дедушка Рагнарис велел дяде Агигульфу все, как было, сперва дома рассказать. После одвульфова позорища страшно боялся дедушка, что и Агигульф с Валамиром на смех его, Рагнариса, выставят. И перед кем? Перед гепидами!
      Вот что дядя Агигульф нам поведал.
      Ехали они с Валамиром весело. Хорошо ехали. Дядя Агигульф мертвую голову на копье надел и все похвалялся, что так-то к гепидам и въедет. Знай наших!
      Тут дедушка Рагнарис олухом его назвал. Кто же так поступает? Вдруг голова от какого-нибудь гепида, поди их всех упомни.
      Дядя Агигульф признался, что он тоже так подумал. И Вотан, не иначе, присоветовал ему благоразумие проявить, потому что еще загодя спрятал он голову в седельную суму.
      Гепидский дозор их задолго до села гепидского выследил. Как гепиды из засады вышли и путь заступили, изготовились наши богатыри к бою.
      Но боя не получилось. Знакомые это оказались гепиды, вместе на дальнего Афару-Солевара ходили. Они Валамира признали. Дядя Агигульф в тот поход не ходил, потому что болен был, с огневицей да трясовицей боролся, а потом поле наше пахал, о чем вспоминать не любит.
      Спросили наши богатыри гепидов: почему, мол, те дозор выслали. Гепиды отвечали, что неспокойно стало в округе, чужаки какие-то так и шастают. Один из дозорных этих с дядей Агигульфом и Валамиром в село их поехал, дорогу показывал. По пути и рассказал, что у них приключилось.
      Живет в гепидском селе один человек по прозванию Сьюки. Старейшина ихний. У него было трое сыновей. Сьюки и двое старших его сыновей живы-здоровы, и жены их здоровы, и дети их тоже здоровы, в чем гости дорогие смогут убедиться, когда в село приедут. Только вот не советует тот гепид нашим богатырям к этому Сьюки ходить, ибо старец сей въедлив да самодурен, откуда и прозвище взялось «Сьюки», то есть «Напасть». По-настоящему этого Сьюки Сигисмундом зовут.
      Младшего же сына этого Сьюки-Сигисмунда прозывали Скалья.
      И вот какая с этим Скальей беда случилась.
      Был он добрым воином, одним из лучших. Он, дядя Агигульф, слукавил, чтобы, значит, гепида к себе расположить. Сделал вид, что знаком ему Скалья — дескать, помнил он, Агигульф, Скалью этого по одному походу, и подтвердил: действительно, добрый воин. А Валамир Скалью не припомнил, хотя недавно, по весне, вместе с ближними гепидами в поход ходил на Афару-Солевара.
      Внезапно напасть Скалью постигла, как град с неба. Два года назад это произошло. В одночасье снизошла на Скалью священная ярость. Отчего снизошла — никому не ведомо, да только так она со Скальей и осталась. И стал Скалья вутьей, одержимым; одичал и жил с той поры в лесах.
      Он не имел жены, этот Скалья, а с отцом своим жить не желал, ибо Сьюки хоть кого из себя выведет. Так и вышло, что Скалья дом поставил себе на краю села, подальше от родителя своего. И никто не мог ему в том перечить, ибо все свое добро добыл Скалья мечом. Оттого, по законам, и не смел Сьюки на это руку наложить, хотя и хотел.
      Два раба у Скальи имелось и одна молодая рабыня. С ними и жил в своем доме на краю села.
      И вот беда! Снизошла на Скалью священная ярость. Ни с того ни с сего зарубил рабов своих, скот перебил, дом свой поджег и ушел в леса.
      С той поры так и жил — по лесам бродил. Охотникам иногда встречался. А жил на озере. Если от вашего озера считать (так гепиды про наше озеро говорили), то это четвертое озеро будет. На том-то озере он и жил — вутья Скалья.
      Видели раз или два его с выводком волчиным. Не иначе, дети Скальи, от волчицы рожденные.
      К вутье-одержимому никто не подходил близко; однако не было случая, чтобы он своих тронул. Так Агигульфу с Валамиром гепид-дозорный поведал.
      Недавно же явился Скалья в село. Среди бела дня пришел. Один пришел, не было с ним волков. Труп принес. Закричал Скалья страшным голосом, труп посреди села бросил, сам же повернулся и обратно в лес пошел.
      Увидели тут, что какого-то чужака Скалья убил. Одежды на трупе не было, все с него Скалья снял. Живот распорот, сердце и печень вырваны. Видать, съел их Скалья, ибо когда приходил, лицо у него было в черной крови.
      Но все равно ясно было, что чужой этот человек, сгубленный Скальей.
      А еще через несколько дней охотники Скалью в лесу нашли. Весь изрублен был Скалья страшно. Видно было, что свирепый бой шел, ибо одному человеку не одолеть Скалью. Не меньше десятка их, похоже, было. И те, кто убил Скалью, уходить умели, ибо следы хорошо запутали. Только недалеко от того места, где битва шла, стрелу в дереве нашли. Чужая это стрела была, незнакомая. В наших местах таких не делают. Ибо гепидская стрела длиннее и тяжелее.
      И сказал тот дозорный, что с нашими посланцами ехал:
      — У нас говорят, что не жить тем, кто Скалью убил, потому что потомство его мстить будет за гибель родителя своего. Тот волчий выводок уже подрос. Те, кто волчат видел, говорят — по повадке видно, не иначе, дети Скальи то были.
      Как Скалью убитого нашли, то сперва на вас, на готов, подумали. Так гепид сказывал. А потом вспомнили, что нет лучников среди готов. И отродясь не было.
      Богатыри наши обиду проглотили, ибо помнили, что посланцами едут.
      Дядя Агигульф решил о другом поговорить и спросил, не сохранилась ли голова от того чужака. Гепид отвечал: нет, не сохранилась. Сожгли вместе с головой — так старейшины велели.
      Агигульф с минуту молча ехал; после же решился и сказал, что, мол, у него тоже подобный случай был.
      И замолчал значительно.
      Гепид спросил, что за случай. Дядя Агигульф вместо ответа голову из переметной сумы достал и гепида изумил. И пояснил гепиду: не сними он, Агигульф, эту голову с чужаковых плеч, так и не ехать бы ему в село гепидское. Мол, в наших краях тоже чужаки объявились. Вот Теодобад, военный вождь, и послал лучшего воина своего с гепидскими старейшинами толковать.
      А потом возьми да и спроси того гепида: не ваш ли сельский часом под мой метательный топорик подвернулся?
      Гепид голову двумя руками принял, долго вглядывался, поворачивал так и эдак, после назад вернул дяде Агигульфу со словами: нет, незнакомый. А подумав прибавил:
      — А с чего ему нашим быть, у нас в селе, кроме Скальи, в этом году и не помирал никто. А это не Скалья.
      Так втроем, дивясь и беседуя, в село и приехали.
      А Валамир, сказал дядя Агигульф, сзади ехал злобствуя — все никак придумать не мог: чем бы ему, Валамиру, гепида изумить?
 
      Со старейшинами был разговор, продолжал Агигульф. Старейшины рассказ того гепида подтвердили: да, ходят здесь в округе чужие. Для того и дозоры поставили. А те из сельчан, кто бортничает, жалуются, что кто-то мед крадет.
      Скудоумный Валамир тут заржал и брякнул: медведь поди мед-то крадет. Но один из старейшин гепидских на Валамира посмотрел, как на пустое место и, к дяде Агигульфу обращаясь, ответствовал, что, мол, хозяина лесного с человеком не спутаешь. Иные повадки, иные следы.
      Тут дядя Агигульф, от Валамира подальше отодвинувшись, и заговорил степенно, дедушке Рагнарису голосом и повадкой подражая: мол, мир измельчал и к концу клонится, по всему видать. В такие времена лучше иметь над собою сильного вождя, который и оборонить сумеет в случае беды.
      Наш военный вождь Теодобад, сказал дядя Агигульф, не только о своем народе радеет. Он мыслями вширь устремляется и ввысь, и вглубь. Весь мир мыслью своей Теодобад обнимает. И проницает те печали, которые роды здешние точат.
      Так ловко ввернул дядя Агигульф поручение теодобадово.
      Старейшины же внимали ему с тщанием, ибо и они ощутили на себе благодатную заботу теодобадову.
      В точности все слова вождя своего передал старейшинам дядя Агигульф. Сказал: золота у Теодобада столько, что сам вождь его уж и не носит, дабы хоть чем-то от рядовых дружинников отличаться. Да и те брезговать начали. Золото в бурге у Теодобада только женщины и рабы носят. Одна девка шею сломала, такую гривну на себя водрузила. Хоронили недавно…
      Теодобад из золота грызла отливает и коням в пасти сует, чтоб перетирали. Не знает прямо, куда столько золота девать. Уж и телегу золотом обшил, и сундук обшил. Когда уезжали посланцы к гепидам, в хлопотах Теодобад был: тын вознамерился золотом обшить. Пусть хоть блестит, все польза.
      И то верно. Столько золота в бурге, ступить некуда. На земле валяется.
      Был у вас Афара-Солевар, свирепый да жадный, за соль много требовал, своих же братьев примучивал, за что и был проклят жрецом Нутой. А как убил его Оган и сел на его место в бурге при солеварнях — что, лучше стало? Видать, не рождаются у дальних гепидов славные вожди, а рождаются сплошь какие-то скряги и кровопийцы.
      Ведомо Теодобаду, что неприязнь между вашими родами и родами дальних гепидов пролегает. Все ведомо Теодобаду, ибо полнится он заботами о своих соседях. Говорит вам Теодобад: под меня идите. Вместе дальних гепидов изведем, сами на солеварнях сядем. По весне вандал один от Лиутара, сына Эрзариха, к Теодобаду приезжал. Спрашивал у Теодобада, не собирается ли осенью Теодобад в поход на дальних гепидов. Что ежели Теодобад не собирается, то он, Лиутар, пойдет. И вот что отвечал ему Теодобад: до походов ли мне, когда о ближних гепидах сердце все изболелось. От лютости Огана изнывают, поди. Мол, ступай, Лиутар, сын Эрзариха, пощипли по осени Огана. Меня же оставь, ибо желаю о гепидах ближних скорбеть.
      Вот каков наш военный вождь Теодобад.
      К себе вас зовет.
      И еще передавал Теодобад: пусть ваши старейшины к нему в бург приезжают. И из вашего села, и из других родов. Одарить вас Теодобад хочет. Да спрашивает, не топкое ли место, где вы живете.
      Тут насторожился Сьюки-старейшина. Что, мол, за дело Теодобаду-готу до топкости наших мест. Хорошее у нас место.
      А то, продолжал дядя Агигульф, опасается Теодобад: как кони пройдут, дарами от него, Теодобада, навьюченные? Ибо столь много даров хочет передать вам Теодобад, что непременно нужно для меры одной лошади спину сломать. Как спина сломается от их тяжести — так значит мера достигнута. Вот каков Теодобад, сын Алариха.
      Второй старейшина гепидский тут сказал, что негоже коню спину ломать, добро переводить. Мол, оттого-то вы, готы, такие нищие, что рачительности в вас — как в блохе весу. Мол, если пойдем в бург к Теодобаду за дарами, так двух волов возьмем. Так-то вот хозяйственные люди поступают.
      Дядя Агигульф, им подпевая, стал их в наш бург манить. Расписывал, как принимать гостей станет Теодобад. Грозится Теодобад почти что до смерти кормить-поить. И ублажать грозится до одурения. Говорит Теодобад: пусть побольше старейшин приходит, ибо не все уйдут. Кто-нибудь обязательно от сытости смерть примет.
      И еще говорит Теодобад, что на этот случай заранее знатные погребальные костры приготовлены — две в ладье, одна в домине. Кому как глянется.
      Так что приходите, гепидские старейшины, к Теодобаду-готу в его золотой бург: ешьте досыта, пейте допьяна, гуляйте до одури, погребать будем с почестью. А жрецы у нас в бурге такие, что не захочешь — все равно в Вальхаллу отправят. Вот какие у нас жрецы. Одного, наиболее свирепого, сам Вотан побаивается.
      Молит вас Теодобад: приходите к нему в золотой бург, о гепидские старейшины. Сладость владычества его над собой ощутите.
      Так говорит Теодобад.
      Дядя Агигульф о бурге рассказывать начал и все остановиться не мог — люб дяде Агигульфу бург. Говорил, идешь, бывало, по бургу, а там везде псы валяются кверху лапами, с животами раздутыми, от сытости изо рта языки вываливаются, еле дышат бедняги. Вот как живут у Теодобада.
      Женщины непраздные там не ходят. Всякая с детьми: одно дитя в утробе, с десяток за руку цепляются.
      И все спрашивают у Теодобада, когда же, когда гепиды прибудут? Так желают гепидов в бурге видеть. Дети малые плачут: почему гепиды не едут? Кони — и те…
      Тут остановился дядя Агигульф, поняв и сам, что сказал лишку.
      Старейшины же гепидские на то отвечали, что посетят золотой бург, коли дети малые плачут и их зовут.
      И спросил Сьюки:
      — А что, условия, на каких под Теодобада пойдем, — тоже с конями обсуждать будем? Или с детьми малыми?
      Дядя Агигульф ответил с достоинством, что столь важные вопросы Теодобад сам обсуждает, никому не доверяя.
      А Валамир сидел и кивал.
 
      Дядя Агигульф, нам все это рассказывая, поведал, что более всего боялся, как бы скудоумный Валамир рта не раскрыл. Оттого и пришлось ему, Агигульфу, языком молоть, как Ильдихо.
 
      Долго еще расписывал дядя Агигульф старейшинам гепидским, как их Теодобад в бурге принимать будет. На том порешили, что гепиды думать станут, а через несколько дней в селе тинг соберут и ответ посланцам теодобадовым дадут. За это время и к другим родам наведаются, в другие села, и оттуда ответ принесут.
 
      Тут дедушка Рагнарис спросил:
      — А задержались-то вы с Валамиром почему?
      Дядя Агигульф сперва не хотел говорить, а после сознался. На свадьбу они попали ненароком. От приглашения особенно не отбивались, да и невежливо это, ведь посланцами от Теодобада приехали. Так они с Валамиром рассудили.
      Дедушка Рагнарис осведомился: так ли они с Валамиром безобразничали на гепидской свадьбе, как обычно безобразничают, когда бражничают. На что дядя Агигульф ответил, что хуже. Потом спохватился и пояснил:
      — Не мы хуже, а гепиды хуже. Гепидское бражничанье — скотство одно. Ни в чем гепид удержу не знает. А мы с Валамиром старались не отставать, не посрамить чести села нашего.
      Дедушка Рагнарис спросил подозрительно:
      — Убили кого-то, что ли?
      Но дядя Агигульф клялся, что смертоубийства не было.
      Дедушка засопел и велел рассказывать все, как было. Дядя Агигульф и рассказал.
      Гепиды дядю Агигульфа с Валамиром дразнили и все кричали, что готы, мол, веселиться не умеют: у готов, мол, свадьба от стравы погребальной не отличается. Одна только радость, что живот набить, покуда кожа вокруг пупка не лопнет. Особенно же Сьюки, старый хрыч, старался.
      — Да и историю с исходом из Скандзы этот гепидский дед иначе сказывает, — обиженно добавил дядя Агигульф.
      Когда невеста с женихом удалились, всем прочим гостям без них скучно стало. Тут-то дядя Агигульф с Валамиром себя и показали. Позвали девку из рабынь, велели тряпок и соломы принести. Та притащила, стоит и глядит — что воины удумали. Не снасильничать ли ее хотят на соломе.
      Но не таковы богатыри готские, чтобы гепидскую замарашку прилюдно насиловать. Иное на уме у них было, лучше.
      Из тряпок и соломы куклу свернули, титьки ей сделали побогаче, а сверху голову мертвую насадили. И оженили Агигульфа на бабе этой соломенной, а Валамир жрецом был.
      Сьюки, хрыча старого, гепиды дразнили: кричали ему, чтобы он домой к себе сходил, зерна принес — молодых осыпать. Сьюки же уходить не хотел и зерна жадничал. Но тут Валамир-умница нашелся. Сказал старику голосом медоточивым: мол, негоже Сьюки жадничать, ибо боги явственно показали ему, Сьюки, свое благоволение. Ниспослали Скалье, сыну его младшему, священную ярость. Стало быть, он, Сьюки, есть любимец Вотана.
      Тут Агигульф приревновал и заревел, что он, Агигульф, любимец богов, а стало быть, и Вотана, — он, Агигульф, а не какой-то там Сьюки.
      Валамир и здесь не растерялся. В нашем селе, сказал он, Агигульф — любимец Вотана, а в гепидском — Сьюки.
      И сошлись на том, что на пиру два любимца Вотана собрались. Агигульф со Сьюки обнялись даже.
      Но за зерном Сьюки так и не пошел. Зерно отец жениха принес, ибо преизрядно пива в него влили богатыри гепидские. Он у гепидов другим старейшиной был.
      После уже утро настало. Дядя Агигульф проснулся на сеновале, рядом с ним, положив на него мягкую руку, спал кто-то. Не иначе, девка. Погладил спросонок дядя Агигульф девицу по лицу, а она холодная, как труп. И с усами.
      Закричал тут Агигульф страшно, подскочил и сон с него долой. Поглядел — а его с куклой спать уложили, будто обнимает кукла его.
      А вокруг гепиды пьяные регочут — в сене гнезд себе понавили, чтобы бездельничать удобней им было, — и смотрят туповато. Весело им. Зубы скалят, друг с другом переговариваются, в дядю Агигульфа пальцами корявыми тычат.
      Дядя Агигульф гепидский выговор страсть как не любит, ибо говорят гепиды с пришепетыванием. Да и имена у них дурацкие. «Скалья» означает «Кирпич» — разве это имя для воина? Разве что для гепида, да и то, когда рехнется.
      Дядя Агигульф говорит, что когда слышит пришепетывание гепидское, ему сразу порвать вокруг себя все хочется. Ибо шепчут они, будто манят, будто обаять его хотят. Словно благодушие на него напустить желают.
      Но не поддался дядя Агигульф коварству гепидскому и благодушие напустить на себя не дал. Мстить за обиду свою воспрянул и с самым мордастым гепидом схватился. После же и другие гепиды на дядю Агигульфа навалились.
      Дядя Агигульф на хитрость воинскую пошел. Выждал, чтоб побольше гепидов на него навалилось, и вкупе с врагом яростным с сеновала оземь грянулся. Так и одолел вражью мощь.
      — Из-за свадьбы-то мы с Валамиром в том селе и задержались, — заключил дядя Агигульф.
      Тут сестры мои, Галесвинта со Сванхильдой, засмеялись в голос. Мать говорит, что сестрам моим уже замуж пора. Оно и видно — смеялись препротивно, визгливыми голосами, как Ильдихо, когда ее дедушка ущипнет пониже спины.
      Дедушке Рагнарису этот смех не понравился. Он палкой на них замахнулся и спросил, почему это они над рассказом славного воина потешаются.
      Сванхильда — она посмелее — выкрикнула:
      — А пусть дядя Агигульф рубаху скинет!
      Дядя Агигульф не хотел рубаху снимать, но дедушка принудил. Увидел и побагровел. Спросил:
      — Тебя гепиды что, как раба, палками били?
      Дядя Агигульф закричал негодующе, что он бой принял. Объяснял уж!..
      Дедушка Рагнарис сказал:
      — Ты, как я погляжу, не бой, а муки там принял, нам на позорище.
      И побить дядю Агигульфа хотел, но Тарасмунд вмешался и не дал.
      Дядя Агигульф рубаху надел и, на дедушку Рагнариса с опаской поглядывая, дальше рассказ повел про подвиги свои да валамировы, у гепидов совершенные.
      В честь свадьбы учинили в селе молодецкие потехи. С коня в щит копья метали. Через широкий овраг на конях прыгали. Боролись…
      В стрельбе из луков с гепидами и не тягались посланцы готские. Да и на борьбу зря с гепидами вышли. Гепид — он падает на тебя, как медведь отожравшийся, и лежит, не вставая, пока не задохнешься. Да еще приемы у них какие-то… Одним словом, гепидская борьба.
      В метании же копья Агигульф с Валамиром себя показали. Только вот Валамир спьяну один раз промахнулся и в козу попал, что некстати подвернулась. Валамир как вергельд за козу гепиду-хозяину шейную гривну отдал. Хорошая была гривна, серебряная, с тремя красными камнями. Жалел Валамир ее отдавать, но ничего не поделаешь. Гепиды козу в стоимость этой гривны оценили. У них оторва Сьюки старейшиной.
      После же ту козу Валамир на общий стол положил: угощайтесь, гепиды! И еще больше стали любы посланцы готские в селе гепидском.
      На второй день, стало быть, опять пировали. После в дом невесты перешли и пировали там — это было уже на третий день.
      И дядя Агигульф и Валамир все три дня щедро сеяли свое семя среди рабынь гепидских. Валамир в этом даже дядю Агигульфа превзошел, ибо дядю Агигульфа в первый день с куклой спать положили, а Валамира с девкой одной. Валамир ее не помнит.
      Дядя Агигульф прибавил, что гепиды сразу приметили мощь готских воинов. Не зря рабынь им подкладывали. Хозяйственные они, гепиды, доброе потомство потом получат.
      Валамир говорит, что село гепидское беспрестанно подвигами своими удивлял. Но какие то были подвиги, дядя Агигульф сказать не берется, ибо сам Валамир всегда про подвиги свои врет, а от гепидов много не добьешься. Одно дядя Агигульф наверняка знает: пил Валамир на спор — кто больше выпьет. И также брался с одним щитом и палкой выходить против трех огромных гепидских собак. Валамир когда в бурге у Теодобада бывает, всегда это показывает. А у гепидов он это на спор показывал. Так и гривну, что за козу отдавал, назад отыграл.
      Тут дедушка Рагнарис рассказ дяди Агигульфа оборвал, взревев:
      — Беда надвигается, утробой чую! Идет на село напасть неведомая, а вы с Валамиром молодечеством перед гепидскими девками хвастаете, семя сеете! Не взойдет ваше семя, если будете время попусту расточать!
      Дядя Агигульф показал, что обиделся. Сказал, что к тому рассказ свой и ведет — не попусту время они расточали.
 
      К гепидам весть пришла из капища. Худая весть, молвить страшно. Разорено и сожжено малое капище, наше, стало быть. И жрец убит. Убил его какой-то чужак, который готом назвался. Нарочно назвался, чтобы в заблуждение всех ввести и еще большее зло причинить.
      Тот вестник из капища так рассказывал. Явился к ним в большое капище незнакомый воин, назвался готом, и поведал, что жреца в малом капище убитым нашел. А что сам он того жреца убил — то позже догадались, когда другие злодейства он совершил. Тот воин все до Нуты, самого ветхого и мудрого из жрецов, домогался. Не хотели его жрецы к Нуте пускать. И правильно делали, что не хотели. Чуяли беду. Но супостат настаивал и все стращал страшными бедами, которые-де свершатся, ежели он с Нутой не увидится.
      А Нута — как слабенький огонек лучины. Дунешь посильнее, он и погаснет. Шутка ли, полвека и за готов и за гепидов радел, мир в племенах и между племенами охраняя. Так и случилось — сгубил злыдень Нуту нашего. И вот как.
      Супостат тот, к Нуте стремясь и жрецов стращая, все кричал, что уголья с собой привез из сожженного капища готского. Не иначе, заговор какой-то на эти уголья сделан был. Ибо едва возложил на них пальцы Нута, как дух его расстался с телом и пустился в дальнее странствие, откуда нет возврата. Такова была злодейская уловка.
      Но и тут не постигли жрецы опасности. Не иначе, морок злодей на жрецов навел. Хотели те пойти за духом Нуты и спросить его обо всем, что открылось Нуте. Вот тогда-то и обнажил тот изверг гадючью сущность свою, бежав позорно. Ибо обличил бы его, несомненно, Нута в осквернении малого капища, убийстве жреца и в других злодейских деяниях.
      Когда же бежал убийца, скрываясь, как тать, то коня увел.
      Мы-то, кто рассказ дяди Агигульфа слушали, давно уже поняли, кто был тот «гот-супостат». Но молчали, сдерживали себя. Только отец наш Тарасмунд улыбался, но голову отворачивал в тень, чтобы дядя Агигульф не заметил.
      А дедушка Рагнарис рявкнул:
      — Неужто вы с Валамиром не догадались, козлы непотребные, о ком тот жрец рассказывал как о злодее страшном?
      Дядя Агигульф честно признал, что не догадались. Толковали между собой они с Валамиром об этом. Много толковали, но так и не поняли, кто это был.
      Неужто и впрямь Гизарна это был? Давно знают они Гизарну. Не способен Гизарна такие злодейские поступки совершать.
      Тут дедушка Рагнарис, оборотясь к идолам, вознес к ним горячую мольбу не посылать сейчас ему, Рагнарису, священной ярости, дабы не обагрил руки кровью потомства своего бестолкового. И спросил Агигульфа: чем он, Агигульф, думал? Может быть, той мертвой головой, что на чреслах его болтается? Или тем, что у него на чреслах под мертвой головой болтается? Про Валамира и говорить нечего, ибо ведомо всем — Валамир шлемом своим думает. А когда шлем снимает, так и не думает вовсе.
      Сами же Гизарну в капище провожали, на всю деревню ржали, спать не давали, Гизарну до слез, небось, довели. Так неужто Гизарна на ум вам не пришел?
      Дядя Агигульф обиделся. Они с Валамиром хорошо потрудились, обряд соблюдая при проводах Гизарны. О Гизарне ведь и радели, дабы хорошо в капище Гизарне ехалось.
      Когда же в гепидском селе о бедах, капище постигших, рассказывали, Агигульфу с Валамиром о Гизарне и не подумалось. Не способен Гизарна на злодейства такие. Да и о козлах речи не велось.
      Тут дедушка Рагнарис сказал ядовитейше, что доброе, видать, воинство взрастили в селе нашем, коли только по козлам друг друга и различают. Который с козлами — тот Гизарна, а кто сам козел — тот Агигульф.
      И добавил сокрушенно, что при Аларихе, мол, все иначе было. Все с умом да с толком делалось. Потому и не рыскали чужаки по округе, что по селам настоящие воины жили, а не шуты гороховые. А как сопляк Теодобад в бурге сел, так и кончилось благолепие. При Аларихе небось на сев глядючи в походы не хаживали.
      Тут дядя Агигульф омрачился — не любил он про ту посевную вспоминать.
      Сказал: как бы то ни было, а гепидов весть обеспокоила. Не всякий день капище разоряют и жрецов убивают. Да и без того чувствовали гепиды, что беда идет.
      Собрали тинг. Гепиды народ основательный: уж если взялись что-то делать, так делать будут с толком. И решили гепиды на том тинге, что самое лучшее будет — всю округу прочесать. Особенно же охотничьи заимки, где чужаки укрываться могут.
      Но для такого дела очень много воинов нужно. Гепиды между собой судили и рядили и решение приняли с наибольшей быстротой, на какую только гепиды способны, то есть, на второй день, когда все уже охрипли от степенных речей: собрать всех воинов, и из этого гепидского села, от других сел ближних гепидов, и от дальних гепидов, где сейчас сильный вождь сидит по имени Оган.
      А ежели не даст воинов Оган-Солевар — а Оган наверняка не даст, Огану воины нужны с Лиутаром-вандалом воевать — тогда обидеться, отпасть и под Теодобада-гота идти: пусть Теодобад людей дает. Благо посланцы готские от Теодобада — вот они и не надо время тратить и посылать к готам своих вестников.
      Тут дядя Агигульф добавил с завистью, что гепидам-то проще, ибо нет у них вражды между селами, как у нас. Дедушка же Рагнарис поглядел на него презрительно, как на вошь, какую доводится в сединах отловить. Спросил, хватило ли ума у них с Валамиром смолчать и не рассказывать гепидам про вражду нашу? Дядя Агигульф сказал, что гепиды и так про эту вражду знают.
      Такой наказ посланцам теодобадовым дали гепиды: передать как есть все, что на тинге решено было. И еще сказали гепиды: с Оганом ли Солеваром мы останемся, под Теодобада ли пойдем — того пока не знаем. Пусть Теодобад не взыщет. А от приглашения в золотой бург мы не отказываемся. Вот урожай соберем и по первым холодам в золотой бург двинемся. С волами пойдем.
 
      После тинга они с Валамиром сразу из села гепидского уехали; всего же прожили у гепидов одну седмицу.
      Тут отец наш Тарасмунд спросил дядю Агигульфа, не слыхал ли он там, у гепидов, что-нибудь о Гупте-святом. Ибо весть пришла, что к ближним гепидам Гупта отправился, весть о Добром Сыне понес.