Хродомер с Рагнарисом долго еще между собой новости эти обсуждали. Хродомер говорил, что, может быть, беда и обойдет нас стороной. А может, Теодобад в бурге оборонит нас от чужих, не пустит их дальше.
      Но Рагнарис сердито палкой в землю ткнул и сказал, что хоть белых волков и не видал, а достаточно на свете пожил, чтобы чувствовать: большая беда идет и от нее нам не скрыться.
      И снова насчет тына заспорили.
 
      За всеми этими заботами об Ахме, что в закуте помирал, все словно позабыли. Только отец наш Тарасмунд и Гизела, мать наша, к годье Винитару ходили. Но годья Винитар сказал, что все в руках Бога Единого. Ежели замыслил Бог Единый Ахму прибрать, значит, приберет и нечего надоедать Ему своими просьбами.
      Годья утешил нашу мать, сказав, что не от ее грехов помирает Ахма (мать наша почему-то считала, что провинилась в чем-то и что ее наказать решил Бог Единый). Наша мать Гизела очень боится Бога Единого.
      Сестрам нашим, Сванхильде и Галесвинте, любопытно было смотреть, как Ахма помирает. Они хотели поглядеть, кто за Ахмой придет: бесы в образе старых богов или ангелы.
      Годья Винитар говорил во время чумы, что часто видел, как души грешных людей бесы крючьями вытаскивают из тела.
      Наши сестры спорили между собой. Сванхильда говорила, что Ахма напакостил много в жизни и что бесы непременно придут за ним. Галесвинта же говорила, что Ахма блаженный и что за ним придут ангелы.
      Что дедушка Рагнарис обо всем этом думал, никто не знал. Отец раз заикнулся, что годью бы надо к Ахме позвать, но дедушка запретил. Он Ахму нарочно возле своих богов положить велел. Так он рек: «Только от богов может прийти и исцеление тела, и просветление ума». Но дедушкины боги молчали.
      Мы видели, что дедушка очень зол, потому что он нешуточно побил Ильдихо.
 
      На другой день у нас в дому воины собрались. Дед всех женщин ради того из дома выгнал, услал их по селу бродить и с другими женщинами в склоки вступать, коли заняться больше нечем.
      Нас с Гизульфом послали воинов по всему селу собирать. Дед нас не выгнал, но велел молчать и никому после об увиденном не рассказывать. Мол, и без того скоро все про все узнают.
      Когда все у нас дома сошлись, дядя Агигульф еще раз рассказал, как к Теодобаду они с Агигульфом-соседом ездили. И как выслушал их Теодобад, и какие наказы Теодобад дал.
      Покуда все над этим рассказом думали, дед Рагнарис молвил тяжко: как велено, так и надлежит поступить, ибо Теодобад выше сидит — ему, Теодобаду, дальше видно.
      Дедушка Рагнарис объявил, что в старое село никто из его домочадцев поехать не может. Ибо поклялся он, Рагнарис, то село покидая, что никогда больше нога его на ту землю не ступит. И нога сыновей его на ту землю больше не ступит. И ноги сыновей его сыновей никогда на ту землю не ступят.
      И Хродомер сказал то же.
      Аргасп и Гизарна тоже не могли туда поехать, ибо были с Хродомером в родстве.
      Тут Одвульф вперед вылез. Вызвался поехать. Давно, мол, мечтал на Гупту святого посмотреть. Может, доведется в наше село его привести.
      При мысли об Одвульфе многие кривились, да выхода иного не было: почти все в нашем селе повязаны клятвами, некогда дедушкой Рагнарисом и Хродомером данными. И решено было: пусть едет Одвульф.
      Хродомер проворчал, что одежу Одвульфу даст справную, дабы прорехами не зиял. Однако ж как вернется Одвульф, так пусть отдаст ту одежу в целости и сохранности, ибо не в дар она Одвульфу, но лишь для того, чтобы село наше видом срамным не позорил.
      Пусть Одвульф при свидетелях скажет сейчас, что непременно ту одежу вернет, как вернется, исполнив поручение.
      И наставления стал давать Одвульфу: какие речи говорить, как держаться — чтоб глупости, каким годья учил, оставил, чтоб гордо глядел, величаво выступал. Но без драчливости, разумно и степенно. Да гляди, сказал Хродомер, долго там не задерживайся. Чтоб приехал, новости разведал, о чужаках упредил и уехал. От речей липких да ядовитых чтоб отворачивался.
      И клялся Одвульф, что все сделает, как наказано. Землю готов был есть — так хотелось ему в хорошей одеже да на Гупту поглядеть, а то и в наше село блаженного сманить.
 
      Тогда же твердо решили: как бы ни повернулось, а после того, как урожай соберем, до холодов тын поставим. Даст Теодобад людей — хорошо. Не даст — своими силами ставить будем. Но тын беспременно в этом году поставить надо. Нельзя больше ждать.
      Агигульфа, отца Фрумо, и Тарасмунда решили уже сейчас в лес посылать, чтоб деревья для тына присматривали и особой метой метили.
      И еще постановили: пусть отныне на кургане алариховом дозор постоянный будет. С кургана всю округу видать, даже те луга, что за Долгой Грядой скрыты. Дозорным же коней при себе иметь, чтобы в случае беды в село, как ветер, примчаться. И быть в том дозоре Аргаспу с Теодагастом назначили. И дяде Агигульфу с Валамиром им в смену. Покуда Агигульф с Валамиром, наказ теодобадов исполняя, к ближним гепидам ездить будут, пусть Аргасп с Теодагастом сменяясь на кургане дозор несут. А когда вернутся воины Агигульф и Валамир, пусть попарно сторожат. Пусть день и ночь Аргасп с Теодагастом сторожат, а другие день и ночь — Агигульф с Валамиром.
      Теодагаст заартачился было, что никак нельзя ему сейчас в дозоре быть, ибо близится время жатвы и нет у него рабов, как у иных-прочих, чтобы о хозяйстве в отсутствие теодагастово радеть. Но Хродомер, споры пресекая, сказал: своего раба даст, Хорна, на время жатвы. Пусть о теодагастовом хозяйстве радеет. Только пусть Теодагаст его бережет, лишней работой не перетруждает. Ибо ведом Хродомеру бездеятельный нрав теодагастов.
      Тут дедушка Рагнарис свое слово молвил. Дескать, и ему бездеятельный нрав теодагастов ведом и отвратен. И непонятно ему, Рагнарису, отчего Хродомер Теодагасту в том потакает. Пусть не Теодагаст с Аргаспом в дозоре будут, а Гизарна. У Гизарны Снага-раб есть и Тиви-наложница. Не дадут хозяйству Гизарны в упадок прийти, покуда хозяин их, воин Гизарна, о пользе села общей радеть будет.
      Но тут Теодагаст возопил: не по-людски это, ибо обещал ему только что перед всеми Хродомер, что раба на время жатвы даст. Вот и пусть дает. Неужто старейшина от слова, перед всеми сказанного, отречется?.. А уж он-то, Теодагаст, о пользе общей куда как радеть будет. Ни одна мышь в окрестностях села не прошмыгнет без надзору. Отследит и старейшинам доложит.
      Дедушка Рагнарис сказал, что мир явно к упадку склонился.
      Тогда Хродомер плюнул и сказал — пусть Теодагаст в дозоре будет. И с улыбочкой ядовитой прибавил: есть у него думка насчет того, как и Гизарна сможет о пользе общей порадеть, коли так рвется.
 
      Надо бы кого-нибудь в капище лесное послать. Не понравилось у нас в селе никому то, что Ахма с Фрумо учинили над агигульфовыми курами и псом. Нехорошее что-то полоумным видится. Знать бы — что.
      Рассказать жрецу надо бы обо всем, что у Агигульфа-соседа на дворе случилось. Пусть бы жрец слово сказал. А лучше бы склонить жреца в наше село прийти, чтобы своими глазами на все посмотрел. Да и Ахму-дурачка, глядишь, исцелил бы жрец.
      Стало быть, пусть Гизарна в капище едет и там радеет о пользе общей.
      Гизарне это очень не понравилось. Но против старейшин не пойдешь. Хродомер и Рагнарис на диво согласно бородами покивали и подтвердили: в капище, Гизарна, поедешь, жреца предупредишь. Да и пусть расспросит богов жрец-то, не ведомо ли богам что про этих чужих.
      Тут дядя Агигульф с Гизарной кричать стали: зачем в капище ехать, за семь верст киселя хлебать, когда в селе годья Винитар есть. Что ж Винитар у своего Бога Единого не спросит, коли такой умный, что даже голову у себя в храме держать не позволил?
      Но Одвульф вперед выскочил и закричал, что делать годье Винитару нечего — Бога Единого с Добрым Сыном головой мертвой донимать. Только и дел у Бога Единого с Сыном, что следить, кто там у нас на озере по камышам хоронится.
      Тогда Хродомер сурово споры пресек. Коли решено, что Гизарне в капище ехать и у богов насчет чужаков спрашивать — стало быть, ехать Гизарне.
      Пока тут Гизарна глотку драл, у него, Хродомера, еще одна думка появилась. Коли Гизарне силы девать некуда, так ехать ему, Гизарне, от нашего лесного капища в большое капище, то, что у нас с гепидами общее. И там все как есть разузнать у Вотана. И козла ему с собой дать, чтобы козла Вотану подарил: радуйся, Вотан! А что касается годьи Винитара — он, Хродомер, сам с ним поговорит.
      Тут гвалт поднялся неимоверный. Кому козла-то для Вотана отдавать? Гизарна совсем кислый стал, будто ранних яблок наелся: мало того, что переться в эдакую даль, так еще и козла с собой тащить.
      Хродомер своего козла отдать решил. Дедушка Рагнарис понял, что Хродомер его в доблести превзойти хочет, и тоже козла пожертвовать решил. Стало быть, двух козлов Гизарне тащить. Гизарна заплакал, не стыдясь, и молить стал, чтобы одним козлом ограничились. Между Хродомером и Рагнарисом чуть до смертоубийства не дошло: стоят, бороды друг на друга уставили, из глаз молнии мечут.
      Не вняли мольбам Гизарновым; двух козлов ему поручили, ибо не хотели, чтобы кто-то из старейшин в обиде остался. Старейшины важнее, чем Гизарна. Наказали Гизарне одного козла в ближнем капище оставить, в «нашем»; другого же до дальнего тащить, того, что у нас с гепидами общее.
      Агигульф с Валамиром животики надрывали, со смеху мерли: герой о двух козлах, ни дать ни взять сам Вотан на колеснице.
 
      Дедушка Рагнарис говорит, что даже сейчас, когда о козлах речь зашла, — и тут проявилась во всей красе хитрость и скупость хродомеровы. И вот почему (дедушка подробно нам это объяснил, чтобы сами помнили и детям своим память передали).
      В нашем селе козлов держат только у нас и на хродомеровом подворье. Остальные своих коз к нам водят, либо к Хродомеру, кто как договорится.
      С козлами морока одна. Так в селе говорят. Пользы от козла почти никакой, а хлопот не оберешься. Козел — скотина шкодная и вредоносная, хуже дяди Агигульфа — так дедушка говорит, козла нашего палкой охаживая.
      От коз молоко, а от козлов одно озорничанье да вонь.
      Одна радость от козла — нечисть горазд гонять. Хвори, людские и скотские, пакость всякую. Галиурунны — и те при козле не очень-то проказят.
      Дедушка когда занедужит, непременно требует, чтобы козла в дом привели. Ильдихо ворчит, но тащит козла, а тот то упирается, то боднуть ее сзади норовит. Козла к лавке подводят, где дедушка лежит. Дедушка Рагнарис долго на козла глядит и от духа козлиного колдобится.
      Дедушка Рагнарис говорит, что когда он, дедушка, мал был, у них в старом селе так делали. Только в добавление к козлу нужно заговоры читать и руны чертить. Дедушка заговоры и руны перезабыл, а может, и не знал никогда. Но козел — он и без всяких заговоров с лавки поднимает.
      Не только люди и нечисть козлов не жалуют — прочая скотина тоже от них морды воротит. Оттого козий закут выгораживают, чтобы иная скотина от коз с козлами беспокойства не имела.
      Словом, много с козами мороки.
      Мы, готы, гордым коням подобны. Гепиды, неповоротливые, медленно в лютую ярость входящие, — те как быки. Драчливые и хвастливые бараны — то вандалы. А герулы — те козлы. Так дядя Агигульф рассуждает. Дядя Агигульф это как-то раз от Теодобада слышал, а Теодобад своим умом, мыслью на пиршестве воспарив, до этого дошел и прочим поведал.
      И еще одно открылось Теодобаду во время того пиршества. Шатаясь от выпитого, пошел Теодобад — и дружина за ним — в свой хлев. Распахнул хлев Теодобад настежь и пораженной дружине всю свою скотину показал.
      — Видите этот хлев? — вскричал Теодобад, обращаясь к верным дружинникам своим.
      Дружинники дружно отвечали, что да, видят.
      И глядели на подгулявших дружинников гордые кони, сонные коровы, драчливые бараны (по правде сказать, то овцы были, в навозе перемазанные) и козы, а среди них козел с ухмылкой блудливой и глазами выпученными.
      — То — весь мир! — молвил Теодобад. — Вот мы, готы!.. Вот вандалы!..
      А дядя Агигульф изумился и спросил Теодобада:
      — Коли то весь мир, то кто же в этом мире мы — стоящие перед хлевом и созерцающие его?
      Теодобад молвил торжественно, рукой помавая:
      — Мы… Мы — как боги!
 
      Был у нас прежде старый козел, тот, которому дядя Агигульф две зимы тому назад бороду срезал, когда Галесвинту смешил. Козел вскоре после того околел. Он от старости околел — отец наш Тарасмунд говорил, что и так зажился козел на свете и в последние годы пользу малую приносил. Но дедушка Рагнарис был с моим отцом не согласен и говорил, что козел тот был славен среди прочих козлов и скончался от поругания, какое над ним дядя Агигульф бессовестно учинил.
      После того мы из помета козленка оставили, чтобы вырастить нового козла. А покуда козленок мал был, мы наших коз к Хродомеру водили. Дедушка Рагнарис всякий раз ярился, когда надобность в хродомеровом козле появлялась.
      Дедушка Рагнарис говорил, что после хродомерова козла козы какие-то другие, как порченые. И удои у них плохие, да и молоко скверное — водицей из хродомерова колодца отдает. И его, дедушку, с этого молока пучит. И вообще у Хродомера козел противный. Ну такой противный, сил нет. А наш козлик был с характером, интересный.
      И вот в чем хитрость хродомерова. Хродомер тоже козленка оставил — в тот же год, когда и дедушка. И стало у Хродомера два козла.
      И когда пришла надобность пожертвовать Вотану козла, Хродомер старого козла отдал, а молодого оставил на потомство. Нам же пришлось единственного козла отдавать — не допускать же, чтоб род Хродомера почтил богов, а род Рагнариса не почтил?
      Я думаю, боги поймут, какую им жертву дедушка Рагнарис принес. Ведь нам опять теперь еще больше года к Хродомерову козлу своих коз водить. И дедушку опять с козьего молока пучить будет.
 

ПОСЛАНЦЫ

      Одвульф в то село, где Гупта живет, поутру отбыл. Мы не видели, как он отправился, а Од-пастух видел и сказал: уехал Одвульф.
      А мы дядю Агигульфа к ближним гепидам собирали. Шутка ли сказать — от всего народа нашего посланцем едет.
      Дядя Агигульф хоть и знал, что дело срочное и быстро нужно отправляться, вдруг с дедушкой Рагнарисом разговоры завел. Стал его расспрашивать про гепидов, что да как. Дедушка ему рассказывать начал и увлекся. Всю историю народов готского, гепидского и герульского рассказал, от выхода со Скандзы.
      На самом деле дядя Агигульф про гепидов и без дедушки хорошо знал, а про герулов ему и вовсе без надобности было; он время тянул — хотелось ему непременно присутствовать, когда Гизарна с козлами в дорогу собираться будет. Они с Валамиром заранее договорились, что не отбудут прежде Гизарны.
      Валамир в это время от двора Гизарны ни на шаг не отходил, следил. Наш-то козлик норовистый еще с утра доставлен был. Потом Марда от Валамира прибежала, дяде Агигульфу на ухо зашептала. Доложила, что хродомеров козел на подворье доставлен к Гизарне. На дядю Агигульфа эта замарашка умильно смотрела. Брат же мой Гизульф на Марду глядел свысока и оценивающе. Но она на него и не поглядела. Марда на дядю Агигульфа таращилась.
      Дяде Агигульфу же не до замарашки не было; другие думы дядю одолевали.
      И вот какие то были думы. Неровен час окажется, что голову дядя Агигульф у какого-нибудь гепида снял. Всех гепидов в лицо не упомнишь. Не вышло бы так, что кого-нибудь из того села умертвил, куда едет. И Агигульф, и Валамир, и дедушка, и Хродомер, и отец наш Тарасмунд — все долго перебирали всех гепидов, каких за свою жизнь встречали. В черты лица мертвой головы пристально вглядывались. Вроде, никто не признал знакомца.
      Но наверняка так и не решили. Опять же, одежда на том убитом чужаке не гепидская была. Да и мечи у гепидов у всех прямые.
      С другой стороны, кто их, гепидов, разберет? Может, и им этот меч от кого-то чужого достался. А что в камышах таился — так мало ли что на ум гепиду взбредет.
      Вот о чем дядя Агигульф неотступно думал.
 
      Чтобы не пропустить момент, когда Гизарна в капище отправится, дядя Агигульф с Валамиром всю ночь у Валамира сидели. Дом Валамира с гизарновым соседствует. Глаз не смыкали богатыри — любопытно им было.
      Ждали-ждали и дождались. Как свет зари над алариховым курганом разгораться начал, стал Гизарна коня седлать и козлов выводить.
      Мы с Гизульфом тоже не хотели прозевать, как Гизарна с козлами поедет, поэтому с валамирова подворья глаз не спускали. Я заснул было, но тут Гизульф меня разбудил: началось, мол!
      Аргасп и Теодагаст, видать, ту же думку имели.
      Гизарна про то, конечно, догадывался и хотел уехать скрытно, но не тут-то было. Выследили Гизарну. Только со двора выехал, козлов на веревке ведет, как навстречу с молодецким уханьем Аргасп с Теодагастом выскочили — подловили-таки Гизарну!
      С самого собрания воинского Гизарна крепился, ходил чернее тучи, однако ж тут не выдержал. За меч было взялся, но опамятовался: в капище едет, нельзя ему ссоры затевать. Губу закусил.
      Тут с другой стороны улицы телега завизжала, заскрипела, из ворот валамирова подворья выезжая. В телегу дядя Агигульф был запряжет. Он и ржал по-конски и головой тряс.
      Конь Гизарны попятился. Гизарна на дядю Агигульфа глаза вылупил. И не заметил Гизарна, как Валамир прокрадывается, жерди, ремнями в козлы связанные, несет.
      Нам с Гизульфом любопытно — что еще богатыри наши затеяли?
      Дядя Агигульф Гизарне говорит: зачем, мол, тебе верхом ехать? Бери, мол, телегу, запрягай козлов. Будешь, как Вотан, на козлах кататься. И к козлам подскакивает, за рога их хватает. Спрашивает: который у тебя Скрежещущий-Зубами, а какой — Скрипящий-Зубами?
      Гизарне самому впору зубами скрежетать. Так и убил бы дядю Агигульфа, но сдерживается. Нельзя ему убивать, в капище едет. Вот кабы из капища ехал — тогда можно.
      Гизарна спешился и, коня в поводу держа, к шутникам направился — к Аргаспу с Теодагастом и дяде Агигульфу с телегой его. Желваки на лице так и ходят. Пока кроткие речи сквозь зубы цедил, не заметил, как сзади к коню Валамир подобрался. Конь вдруг заржал, вырываться стал.
      Гизарна обернулся — новая напасть: Валамир под брюхо коню лезет и с собой что-то тащит.
      Гизарна все так же кротко спросил, что это сукин сын и внук сучий под брюхом благородного животного делает? Не кобылицей ли себя возомнил? Так его благородный конь не всякую кобылицу семенем своим почтить изволяет. Посему пускай Валамир убирается и на своем подворье у петухов милости просит, коли так уж приспичило ему.
      Тут Валамир рожу дерзкую выпростал из-под брюха коня гизарнова и со смирением притворным вопросил, отчего у благородного коня вотанова всего четыре ноги, а не восемь, как поют про то в песнях? Негоже Вотану на четвероногом коне разъезжать, коли положено на восьминогом. И он, Валамир, смиреннейше хочет ошибку сию исправить — лишние ноги коню спроворил, ночь не спал — трудился. Уж не откажи принять дар сей, великий Вотан!
      И жердины протянул с умильным видом.
      Гизарна аж затрясся. Видно было, что с радостью бы жердинами этими огрел. Но нельзя ему, чист должен быть, дабы перед Вотаном предстать. Ах, кабы из капища возвращался!..
      Аргасп, Теодагаст и дядя Агигульф ржали почище десятка восьминогих коней вотановых, все село перебудили, собаки лаять начали.
      Озверел тут Гизарна. В седло вскочил, коня развернул, Валамира ногой пнул и с места было взял. Да не тут-то было. Козлы в веревках запутались и упали, поволоклись было за конем, Гизарна жеребца своего насилу остановил.
      Козлы в пыли бьются, орут, не распутаться им. Богатыри тоже по пыли катаются — ржут. Аргасп так зашелся, что на собственный плетень рухнул и завалил плетень. И тут же заорал на все село, чтобы Снага, раб его, вставал и шел плетень чинить.
      Дядя Агигульф, уже из упряжи выпроставшийся, на телеге сидел и ногами по телеге колотил от восторга. Валамир же жердины к телеге пристраивал — запрягал деревянные козлы в телегу.
      А Гизарна сидел в седле, поводья бросил, голову понурил и выл от бессилия. Конь его шел неспешным шагом, козлов по пыли приволакивал, вставать им не давал.
      Так проводили Гизарну.
 
      Обычай таков: когда воин в капище с таким делом едет, как от нас Гизарна ехал, положено его со смехом и шутками провожать. От этого и Вотану радость, ибо Вотан (дедушка говорит) сам до озорства весьма охоч. Потеха это воинская, потому ее скрытно проводят, чтобы бабы не набежали и дела не испортили. Потому у нашего дяди Агигульфа с Гизарной вражды не будет.
      У Теодагаста халупа перекошенная, зато кобыла добрая. Аргасп даром что с Тарасмундом, отцом нашим, ровесник, ума не нажил. Все молодым себя мнит. Что у Аргаспа, что у Теодагаста — у обоих в головах ветер да походы, а из походов ничего путного не приносят. Ох как не любит дедушка Рагнарис обоих — за беспутность.
      Теодагаст хоть и младше Аргаспа, но старше Валамира, Гизарны и нашего дяди Агигульфа, потому редко они бражничают вместе. Хотя в озорстве да охальничестве могут сравниться и часто соперничают. Но нашего дядю Агигульфа трудно победить.
 
      Наш Бог Единый все же лучше Вотана. Без всяких козлов что хочешь тебе сделает, только упросить его надо, подход иметь. Так Одвульф говорит. Он поэтому и хочет быть святым.
      Мы с братом договорились отцу нашему Тарасмунду не рассказывать, что ходили с дядей Агигульфом провожать Гизарну в капище. Наш отец боится Бога Единого. А мы с Гизульфом не боимся, мы будущие воины. Годья же говорит: это у нас по молодости и по неразумию.
 
      Дядя Агигульф с Валамиром на другой день отбыли. Долго наставляли их. Рагнарис и Хродомер маялись — лучше бы им с гепидскими старейшинами разговаривать, не сказали бы молодые сгоряча лишнего.
      Вечером того дня, как Гизарна уехал, дедушка Рагнарис всех нас из дома прочь изгнал и с дядей Агигульфом перед богами уединился. А что там происходило, то нам неведомо. Дядя Агигульф сказал нам с Гизульфом только, что дедушка голову мертвую спрашивал, не гепидская ли она.
      Мы спрашивали, что же сказала голова ему и дедушке. Дядя Агигульф нахмурился и молвил, что-де кричала голова: идет на село царь-лягушка. И порты истлевшие на село идут, а кто в портах — неведомо. И много еще напастей голова сулила, но Арбр чудесным образом с полки сковырнулся и голову одолел, чтобы не болтала лишнего.
      Гизульф этому не поверил, а я поверил и несколько ночей после того ложился спать не на сеновале, а в дому, на лавке под отцов щит, что с волшебным крестом, чтобы в случае беды оборонил.
 
      И стали ждать, какие вести Гизарна из капища принесет, что Агигульф, сын Рагнариса, с Валамиром скажут, с чем Одвульф из соседнего села приедет. Странно показалось еще, что не только Агигульф-сосед припозднился; все наши вестники задержались, хотя давно пора было им возвратиться.
 
      В один из дней Фаухо-Лиска, хродомерова племянница, нам с Гизульфом путь заступила и такую речь повела. Сладкая, мол, в лесу ежевика. Ягодка к ягодке. Уж такая чудесная ежевика. Уж так охота ежевичкой полакомиться. А одной идти боязно. Вдруг чужаки — кто ее, бедную Фаухо, оборонит? Вот согласился бы Гизульф с ней, с Фаухо, в лес пройтись, сладкой ягоды испробовать, — не пожалел бы о том.
      Так она пела-заливалась.
      Гизульфу же досадно стало: в лес тащиться, одежду о колючие кусты ежевичные рвать — и все ради того, чтоб рыжая Фаухо ягод поела? Других забот у него, Гизульфа, нет, что ли?
      Послушал Гизульф, как Фаухо сладкой ягодой его в лес манит, после наскучило слушать. Сплюнул и высокомерно присоветовал Атаульфа (меня то есть) с собой позвать. Атаульф, сказал Гизульф, ягоды любит. Он до сладостей охоч.
      Фаухо взглядом презрительным меня окинула и молвила:
      — Не оборонит меня Атаульф.
      И снова песню свою сладкоречивую завела. Выходило у нее, что Гизульф даже нашего дядю Агигульфа во всем превосходит. И оружием-то он лучше всех владеет — особенно копьем — и кабана-то он взял, жизнь своему родичу Агигульфу спас. И удачлив-то Гизульф, и красив.
      Гизульф на то сказал, что красив он и удачлив не для того, чтоб за Фаухо по колючим кустам таскаться, руки царапать.
      Фаухо засмеялась, нехорошо глазками засверкала. Сказала, что Гизульф глуп и по руке его погладила.
      Гизульф насупился и угрюмо молвил Фаухо, что заступать дорогу свободному человеку — за это и вергельд слупить можно. Есть, мол, в народе нашем такой обычай — Хродомер как-то говорил.
      Фаухо закивала, стала вергельд сулить. Такой, мол, вергельд даст — не пожалеет Гизульф. И опять по руке его погладила.
      Тут из ворот Ильдихо вышла, руки в бока уперла и с ходу на Фаухо завопила. И бесстыжая-то Фаухо, и руки тянет не к своему добру, и попортить мальца норовит. Куда только Хродомер смотрит? Виданое ли дело, чтобы мальцов средь бела дня ловить и к блудодейству склонять? Ей-то, Ильдихо, все замыслы Фаухо видны, как на ладони. Крепкое рагнарисово семя — вот на что Фаухо зарится. А там, глядишь, и самого Гизульфа в мужья заполучить, ежели хитрость выйдет и дело сладится.
      Гизульф от изумления рот разинул. Ильдихо ему внятней внятного объяснила, чего Фаухо добивается. С досады аж покраснел Гизульф: не артачился бы по-глупому, шел бы сейчас с Лиской-Фаухо в лес для забавы.
      А теперь стой вот и слушай, как вопит Ильдихо. Да дед еще браниться начнет да допытываться: ходил — не ходил, а ежели ходил, то сколько раз ходил…
      Фаухо тоже в долгу не осталась, принялась Ильдихо честить визгливым голосом. Фаухо послушать — это Ильдихо — тварь бесстыжая. На кого голос, сучка, возвысила? Она, Фаухо, — старейшины Хродомера племянница, того самого Хродомера, что село это основал. А Ильдихо — наложница рагнарисова, того Рагнариса, который к Хродомеру в новое село на все готовенькое явился. Вот и лежала бы у старого Рагнариса под боком, пиво бы ему варила и вела себя тихо, подобающе. Если уж кто испортит мальцов, так это она, Ильдихо — помяните ее, Фаухо, слово. Небось, сама только и думает, как бы испортить их. Ей-то, Фаухо, все видно.
      Ильдихо на то быстро нашлась и вскричала: прав был родич наш, Велемуд-вандал. Зло великое на косогоре вашем куется. Могучую породу Рагнариса изрушить надумали. Сперва Фрумо-дурочку за доблестного Агигульфа выдать пытались. Но не вышло у вас. Так теперь иную гнусность измыслили — золотушной кровью густую нашу кровь разбавить. Да и вода в колодце у вас поганая.
      А тут и дед недовольный подошел — поглядеть, что это Ильдихо глотку дерет, честь рода нашего блюдя. Видя, что к нам дед направляется, Фаухо повернулась и быстро-быстро прочь пошла.
      Дед у Ильдихо осведомился, что стряслось. Ильдихо с готовностью рассказывать принялась о том, какие новые козни на подворье у Хродомера изобрели, дабы навредить нашему роду. Издалека приступила Ильдихо.
      Прежде всего проницательность свою похвалила. После расписывать начала многословно: как советовались хродомеровы дочери с племянницей, как наставляли Фаухо сестры и мстительный Двала-раб, как пошла Фаухо, черные мысли затаив, Гизульфа искать. Как дорогу Гизульфу заступила и лукавые речи повела.
      И тут-то ее, Ильдихо, будто подтолкнуло что — в доме она, Ильдихо, была. Будто сказал ей кто-то из богов: беги, торопись, Ильдихо, пока хродомерова племянница золотушная не нанесла ущерба роду рагнарисову! В последний только миг успела она, Ильдихо, ибо уже к лесу обратились, чтобы идти — Фаухо, Гизульф и Атаульф — уже ногу занесли, чтобы шаг сделать… Сгубила бы их Лиска проклятущая, сгубила бы обоих!
      Дед тяжелым взглядом в Гизульфа уперся. Хмур был дед. Спросил: в самом ли деле хотел с Фаухо в лес пойти за сладкой ягодкой?
      И признался Гизульф: сперва вовсе не хотел. Вот еще, по колючим кустам лазить — была бы охота. А после, как растолковала ему Ильдихо, что это за ягода такая, — так и захотел, да уж поздно. И пояснил Гизульф, видя, как дед уже багроветь начал: желает он, Гизульф, во всем на дядю Агигульфа походить. А дядя Агигульф в походах юбки задирает. Так он сам говорил. И дедушка Рагнарис за то хвалил дядю Агигульфа.
      Хмыкнул дед, повернул к дому и нам велел за ним идти. А как вошли мы в дом, поискал дед и вытащил мешок кожаный.
      Мы с Гизульфом этого мешка как огня боимся. И вот почему. Мешок этот еще к ульфовым мучениям служил. Когда Ульф был как мы сейчас — хиловат был Ульф, так дедушка Рагнарис говорит. Тогда-то дед этот мешок собственноручно и сделал.
      Дед набивает этот мешок камнями, либо землей, за спину мешок тяжелый вешает и с ним бегать или прыгать велит, смотря какое у деда настроение. Дед говорит, что хочет из нас настоящих воинов сделать, а не таких дармоедов, что в бурге нынче Теодобада будто мухи обсели. Но по счастью на то у деда не всегда достает терпения.
      Дядя Агигульф нас тоже учит, но он и сам этого мешка побаивается. А Ульф вечно на стороне, где-нибудь мыкается.
      Когда же отец наш Тарасмунд в воины готовился, мешка этого еще не было. Дед говорит: оттого тогда мешка не было, что мир был моложе и люди крепче. К тому же времени, когда Ульф подрастать стал, уже опасно измельчал мир. Вот и понадобился мешок.
      Велел дед Гизульфу мешок с камнями на спину привязать и щит отцовский взять. Тяжелый щит. Вывел дед Гизульфа на двор и мне тоже велел идти. Чтобы смотрел и запоминал.
      Сходил дед на сеновал, оттуда жердину тяжелую принес. Сказал: глуп Гизульф — нельзя копье боевое ему давать. Испортит добрую вещь. А жердина — она по весу как копье. И даже потяжелее.
      После, кряхтя, на колоду, что посреди двора лежит и седалищем служит, уселся дед и велел Гизульфу:
      — С мешком за спиной, со щитом и жердиной пропрыгай на корточках дюжину кругов по двору. Проскачешь лягушкой, сдюжишь — ходи куда хочешь и с кем хочешь. Хоть с Фаухо на медведя, хоть с Двалой-рабом по сладкую ягоду. Тогда я сам тебя от Хродомера обороню, ежели озлится на тебя Хродомер. Но помни, Гизульф, не сдюжишь — чистить тебе за скотиной, обмазывать дом, где обмазка поотваливалась, и на крыше солому заменить, где погнила. И брату твоему Атаульфу — тоже. Ему впрок наука, ибо чую — такой же бездельник растет.
      И запрыгал Гизульф. Очень ему хотелось по сладкую ягоду — старался Гизульф. Восемь кругов одолел и еще полкруга, после завалился — не сдюжил.