Сигизмунд твердо знал: если бы Президент отдал приказ утопить нынешних толсторылых чинуш в вышеозначенном субстрате, он, Сигизмунд, за такого Президента последнюю каплю крови бы отдал.
      И за мэра бы отдал, если бы мэр собесовских бюрократических гадин на площади повесил. На Сенной. Или где там Федор Михалыча бесноватого расстреливали? Перед ТЮЗом им.Брянцева? Тоже хорошее место.
      Только не бывает такого. Потому что не бывает никогда.
      Тяжко на свете жить, ох, тяжко.
      Сигизмунд перевел дыхание. Снова взял телефон и набрал номер своего офиса. Светочка была уже на месте. Она всегда приходила рано.
      С бухгалтером Сигизмунду повезло. Светочка свое дело знала туго, а в другие дела не совалась. За это он регулярно платил ей зарплату и два раза в год выдавал премиальные. Светочка работала на Сигизмунда в «Новой Победе». Потом у них был перерыв в совместной деятельности. Организуя фирму «Морена», Сигизмунд вспомнил о Светочке и позвонил ей. Оказалось, что ей нужна работа.
      — Светлана? Это Морж. Ты сегодня на работе?
      Глупый вопрос. Конечно, она на работе.
      — Да, — ответила Светочка.
      — Я сегодня не приду, — сказал Сигизмунд. — Завтра, наверное, тоже.
      — Что отвечать, если позвонят? — деловито спросила Светочка.
      — Скажи — уехал в Москву. Послезавтра буду.
      — Ладно, — сказала нелюбопытная Светочка. — У тебя все в порядке?
      — Более-менее, — сказал Сигизмунд. — Целую.
      Время от времени они со Светочкой необременительно занимались любовью. Это значительно упрощало их отношения.
      — Пока, Морж, — сказала Светочка и положила трубку.
      Так. С этим улажено. Теперь насчет заявок.
      Диспетчером у Сигизмунда была его бывшая сослуживица по полиграфическому комбинату. Как изящно шутил Морж, по тюремному заключению.
      Людмилу Сергеевну он не видел с самого начала перестройки. В эпоху становления фирмы «Морена» случайно повстречал на улице. Разговорились. Людмила Сергеевна откровенно бедствовала. На полиграфическом ей семь месяцев не платили зарплату, а потом сократили. До пенсии еще три года…
      Подумав, Морж взял ее на работу телефонным диспетчером. Он знал Людмилу Сергеевну еще по прошлым временам как ответственного и исполнительного работника. К тому же ее старорежимная советская манера общаться вызывала доверие у клиентов.
      — Здравствуйте, Людмила Сергеевна, — сказал Сигизмунд. — Это Морж.
      — Здравствуйте, Сигизмунд Борисович.
      — Как самочувствие? — спросил Сигизмунд и поймал себя на том, что со своим диспетчером разговаривает сердечнее и искреннее, чем с матерью.
      Людмила Сергеевна сказала, что прекрасно себя чувствует.
      — Заказов нет?
      — Один. Обработка квартиры. На проспекте Славы. Федору я уже передала.
      — Меня сегодня на работе не будет. Приболел. Федор пусть отстреляется и мне перезвонит.
      Сигизмунд буквально видел, как Людмила Сергеевна озабоченно нахмурила брови.
      — Может, к вам заехать? Я бы малинки привезла… Полезно.
      — Спасибо, у меня есть, — соврал Сигизмунд.
      — А, ну тогда поправляйтесь, — сказала Людмила Сергеевна.
      Сигизмунд попрощался и положил трубку. Он знал, что Людмила Сергеевна позвонит его матери, и они долго будут обсуждать — и его, Сигизмунда, и нынешние тяжелые времена.
      И тут новый грохот донесся из комнаты, где шебуршилась юродивая девка.
      — Что там еще такое?! — дико заорал Сигизмунд.
      Он метнулся в комнату и распахнул дверь. На полу лежала груда тряпья, сверху — перевернутый ящик. Девка, видать, шарила по комоду — любопытствовала и выдернула один ящик.
      Комод был брежневских времен, из плохой ДСП. Доски перекосило, и вставить назад выдернутый ящик удавалось не вдруг. Косорукой девке это и вовсе не удалось. Тут умелец — и тот повозится.
      Девка с виноватым видом начала что-то многословно объяснять. И показывала. Целый театр пантомимы развела. В общем, сидела она, девка, никому не мешала. В безумие свое погружалась. А ящик тут возьми да выскочи! А барахло из ящика возьми да и вывались! Она-то, конечно, хотела как лучше. В общем, пошла она, девка, ящик на место ставить. А он ставиться не захотел. Вот, палец ей прищемил.
      И предъявила прищемленный палец.
      Сигизмунд взялся за ящик. Девка топталась рядом, заглядывала через плечо, помогать пыталась. Вшивыми волосьями на Сигизмунда трясла. Сигизмунд отпихнул ее. Попытался поставить ящик на место. Прищемил палец. Взвыл. Уронил ящик. Закружил по комнате, сдавленно матерясь и тряся рукой. Юродивая заволновалась, стала ходить следом, сочувственно бормоча. Сигизмунд остановился, обернулся и рявкнул на нее без слов. Отскочила.
      Наконец он водрузил ящик, затолкал туда барахло. Подошел к девке. Она глядела настороженно, помаргивая белесыми ресницами.
      Сигизмунд взял ее за плечи, стараясь держаться подальше от вшивых волос, развернул мордой к комоду и показал: мол, забирай. Мол, все твое.
      Та сперва не поверила. Выказала удивление. Сигизмунд покивал и рукой на комод показал, потом на девку. И снова покивал: тебе, мол, тебе!
      Она рассиялась. Подошла к комоду. Любовно огладила и охлопала, будто добрую корову, изделие приозерских халтурщиков.
      Сигизмунду стало тошно. Едва не плюнул. Совсем расшатана у девки система ценностей.
      А юродивая, как назло, отблагодарить попыталась. Поняла уже, что лунница ему глянулась. И снова потянула ее снимать. Когда он люто глянул на нее, улыбнулась и закивала.
      Сигизмунд сказал устало:
      — Слушай, дура, убери ты это куда-нибудь с глаз подальше!
      Не поняла. Голову набок сделала.
      — Зарежут тебя за эту штуку, — сказал Сигизмунд. И показал пальцем сперва на лунницу, потом на девку, потом по горлу чиркнул ладонью. — И тебя зарежут, и меня с тобой за компанию.
      Дошло. Глаза округлила, руки к луннице прижала. Отступила на шаг.
      Сигизмунд еще раз пантомиму повторил и на окно показал. Оттуда, мол, тать придет, оттуда.
      Видно было, что девка не на шутку растерялась. На окно с испугом глянула. Головой покачала.
      — Что, не веришь? — озлился Сигизмунд. — Придут — поздно не верить будет. Лучше мне поверь.
      Похоже, до девки медленно дошло.
      Струхнула.
      Теперь надежду надо показать. Надежду на спасение. Что делать, то есть, чтобы не пришли и не зарезали.
      Уже привычно чувствуя себя полным идиотом, Сигизмунд с хитрым видом «снял» нечто невидимое с шеи, прокрался к комоду и открыл дверцу. Поманил девку пальцем, чтобы ближе подошла.
      Под полками в платяном отделении комода был вбит заветный гвоздик. Наталья когда-то кулончики на цепочках вешала. Любила прибалтийские побрякушки из янтаря.
      Показал девке на гвоздик. В лунницу пальцем потыкал, потом на гвоздик опять показал. С многозначительным видом поджал губы, на шаг отступил и покивал, закрывая глаза.
      Девка помедлила немного и лунницу сняла. Глянула на Сигизмунда недоверчиво. Он еще покивал. Подражая крадущимся движениям Сигизмунда, девка подобралась ближе к комоду и повесила лунницу на гвоздик.
      Сигизмунд сказал:
      — Умница, Двала.
      И заставил себя скупо улыбнуться.
      Девка плотно надвинула одежду, висевшую в платяном отделении, закрыла лунницу. Поняла, видать. Смотри ты…
      Сказала что-то. Показала на окно, на Сигизмунда. Потом замахнулась, будто жердиной кого-то огреть хотела.
      Учила, видать, как со злодеями, что из-за окна налезут, обходиться надобно.
      Сигизмунд с важным видом покивал. Уж конечно, он с ними разберется. Всех в капусту постреляет. Уж и пулемет припасен…
      Сигизмунд показал, как будет палить из пулемета. Поводил воображаемым стволом вправо-влево, сопровождая это дурацким «та-та-та-та!» Господи, какой детский сад! Еще на палочке верхом можно проехаться…
      Дурочка исключительно глупо хихикнула. А потом с очень противной интонацией прогнусавила:
      — Махта-харья Сигисмундс…
      — Сама ты Мата Хари, — сказал Сигизмунд. — Деревня… Мата Хари-то бабой была. И не тебе, дуре, чета.
      И пошел в коридор. Девку поманил, чтобы следом шла.
      Они подкрались ко входной двери. Кобель крутился под ногами — намекал, что гулять пора.
      Сигизмунд со свирепым лицом на дверь показал и снова по горлу себя чиркнул. Мол, враг — он и отсюда проникнуть может.
      Девка кивнула. Поняла и это.
      Еще Сигизмунд воспретил ей в свою комнату ходить. Подвел к двери и кулаком погрозил. По горлу чиркать не стал, чтоб не пугать лишний раз бедную дуру. И без того зашуганная.
      Вняв уроку, юродивая обнадеживающе покивала и отправилась к себе на тахту. Уселась, поджав ноги. Вслед за нею туда же шмыгнул кобель. Вспрыгнул на тахту и пристроился там спать. Любит, чтоб поближе к человеку. Сигизмунд остался в коридоре, задумчиво созерцая жирное пятно на стене.
      Слышно было, как девка кобелю что-то втолковывала. Долго и скучно втолковывала, на разные голоса одно и то же повторяла.
      Сигизмунд поначалу прислушивался, потом плюнул. Очень уж монотонно девка талдычила. Куцые девкины мысли неспешно ползали по кругу.
      Ага! Вот что надо сделать. Телефон на автоответчик поставить. И звук убрать, а то еще полоумная перепугается, от страха в окно выбросится.
      Автоответчик у Сигизмунда был что надо. Должно быть, еще Кеннеди с Хрущевым помнил. Сигизмунду он достался от приятеля, который уехал в Америку «с концами». В обычное время автоответчик, размером с добрый магнитофон, пылился в коридоре, в стенном шкафу, среди прочей технической рухляди.
      Было в нем что-то устрашающе-ущербное, что не давало Сигизмунду подключить его и оставить в комнате. С другой стороны, наличие в доме какого-никакого автоответчика не позволяло рачительному генеральному директору фирмы «Морена» приобрести новый.
      Так вот и жил в диалектических противоречиях. По Гегелю.
      Взял деньги из ящика стола. Зашел в «девкину» комнату. Девка заливалась слезами. Кобель заботливо вылизывал ее лицо.
      Сигизмунд поднял куртку, что прежде дал девке, когда гнать ее хотел. Вытащил из кармана деньги. Приобщил к той сумме, что уже взял. Куртку бросил обратно.
      Разжился листом бумаги, карандашом и снова вернулся к юродивой. Сесть ее понудил, подсунул лист ей под ногу и, брезгливо морщась, обвел.
      Девка оцепенела от ужаса. Залопотала что-то. Лист с обведенным следом отобрать пыталась — Сигизмунд не отдал. Заревела пуще прежнего. Кобель снова на тахту полез, хвостом замахал.
      Выходя из комнаты, Сигизмунд на мгновение поймал девкин взгляд. Страх в этом взгляде был. И вроде бы ненависть тоже. Сигизмунд одернул себя. Нашел, о чем думать! Психи — они все такие. Только что они тебя любили, умереть за тебя были готовы, а проходит миг — и они тебя уже ненавидят.
      На Пряжку ее сдать, что ли…
      Но и на Пряжку сдавать девку уже не хотелось. Раньше сдавать надо было. Сейчас Сигизмунд уже в нее вложился. Заботу свою на нее потратил.
      Сигизмунд оделся, тщательно запер дверь и вышел.

* * *

      На улице он с облегчением вдохнул свежего воздуха. Хорошо-то как вдали от девки! Правду говорят, с безумными и сам психом постепенно становишься.
      Пошел посмотреть на свои объявления. «НАЙДЕНА БЕЛАЯ СУКА». Одно уже сорвали, поверх второго налепили призыв устраиваться на работу в компанию «Гербалайф». Гербалайфное объявление успели осквернить надписью «Я ЛЮБЛЮ СЛАДКИХ ЛОХОВ».
      Сигизмунд вдруг с особенной острой и тоскливой ясностью понял: это о нем. Это он, С.Б.Морж, — сладкий лох.
      Плюнул.
      Первым делом отправился по аптекам. Вошебойку искать. Вшей сигизмундова фирма не травила. Вот если бы у девки в голове тараканы жили…
      Впрочем, они-то в ней как раз и жили. Но этих тараканов сам Зигмунд Фрейд травить отказывался.
      Сперва Сигизмунд посетил жутко навороченный DRUG STORE в самом начале Невского. Среди сверкающей белизны во множестве были разложены различные тампаксы и заграничные пилюли, снимающие симптомы, но не лечащие никаких заболеваний. Цены пилюлям, натурально, были заряжены ядерные.
      В углу аптекарша в аккуратном зеленом халатике интимно ворковала с какой-то бабой в норковой шубке.
      Сигизмунд громко спросил, вторгаясь в их беседу:
      — От вшей есть чего?
      Аптекарша повернулась в сторону Сигизмунда. Баба в мехах скучно навалилась на прилавок, отставив задницу.
      — Простите? — процедила аптекарша.
      — От вшей, говорю, есть? — повторил Сигизмунд еще громче. И почесал затылок.
      — Нет, — холодно сказала аптекарша. И вернулась к беседе с бабой.
      — А почему? — спросил Сигизмунд.
      — Не завезли, — не поворачиваясь, процедила аптекарша.
      — А чем вы, бля, тут думаете? — осведомился Сигизмунд.
      Ему не ответили. Этот вопрос, собственно, и не требовал ответа. Сигизмунд вышел. Дверь за его спиной громко хлопнула — ага! пожлобились, не поставили беззвучную пружину!
      Настроение немного поднялось. Проходя мимо витрины, он видел, что баба в мехах косится на него сквозь стекло. И почесался еще раз — под мышкой.
      В аптеке на Желябова ему предложили шампунь. Сигизмунд отказался. Такой фитюлькой можно разве что у кошки блошку извести. Да и то не у всякой, а у короткошерстной. Девкину же гриву только керосин, пожалуй, и возьмет. Да где его, родимого, найти! В хозтовары пойти, что ли?
      В аптеке возле Аничкова моста тоже ничего путного не оказалось. Там в основном от кашля лечили. Каким-то немецким доктором. «HERR DOCTOR, ICH BRAUCHE…» А вот страждущая киска на рекламе была ничего. И что это ей, интересно, киске, такого от герр-доктора понадобилось?
      Сигизмунд перешел Невский и двинулся по направлению к площади Восстания. Имелась там еще одна аптека, довольно дельная.
      Перешел Владимирский…
      И остановился.
      «Сайгон».
      Бывший «Сайгон», конечно.
      А было время. Стояли хайрастые, обвешанные феньками, одетые в тряпье с чужого плеча. И пахло от них погано… «Обдолбанный Вася с обдолбанной Машей стоят у „Сайгона“, на кубик шабашат…»
      Сигизмунд, надо отдать ему должное, в феньках и с хайром тут стену не подпирал. О «кубиках» и говорить не приходится — не употреблял. Но со многими здоровался и многих знал.
      Вспомнился вдруг Витя-колесо. Витю знали все. Сколько полтинников ему Сигизмунд напередавал — не счесть.
      Полтинник! ПЯТЬДЕСЯТ КОПЕЕК! Смеху подобно!
      В последний раз Витю Сигизмунд видел в трамвае. Было это году в девяностом. Скучен был. Несчастен.
      Сигизмунд воспринимал закрытие «Сайгона» как некий знак. Знак, что закончилась юность. И не он один так думал. Многие так считали.
      И остепенились. И занялись делом. И он, Сигизмунд, тоже остепенился и занялся делом. Тараканов, блин, теперь морит.
      В каком же году его закрыли? В восемьдесят седьмом. Точно, в восемьдесят седьмом. Вся жизнь с тех пор как будто прошла.
      Паскуднее всего было в первый год, когда вместо «Сайгона» открыли «унитазник». Этого плевка в морду сайгоновские не простят никогда. Из-за сверкающих витрин, в мертвенном свете «дневных» ламп, тупо и слепо таращились скудно рассеянные по торговому залу предметы, предназначенные для сранья, ссанья, блева и сливания помоев. Раковины, унитазы. Вся это ссотно-блевотная роскошь сверкала антрацитовой чернотой, белизной, голубизной, розовизной.
      Сигизмунду в те годы остро и бунтарски хотелось метнуть в витрину камнем. Он знал, что многие из его поколения хотели того же. И признавались при встречах. Даже как будто хвалились.
      А заходить в эту лавку считалось западло. В нее только новые русские заходили, родства не знающие. И граждане дружественного и вражественного Кавказа. Те родство ведали, да только другое, не наше. А на «Сайгон» им насрать было…
      Теперь бывший «Сайгон» окружал глухой забор с «кислотной» живописью — обломки предвыборной кампании Президента. За забором что-то ремонтировалось
      — уже в который раз.
      От Аничкова моста донесся звук саксофона. Играл кто-то, иностранцев ублажая или просто денежку выклянчивая. Хорошо играл. Старый добрый джаз. «Мэкки-нож». Элла пела. Теперь уже покойная. И Армстронг пел. Его давно уже нет.
      И скрутило Сигизмунда так, что хоть волком вой. Аж глаза зажмурил.
      А сакс все выводит и выводит. Спасибо, потом ветер переменился — отнесло «Мэкки-ножа», утопило в Фонтанке.
      Вспомнилось еще раз про унитазы со злобой нехорошей. И решил вдруг — железно, каменно решил, до самой утробы решением этим враз прошибло — что назло унитазам вот возьмет да и оденет юродивую девку как принцессу. Не фиг ей в отрепьях бегать. Раньше-то, когда с Витей-колесом здоровался, когда кофе здесь пил, когда со столькими болтал о том, о сем, ни о чем, когда от обшмыганных носа не воротил, когда Кастанеду в слепых распечатках, анашой провонявших, читал жадно — тогда ведь даже вопроса не возникло бы, оставить ли девку, гнать ли юродивую, накормить ли ее или просто выставить за дверь… Тогда иначе было. Тогда все братья были и сестры. И флэты были со вписками. И не думали, тянется за вписанным что или не тянется. Вписывали — и все.
      Снова сакс налетел. Глена Миллера завел. Ох, паскуда, что же он со мной делает!
      А что? Взять дуру да и нарядить. Сапоги ей купить. Сапожки. Назло всему говну иноземному! Вшей вывести и укладку «веллой — вы великолепны» сделать. Пусть хоть для девки полоумной «Сайгон» по-прежнему будет существовать — с «системой» да с флэтами-вписками.
      Вот откуда только девка такая приперлась? Из какой глуши? Неужто там до сих пор не знают, что «Сайгона» больше нет?
      Да нет, ларчик-то просто открывается. У девки-то явно не все дома. Вот и вообразила по своей помраченности, что все еще стоит «Сайгон». И приперлась. А ее — р-раз! — и на Охту. Вот гниды, безумную — и то…
      Ну точно! Притащилась, бедная, думала, что впишут. Иначе что бы ей на Невском делать? И одежка на ней как на системной — какой, к херам, гринпис! В «Сайгоне» в свое время и похлеще выеживались.
      Так что пусть эти суки не думают, что «Сайгона» больше нет. Что задавить можно систему первого созыва какими-то унитазами.
      Деньги — говно! А так хоть какая-никакая польза…
      Возле «Художественного» Сигизмунд увидел Мурра. То есть, он чуть позже сообразил, что это Мурр.
      Тот стремительно шел навстречу, волоча здоровенный, как гроб, гитарный футляр. Лицо у Мурра было исступленное. Думал о чем-то, по сторонам не глядел.
      Прошел мимо, не заметив. Сигизмунд остановился, оглянулся. Хотел окликнуть, догнать, но потом передумал. И снова мыслью к системной девке устремился.
      …Да, как принцессу!.. Назло!.. На «назло» денег не жалко. Мильон потрачу!
      В старой доброй аптеке на площади Восстания вошебойка нашлась. И не одна. И торговала там не томная красавица, а деловитая бабка с усами. Бабка всђ знала и во всем разбиралась. Присоветовала не что подороже, а что поядреней.
      Сигизмунд к бабке отнесся с полным доверием и рекомендуемое ею средство купил. На всякий случай взял две упаковки. Протолкался к выходу и с теплым, расслабленным чувством направился в сторону «Пассажа».
      Если бы Сигизмунд жил в Америке, то перед тем, как пойти в «Пассаж», непременно посетил бы психотерапевта. Своего психотерапевта. Того, что избавил его от страха переезжать по мосту через реку Гудзон, мать ее ети! Потому как собирался Сигизмунд нанести урон своей тонкой чувствительной мужской психике и закупить в «Пассаже» для полоумной белье. В частности, трусы. И не одну пару.
      На взлете горбачевской перестройки, еще в «победовские» времена, Сигизмунд посетил Соединенные Штаты. На пару с Натальей.
      Эта краткая развлекательная поездка быстро, безболезненно и навсегда избавила Сигизмунда от страха перед навороченными магазинами.
      Американцы очень ценят доллар. Потому что в долларах измеряется труд. Они очень почитают труд. Если ты пришел в магазин с одним долларом, значит, ты этот доллар ЗАРАБОТАЛ. Ты — Человек Труда. И за это тебя будут почитать.
      И все-таки посещение «Пассажа» далось ему не без труда.
      В отдел женского белья он зашел, стыдясь. Украдкой приглядел подходящие трусы. Но подойти и купить медлил.
      От мук нерешительности его избавил — за неимением СВОЕГО психотерапевта — кавказский человек. Человек был в коричневой кожаной куртке, обладал огромным носом, угольно-черной бородой и чудовищным акцентом. Нацелившись носом на продавщицу, он непринужденно спросил женскую комбинацию большого размера. И показал — какого. Действительно большого.
      Когда кавказский человек с покупкой удалялся, Сигизмунд приблизился к прилавку и спросил полушепотом, нет ли еще комбинации, желательно шелковой, как во-он у того товарища…
      Молоденькая продавщица поглядела в спину кавказцу, хихикнула и распялила перед Сигизмундом комбинацию. Красивая.
      Он кивнул, мучительно покраснел и прошептал:
      — И две пары трусов…
      — Чего? — переспросила продавщица.
      Сигизмунд смотрел на нее и молчал.
      — Я не слышу, — повторила продавщица. — Пожалуйста, громче.
      — Две пары трусов! — почти крикнул Сигизмунд. — Вон тех, с кружевами!
      — Эти по семь тысяч, — сказала продавщица.
      — Ну и пусть по семь. Мне такие нравятся.
      — Может, и бюстгалтер возьмете? — предложила продавщица. — Есть минские, из натурального батиста. С шитьем. Совсем как итальянские, но дешевле. У нас все девочки себе такие взяли.
      Она сняла с вешалки предмет, который Сигизмунд в прыщавом отрочестве именовал «наушниками», и ловким жестом выложила на прилавок.
      — Какой вам размер?
      Сигизмунд глупо показал девкины объемы. Объемы были так себе, мелковаты.
      Продавщица прицельно сощурилась. Сказала:
      — Вам, наверное, второй размер.
      Выбрала другой бюстгалтер. Предупредила:
      — Учтите, белье мы не меняем.
      — Ладно, — проворчал Сигизмунд и пошел в кассу.
      Из отдела дамского белья он выбрался весь потный.
      Так. С этим разобрались. Теперь носки. И свитер. Красивый и теплый. Не та рванина, что в комоде. Все приличное Наталья давно выгребла, а эти хранятся потому, что выбросить жалко.
      Свитер он взял для девки длинный, с большим воротом, серый, с белыми и коричневыми цветами. Почти двести тысяч выложил. Знай наших!

* * *

      Вернувшись домой, Сигизмунд обнаружил, что девка спит. Тихо так спит, посапывает. От появления Сигизмунда даже не проснулась. Умаялась.
      Кобель, как положено, поприветствовал хозяина и вернулся на тахту — свил гнездо у девки в ногах.
      Вид спящей дуры умилил Сигизмунда. Глядя на нее, совсем рассопливился. Залетела, как птичка, и спит, гляди ты. Доверчивая, бедненькая. Золотишко в шкафик спрятала — и горя не знает. Ут-тю-тю. Пуси-пуси-крохотулечки… Сейчас ей зернышек принесет поклевать…
      Направился в свою комнату. Увидел собственное отражение в зеркале. С.Б.Морж, трезвомыслящий мелкий предприниматель, с интересом уставился на Сигизмунда-лоха. Не любил С.Б.Морж сладких лохов.
      Все в голове Сигизмунда застонало: что ты делаешь, мудак?! И вместо мозгов у тебя студень…
      Да пошел ты!
      Сигизмунд-лох злорадно показал С.Б.Моржу-предпринимателю кукиш и полез в ящик стола за деньгами. Отсчитал сто пятьдесят тысяч.
      Триста еще оставалось. Это на завтра. И послезавтра. И хрен его знает еще на скольки-завтра.
      Во дворе Сигизмунда встретила Софья Петровна. Пуделек поднял голову, обнюхал сигизмундовы брюки и потрусил прочь. До чего же скучная собачонка!
      — Ну как, сдали нарушительницу? — спросила Софья Петровна.
      — А, — рассеянно ответил Сигизмунд, — Нет, не стал. Обознался. Это родственница моя приехала… Из Прибалтики. Не видал ее с малолетства, вот и не признал поначалу. Меня-то дома не было, вот она в гараж и залезла…
      — Утряслось, значит, — сказала Софья Петровна неодобрительно. — И то хорошо, что сразу в передвижной пункт ее не сдали. Могли бы и изнасиловать эти-то, которые в передвижке…
      — Могли, — согласился Сигизмунд. И отправился в магазин.
      Шел Сигизмунд в знакомый «секонд
      —хенд», где раз в месяц по договору производил обработку помещения. Тамошний директор Сашок был его давний-предавний знакомец. В бурном мире постперестроечного некрупного бизнеса их пути то и дело причудливо пересекались.
      Сашок встретил Сигизмунда улыбчиво.
      — Морж! — вскричал он. — А мы тут только что о тебе говорили!
      — Небось, гадости какие-нибудь, — незлобиво сказал Сигизмунд.
      — Ты просто так зашел, Морж, или по делу? — спросил Сашок.
      — Пойдем покурим, — предложил Сигизмунд.
      Пошли в подсобку, заставленную коробками. Сашок в шутку называл ее «офисом». Закурили. Покалякали. Сашок кивнул на коробки и сказал:
      — Новые поступления. Насекомых, небось, видимо-невидимо.
      — Намек понял, — сказал Сигизмунд. — Завтра пришлю бойцов. На мотоциклах с пулеметами.
      Сашок часто оставлял Сигизмунду что-нибудь из вещей. Особенно если приходили новые, некондиция. Иной раз даже не распечатанные. Зажрались буржуи.
      — Шубка нужна, — поведал Сигизмунд. — И сапожки.
      Сашок выбил из пачки новую сигарету. Странно посмотрел на Сигизмунда, со значением. Мол, как?
      — Три месяца, — сказал Сигизмунд. — Качественно и совершенно бесплатно. Нужны сапожки. И шубка. Срочно. Желательно новые.
      Сашок с сомнением поглядел на Сигизмунда.
      — Четыре, — сказал он.
      — А есть новые?
      — Если поискать, то все есть, — сказал Сашок. — Только поискать надо.
      — Ты поищи, поищи.
      Они помолчали. Дело считалось между ними решенным.
      Потом Сашок спросил:
      — Для кого просишь-то?
      Сигизмунд вынул из кармана лист бумаги с обведенной девкиной ногой и сказал:
      — Для хорошего человека.
      — Какого пола человек-то? — спросил Сашок, хотя и так все было ясно.
      — Нужного, — ответил Сигизмунд. — Да не жлобись ты, Сашок!
      Часа через два Сигизмунд выбрался из магазина с объемистым свертком под мышкой. Там лежали приличные, совершенно новые сапоги с немного поцарапанным голенищем и длинная синтетическая шуба, белая с черными ромбами. Чтобы фирма не пострадала от расточительства генерального директора, Сигизмунд принял благое решение понизить на эти четыре месяца себе зарплату. Тяжела ты, шапка Мономаха!
      Затем Сигизмунд последовательно приобрел: рульку, банку маслин, буханку хлеба, батон, три бутылки «Степана Разина», зачем-то авокадо, бутылку водки «Смоленская роща», пленившую Сигизмунда приятной дешевизной, макароны — это про запас, помидоры, пакет сметаны — это к помидорам, большое румяное голландское яблоко — это девке. Под конец, в припадке мазохизма, купил в ларьке книгу «Двадцать шесть московских лжепророков, лжеюродивых, дур и дураков» Ивана Прыжова. Для самообразования. Про двадцать седьмую дописать. И двадцать восьмого. Как они дружно жили и в один день умерли, ха-ха. Зарезанные. Из-за золотой лунницы, хи-хи.

* * *

      Дома было тихо. Кобель встретил хозяина краткой вспышкой бурной радости. Но когда хозяин направился в сторону кухни, не побежал впереди, — напротив, залег в прихожей и, елозя хвостом по полу, поглядел ему вслед с тоской.
      Так и есть.
      Из кухни донесся крик Сигизмунда:
      — Это что такое?!
      Кобель знал, что это такое. Лужа, вот это что такое. Потихоньку убрался в уголок и там свернулся.
      Сигизмунд ворчал для порядка. Со всеми этими делами забыл кобеля выгулять. И не то чтобы забыл — все откладывал да откладывал. Дооткладывался.
      Вытер лужу. Дал псу понюхать тряпку. Пес брезгливо воротил морду.
      Девки что-то не видать, не слыхать. Спит, должно быть.
      Сигизмунд прослушал автоответчик — не проявился ли часом охтинский изверг.
      Бравый боец Федор докладывал о разгроме большой тараканьей группировки на пр.Славы. Больше никто ничего не докладывал.
      Девка и вправду дрыхла на тахте. Сигизмунд оглядел комнату. Вроде, все на месте. Не буянила.
      Потряс ее, чтобы просыпалась. Девка недовольно ворчала, но не просыпалась. Сигизмунд проорал:
      — Рота, подъем!
      Девка дернулась и открыла глаза. Испугалась, должно быть.
      — Рядовая Двала! Доложите обстановку! — бодро крикнул Сигизмунд. И сам себе подивился. Вот ведь дурак.
      Девка жалостливо залопотала.
      — Вольно, — милостиво позволил Сигизмунд. — Готовьтесь к санобработке, рядовая Двала!
      И показал ей «истребительное средство» в коробочке. Вынул бутылочку, покачал у нее перед носом.
      — Видала? Травить будем насекомых.
      Ничего-то бедная дура не поняла. Да от нее и не требовалось.
      Сигизмунд крепко взял ее за руку и потащил в ванную. Девка, памятуя, видать, об Охте, упиралась, как могла, и поскуливала.
      Сигизмунд пустил воду, взял девку за шею и сунул ее головой под кран. Девка брыкалась. Вырвалась. Все кругом забрызгала. Крикнула что-то — обругала, должно быть.
      После чего забилась в угол. Уставилась оттуда сердито и обиженно.
      Сигизмунд это предвидел. Решил поступить научно. То есть произвести для начала опыт на собаке, как дедушка Павлов заповедовал.
      Подозвал кобеля, заманивая того в ванную. Кобель доверчиво подошел. Был помещен в ванну, намочен. Сигизмунд знаками показал девке, чтобы та кобеля держала, а сам начал втирать в пса пахучую жидкость. Кобель страдальчески терпел. Сигизмунд повернул к девке лицо и идиотски осклабился: дескать, знатно мы тут оттягиваемся. Дурочка в ответ радостно хихикнула и на голову Сигизмунда показала: мол, и себя не забудь. Сигизмунд грозно нахмурился: не забывайся, девка. А той идея, видать, понравилась. Знаками стала помощь предлагать.
      Хм, а может и впрямь. Береженого Бог бережет. Ведь уже полсуток со вшивой неразлучен.
      Сунул голову под кран — девке на радость. Вишь, освоилась. Только потом, уже намазанный и пахнущий «истребительным средством», сообразил: ведь это она юмор проявила. А еще говорят, у дураков юмора не бывает.
      Даже погордился за свою дуру. Во какую нашел. Юморную.
      Изведя второй флакон «истребительного средства» на девку и замотав той голову полотенцем, вручил ей несчастного, мокрого кобеля, завернутого в простыню. Держать наказал. Пальцем погрозил. И, оставив их в ванной, пошел разбирать сумки.