Светочка говорила с полной убежденностью в своей правоте. Поскольку истовой религиозности за Светочкой не наблюдалось, то Сигизмунд был склонен ей верить.

* * *

      Маляры действительно явились ни свет ни заря. В квартире возникли две тетки, будто вышедшие бодрым шагом прямо из фильма «Девчата»: в рабочих штанах, заляпанных побелкой, в косынках, с белозубыми улыбками. Впрочем, белозубая была у одной, помоложе. У второй была нержавеющая.
      Они поздоровались, затопали по коридору, оставляя грязные следы. Сигизмунд показал им было, куда идти, но они и без того помнили. Захрустели газетами, загремели ведром. Потом железнозубая высунулась и пошутила:
      — Хозяин! Стремянку-то дай, а то до потолка далеко тянуться!
      Сигизмунд принес стремянку. Тетки споро принялись за дело.
      На ходу заплетая косу, из «светелки» выбралась Лантхильда. Заглянула к малярам. Сказала им что-то. К удивлению Сигизмунда, получила ответ.
      Тетки переговаривались между собой — певуче, с матерком. Обсуждали последнюю, жалостливую, серию какого-то сериала. Простодушно сострадали героине.
      Сигизмунд засел на кухне — пережидать нашествие. Лантхильда деловито сновала по квартире. То ли указания теток выполняла, то ли надзирала над ними. Тряпки им какие-то приносила.
      Кобель поначалу пришел в восторг. Напрыгивал на теток, приветственно гавкал, норовил лизнуть в лицо. По счастью, железнозубая оказалась собачницей. Знала, как обходиться с восторженными балбесами.
      Но затем счастью кобеля был положен предел. Он, как всегда, смертельно испугался стремянки. Залег на почтительном расстоянии и время от времени тихонько бухал: «Уф!.. Уф!..»
      Сигизмунд прошелся по кухне. Нашел огрызок яблока — Лантхильда оставила. Сунул огрызок в клетку.
      Крыска оценила подношение. Вцепилась, начала обкусывать. Сигизмунд осторожно ухватил ее поперек спины. Крыса, не переставая грызть, повисла. Хвост свесила.
      Заслышав, что Лантхильда направляется на кухню, Сигизмунд развернул крыску вместе с ее драгоценным огрызком мордой к мешочкам. Лантхильда поглядела на него как на полного кретина. Головой покачала предостерегающе.
      Сигизмунд сунул крысу обратно в клетку, где та невозмутимо продолжила свое занятие. Лантхильда повернулась и вышла. Сигизмунд слышал, как она, войдя в комнату, где шел ремонт, обиженно затараторила. Видимо, рассказывала бабам-маляршам о нанесенной обиде. Ее, похоже, поняли, потому что одна из малярш, обращаясь то к товарке, то к Лантхильде, принялась рассказывать про своего мужа. Такой же дебил. Бабы слушали, ахали, дружно всхохатывали. Сигизмунд с неудовольствием слушал, как Лантхильда заливается вместе с ними.
      Потом молодая малярша — у той был пронзительный голос — поведала, как водила своего-то кисту удалять. Сам-то боялся идти, пришлось, как дитђ, за ручку вести. (Бабы раскатились смехом). Потом донеслось лантхильдино протяжное:
      — Нуу…
      — Баранки гну, — бойко завершила молодая малярша. — Ну вот, привожу своего-то, там докторша — во! Гренадер!
      — Ты кистью-то не маши, — недовольно проговорила та, что постарше. — Ты ж мне в морду брызгаешь.
      — Отмоешься. У НЕГО ванна есть.
      Еще не хватало. Чтобы они тут в его ванне плескались.
      — Ну вот, он мне и говорит, мой-то, чтоб я не уходила — страшно ему. Я за дверкой села, жду. Слышу — вопит. Ну, точно — мой. Выходит потом. Докторша вся в кровище. Говорит: киста у него была аж до самого мозга, непонятно, где и мозг-то помещался, чем он думал-то… В общем, говорит, гной выпустила, а коли с гноем и мозги вытекли — тут стоматология бессильна…
      — Йаа… — одобрительно протянула Лантхильда.
      — А ты че, из немок, что ли? — осведомилась молодка. И продолжала: — Ну, забираю я своего, а он глядит на меня одуревши… Я уж испугалась: думаю, точно, мозги вытекли… Это и раньше по его поведению заметно было, но прежде, может, киста подпирала, а теперь…
      — Мужики на зубную боль слабые, — твердо сказала старшая малярша. — Я своего вела зуб тащить — он по дороге дважды под машину попасть норовил, чтоб лучше его в травматологию забрали… А твой-то как — зубами не мается?
      Это она к Лантхильде обращается, сообразил Сигизмунд.
      — Таак… — неопределенно ответила девка.
      Вот ведь стерва.
      — Бывает, значит, — вздохнула старшая. — Мужики — они как дети.
      Некоторое время они молчали. Потом завели противную песню «Огней так много золотых» и пели ее визгливо и долго, с подвыванием. Лантхильда подпевала. Она слов, естественно, не знала, просто выла: «а-а».
      У Сигизмунда появилось острое желание бежать прочь, бросив дом на поругание.
      Закончили бабы побелку на удивление быстро. Сигизмунд настроился на то, что кошмар продлится до вечера. Помнил, как сам белил. Но примерно через час старшая тетка крикнула через стену:
      — Хозяин! Иди работу принимай!
      Сигизмунд заглянул в комнату. Потолок был новый. Аккуратный. В принципе, это было единственное чистое место в комнате. Все остальное было заляпано, забрызгано, завалено опоганенными газетами. Хотелось смотреть только на потолок, больше никуда.
      Лантхильда топталась тут же. Дивилась.
      Молодая тетка, виляя задом, слезла со стремянки. Старшая собрала кисти, ведро.
      — Жалоб нет? — спросила она.
      — Вроде, нормально… — ответил Сигизмунд.
      — Ну, если что — нам скажете. Мы подправим.
      Оставляя белые следы, тетки бодро протопали к выходу. Кобель смиренно пошел их проводить.
      Сигизмунд забрался на стремянку, сбросил на пол газеты, открыв пыльные шкафы и стеллаж. Дал Лантхильде мешок, показал, чтобы собрала мусор. Лантхильда принялась за дело. Забегала с тазами и тряпками, принялась вытирать пыль оттуда, где та неприкосновенно копилась годами.
      Сигизмунд уже собрался идти на работу, как в дверь опять позвонили. Зашел сантехник дядя Коля. От него вкусно пахло пивом.
      — Эта… — сказал дядя Коля. — Ну че, были?
      — Были, — сказал Сигизмунд.
      Дядя Коля качнул висевший у входа молоток.
      — Это что, мода теперь такая?
      — Мода.
      — Кому что нравится, — философски заметил дядя Коля. — У однех велосипед висит, у другех колесо от родного жигуленка, у третьех — подкова…
      Дядя Коля заглянул в комнату, где бурно хозяйничала Лантхильда. Лантхильда вежливо молвила «драастис» и продолжила труды.
      — Справная девка, — оценил дядя Коля, не смущаясь присутствием Лантхильды.
      — А та ваша, прежняя, больно нос драла. Белоручка, небось. Я к вам кран заходил чинить, помните? Не, не помните, вас тогда не было — на работе были. Так ваша-то — ну вся на говно изошла. А эта ничего, культурная.
      Так. Оказывается, сантехник в курсе его семейной жизни. И дворник, видимо, тоже. Ну, теперь, очевидно, и техник-смотритель в РЭУ будет оповещен.
      Лантхильда в это время стояла, нагнувшись, и собирала газеты. Дядя Коля еще раз оценивающе смерил взглядом ее крупную фигуру, одобрительно покивал Сигизмунду и удалился. Напоследок поведал зачем-то, что если что — он сейчас в РЭУ идет.
      — Хорошо, — сказал Сигизмунд.
      — Претензий нет? — уже с порога спросил дядя Коля.
      — А у Михал Сергеича были?
      — А как же!..
      С Михал Сергеичем Сигизмунд, видимо, жил в противофазе: когда тот уже был на работе, Сигизмунд только выходил из дома. Если бы не протечка, могли бы и вообще не встретиться.
      Сигизмунд взял мешок с грязными газетами, упиханный Лантхильдой, и вынес на помойку. Заодно кобель получил удовольствие — пробежался с громким лаем и спугнул стаю ворон.
      Когда они вернулись домой, Лантхильда успела везде расставить тазы и тазики. Она занималась уборкой, следуя какой-то своей, таинственной, системе, в которой Сигизмунд не чаял разобраться. В одних тазиках была беловатая мутная вода, в других грязноватая. К каждому тазику полагалась для полоскания своя тряпочка. Причем Лантхильда не давала эти тряпочки выбрасывать — она их сушила и хранила до следующей уборки. Таких уборок уже было две, но те были локальными и почти незаметными. Сегодня же девка развернулась вовсю.
      Сигизмунд вымыл руки и начал все-таки собираться в офис. В это время в дверь позвонили.
      Федор.
      — Ты что пришел? — спросил Сигизмунд. — Случилось что?
      — Да нет. Мимо шел. Вы же сказали, что сегодня дома будете… Не хотел по телефону.
      — Проходи.
      Федор ловко увернулся от молотка и ножниц. Проник в квартиру. Огляделся. Оценил количество тазов в коридоре.
      — Побелку сегодня делали, — пояснил Сигизмунд.
      — Да уж вижу.
      Федор расшнуровал свои сложные шнурки, то и дело отвлекаясь на отпихивание любопытной морды кобеля. Прошествовал на кухню.
      Сел. Настороженно посмотрел на Сигизмунда.
      — А эта что… до сих пор у вас живет?
      — Да.
      — А что эти ее не заберут?
      — Они мне ее вроде как подарили.
      Федор диковато посмотрел на Сигизмунда, но от оценок, как всегда, воздержался. Приступил к делу.
      — Было так, — начал он.
      — Чаю будешь?
      — Да. Приехал по адресу. Коммуналка — в страшном сне приснится. Гигантская. Этот, который купил, — видел я его. Бандит. Серьезный человек… Продешевили мы, конечно. Там работы… До революции — хоромы были! Там в одном месте еще лепнина сохранилась. И посреди одной комнаты колонна стоит. Деревянная такая, витая, разрисованная в разные цвета. Потемнело все уже, конечно… Перед самой революцией там профессор какой-то жил. Вроде как в «Собачьем сердце», такой же. Потом его, естественно, уплотнили. Комиссара вселили. В общем, сейчас там — представляете? — опять профессор живет. С женой и дочкой. В маленькой комнатушке, где прежде кухарку держали. Потом старуха там живет, дочка этого комиссара. Совсем из ума выжила. Старухи сейчас вообще… А че с них взять? Это раньше было — как старуха, так смолянка какая-нибудь, царя видела… А эти-то бабки — они же все пионерки-комсомолки, комиссарские дочки, без Бога выросли… Чего от них ждать? Заметили, Сигизмунд Борисыч? Злющие все такие, неряшливые какие-то… Без света стареют, к земле клонятся, темнеют… В общем, старуха эта клопов развела видимо-невидимо. И тараканы, само собой. У нее все стенки в картинках. Из «Огонька» — еще старого, из «Работницы»… Самое клопиное дело. И корки всякие. Тараканам раздолье. Она в комнате ела, жильцам не доверяла, все у себя прятала… Жуть! Эх, надо заглотнуть!
      С этими словами Федор влил в себя добрый глоток чаю.
      — Две комнаты занимала сорокалетняя алкоголичка. Водила к себе все каких-то мужиков с рынка, черных этих… Самых таких люмпенов, каких у себя в роду, явись они в горы, сразу зарежут за подлость нрава… Вот с ними… Блохи, чесотка, весь набор говна-пирогов… Как там профессор жил — ума не приложу. Этот бандит ему квартиру купил. Небольшую, но в центре. Хоть на старости лет поживет по-человечески. Что он, зря такого ума набирался?
      — Слушай, Федор, откуда ты все это знаешь?
      — А я с одним жильцом разговорился. Они последние уезжали. Мужик мне водочки поставил, чтоб не одному выпить… Давай, говорит, напоследок, чтоб больше так не жилось… Врагу, говорит, не пожелаю… И здоровья Захар Матвеичу — ну, бандюге этому… Ты, говорит, Федь, не представляешь, как мы тут жили… Дети болели. От старухи да от бляди то чесотку подхватят, то вшей… Нас из детского садика два раза выгоняли. А ты думаешь, мы детей зачем в садик отдавали? Думаешь, мы работали? Накрылся наш завод медным тазом, дома сидели. А детей пристроили — чтоб хоть дети с голоду не померли. Тогда за детский сад еще небольшая плата была, крутились. Два пятьдесят садик стоил. А у кого двое — те половину платили. Я слесарь шестого разряда — это мужик говорит — а знаешь, на что мы жили? Это он мне говорит, а сам чуть не плачет. Я, говорит, денег одолжу, кур накуплю, жена потушит и вечером у метро продает… Однажды старуха-комиссарша куру скоммуниздила — не знаю, как не убил старую суку… Проворовали, блядь, страну просрали… Представляете, говорит, а сам ревет уже настоящими слезами! Президента, говорит, бы ебалом да в эту конуру! Чтоб посмотрел, как народ живет!.. Ой, блин, Сигизмунд Борисович, как я сам с этим мужиком там не разревелся… Уж, казалось, навидался говна, ан нет!.. И тут этот заходит, Захар Матвеич, бандюган. Ну, по морде видно, что бандит. А этот мужик, слесарь, вскочил, едва ему руки не целует, выплясывает… Водки ему льет. Тот пить не стал, как не заметил. Все, говорит, у вас готово? Где-то на Дыбенко он им квартиру купил. Хоть Правобережье, хоть панельник, а все ж своя…
      Сигизмунд видел, что Федора просто распирают впечатления.
      Тут в дверь позвонили.
      — Блин, кого еще несет?..
      Принесло маляршу. Ту, что помоложе.
      — Кисть забыли, — пояснила она, улыбаясь.
      Прошла в комнату, наследив на чисто вымытом полу. Лантхильда зашипела. Они обменялись парой реплик, после чего дружно засмеялись. Затем малярша удалилась, успев кокетливо стрельнуть глазом на Федора.
      Федор слегка приосанился. И хотя уже никакой малярши больше не было, продолжал говорить, сидя в академической позе — с развернутыми плечами, с гордо вскинутой головой.
      — Ну, как искал я эту квартиру — усрешься… Указано было: квартира сорок семь. — Федор похлопал себя по ладони, как бы указывая на лежавшую в руке бумажку с адресом. — Подхожу. Дом, улица — те! Вхожу в подъезд. Квартиры один, двести два, пятнадцать и восемь — это на первом этаже. Семь, четыре, двести три и девятнадцать — на втором. Третий этаж — одна квартира — сто. Там коридорная система и начинаются квартиры сто один, сто два и так далее, до ста пятнадцати. Хорошо. Вхожу во второй подъезд…
      Обстоятельный рассказ Федора был оборван звонком в дверь и громким лаем кобеля. Сигизмунд встал. Федор глотнул еще чая, поднялся из-за стола и долил себе кипятку.
      Принесло дядю Колю.
      — Были девки-то? Они тут кисть забыли…
      — Были, — сказал Сигизмунд.
      Кобель, припав на передние лапы, яростно лаял на дядю Колю.
      — Ишь, веселая собачка, — прищурился дядя Коля. Теперь от него пахло не только пивом, но еще и портвейном.
      Ушел.
      — Долго квартиру-то искал? — подсказал Федору Сигизмунд, возвращаясь на кухню. Он хотел избежать слишком обстоятельного повествования.
      Но сбить бойца Федора было нелегко. Он продолжил точно с того места, на котором остановился.
      — Захожу, значит, во второй подъезд. Там у батареи пьяный лежит. Уже пустил под себя, как положено. Я в него потыкал — ботинки голландские, крепкие, и не то выдержат. Говорю: «Отец, есть тут квартира сорок семь?» Он стонет… «Ясно, — говорю, — без слов». Обследовал первый этаж. Квартира десять, одиннадцать, двенадцать и сто восемьдесят один. Так, не то. Поднимаюсь на второй этаж. Там…
      — Короче, Склихософский, — сказал Сигизмунд.
      — А я и говорю, — охотно поддержал начальника Федор.
      Звонок в дверь.
      — Активно живете, Сигизмунд Борисович, — заметил Федор. — Прямо как депутат какой-нибудь. Слуга народа.
      Пришли из РЭУ. Обследовали произведенный ремонт. Подсунули бумажку расписаться, что претензий нет. Сигизмунд расписался и предусмотрительно поставил дату. Между своей подписью и нижней строчкой акта не оставил врагу ни миллиметра. Обучен-с. Хотя на практике на этом еще ни разу не горел.
      Лантхильда возилась где-то в квартире, то и дело что-то опрокидывая и роняя.
      Когда Сигизмунд в очередной раз возвратился на кухню, Федор допивал уже вторую чашку чая. Осторожно спросил:
      — У вас с ней, Сигизмунд Борисович, что — серьезно?
      — Серьезней не бывает, — сказал Сигизмунд.
      — А ее военная база на Шпицбергене?
      — Послала она свою учебку.
      — Она-то армию послала, — сказал предусмотрительный Федор, — а армия ее?..
      — А армия прислала вот такую охрененную бумагу, где тоже ее послала без выходного пособия.
      — Вам видней, — сказал Федор. — Я в эти дела не мешаюсь.
      — Если грубые парни из НАТО придут меня брать — спрячет меня твой отец Никодим за алтарем? — сострил Сигизмунд.
      Федор ушел от вопроса. Сменил тему.
      — Боюсь, влипли мы с этой квартирой. Ощущение нехорошее. Я этому Захар Матвеичу, бандюгану этому, говорю: «Если по уму делать, надо и сверху и снизу протравить, по всей лестнице. Что толку — мы тут у вас обработаем, а через месяц все равно полезут. Не сверху, так снизу.» А он говорит: «Вы гарантии даете? Вот и работайте по гарантии». Что-то нехорошее ощущение у меня от него…
      — А чего тут нехорошего? Людей облагодетельствовал…
      — Во-во.
      — Так ты там все сделал?
      — Обработал как полагается, а что еще… Только точно говорю — придется по этой гарантии еще побегать.
      — В секонд-хенде был?
      — Да там все нормально. Кланяются вам.
      Тут на кухню вошла Лантхильда, грязная с головы до ног. Вежливо поздоровалась с Федором:
      — Драастис…
      — Здрасьте, — мрачно сказал Федор.
      Лантхильда опустила голову, закокетничала. Ах ты, замарашка. Федору глазки строит. В общем-то Федор, конечно, парень хоть куда. Сигизмунд вдруг обиделся.
      — Лантхильд, хири ут!
      Лантхильда покраснела и ушла.
      — Ну, я пойду, — деликатно сказал Федор.
      Сигизмунд проводил его до двери. Подержал кобеля за ошейник, поскольку пес живо интересовался шнурками. Федор долго, тщательно одевался. Напоследок Сигизмунд сказал:
      — Не ссы, Федор. На хрен мы НАТО-то нужны.
      — Ну, бывайте, Сигизмунд Борисович. Завтра в конторе ждать?
      — Да.
      Едва за Федором закрылась дверь, как тут же появилась Лантхильда. Чумазая и довольная.
      — Сигисмундс, смоотри ходит ик убрат красота доома.

* * *

      Лантхильда действительно потрудилась на славу. Комната приобрела свежесть. Исчезла бьющая в глаза холостяцкая захламленность. Пока Лантхильда плескалась в ванной, распевая во весь голос, Сигизмунд перетащил назад на обычное место компьютер и телевизор. Спальник отправился на антресоли. «Смутный период» закончился.
      Лантхильда выбралась из ванной спустя час. Благоухала шампунями. Разрумянилась, разопрела. С тяжким вздохом плюхнулась на диван.
      Она была в сигизмундовом махровом халате до пят.
      — Устала? — спросил Сигизмунд. — Хочешь яблочко?
      У него сохранилась привычка после бани кушать яблочко — одна из немногих, оставшихся с детства.
      Лантхильда резко повернулась на голос и хлестнула Сигизмунда мокрыми волосами по лицу. Он поймал ее за косы. Потемневшие от воды, они были очень тяжелыми.
      Сигизмунд взвесил их на ладони.
      — Давай все-таки высушим волосы, — сказал он Латхильде. — Простудишься.
      — Хаздьос… Во-ло-сьи висуцим — оой… — протянула Лантхильда, отбирая у Сигизмунда свою косу.
      — Ничего «ой», потерпишь, — сказал Сигизмунд.
      Сходил за феном. Лантхильда сидела на диване и с опаской следила за ним. Более догадливый кобель загодя уполз под диван. Только хвост остался.
      Когда Сигизмунд включил фен, пес поспешно заскреб лапами под диваном, пряча в убежище и хвост. Лантхильда съежилась. Не одобряла она фена. Не одобряла и боялась.
      — Ничего, ничего, — приговаривал Сигизмунд, водя феном над ее волосами.
      — Ницего? Ницего? Оой… Суцим? Оой… — постанывала Лантхильда.
      — Не суцим, а сушим. Су-шим. Скажи: «ш».
      Лантхильда свистела, свиристела. Видно было, что очень старается.
      — Умница ты наша, умница, — ворковал Сигизмунд и вдруг ни с того ни с сего завел прилипчивую песенку, которую давным-давно слышал в «Сайгоне»: — У Кота-Воркота наркота была крута…
      Песенка понравилась Лантхильде отсутствием шипящих. Она принялась подпевать, сперва копируя слова бессмысленно, как птичка, потом с некоторым пониманием.
      — Кот — это Мьюки, — пояснял Сигизмунд охотно (а фен в его руке устрашающе выл). — Воркот — это имя. Ик им Сигисмундс, мьюки ист Воркот. Кот-воркот.
      — Ворркот, — вкусно рокотала Лантхильда.
      Кобель, внезапно ожив, сделал резкий рывок под диваном и забился еще глубже.
      — Наркотаа — ист?..
      — Наркота ист плохо. Наркота ист срэхва. Причем такая срэхва, что не приведи Господи…
      — Мьюки мис срэхва… Йаа…
      — Крута — хорошая срэхва… То есть, ну такая сраная срэхва, что зашибись!
      — Все… плоохо… у мьюки…
      Лантхильда развеселилась.
      — Да, но кот-то дурак, двалс, он-то думает, что у него все хорошо, понимаешь?
      Вникнув в содержание песенки, Лантхильда принялась распевать ее с удвоенным энтузиазмом. После каждого раза она заливалась хохотом. Когда Лантхильда исполнила песенку в пятнадцатый раз, Сигизмунд выключил фен.
      Волосы у нее уже подсохли, но еще оставались влажными. Хоть не мокрые — и то хорошо. Такие волосы просушить — рехнуться можно.
      Сигизмунд протянул ей фен.
      — Хочешь попробовать?
      Лантхильда отстранилась. Покачала головой.
      — Нет, — подсказал Сигизмунд.
      — Неет…
      — Боишься? Охта?
      — Нии. Нии боисса…
      — Неправильно. «Боюсь». Скажи: «боюсь».
      — Баус.
      — Маус, маус, во ист дайн хаус?
      С этой малоосмысленной репликой Сигизмунд унес фен. Как только опасность миновала, кобель выбрался из-под дивана и завилял хвостом.
      Лантхильда сидела на диване с ногами, обхватив себя за колени, покачивалась из стороны в сторону и шипела, как змея:
      — С-с… с-с…
      — Ш-ш… — подсказал Сигизмунд. — Это же очень просто.
      — С-с, — упорно выдавала Лантхильда.
      Сигизмунд осознавал, что даже под дулом нагана озверевшего украинского националиста ни один москаль не мог выговорить слово «поляниця» так, чтобы это удовлетворило придирчивого хохла.
      — С-с, — трудилась Лантхильда.
      — Скажи: «шуба».
      Лантхильда помолчала. Напряглась. Покраснела, вытаращила глаза и вдруг выпалила яростным голосом:
      — Ш-шуба!
      — Ура! — закричал Сигизмунд. — Скажи: «шарф»!
      — Ш-шарф!
      — Скажи «поляниця», — потребовал Сигизмунд.
      Она произнесла это слово с неожиданной лихостью. Стало понятно, что Сигизмунда как чистокровного москаля бендеровец бы шлепнул не задумываясь, а вот Лантхильду наверняка помиловал. И сала бы дал. И горилки бы налил. Абыдно, слюшай…

* * *

      — Пора освежить в памяти избирателя и налогоплательщика светлый образ фирмы «Морена», которая живет, борется и побеждает.
      Так патетически начал Сигизмунд краткое совещание с трудовым коллективом. Точнее, со Светкой.
      Светка легла грудью на стол и попросила начальство уточнить, в какие именно органы оно желает дать рекламу.
      — Не рекламу, Света, а бесплатные объявления. Рекламу пусть, этта, враги наши печатают. Йаа…
      «Морена», как и множество других мелких рыбешек, традиционно давала объявления в газеты группы «Из рук в руки» и в «Рекламу-шанс».
      — А не начать ли нам действовать шире, масштабней, — раздухарился Сигизмунд. У него было хорошее настроение. Заговорила Лантхильда по-русски, заговорила! — А не увековечиться ли нам в «Желтых страницах», а?
      — Там же дорого, — усомнилась Светочка.
      — Мы не будем давать рекламу. Дадим бесплатную информацию.
      Светочка полезла за справочником. Справочник был гигантский, желтый, с множеством нарядной цветной рекламы и чудовищно неудобный в пользовании. Он был куплен на волне энтузиазма, после чего положен на полку. Когда требовалось куда-то позвонить, брали старый, весь исчирканный, справочник ПТС, либо незатейливо набирали 09.
      — Ой, а это не «Желтые страницы». Это «Петербург На Столе-95».
      — Какая разница… Поищи, там должен быть купон на размещение бесплатной информации.
      Светочка перелистала справочник. Из него выпала жеваная белая бумажка.
      Светочка наклонилась, подняла бумажку, радостно ойкнула.
      — Ой, это та самая, гербалайфная! Я еще вчера вам говорила, а вы не верили!
      — Дай-ка.
      Сигизмунд взял бумажку в руки. Пока Светочка листала справочник, прочел:
      «ВНИМАНИЕ! МЫ В ПРЯМОМ ЭФИРЕ! Вы имеете честь стать участником события, которое войдет в историю России. Впервые в Санкт-Петербурге крупнейший международный телемост, который соединит 80 городов Европы, Америки и Австралии. 150 000 человек в открытом телеэфире празднуют официальное открытие компании HERBALIFE INTERNATIONAL в РОССИИ!!! Суббота, 22 апреля, начало в 20.00, вход бесплатный»…
      — Я же рассказывала, — не отрываясь от страниц справочника, говорила Светочка, довольная тем, что нашлось вещественное доказательство. — Прямо на православную Пасху и забабахали. Тут свечи, колокол, крестный ход, «Христос воскресе из мертвых», а напротив, нос в нос — эти гербалайфщики себя накачивают: ура, ура, добрый дядя из Америки привез нам мешок целебной травы…
      — У Кота-Воркота наркота была крута, — скороговоркой проговорил Сигизмунд.
      — Дела-а… — Он брезгливо отложил бумажку.
      — Нашла. — Светочка аккуратно вырезала купон длинными ножницами.
      Сигизмунд снял трубку, взял купон и набрал напечатанный там номер телефона.
      — «Петербург На Столе», добрый день, — отозвался приятный женский голос.
      — Я хотел бы разместить информацию о нашей фирме.
      — Минуточку, переключаю.
      В трубке дважды пискнуло. Другой женский голос, еще более приятный, произнес ту же сакральную фразу. Сигизмунд в ответ — бах! — свою сакральную фразу.
      — Вы можете прислать нам купон, — предложил приятный голос, — а можете просто продиктовать… Одну минутку, я открою базу…
      — Вы прямо в базу будете набивать?
      — Конечно.
      Сигизмунд продиктовал название фирмы, номер телефона.
      — Будьте добры, уточните, пожалуйста, профиль вашей деятельности. Это для рубрики в «желтых страницах».
      — А разве это не «Петербург На Столе»?
      Девушка в телефоне засмеялась. У нее был веселый взрывной смех.
      — Наш справочник состоит из двух разделов — «белые страницы» и «желтые страницы». В «белых страницах» фирмы размещаются по алфавиту, в «желтых» — по профилю их деятельности.
      Сигизмунд замялся.
      — Ну… все для животных. Корма, поилки, миски, дог-хаусы — возможно…
      — Что? — изумилась девушка в телефоне.
      — Конуры для псов, если точнее.
      Девушка заржала. Ну и смех, подумал Сигизмунд, небось, в офисе у них все перегородки прошибает.
      — Вы их под ключ возводите? — спросила девушка. — Нет-нет, это я так… Записываю… Конуры…
      — Травим насекомых, — продолжал Сигизмунд.
      На этот раз ему пришлось отвести трубку от уха, чтобы не оглохнуть.
      — Извините, — сказала девушка.
      — Да нет, ничего. Мне даже приятно.
      — Так в какую рубрику вас поместить?
      — А можно в две — уничтожение бытовых насекомых и зоотовары?
      — К сожалению, нет. Только в одну. Выбирайте, какая вам дороже.
      — Светка, что нам дороже — зоотовары или травля?
      — Вам видней.
      — Я тебя как бухгалтера спрашиваю.
      — Травля.
      — Бухгалтер говорит — травля нам дороже. Скажите, девушка, а сколько у вас стоит реклама?
      — Я могу передать ваши данные агенту. Он с вами созвонится, придет в удобное для вас время…
      — Да нет, не надо. Спасибо.
      — До свидания. Благодарим вас за то, что обратились к нам, — произнесла смешливая девушка еще одну сакральную фразу.
      Фирма Сигизмунду понравилась. Здесь разговаривали вежливо и в то же время душевно. Настроение у него поднялось еще больше.
      — Ну, и зачем нам это нужно? — спросила Светочка кисло.
      — Понятия не имею, — отозвался Сигизмунд. — Пусть будет…

* * *

      Лантхильда встретила Сигизмунда сияющая. В доме вкусно пахло выпечкой. Духовку освоила, смотри ты.
      Изделие Лантхильды было чем-то средним между хлебом и пирогом. Пирог по форме, хлеб по содержанию.
      — Хлиифс, — объяснила Лантхильда.
      — Хлеб, Лантхильда, хлеб.
      Она махнула рукой: мол, какая разница, лишь бы вкусно было.
      «Хлиифс» действительно оказался вкусным, так что Сигизмунд, умяв с молоком полкаравая, пришел в окончательное благодушие.
      — Рассказывай, красавица, чем тут без меня занималась?
      — Ле-жала, — честно сообщила Лантхильда.
      Сигизмунд заржал.
      — А еще?
      — Си-дела…
      Сигизмунд погладил ее по волосам.
      — Умница ты моя…
      Впрочем, оказалось, что Лантхильда не только лежала и сидела. Она еще приобщалась к искусству. Сигизмунд увидел несколько альбомов, снятых ею с полки. Удивил выбор — «Графика XX века», «Руанский Музей Изящных Искусств».
      Лантхильда быстро, возбужденно заговорила, выхватила «Руанский Музей» и раскрыла его на одной картине. Ни античное наследие, ни изыски академистов Лантхильду не увлекли. Ее внимание всецело было захвачено мрачноватым полотном какого-то не известного Сигизмунду Эвариста Люминэ. Если имя художника он с грехом пополам разобрал, то название картины, написанное, естественно, по-французски, осталось для Сигизмунда такой же тайной, как и для Лантхильды.
      Картина была завораживающе созвучна музыке Вагнера. По полноводной, подернутой предрассветным туманом реке медленно плыл плот. На плоту на бурых подушках из мешковины покоились бок о бок двое мертвецов. Они были завернуты в саван и закрыты богато расшитым покрывалом, но лица их оставались открыты. Мертвые глаза спокойно вглядывались вдаль. В ногах у них горела свеча. В поставце стояла икона, увитая розами. От картины веяло жутью и покоем.
      Лантхильда долго, вдохновенно говорила об этой картине — объясняла. Русских слов ей катастрофически не хватало. Вместе с тем Сигизмунд видел, что произведение Эвариста Люминэ оставило глубокий след в ее душе. Картина и вправду была хороша. Может быть, немножко чересчур красива.
      Наконец, Сигизмунд сообразил, что Лантхильда давно и с жаром его о чем-то спрашивает. Он не понимал, о чем. Тогда она прибегла к испытанному средству
      — к пантомиме. (Хорошо, Аська не видит. И ее придурок-реж — тоже.)
      Лантхильда бойко соскользнула с дивана, улеглась на полу, вытянув руки вдоль туловища, и застыла, изображая мертвеца. При ее довольно-таки костистом лице и слабой мимике изображение вышло устрашающе удачным. Она закатила глаза, слегка приоткрыла рот, поблескивая зубами. И даже дышать перестала.