— Срэхва.
      Покупатель угрюмо царапнул девку неприязненным взглядом. Ничего не ответил. Да и что тут ответишь? Прав мужик.
      Сигизмунд подошел и ровным тоном проговорил:
      — Не обращайте на нее внимания.
      Был удостоен второго царапающего взора. Неприязненного и высокомерного.
      Лантхильда не дала себя отстранить за здорово живешь. Она вырвалась вперед, выхватила у неприятного субъекта пакет и горячо заговорила. Речь ее была пересыпана словами «срэхва» и «милокс». Мол, срэхва это милокс…
      Покупатель молча отвернулся к шкафу. Снова открыл стеклянную дверцу. Взял еще один пакет и безмолвно побрел в сторону кассы, цепляя корзиной полки и своротив пачку макарон.
      Лантхильда в сердцах поставила милокс на место. Закрыла дверцу шкафа. Проворчала в спину уходящему «двалс».
      Сигизмунд купил картошки, петрушки с укропом, масло и «Спрайт» в двухлитровом фуфыре — девку пузырьками пугать.
      Бродя по супермаркету и любуясь интерьером, Лантхильда обвалила целую гору крекеров в целлофановых пакетах. Ну вот, начинается дурацкая американская комедия. В кино всегда думаешь: неужели у режиссера столь убогая фантазия? Если надо посмеяться, уронит что-нибудь в супермаркете. Ан нет, в жизни все точно так же.
      Сигизмунд расплатился. Лантхильда с интересом смотрела на деньги. При виде монетки оживилась. Назвала монету «скатт». Купюры ее не заинтересовали.
      — Иностранка? — спросила кассирша.
      — Из Рейкьявика, — тихо ответил Сигизмунд. И решительно блеснул познаниями в языке: — Лантхильд, хири ут!
      Лантхильда нехотя уплелась из супермаркета. К машине пошла.
      — Заходите еще, — любезно сказала кассирша. — У нас заказано, раков привезут.
      — Беспременно, — обещал Сигизмунд.
      Девка топталась у машины. Пыталась дверь открыть. Удивлялась, почему не открывается.
      Словом, вечер удался.

* * *

      Видать, вчера Лантхильда здорово умаялась от впечатлений. В девять утра еще спала мертвым сном.
      Озорства ради Сигизмунд пробрался в «светелку», где дрыхла девка, и решил будить ее по-таежному. Сделал тупую рожу и, глядя перед собой в пустое пространство, затянул глухо и монотонно:
      — Стииг!.. Лантхильд, стииг!.. Стииг!..
      Лантхильда сперва улыбнулась, а потом открыла глаза. Увидела Сигизмунда. Поморгала. Он увидел, как радость на ее лице сменилась скрытым разочарованием. Почему-то его это обидело.
      — Яичницу будешь? — буднично спросил Сигизмунд. Хотя и знал, что она не поймет. Не дожидаясь ответа, ушел на кухню.
      К диковатому виду кухни он уже попривык. Только вот банки с окаменевшим вареньем надо будет все-таки на помойку вынести.
      Плюхнул на сковородку пять яиц и уселся с книжкой, которую почитывал по утрам за завтраком. Книжка была любопытная. Про то, как Колчак в космос ракету запускал. Альтернативная история. Сигизмунду нравился там один персонаж, как ни странно — большевик.
      На кухню пришла девка. Сигизмунд, не глядя — готовность яичницы определил на слух — выключил огонь.
      Лантхильда чинно села за стол, сложила руки. Изрекла:
      — Нуу…
      Господи, неужто по-русски заговорила?
      Девка явно не понимала, что Сигизмунд делает. Он нехотя отложил книгу в сторону. Девка пугливо взяла ее в руки. Конечно, вверх ногами. Перевернула, посмотрела картинку на обложке. Там красномордые мужики с голубыми свастиками на буденовках тянули к читателю руки из заснеженной тайги.
      Лантхильда подняла взгляд на Сигизмунда. На щеке у нее еще остался рубец от подушки. Но зубной пастой от нее разило и на верхней губе остались белые «усы».
      Сигизмунд потянулся и вытер ей «усы». Сама ведь не сообразит. Позориться еще.
      — Это, девка, произведение Андрея Валентинова, «Око Силы» называется, — сказал Сигизмунд, отбирая у девки книгу. — Ни к чему оно тебе. Все равно не одолеть.
      На самом деле книга натолкнула Сигизмунда на хорошую идею. Дабы эффективно бороться с нечистью, которой кишели большевистские войска, автор породил дивную народность — дхаров. Дхары любую нежить мелко видели и все про нее знали. Обитали в тайге. И вообще их очень мало осталось.
      Так чем плести, что девка из Рейкьявика, лучше уж отнести ее к малоизученной и фиктивной народности дхаров — и дело с концом. Никто не разберется, всем все по фиг.
      Решено. Девка — дхарская беженка. Родственница. Только дальняя. Очень.

* * *

      К машине Лантхильда уже попривыкла, видать. Подошла доверчиво, сразу дверцу стала выдергивать.
      — Да погоди ты, — сказал Сигизмунд, отталкивая ее в сторону. — Не видишь что ли, заперто.
      Погрузились. Благословясь, поехали.
      — Нуу, — сказала Лантхильда, довольная. — Таак…
      Она в точности копировала интонацию Сигизмунда.
      Они ехали к Пяти Углам. Сигизмунд решил по центральным навороченным лавкам попусту не шариться. Все равно там ничего, кроме гонора, не сыщешь. Была у него на примете небольшая немецкая фирмочка с устрашающим чисто германским названием «Мильденбергероптик». В одно слово. Минуты две в свое время стоял, как дурак, читать пытался. Сто пятьдесят лет безупречной оптической деятельности. Трудовые династии. Месяца три назад Сигизмунд возил туда мать
      — обновлять очки. «Мильденбергероптик» ему понравилась, невзирая на название.
      Остановив машину перед магазином, Сигизмунд еще раз повторил:
      — Право, лево, верх, низ.
      И кулак показал.
      Лантхильда без выражения посмотрела на кулак.
      По магазину бродило два неприкаянных посетителя. Слепо щурясь, вглядывались в оправы. Продавщицы с отсутствующим видом дремали за прилавками, как куры на насесте.
      Девка забоялась. Кругом были зеркала и слепые пустые глазницы оправ.
      Сильно сжала руку Сигизмунда (они вошли под ручку, «как приличные»).
      Сигизмунд подтащил упирающуюся Лантхильду к прилавку и вывел продавщицу из летаргии. Потребовал показать оправу. Продавщица несколько секунд глядела на девку, потом небрежно вытащила несколько оправ приторно-розового цвета. Оправы были из дешевых.
      Сигизмунд к ним даже прикасаться не стал. Потребовал показать другую — тонкую, золоченую. Она стоила 415 тысяч.
      Продавщица с сомнением задержала взгляд на лице Сигизмунда. И получила! Умел Сигизмунд глядеть леденяще и брезгливо. По устам злую улыбочку пустил. Предки в сейме, блин, заседали, орали там и ногами топали, Радзивилла какого-нибудь честя.
      Вынула тонкую золоченую. Сигизмунд ее девке на нос пристроил. Лантхильда стояла неподвижно, от страха тяжело дышала. Глаза застыли, рот приоткрылся. Руки плетьми свесила.
      Сигизмунд отошел на шаг, полюбовался. Продавщица вдруг шевельнула ноздрями и оживилась. Почуяла, что этот покупатель действительно дорогую купит. Куда более любезно предложила еще одну — за 470 тысяч. Сигизмунд с готовностью повесил на девку за 470 тысяч. Эта оправа, также тонкая и золоченая, была еще лучше. С завитком у виска. Неожиданно придала девкиному лицу не только ученость, но и некое новое обаяние. Изящество даже.
      Сигизмуд попросил еще раз дать первую оправу, померил. Снял, померил вторую. Взял вторую.
      — Заказывать будете? — спросила продавщица.
      Сигизмунд сказал, что будет. Продавщица, не переставая выписывать чек, крикнула на весь магазин:
      — Таня!
      Из глубин магазина выплыла дева с усталым лицом, облаченная поверх свитерка с джинсиками в тоненький голубой халатик, имитирующий медицинский. Умирающе бросила Сигизмунду с Лантхильдой:
      — Идемте.
      Девка стояла как вкопанная. Сигизмунд взял ее за руку и повел. Она шепотом спросила:
      — Хва?..
      — Йаа… — сказал Сигизмунд. Тоже шепотом.
      Лантхильда совсем закручинилась.
      Таня посмотрела на них, полуобернувшись.
      В кабинете было темно и тесновато. В углу стояла вешалка, кренившаяся под тяжестью таниной шубы.
      — Раздевайтесь, — любезно сказала Таня.
      Сигизмунд куртуазно вынул девку из ромбического леопардоида. Лантхильда пыталась возражать, мешать ему. Пришлось и ее одарить «антирадзивилловским» взглядом.
      Таня с терпеливой усталостью ждала, пока клиенты перестанут ломаться. Сигизмунд глупо топтался с девкой у вешалки. Наконец стащил с нее шубку и водрузил на крючок. Скинул куртку.
      — Готовы? — спросила Таня. И показала на кресло, имевшее сходство со стоматологическим.
      Сигизмунд подтолкнул девку к креслу. Она пошла, несколько раз покосившись через плечо на леопардоида — не спер бы кто.
      Уселась. Повозилась, устраиваясь. Вздохнула обреченно.
      Сигизмунд притулился у выхода на старом продавленном сиденье. И готовился к сложностям.
      Таня надвинулась на Лантхильду с чудовищной черной хреновиной для стекол. Лантхильда втянула голову в плечи. Что-то пискнула жалобное.
      Со своего места Сигизмунд сказал спокойно:
      — Не обращайте внимания, Татьяна. Делайте свое дело.
      Татьяна водрузила на девку оправу-стенд, как окрестил про себя Сигизмунд черного монстра. Подошла к стене, потянула таблицу.
      Сигизмунд понял: пора! Кашлянул.
      — Да, Татьяна… — сказал он. — Тут такое дело… Понимаете, Лантхильд не говорит по-русски.
      — Нуу… — сказала девка из-под оправы-стенда — видимо, имя свое заслышала.
      Татьяна обратила к Сигизмунду измученное лицо.
      — Что, совсем кириллицы не знает? У меня латиница есть.
      — Латиницы тоже не знает. Она редкой народности, бесписьменной. Очень древней. Таежной, восточносибирской. Их на всем земном шаре семьдесят три человека осталось. Дхары называются.
      Все оказалось значительно проще, чем думал Сигизмунд. Даже дхары, в общем-то, почти не понадобились. Унылая Татьяна, не поднимая вопроса о зайчиках и белочках, тут же повесила таблицу с разорванными колечками.
      Затем подошла к Лантхильде и, печально-ласково воркуя над ее головой, принялась всовывать стеклышки в черного монстра.
      Сигизмунд понял, что чувствует дрессировщик, когда впервые выводит своего ручного тигра на арену.
      — Ну, Лантхильд, пора. Покажи, чему ты научилась. Верх, низ, право, лево.
      Девка распевно повторила:
      — Верх-нииз… право-леево…
      — Отлично, — сказала Татьяна. Она заметно повеселела.
      Взяв указку, пошла к таблице.
      — Вы по ней постучите, Таня, — присоветовал Сигизмунд. — Чтобы внимание привлечь.
      Таня поглядела на Сигизмунда с удивлением, но совету последовала. Постучала по первому колечку.
      Девка сказала:
      — Нииз…
      — Она не видит, — сказала Татьяна. И пошла менять стекло.
      Мурыжились минут двадцать. Выяснилось кстати, что девка действительно путает право и лево, потому что показывала она правильно. После всего, что Сигизмунд успел о девке выяснить, этому он не удивился.
      Для контроля Сигизмунд предложил проверить Лантхильду дополнительно.
      — Скажите, Таня, у вас таблица со зверюшками имеется?
      — Да, — сказала Татьяна, — но ведь вы, как я поняла, дхарским не владеете?
      — Собаки там есть? Кошки?
      Татьяна кивнула.
      — Свиньи? — добавил Сигизмунд.
      Татьяна вывесила детскую таблицу. Вопросительно посмотрела на Сигизмунда.
      — Покажите ей мелких собак, кошек и свиней, — сказал он. — Эти слова я по-дхарски знаю.
      Татьяна вдруг фыркнула. Ей тоже сделалось смешно. Даже печалиться забыла.
      — Лантхильд, хво? — вопросил Сигизмунд, когда указка ткнула в борова.
      — Свиин, — поведала девка.
      — А это хво?
      — Хундс…
      — А это?
      — Мьюки…
      — А это?
      Пошли совсем уже крошечные, тараканоподобные зверьки.
      — Гайтс, — сказала девка.
      Сигизмунд подошел к таблице поближе. Он и сам со своего места уже не видел.
      — Коза, что ли? Или врет она? Вы ей хряка покажите.
      Указка перешла на свинью, которая была безошибочно охарактеризована девкой как «свиин».
      Дальше Лантхильде показывали красные и зеленые пятна, определяли расстояние между глаз — оказалось, ужасно широкое, семьдесят миллиметров. Диоптрии у девки были серьезные: минус пять и минус шесть.
      — Стекла толстые будут, — сказала Татьяна. — Вы уже подобрали оправу?
      — Да. Золотую.
      Татьяна поглядела на Лантхильду, которая все еще маялась в оправе-стенде и отдаленно напоминала инопланетянина.
      — Тонкая плохо удержит толстые стекла.
      — И что делать? — Сигизмунд вдруг почувствовал раздражение. — В чем ей ходить? В пластмассе этой розовой… как свиин?
      Татьяна освободила Лантхильду от монстра.
      — Дело ваше, — сказала она прежним унылым тоном. — Все в принципе решаемо. Поставьте пластиковые стекла, так даже лучше.
      — Слышь, Лантхильд, — развязно обратился к девке Сигизмунд. — Пластиковые глаза тебе лепить будем.
      Лантхильда не поняла, но на всякий случай важно сказала:
      — Таак…
      Татьяна с подозрением покосилась на Лантхильду, на Сигизмунда. Подвох почуяла. Спросила тихо:
      — Что за дхары такие?
      — Беженка дхарская, из тайги, — охотно объяснил Сигизмунд. — Дхары — они по Амуру живут. Там по соседству тунгусы, которые обманчжурились. Сейчас их самоопределение заедать стало, выдавливать начали дхаров. Ну а как тунгусские националисты ополчились, так и пошли беженцы дхарские…
      — Они христиане, что ли?
      Татьяна поглядела на девку с симпатией. Сигизмунд вспомнил почему-то обращенного в православие Федора и решил глобально разочаровать Татьяну.
      — Язычница… Шаманистка.
      — Ой! — сказала Татьяна. — До сих пор сохранились? — И на Сигизмунда поглядела отстраненно, как на зачумленного (ну точно из недавно обращенных в православие девица!)
      Сигизмунд с удовольствием рассказал ей обо всем. О предках в сейме. О Радзивилле. О Понятовском. О Сигизмунде-Августе наконец! О Варшавском восстании «За нашу и вашу свободу!» — слышали?
      О восстании Татьяна слышала. Из любимого детского сериала «Четыре танкиста и собака».
      Ну вот, и укатал после восстания проклятый царизм сигизмундовых предков в дальнюю Сибирь, куда и Макар телят не гонял… А там — сами понимаете… дхары.
      Татьяна покивала. Понимала. Дружба народов, невзирая на языческие заблуждения и полную нерусскоязычность.
      — И вот упала как снег на голову. Из дальней родни. Ссыльные повстанцы роднились с дхарами — дхары-то поляков в одна тысяча восемьсот шестьдесят шестом году как братьев приняли… Об этом даже передача как-то была… По радио…
      Тут из магазина снова донесся зов:
      — Таня!
      — Извините, — сказала Татьяна.
      Сигизмунд поднялся, взял Лантхильду под руку и вытолкал из кабинета. Навстречу уже пер новый клиент — с отстраненной благожелательной улыбочкой нес брюхо какой-то «новый русский». Из не очень крупных.
      Пока делались очки, Сигизмунд повел Лантхильду в кафе, благо рядом. Кофе с мороженым употреблять.
      К кофе Лантхильда отнеслась вполне адекватно. Успела пристраститься. По просьбе Сигизмунда, сахара ей положили в два раза больше, чем в обычную порцию.
      Мороженое девку изумило. Видать, туговато в тайге с мороженым. Впрочем, чего удивительного. Все деньги наверняка сходу пропиваются.
      Поковыряла розовые и коричневые шарики ложечкой. Попробовала. Сказала:
      — Иис…
      — Айс криим, — подсказал Сигизмунд по-английски.
      — Нии. Иис йах снэвс…
      — Это тебе, девка, не сугробы жевать. Это мороженое. Мо-ро-же-ное.
      — Иис, — тянула свое девка.
      Тут Сигизмунд поймал маслянистые взгляды каких-то кавказцев, устремленные на Лантхильду. Нордичность девкина их манит. Своих баб у них, что ли, мало?
      По счастью, эпизод с кавказцами ни во что не вылился, потому что был оборван совершенно дикой выходкой Лантхильды.
      В кафе вошла семейная пара. Оба — явно околопенсионного возраста. Предки этих супругов, а может, и они сами в детстве, ездили на оленях по тундре. Это было видно сразу. Но они долго жили в Питере, между собой говорили по-русски и ничем в толпе не выделялись. Разве что чертами лица — широкими скулами, узкими глазами. Да еще неизбывной приверженностью к пышным меховым шапкам.
      Они взяли себе кофе и сели за соседний столик. Начали о чем-то разговаривать.
      Глядя на эту симпатичную пожилую пару, Сигизмунд втайне раскаивался, что возвел напраслину на целый народ и вешал Татьяне на уши лапшу, повествуя об озверевших от падения метеорита и вконец оманчжурившихся тунгусах.
      От раздумий Сигизмунда оторвала девка. Под столом она вцепилась в его руку. Он поднял на нее глаза — она побелела, как сметана. Даже губы стали серые. Плохо ей, что ли?
      — Ты чего? — спросил он.
      Девка не отвечала. В ужасе косила глазом на мирных пенсионеров. Потом сползла со стула и на полусогнутых ногах, тихо-тихо, двинулась к выходу. Брошенный Сигизмунд вскочил и побежал за ней. Успел услышать еще, как кавказцы что-то сказали в спину — явно обидное — и заржали.
      Сигизмунд поймал Лантхильду в десяти шагах от кафе. Схватил за руку. Рявкнул:
      — Что?!.
      Она показала в сторону кафе. Он не понял. Она еще раз показала на кафе, потом растянула глаза к вискам и в довершение пантомимы провела себя ладонью по горлу.
      Они стояли на тротуаре. Народ обтекал их, многие оглядывались. Лантхильда тряслась от страха. Сигизмунд уже знал, что она не притворяется. Она никогда не притворяется. По крайней мере, все то время, что он ее знал.
      Тут дикая мысль посетила Сигизмунда. А что, если все наплетенное им об озверелых тунгусских фундаменталистах — правда? Может, девка — действительно какая-нибудь дхарская беженка из тайги? Может, такие же раскосые у нее всю родню вырезали?
      Да нет, бред. Кого чукчи могут вырезать? Они моржа-то подчас завалить не могут.
      Стоп. О моржах ни слова.
      Ладно, дома расспросит. Пора очки забирать.
      К оптике надо было идти, слава Богу, не мимо кафе. Поэтому девка легко дала себя увести. По дороге обидчиво говорила что-то. Насколько понимал Сигизмунд, распекала его. За беспечность, видать, укоряла.
      Получив заказ и расплатившись, Сигизмунд водрузил очки девке на нос. Вид Лантхильда обрела очень строгий. Глазами за стеклами похлопала. Потом подпрыгнула, забила в ладоши. Мрачноватые продавщицы невольно заулыбались. Самая неприветливая вдруг сказала:
      — Заходите к нам еще.

* * *

      По дороге домой и дома девка глядела на все с глубочайшим изумлением. На Сигизмунда то и дело поглядывала, будто в первый раз видит. На кобеля воззрилась. Даже засмеялась от радости.
      То снимала очки, то снова цепляла их на нос. Сравнивала, видать. Перед зеркалом вертелась. Лоб хмурила. Вид имела важный, ученый.
      — Ну девка, — сказал Сигизмунд, — ты теперь прямо Софья Ковалевская!
      Лантхильда изящности сравнения не оценила. Сигизмунд прозревал, как бьется за гладким девкиным лбом незатейливая мысль: пыталась осознать, что же такое с ней, с девкой, произошло?
      Сигизмунда осчастливить решилась с неохотой: сняла очки с носа и на него надеть пыталась. Сигизмунд очки отверг, проворчав:
      — Ты бы еще на кобеля их нацепила, макака…
      Девка с видимым облегчением вновь вступила в единоличное владение продукцией Мильденбергероптик.
      Сигизмунд оставил Лантхильду осваиваться с новшеством и поехал в «Морену».
      Как приехал, сразу завертелся. Светочка сказала, что звонили первые субарендаторы. Отказываются. Нашли себе получше. Сигизмунд сказал: «не очень-то и хотелось», но на всякий случай перезвонил — удостоверился и расставил все точки над «ы», как выражался в таких случаях боец Федор.
      Почти тут же отзвонил ГРААЛЮ. Давайте, ребята, дерзайте. Путь свободен.
      Потом ездили с Федором за кормами. Привезли в контору. Светочка спросила, можно ли ей отсыпать для кошки.
      — У тебя же не было кошки, Светка?
      — Котеночка завели, — поведала Светочка.
      Сигизмунд только рукой махнул. Мол, котят таким дерьмом кормить…
      Светочка прогрызла ножничками маленькую деликатную дырочку в боку бумажного мешка. Отгребла себе немножечко в кулечек.
      — Да что ты как украла.
      — Так ведь и украла, Сигизмунд Борисович.
      — Ну так пойди и взвесь, а я с тебя потом в день получки вычту.
      Светочка обиделась.
      Сигизмунду было некогда утешать Светочку. Он почти сразу же уехал — развозить продукцию по точкам. В одном месте разругались. Разговоров о ничтожном конфликте хватило аккурат на всю дорогу до следующей точки, причем говорил в основном Федор, а Сигизмунд больше соглашался. Возмущался Федор цветисто, разнообразно и забористо, с примерами из своей армейской жизни, а также из жизни шурина. Слушать Федора было интересно.
      Потом ездили за химикатами. Проезжали по Обводному каналу. Дорога здесь — мягко говоря… Всякий раз дивуешься, что в канал еще не полетел, решетку своротив. Печально закончить жизнь вот так, в жидком дерьме, именуемом водами Обводного канала…
      Таковы были незатейливые мысли Сигизмунда. Федор же об ином вдруг задумался. Попросил остановиться минут на пятнадцать. Мол, в храм ему надо зайти. Потребность ощутил.
      Сигизмунд любопытства ради потащился вместе с Федором. Вошли, сняли шапки, попривыкли к теплу и полумраку. Федор решительно перекрестился три раза и истово приложился к храмовой иконе. Сигизмунд прикладываться не стал, мял шапку, ждал Федора.
      Федор явно не знал, чем еще в храме заняться. Постоял, повертел головой по сторонам. Потом еще раз трижды перекрестился и опять истово приложился к храмовой иконе. Решительно двинулся к выходу, нахлобучив шапку раньше времени.
      Они вышли из храмового помещения на лестничную площадку, пересекли ее и зашли во второе крыло здания — на кухню. На кухне сейчас никого не было, кроме одной мрачной тетки в белом, обсыпанном мукой платке. Федор хозяйски оглядел помещение на предмет возможного возвращения муравьев. Муравьи не возвращались. На всякий случай Федор осведомился у тетки — как. Тетка подтвердила: неприятеля ни слуху ни духу.
      По всему было видно, что Федора здесь знают. С кухни гнать не торопились. Наметанным глазом Сигизмунд мгновенно выхватил белеющий в углу «Восход-40»
      — кошачий гальюн. Швейковские задатки бойца Федора приятно радовали сердце.
      Мьюки имелась тут же — сидела, задумчиво глядя на собственный хвост. Была раскормлена и пушиста. В ответ на «кис-кис» Сигизмунда одарила его холодным, презрительным взглядом. Встала, потянулась и пошла куда-то по своим делам.
      — Ну что, — бодро сказал боец Федор, — здесь, вроде бы, все в порядке. Идемте, Сигизмунд Борисович.
      Сигизмунд неловко сказал «до свиданья», на что тетка никак не отреагировала, и они с Федором затопали вниз по лестнице.
      — Я гляжу, Федор, ты здесь совсем уже своим заделался, — заметил Сигизмунд.
      — Ну… хожу, — сказал Федор. — Взял индивидуальное шефство. Меня отец Никодим на исповедь таскал. Я вам, Сигизмунд Борисыч, так скажу: с парашютом прыгал ночью — ничего не боялся, а тут чуть не обоссался с перепугу.
      — А чего обоссался-то? — спросил Сигизмунд.
      — Сходите сами и узнаете, — ответил Федор нагло. И без всякого перехода осведомился: — А вы, кстати, хоть крещеный?
      — Вроде.
      — Вроде у бабки в огороде. Воцерковляться надо, не то пропадете. По себе понял.
      И снова они медленно ползли вдоль Обводного. В районе «Красного треугольника», теперь просто «Треугольника», попали в пробку и заглохли вовсе. Постояли, позлились. И тут заметили, что судьба остановила их как раз возле большой железной двери с надписью «Скупаем книги». Всю жизнь живя в России, оба давно усвоили закон: не та надпись истинна, что золотыми буквами по граниту выбита, а та надпись истинна, что авторучкой да кривыми буквами на картонке накарябана. Именно так и выглядела надпись «Скупаем книги», почему и Сигизмунд, и Федор ощутили вдруг необоримое влечение к железной двери.
      Кое-как притерли машину к тротуару, припарковались и решительно направились в помещение.
      Лавочка гостеприимством не блистала. Дверь была мощной, за дверью громоздились и чудом не падали пыльные стопы увязанных на макулатуру книг: от желтых брошюрок Апрельских тезисов до глобальных собраний Карла Маркса и решений съездов КПСС.
      Пролавировав между стопками, они выбрели в закуток, где имелись два крупных, ханыжистого вида молодых человека. Они о чем-то дружески беседовали, обильно уснащая речь матерком.
      Сигизмунд с Федором быстро переглянулись. Сигизмунд сразу направился к полкам, ломившимся под тяжестью книг.
      Федор повел плечами и пружинящим шагом направился к молодым людям. Те мгновенно прекратили разговор и воззрились на Федора. Явно узнали своего, потому что воззрились без напряга, почти приветливо.
      Сигизмунд поначалу краем глаза поглядывал на Федора, а потом и вовсе поглядывать перестал. Боец делал свое дело споро, из закутка уже доносился приглушенный хохот (небось, про шурина рассказывал). Потом удивленное восклицание Федора: «Бля, мужики! Таракан! Они что, книги едят?» и после краткого, видимо, циничного разъяснения: «Ну вы, бля, даете».
      …На полках стояли книги — те самые, за которыми в застойные годы гонялись, выстаивали очереди. Макулатуру собирали. Теперь на хрен никому не нужны.
      Сигизмунд ходил, смотрел, рассеянно перелистывал. Дрюон, Кронин, Дюма, Моэм… Пестрая россыпь более поздней «северо-западовской» лабуды: все эти одинаковые переводные романы, где герои — явно от нечего делать — то и дело спасают Вселенную, чудом не лопаясь от гормонов… Абзац — подвиг, абзац — подвиг…
      Из закутка гибким движением — как Шер-Хан из джунглей — выскочил на мгновение Федор. Был красноват и немного вспотел. Шепнул почтительно и интимно:
      — Сигизмунд Борисович!.. Визиточку!.. — И чуть громче, явно на публику: — Ребята уж больно…
      Сигизмунд вынул из кармана две визитки. Вручил Федору. Федор схватил и одним прыжком скрылся в джунглях. Оттуда вновь донеслись приглушенные голоса и взрывы мужского хохота. И с гормонами у ребят все в порядке, и здоровьичко еще не шалит…
      Сигизмунд выждал еще с минуту, а потом недовольно, начальственным тоном буркнул:
      — Федор!.. Время, время!.. Хочешь, после работы приходи и тренди, сколько влезет…
      И, не дожидаясь ответа, стал пробираться к выходу. За спиной он слышал, как Федор торопливо прощается:
      — Ну так, ребята, договорились. Все пучком, все пучочком. И пивка! Ну, конечно… Ага…
      И по немыслимой траектории обогнув обреченного макулатуре Фридриха Энгельса, устремился за Сигизмундом.
      Когда тяжелая железная дверь закрылась за ними, Сигизмунд с Федором хлопнули друг друга по плечу и дружно заржали. Отдышавшись, Федор перешел на деловитый тон.
      — Слышьте, Сигизмунд Борисыч, я у них тараканов разглядел — отпад. Знаете, этих, с похотливой такой, тупой мордой… Они и там живут, где вообще жрать ничего. Я во че думаю: я к ребятам пойду, БТТ с собой немножко возьму… Одного отловлю для пробы и прилюдно казню. Для убедительности. Я к ним с пивком сегодня приду, договорился. На абонемент ребят поставим. Хорошие ребята. Мне понравились.
      Они выбрались, наконец, из пробки и доехали до Лермонтовского. Здесь Сигизмунд остановился.
      — Я в контору не поеду, — сказал он. — У меня еще дела в городе. Давай я тебя здесь высажу. Мне оттуда выбираться геморройно.
      Федор вылез. Сигизмунд закурил и хотел было трогаться, когда Федор, нагнувшись, постучал по стеклу. Сигизмунд открыл окно.
      — Что?
      — Вы это, Сигизмунд Борисыч… Лукавый — он ведь хуже перуанского террориста, повсюду бомбы раскладывает. Точно проверено. Вы того… не тяните. Воцерковляться вам надо, Сигизмунд Борисыч. Хотите, я вас к отцу Никодиму отведу? Он вам лучше, чем я, объяснит.
      — Подумаю, — уклончиво сказал Сигизмунд. Идти к сварливому попу ему очень не хотелось. — Ты, Федор, вот что… Арендаторы завтра придут, ты дверь им заколоченную открой. И вообще все там подготовь.
      — Лады, — сказал Федор.
      Сигизмунд щелчком выбросил окурок, поднял стекло и поехал. В зеркальце видел, как Федор молодцеватой походкой направляется к ближайшему пивному ларьку.

* * *

      Аська открыла Сигизмунду дверь и с порога понесла:
      — Ну, Морж, что за дела? Второй день жду, блин, вчера же обещал. Двое суток, как привязанная, сижу, как дура полная — жду, жду Все вы одинаковые: как чего от Аськи надо, так бежите, отбою нет, сидите — не выгнать, а как Аське что-то от вас нужно — так не дозовешься…
      — Мне уйти? — спросил Сигизмунд спокойно.
      Аська бранилась на пороге своей квартиры. Лицо со сна слегка помято, губы намазаны набекрень — нарочно, что ли, моду такую взяла? Выкрашенные зеленой краской волосы торчат во все стороны, как у чертика. Как только в метро ее пускают?
      На ней были полосатые, желто-черные, гольфы для занятия аэробикой. Выше гольф торчали тощие коленки. Сверху Аську прикрывал белый свитер из толстой хлопчатобумажной пряжки. По свитеру в причудливом порядке были разбросаны плохо отстиранные пятна кофе, чая и томатного соуса. Ворот-щель был такой ширины, что свитер еле удерживался на аськиных плечах. Почти вся левая половина тела, до соска, высовывалась наружу. Ругаясь, Аська поддергивала свитер, пока он не переползал на другую сторону и не обнажал другую половину Аськи.
      — Что ты, в самом деле, как маленький. Я сижу, как дура, жду, без холодильника, выйти боюсь, повсюду лужи…
      Жрать у Аськи было, конечно, нечего. Бардак царил неимоверный. Квартирка у Аськи маленькая, однокомнатная. Комната — нелепо длинная, с загибом
      —аппендиксом, который Аська очень удачно забила «многоуважаемым шкапом» — была завалена разной дрянью. Бросалось в глаза огромное количество пепельниц — от хрустальных, помнящих Хрущева, до старых консервных банок и битых горшков. По стенам висели афиши, имеющие прямое или косвенное отношение к Аське. Фотографии, изображающие Аську в многочисленных однообразных ролях. Запылившаяся пишущая машинка «Ятрань» со вставленным и уже пожелтевшим листком, где бессмысленно была набита буква «ДДДД». Куча пустых банок из-под кофе. У стены несколько гигантских полотен друга-сюрреалиста. Болезненные фантазии в крупных мазках перекипали через край, грозя хлынуть в комнату. Одна небольшая картинка висела на стене. В нее была вогнана кирка. Видать, наиболее продвинутое достижение друга-сюрреалиста. На другой стене, сладостным мещанским диссонансом, жались на позапрошлогоднем календаре трогательные котятки.