Глава 4

Новоорлеанское кафе «Дю Монд» располагалось в начале французского квартала Вье Каре. Хотя это кафе являлось островком спокойствия в окружающей суете, оно почему-то напоминало Дженни оклахомскую ярмарку. Дело было вовсе не в оформлении интерьера. Здесь стоял свой, неповторимый и ничем не объяснимый запах. Стоило Дженни закрыть глаза, как под влиянием этого запаха она видела себя шестилетней девочкой, прыгающей на одной ножке и с наслаждением вдыхающей пряный аромат от жарящихся оладий. Эти оладьи не имели ничего общего с оладьями, продающимися сейчас на каждом углу вместе с индейскими поджаренными хлебцами и пончиками. Может быть, именно поэтому она питала к ним необъяснимую слабость. Они имели кисловатый домашний привкус, при жарке брызгались горячим маслом, затем посыпались сахарной пудрой… Такие продавались только здесь. Очевидно, рано или поздно эта привычка заставит ее сдаться на милость дантиста, но Дженни ничего не могла с собой поделать.

Теперь она сидела за маленьким столиком у входа и предавалась сразу двум удовольствиям. Во-первых, она поглощала оладьи, во-вторых, рассуждала на вольную тему: «Когда же я успела чокнуться». По ее мнению, это произошло в тот момент, когда она передала записку Мак-Кормику около книжного магазина. Трудно было представить себе более идиотский поступок.

Тот факт, что Мак-Кормик воспринял ее как малость тронутую почитательницу, не вызывал у Дженни никакого сомнения. Во-первых, беллетрист был красив. Дженни не сомневалась, что толпы восторженных фанаток, бомбардирующие его знаками внимания, видят в нем не только писателя, но и мужчину. Во-вторых, быть писателем — это тоже немало. В-третьих, Мак-Кормик был не просто писателем. Он уже мог претендовать на мировую известность и, следовательно, обладал денежными средствами. Конечно, в определенной степени. Бросив писательскую деятельность, он вполне мог превратиться в банкрота. Но в том, что женщины всего континента преследовали его, Дженни была уверена. Она могла поспорить на свой новый CD-ROM, что была отнюдь на первой женщиной, всучившей знаменитости свой телефон.

Господи, какой же идиоткой она себя чувствовала! Если бы у нее была хоть капля ума, она бы еще тогда, когда Бретт позвонил ей, вернувшись из Нью-Йорка, сказала ему, что вся эта история с запиской не более чем кретинская выходка, извинилась и положила трубку. А вместо этого она назначает ему встречу во французском квартале и теперь ждет его в «Дю Монд».

Дура! Сегодня воскресенье. Восемь часов вечера. Она сейчас должна сидеть не здесь, а дома и адаптировать свой винчестер под последнюю версию Windows. Так нет! Неймется! Понесла ее нелегкая во Вье Каре обозревать обалдевших туристов, стройными рядами плетущихся со стороны площади президента Джексона и ждать Мак-Кормика. Туристы жаждали окунуться в мир джаза и вдохнуть аромат настоящего французского кофе.

Мир джаза был представлен саксофонистом на другой стороне улицы.

— Я — идиотка!

— Вы что-то сказали, мисс?

«Мисс» было произнесено с легким французским акцентом. Дженни наградила улыбкой проходящего мимо официанта:

— Просто разговариваю сама с собой.

— Я так и понял. Ваш джентльмен запаздывает?

— Нет! Джентльмен уже здесь.

Дженни подпрыгнула на стуле. Сидя в кафе, она испытывала одновременно два чувства: томительного ожидания и страха перед предстоящей встречей. Так как напротив нее уже сидел Мак-Кормик, первое чувство исчезло само собой. Второе продолжало царить в ее сознании.

— Привет!

От этого глубокого мелодичного голоса у Дженни пересохло во рту. Она смогла ответить лишь вежливым кивком. Сейчас перед ней был незнакомец.

Тогда, у магазина, ей показался знакомым его взгляд. Но сейчас он смотрел иначе, и Дженни также взглянула на него другими глазами. И вдруг она снова ощутила какую-то тайную внутреннюю связь между ними. Это было что-то стихийное и волнующее. Неведомое раньше чувство ворвалось откуда-то снаружи, волной прокатилось по всему ее телу и напомнило Дженни о ее женском начале. Синева его глаз тем временем становилась все темнее и глубже.

Дженни не выдержала и, неожиданно смутившись, отвела взгляд в сторону, на щеках проступил румянец. Ей почудилось, что эти глаза читают все то, что происходит в ее сердце.

Официант с будто приклеенной к лицу улыбкой вырос около столика:

— Желаете натуральный, с цикорием, смесь?

Бретт жестом показал, что право выбора предоставляет даме.

— Лучше смесь, — решила Дженни. Она не любила слишком крепкий кофе и уже предвкушала, как терпкий, чуть пахнущий цикорием напиток наливается в наполовину заполненную сливками чашку.

Не долго думая, Бретт заказал то же.

Когда официант отбыл, выражение лица Мак-Кормика резко изменилось, теперь оно стало чужим и суровым, будто невидимая стена выросла между ними. Дженни прекрасно понимала, что ее нынешний визави не придет к ней с цветами, но все равно не ожидала столь явной враждебности. От Бретта повеяло холодом. Дженни поежилась. Все правильно, сама виновата, позволила себе немного забыться. Кто она ему? Свисток от чайника, взявший на себя смелость послать дурацкую записку и, оторвав от важных дел, выдернуть в воскресную толкотню Вье Каре.

Ну и что? Вот он, перед тобой! Добилась своего, идиотка?

— Итак, — Бретт скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула, устраиваясь поудобнее, — у меня к вам только один вопрос. Как долго вы знакомь: с Кэй?

Дженни не сразу поняла, о чем ее спрашивают. Она и не предполагала, что речь пойдет о какой-то женщине, — С Кэй? С какой Кэй?

— С той самой, которая надоумила вас написать эту записку, маловразумительную как по форме, так и по содержанию.

— Надоумила… Меня?.. — Дженни наморщила лоб, соображая. — Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Во-первых, написать записку — это моя идея, а во-вторых, я не знаю женщины с таким именем.

Бретт помолчал, пока официант, демонстрируя титанические усилия, медленно ставил две белые керамические чашки на стол. Во время вынужденного перерыва в беседе Бретт внимательно изучал свою собеседницу.. Конечно, рано было делать какие-то выводы, но на первый взгляд казалось, что девушка говорит правду. Когда профессиональная улыбка официанта снова исчезла из поля зрения, Бретт продолжил:

— Так значит, вы не знаете Кэй?

Дженни в который раз за сегодняшний вечер поняла, насколько глупо выглядит.

— Нет. Повторяю еще раз. Я не знаю Кэй.

Бретт опять почувствовал, что готов ей поверить, хотя встречал в своей жизни актрис и получше. Па большому счету он начал разговор не с того. Кто мешает ему расспросить на эту тему саму Кэй? Что он и сделает. Завтра. Когда поедет к ней домой за дискетами, с правкой. И вернется он оттуда только будучи твердо уверенным в виновности или невиновности своей секретарши.

Похоже, вопрос о Кэй поставил мисс Франклин в тупик. Но если она действительно не лжет, ответ на его следующий вопрос должен все разъяснить.

— Мисс Франклин, объясните мне, пожалуйста, поподробнее, как следует понимать содержание вашей записки.

Рука, подносящая чашку ко рту, остановилась, дрогнула, и Дженни, наткнувшись на отнюдь не ласковый взгляд, была вынуждена поставить кофе обратно на стол.

— Я не думаю, что это требует дополнительных разъяснений, — ответила она, секунду помедлив. — Моди застрелила Сэза, так как у нее был только один патрон. Следовательно, она не могла перезарядить револьвер и выстрелить в Анну. Поэтому Моди ее зарезала.

— Уточните чем.

Дженни отпила глоток кофе и ответила:

— Чем? Ножом, которым резал скот старый Сол.

Бретт устало вздохнул. Вот все и прояснилось.

— Итак, вы все-таки знакомы с Кэй, — произнес он утвердительно.

— Повторяю еще раз: не имею чести знать эту особу! — раздраженно отрезала Дженни. — Кстати, если уж я должна быть с ней знакома, кто она такая?

— Моя секретарша, если хотите знать.

— Простите, но какого черта вы решили, что я знакома с вашей секретаршей?

Бретт проигнорировал вопрос Дженни.

— Предположим, я действительно в первом варианте написал иначе. Но откуда у вас-то такая уверенность в том, что это был последний патрон, что невозможно было перезарядить револьвер и что Анна погибла не от пули?

— Потому что на самом деле было именно так.

Дженни сама не поняла, что сказала. Она бы с радостью взяла свои слова назад. Бретт не сводил с нее испытующего взгляда.

— Забудьте глупость, которую я сейчас сболтнула! — быстро произнесла Дженни. — Я… О черт! В общем, забудьте. Считайте, что я представила себе конец вашей книги именно так, а не иначе, вот и все. Послушайте, немедленно прекратите на меня так смотреть. Я вовсе не сумасшедшая, как вам наверняка кажется, по крайней мере не больше, чем все те, кто сидит вокруг нас. Я представила конец вашей книги так, как мне больше нравится. Вот и все.

Да, актриса из нее была так себе. Даже еще хуже. Она явно врала, но с какой целью, Бретт не мог себе представить.

— А где вы взяли этот сюжет? — невинно поинтересовалась Дженни.

Может быть, она просто обычная журналистка, пытающаяся таким идиотским способом взять у него интервью?

— Высосал из пальца, мисс.

— Ой ли? — подмигнула Дженни.

Нет. Журналист не станет вести себя так непрофессионально. Будь она репортером, была бы осторожнее, не «раскручивала» бы так явно. Однако все равно нужно быть предельно внимательным. Он был заинтригован, хотя ему самому это не нравилось. Но с другой стороны, Бретт часто совершал нелогичные поступки.

Дженни прекрасно выглядела, даже более чем прекрасно. Бретт не мог оторвать взгляда от ее вьющихся локонов, свободно падающих на плечи. На маленьком упрямом подбородке Дженни виднелась маленькая ямочка, свидетельствующая о сильном характере и ничуть не портящая ее красивого лица. Мысленно Бретт поздравил себя с тем, что знает ее телефон. Но было в этой девушке еще что-то, чему он пока не мог найти четкого определения. Черт, он и так уже совершенно выбился из намеченного графика работы! Но глаза Дженни заставляли его забыть о работе. Эти чистые серые глаза напоминали ему зимний туман над Понтчертским озером.

— Может быть, поужинаем вместе? — неожиданно предложил Бретт.

— Извините, что сделаем? — не поняла Дженни.

— Поужинаем. Например, завтра вечером. — Он сам не понимал того, что говорит. Каждая свободная минута была у Бретта на учете. Он должен был закончить книгу к концу месяца и с каждым днем все явственнее понимал, что не успевает. Потеря целого вечера, несомненно, означала цейтнот, из которого ему было уже не выбраться. Кроме того, жизнь научила его не верить женщинам в принципе, ни одна случайная знакомая не знала его телефона. — В семь часов.

Дженни переваривала услышанное секунд пять. Она и представить себе не могла, что их встреча закончится столь неожиданным предложением. Спору нет, ее тянуло к этому человеку, разбудившему в ней неведомые доселе чувства, но в голове уже загорелась красная лампочка с надписью «Стоп!». Шестое чувство предупреждало ее об опасности, о чем-то темном, пахнущем кровью.

— Благодарю вас, но… нет.

— Видите ли, в прошлую субботу у магазина я заметил в вашем взгляде что-то напоминающее ужас. Почему? Давайте все-таки поужинаем, и, может быть, вы расскажете мне немного больше, чем сегодня?

Что она могла ответить на его «почему»? «Извините, сэр, вы нарвались на истеричку»? Дженни решительно поставила на стол пустую чашку.

— Послушайте, произошла досадная ошибка, в которой виновата только я одна. Я очень сожалею, что оторвала вас от важных дел. Еще раз извините, спокойной ночи!

На ее лице отразилась целая гамма чувств. Это были и смущение, и колебание, и раздражение от чего-то, и легкая досада. Через секунду Бретт уже наблюдал, как ее юбка мелькает, удаляясь вдоль по улице, но вот ее заслонила набитая туристами раскрашенная конная повозка, и Дженни исчезла из его поля зрения.

Бретт допил свой кофе. Если в этом кафе не перестанут класть столько сахара в чашку, то скоро оно опустеет по той причине, что ни один постоянный клиент не пролезет в двери.

Почему же все-таки Дженни убежала? Не он затащил ее сюда, а она его. И если ей ничего от него не нужно (редчайший случай!), то для чего она вообще писала эту записку?

Бретт думал, что забудет Дженни Франклин на следующий день. Вечером в пятницу он начал подозревать, что ошибается. Ее образ постоянно стоял у него перед глазами: волосы светло-медового цвета, упрямое выражение лица, серые глаза, полные загадки. Где бы он ни был, чем бы ни занимался, перед ним стояла Дженни. Дженни Франклин, написавшая эту чертову записку.

Оказалось, что она говорила правду. Бретт пристрастно допросил Олсен на следующий день и прочел в ее глазах такое же недоумение, как и у Дженни. Поверив им обеим, Бретт окончательно запутался.

Он сидел, тупо уставясь на мерцающий курсор, видел перед собой глаза Дженни и был заранее уверен, что не напишет ни строчки. Какая, к черту, работа, если он не может сосредоточиться? Литературные обозреватели единодушно признали «Безумную ярость» лучшей книгой Бретта. Это пугало его: значит, теперь он просто обязан выдать на-гора еще более сильное произведение. В противном случае критика поднимет вой об иссякающем таланте автора.

Такое влияние литературных критиков на творчество сильно утомляло, их суждение висело дамокловым мечом как над ним, так и над любым другим писателем. Но таковы были правила игры, и никуда от них не денешься. «Ярость» могла быть лучшим его произведением или худшим — не важно. Сейчас больше всего на свете он хотел только одного — сосредоточиться. Новый роман шел тяжело. В любовной истории, которую он, мучась, выжимал из себя, не хватало какого-то свежего поворота сюжета, фабула была плоской и затасканной. И еще в нем не было настоящей любви.

Он пытался как мог поглубже влезть в придуманную им историю, вылепить новые, яркие характеры, подарить героям истинную, глубокую любовь. Все было тщетно. Если бы он сам хорошо знал тот предмет, о котором писал! Но слова его шли не от сердца, а из головы. Бретт, никогда не испытавший любви, бился как рыба об лед, понимая, что его новый роман разваливается на глазах, превращаясь в пустую картонную декорацию.

Бретта не покидало омерзительное ощущение, что он взялся не за свое дело. Он прекрасно понимал, что останавливаться уже поздно, но так же точно знал, что ничего хорошего из задуманного уже не выйдет. Кто он такой, какое он имел право, однажды сорвав аплодисменты, начать писать второй роман про любовь? Ноль. Пустышка. Когда он начинал чувствовать раскаяние, он давил его в самом зародыше. Если маячащий перед ним образ Дженни подсказывал, что пора посмотреть правде в глаза, он отворачивался. Только сейчас Бретт понял, что, взявшись за этот роман, он не учел одну небольшую деталь: он ни черта не знал о любви и еще меньше знал о женщинах.

И никогда раньше не желал знать. Его вполне устраивало существующее положение вещей. И теперь он все равно не напишет ничего путного, даже если все люди на земле начнут рассказывать ему, что такое настоящая любовь. На пальцах или в стихах, не имело никакого значения. Невозможно писать о любви, какой бы то ни было, никогда не испытав этого чувства.

Но, черт побери, Бретт же писал детективные романы, описывал леденящие душу убийства, хотя в жизни никогда не сталкивался ни с чем подобным.

Но любовь? Все его сведения об этом предмете были почерпнуты из таких же книжек или из случайных разговоров. Почему же он теперь не может выдать ни строчки, в то время как другие писали про любовь легко и свободно? Может быть, это особенность психики? Стоило в его присутствии завести речь о серьезных отношениях между мужчиной и женщиной, как Бретт сразу отделялся от собеседника легкой стеной иронии. Он не хотел ни убивать, ни влюбляться, он хотел только писать про это и ничего больше.

Бретт почувствовал потребность в свежем воздухе. Или в банке холодного пива. Он расстегнул взмокшую рубашку и, не вставая, отодвинулся от компьютера, Бретт оборудовал свое рабочее место прямо в спальне, благо места хватало, не то что в его прежней квартире. Раньше он жил в старом доме, где приходилось экономить каждый свободный дюйм не только пола, но и стен. Еще чуть-чуть, и Бретт начал бы всерьез подумывать о рациональном использовании потолка.

Бретт захватил с кухни пару банок пива и вышел во внутренний дворик размером чуть больше почтовой марки. Нависший над ним балкон занимал половину свободного небесного пространства. Если бы Бретту требовалось спрятаться от дождя или жаркого солнца, это обстоятельство его весьма бы порадовало. Но сейчас солнце уже село, и дождь тоже не намечался, поэтому крыши над головой не требовалось.

Бретт вышел из-под балкона и задрал голову вверх, пытаясь разглядеть звезды на маленьком прямоугольнике вечернего неба. Не так уж хорошо их можно было рассмотреть: огни Нового Орлеана затмевали собой даже звезды. Совсем иначе небо выглядело над рекой, над старым домом, где он жил раньше. Там звезды светили весело и ярко. Тяжелый, нагретый за день воздух доносил аромат дикого меда и свежескошенной травы.

На новой квартире Бретту по ночам оставалось лишь вслушиваться в гул автомобилей, перемежающийся с писком комаров, стрекотом сверчков и цикад, и наблюдать великолепный синеватый туман, насквозь пропитанный запахом бензина. Едва уловимое движение воздуха, которое язык не поворачивался назвать бризом, чуть заметно колыхало огромные пятифутовые листья бананового дерева, растущего в углу двора. Он с Удовольствием слушал звуки живой природы: они успокаивали. Если бы не автомобильный гул, можно было бы и вовсе отключиться от повседневной суеты.

Он услышал звук открывающейся балконной двери. Кто-то над ним вздохнул и облокотился на перила. Раздался странный звук, и Бретт понял, что это всхлипнула женщина. Хотя он и считал себя воспитанным человеком и не желал мешать, но все же выступил из тени и посмотрел наверх. Женщина в белой ночной рубашке с короткими рукавами стояла, облокотившись на перила, и напоминала обмякшую тряпичную куклу. Плач сотрясал ее, он шел из глубины души, из самого сердца, и Бретт просто не смог не шагнуть вперед и не задать абсолютно глупый вопрос:

— Эй, с вами все в порядке?

Было совершенно ясно, что с ней не все в порядке, человек, с которым все в порядке, не мог плакать так горько. Однако отскакивать назад в темноту было уже поздно. Женщина подняла заплаканное лицо от перил и, как показалось Бретту, вздрогнула. Сначала Бретт не поверил своим глазам. Она была его соседкой? Она?..

— Дженни? — Это слово было единственным, которое он смог выговорить.

Дженни, возвышающаяся над ним, выглядела совершенно ошеломленной.

— Сэз?

Холодок пробежал по спине Бретта.

— Это я, Бретт. Бретт Мак-Кормик. — Он не знал, что еще сказать. Но его глупость дала о себе знать, потому что следующий вопрос был: — Так с вами все в порядке?

Не обращая на Бретта никакого внимания, Дженни развернулась и скрылась в своей квартире. Бретт размышлял не более чем полсекунды. Он подпрыгнул и, сбив столик, подтянулся и вскарабкался на балкон. Стеклянная дверь была открыта, и Бретт проскользнул в комнату, совершенно не представляя, что будет делать дальше и готовый к любым неожиданностям. Он понимал, что ведет себя совершенно невообразимо, но Бретт ничего не мог с собой поделать. Дверь, судя по всему, вела прямо в спальню Дженни. Бретт обнаружил ее стоящей на коленях на кровати. Заплаканное лицо напоминало смятый лист бумаги. Казалось, Дженни пребывала в глубоком трансе: она стонала, плакала, что-то бормотала, раскачиваясь из стороны в сторону. Бретт прислушался.

— Сэз, нет! Не умирай, Сэз, ты слышишь? Не покидай меня!

Опять холодок побежал по его спине. Она, стоя на коленях, цитировала его роман. Точнее, конец романа.

— Дженни? — Может быть, она спит и не слышит его? — Дженни, это я, Бретт Мак-Кормик. — Он с опаской положил руку на ее плечо. Ее кожа была холодна как лед. Никакой реакции. — Ты в порядке, Дженни? — в третий раз спросил Бретт, уже устав удивляться собственной тупости.

Она, не переставая плакать, вяло сбросила его руку и поднялась.

— Ты жив!

Еще не осознав ее восклицания, он понял, что ее пальцы судорожно ощупывают его грудь, руки, шею, лицо…

— Спасибо тебе, Господи, спасибо тебе, — бессвязно повторяла Дженни. — Я считала тебя мертвым, а ты снова жив! Ты… — Она моргнула и испуганно вздрогнула. — Бретт?

— Да, Бретт. Вы уже проснулись? — Он сжал ее руки в своих. Они все еще оставались ледяными. — Похоже, вас мучил ночной кошмар.

Дженни обвела комнату затуманенным взглядом. Было в нем что-то дьявольское, как у кошки, загнанной в угол и готовой к атаке. Стоя неподвижно, она снова уставилась на Бретта.

— Ты же весь в крови.

— Что? Где?

Она взглянула вниз на свои руки. Бретт проследил за ее взглядом, на секунду поверив.

— Твои руки и твоя шея. Твое лицо.

И тут Бретт действительно увидел кровь. На груди и животе Дженни.

— Да это же не моя! Боже милостивый, ты вся в крови! Что здесь произошло, отвечай немедленно!

Она посмотрела на свою окровавленную рубашку и начала медленно падать на кровать. Судорога тяжелой волной пробежала по ее телу.

— Ничего не случилось, — с трудом произнесла Дженни.

— Ничего? Ничего, черт тебя побери? Ты же истекаешь кровью, тебе нужна помощь. Ложись в постель немедленно! — заорал Бретт.

С минуту поколебавшись, Дженни легла и посмотрела на Бретта.

Последнее, что она помнила: ей снова приснился сон. Тот самый, который выплыл из ее подсознания две недели назад из-за этой книги. Только теперь сон был страшнее и намного реальнее, чем тогда. Дженни не могла остановить слезы. Когда несколько минут назад Бретт вернул ее к действительности, она как раз увидела, что Сэз…

«Ну что, Дженни, — подумала она, — кажется, приехали. В самый раз бронировать место в спокойном доме с желтыми стенами и ласковым персоналом в белых халатах». Никогда во сне она не видела крови. За исключением одного раза, того самого. Она слышала, как кто-то ворвался в ее комнату через балкон и начал будить, но не смогла раскрыть глаза и остановить течение сна.

И вот рядом с ней на кровати сидит бледный от волнения Бретт.

— Все хорошо, Дженни. — Его голос звучал откуда-то извне. — Я просто хочу привести тебя в порядок. Скажи мне, что произошло?

Дженни поняла, что лежит перед Бреттом на кровати с идиотской улыбкой на лице, всхлипывая и еще не отойдя от сна. «Ничего особенного, Бретт. Меня только что укокошили. В смысле, зарезали. Но это только сон, ты же видишь, а кровь на рубашке — это галлюцинация. И мне, и тебе только кажется, что она есть, а ее нет. Шутка».

— Я очень сожалею, Бретт. — Мускулы ее живота напряглись, когда она почувствовала, что он сидит рядом на кровати. Что-то жаркое и необузданно дикое волной захлестнуло ее тело.

— Это похоже… — Он глубоко вздохнул, раздумывая. — Это выглядит так, будто ты очень сильно расцарапала себя во сне. Признаться, смотрится очень странно.

— Странно?

— Ага. От одной маленькой царапины, как правило, не бывает столько крови.

— Да, похоже, ты прав. — Дженни нащупала маленькую трехдюймовую отметинку между ребрами и, приподняв за край рубашку, показала ее Бретту.

— Плохой сон, верно?

Она жалобно вздохнула:

— Скверный.

Стараясь не причинить боли, он задумчиво опустил рубашку назад, вытер, как умел, кровь с ее рук, вспоминая футбольную молодость, наложил повязку на рану и почти насильно заставил ее встать с постели:

— Слушай, почему бы тебе не сменить рубашку?

Бретт вышел в ванную и осмотрелся. Там царили бесконечные флаконы, аэрозоли и баночки с косметикой, парфюмерией, гелями, лаком для волос и еще целой кучей такого, о чем Бретт не имел ни малейшего представления. Женская дребедень.

Он был абсолютно чужим в этом мирке. Бретт чувствовал себя инородным телом, но его влекло сюда. А почему, собственно говоря, его не могло тянуть к красивой женщине?

Он прополоскал половую тряпку и повесил ее на штангу занавеси. Образ Дженни преследовал его. Он вернулся в комнату. Вытянув шею, незаметно, краем глаза Бретт наблюдал, как постепенно высыхают слезинки, оставившие мокрые дорожки на ее нежной коже. Дженни дотрагивалась до него мокрой рукой, и в ее взгляде читался и незаданный вопрос, и мольба о чем-то…

Она смотрела на него так, словно Бретт был для нее центром мироздания, словно она любила его больше собственной жизни.

Господи, никогда ни у одной девушки Бретта не было таких глаз. Она не просто смотрела, она смотрела и видела, знала и понимала его, Бретта Мак-Кормика, проникая взглядом в самую глубину, в самую его суть. Зеркало отразило его глупо-счастливую улыбку. Ты спишь, Мак-Кормик, спишь.

Теперь на Дженни была надета белая футболка. На Щеках все еще виднелись следы недавних слез, а длинные золотистые ноги были покрыты «гусиной кожей», хотя в комнате было тепло. Она выглядела разбитой вдребезги.

— Ну что ж, — улыбнулся Бретт, — тебе нужно лечь и согреться.

— Как ты вообще сюда попал? — наконец поинтересовалась Дженни. — Что ты здесь делаешь?

Он расправил сбившуюся простыню и заботливо, но решительно уложил ее на кровать.

— Вообще-то я здесь живу — этажом ниже, прямо под твоим балконом.

— Что, прямо здесь, в этом доме? — вскинула на него удивленные глаза Дженни.

Бретт ответил не сразу. Он медленно взял ее за руку, словно пытаясь разглядеть на ней следы смытой крови и гадая, оставит Дженни руку в его руке или возмущенно отдернет.

Нет, Дженни не отдернула своей руки, она смотрела на него тем самым взглядом, который он поймал несколько минут назад.

— Да, — наконец произнес Бретт. — Я переехал сюда две недели назад, как раз накануне того дня, когда раздавал автографы на набережной. Слушай, я думал, такие совпадения бывают только в кино.

Дженни ничего не отвечала, продолжая неподвижно смотреть Бретту в глаза.

— Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь, Дженни? — сказал он, чтобы хоть как-то сгладить неловкость.

Она закрыла глаза и кивнула.

— Наверное, тебе нужно немного вздремнуть.

— Благодарю, я уже выспалась, — криво усмехнулась Дженни.

— Ты не хочешь поговорить со мной об этом? Я понимаю, что твой рассказ будет казаться неправдоподобным, но, поверь мне, я хороший слушатель. Может быть, если мы поговорим, я смогу тебе чем-нибудь помочь.

Дженни попробовала улыбнуться, но безуспешно.