Под новый год Ленька зашел к Ходыче на работу и предложил ей вечером покататься верхом.
      - Зима все-таки, - сказал он. - Надо пользоваться случаем. Завтра, наверное, растает.
      Ходыча с радостью согласилась.
      Вечером Ленька подъехал к ее дому, он вел на поводу второго оседланного коня.
      За кишлаком лежала ровная белая долина. Из-за туч вышла луна и осветила снежную равнину призрачным светом.
      - А ну, кто быстрей! - задорно крикнула Ходыча и хлестнула коня камчой. Конь прижал уши и сразу перешел в карьер. Ленька не очень любил быструю езду, но делать было нечего, и он помчался вслед за Ходычой. Ветер засвистал в ушах, сразу стало холодно. Ленька съежился, впился ногами в конские бока и отпустил повод.
      Сколько времени они так скакали, никто из них сказать не мог. Когда усталые, взмокшие кони пошли, наконец, шагом, они стали присматриваться к местности. Пейзаж изменился. Похоже, что они находились у подножия хребта. Их окружали какие-то холмы. Нет сомнения, что они попали сюда впервые. Ленька даже свистнул.
      - Вот так штука! Куда же это мы забрались?
      Ходыча рассмеялась. Ее забавляла растерянность Леньки.
      - Посмеешься потом, - мрачно сказал Ленька. - Ты лучше скажи, где дорога?
      - Как, где дорога? Разве не видишь? Вот дорога, - Ходыча показала на несколько темных кочек. Поехали. Но вскоре кочки исчезли. Снова вокруг лежала белая снежная пелена.
      Всадники постояли немного. Потом соскочили с коней и обошли вокруг. Никакой дороги не обнаруживалось. Луна совсем скрылась за тучи. Пошел мокрый крупный снег.
      - Что же будем делать? - спросил Ленька.
      Ходыча вскочила на коня.
      - Ты куда? - крикнул Ленька.
      - Не ночевать же нам здесь, - сказала Ходыча. - Поедем. Может быть, кони сами найдут дорогу.
      Ленька двинулся вслед за девушкой. Снег усиливался, залеплял глаза, руки сразу стали мокрыми. Кони шли шагом, тесно прижавшись друг к другу.
      Всадники молчали. Лошади поминутно спотыкались, и надо было следить, чтобы не вылететь из седла.
      Ленька взглянул на Ходычу. Она сидела, съежившись, пригнув голову, ее пальто, должно быть, промокло. Ему стало жаль девушку. Он уже хотел предложить ей свою кожаную куртку, но подумал, что сам останется в одной гимнастерке, и дрожь прошла по его телу. Он молча обогнал Ходычу и поехал вперед.
      Вдруг до него сквозь шум ветра донесся голос Ходычи:
      - Леня! Стой! Огонь справа!
      Он взглянул направо. Вдали мерцал слабый огонек. Сразу стало легче. Молодые люди направились в ту сторону. Вскоре сквозь завесу падающего снега они увидели смутные очертания кишлака.
      Ночной незнакомый кишлак встретил их бешеным собачьим лаем. Огромные, как телята, памирские волкодавы, злые и голодные, окружили всадников. Конь Ходычи захрапел и взвился на дыбы. Под Ленькой конь был спокойнее, он только перебирал ногами на месте.
      Ленька закрыл своим конем Ходычу. Потом вытащил из куртки браунинг и передвинул предохранитель. Когда волкодавы снова приблизились, он слегка нагнулся и выстрелил в ближнего, самого большого пса. Крупный черный волкодав подпрыгнул на задних ногах и с воем упал на спину. Ленька продолжал стрелять. Упало еще несколько собак. Свора с визгом повернула назад и скрылась за постройками.
      Ленька посмотрел на Ходычу. Даже в темноте было видно как она побледнела.
      - Э-эй! - закричал Ленька во весь голос. - Эй-эй!
      Из ближнего двора вышел человек. Ходыча сказала, что они заблудились и просят показать дорогу в Курган-Тюбе. Дехканин удивленно чмокнул. Отсюда до Курган-Тюбе двадцать километров! Из дома вышла женщина. Она всплеснула руками.
      - Апа-татар! - И бросилась к Ходыче.
      Прозвище, которое дали в столице, повсюду следовало за Ходычой. Так ее звали и в Курган-Тюбе. Эта женщина приходила в женотдел, говорила там с Ходычой. И, конечно, она ее запомнила и узнала сейчас. После объятий и приветствий она предложила молодым людям переночевать в кишлаке. Они с мужем живут в очень плохой кибитке, но она поведет их к соседям. Там их уложат спать.
      Все направились в соседний двор. Из дома вышли люди, взяли коней, а гостей повели в небольшую, но сухую и довольно чистую комнату. Посредине стоял укутанный одеялами сандал. Ходыча и Ленька сразу залегли под одеяла и протянули онемевшие, холодные руки и ноги к углям.
      Хозяева принесли горячего зеленого чая, лепешек, кислого молока. Гости согрелись немного и жадно набросились на еду и чай. В комнату притащили несколько больших ватных одеял. Хозяйка дома, худая пожилая женщина, наклонилась к Ходыче и, подмигивая одним глазом в сторону Леньки, тихо спросила.
      - Это кто будет?
      Ходыча смутилась.
      - Это... это муж, - растерянно ответила она.
      Хозяйка удовлетворенно кивнула головой и положила одеяла вместе - одно на другое. Потом она пожелала спокойной ночи и вышла.
      Молодые люди остались одни.
      Ленька, улыбаясь, посмотрел на Ходычу. Девушка покраснела.
      - Они спрашивали, кто ты, - тихо сказала она.
      - Что же ты ответила?
      - Я ответила, что ты муж... Сама не знаю, как сказала. Прости, пожалуйста... - И Ходыча еще больше покраснела.
      - Ну, что же, - Ленька засмеялся. - Видно - судьба. Давай спать ложиться. Устали мы сегодня.
      Он взял ее за руку и усадил на постеленные одеяла, потом придвинул к себе коптящую лампочку и потушил ее.
      Разбудил их холод. Они натянули на себя все теплое и затихли, тесно прижавшись друг к другу, глядя перед собой в темноту.
      - Да... - нарушил молчание Ленька. - Теперь ты и в самом деле моя жена.
      Ходыча молчала. Потом сказала хриплым от волнения голосом.
      - Только раньше я тебе должна рассказать... о прошлом...
      Ленька под одеялом ласково сжал руку девушки.
      - Не будем говорить о прошлом, - сказал он. - Я тебя ни о чем не спрашиваю... Но и ты не спрашивай меня ни о чем. Согласна?
      Он крепко обнял Ходычу и поцеловал.
      Радостные вернулись они в Курган-Тюбе. В тот же вечер Ленька перенес свои вещи к Ходыче. Утром все знакомые поздравляли молодоженов, желали счастья и, конечно, многочисленного потомства.
      Ходыча была счастлива. Она вставала рано утром, пока Ленька спал, кипятила чай, готовила завтрак. К концу занятий она с нетерпением ждала, когда муж откроет дверь женотдела и крикнет:
      - Ну, шабаш. Пошли обедать.
      После обеда они уже обычно не расставались. Если Ходычу вечером вызывали на какое-нибудь совещание или собрание, Ленька хмурил брови и сердито говорил:
      - Опять! Черт бы их побрал! Отдохнуть не дадут. Вот заберу тебя из этого дурацкого учреждения. Дома будешь сидеть.
      Ходыча улыбнулась. Ей приятно было думать, что вот есть человек, который имеет право забрать ее с работы, заставить сидеть дома. Муж, хозяин. Она ласково целовала Леньку и бежала на собрание.
      Вскоре Ходыча узнала, что беременна.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
      ДЖИРГАТАЛЬ
      Заседание затянулось. Поздно ночью охрипший Вася Корниенко прочитал список мобилизованных в районы на весеннюю посевную. Виктора посылали в Кабадиан.
      На сборы дали двадцать четыре часа. Погода стояла скверная. Хоть и был конец января, но днем под солнцем снег таял и на дорогах лежала жидкая грязь. Автомобили ходили только по ночам, когда подмораживало.
      Виктор уезжал в полночь. Маша пришла его провожать - маленькая, закутанная в белый пуховый платок. Она стояла тихо, молча, и только грустно смотрела на Виктора.
      - Ну, будет тебе, - мягко сказал он. - Не на войну ведь еду.
      - Как не на войну... - печально сказала Маша. - На самую настоящую войну.
      - Брось. Все-таки в мирное время живем.
      - Какое же это мирное время, - не унималась Маша. - Кругом такая борьба идет. Береги себя, Виктор.
      Он крепко обнял, поцеловал Машу и взобрался в кузов машины. Приминая застывшую грязь, автомобиль выехал на улицу.
      Быстро промелькнули последние дома и заборы города. Машина помчалась по прямой, уходящей в темноту дороге. Путь шел в горы, к перевалу. Небо затянуло тучами, и только над горами блестели яркие зимние звезды. На подъеме холод усилился, в ущельях свистел ветер. Виктор с головой закрылся ватным одеялом.
      На рассвете подъехали к Вахшу. У переправы сгрудились десятки подвод. Невесть откуда взявшиеся в этих краях погонщики-осетины с башлыками на шее яростно кричали, требуя места на пароме. Однако это им не помогло, автомобиль с мобилизованными на посевную пропустили без очереди.
      С первыми лучами солнца автомашина остановилась у крыльца Курган-Тюбинского окружкома партии. Здесь предстояло получить назначение в район.
      Днем пригрело, дороги снова расползлись. На базарной площади от луж и мусорных куч поднимался легкий парок. В окружкоме Виктор встретил Леньку. Они вместе зашли в чайхану, посидели, выпили чая. Виктор рассказал Леньке о последних событиях в столице, о друзьях и знакомых. Ленька лебезил перед Виктором, предупредительно подливал чай в его пиалу и вообще был чем-то неприятен.
      Ночевал Виктор в комнате для приезжих исполкома. Там стояли две кровати, одна была занята. Когда Виктор прилег и с наслаждением вытянул уставшие ноги, в комнату вошел высокий, очень худой человек с бледным, болезненным лицом. Он поздоровался, снял старую шинель и остался в грязной нижней рубахе с подвернутыми до локтей рукавами и коротких узких брюках дудочкой. Левая рука у него была забинтована. Вошедший отвернулся к стене и принялся умело перевязывать больную руку.
      - Вы, как настоящий доктор бинтом орудуете, - похвалил его Виктор.
      - А я и есть доктор, - ответил тот. - Лошадиный доктор, как говорят. Будем знакомы. Ветеринарный врач Рябиков.
      Виктор назвал себя. Закончив перевязку, Рябиков сел на кровать и закурил.
      - Это что же у вас - перелом или ранение? - спросил Виктор.
      - Память о Джиргатале осталась, - помрачнев, ответил врач.
      - Вы были в Джиргатале? - Виктор обрадовался и не заметил мрачного тона Рябиков. - Значит, вы знаете моего друга Игната Шовкопляса?
      - Знал я Игната, - негромко сказал Рябиков. - Он и моим другом был.
      - А теперь что же?
      - А теперь нет уже больше Игната. Погиб.
      - Как погиб? - Виктор взволнованно вскочил с кровати и шагнул к Рябикову.
      - Неужели погиб! Как же это случилось?
      - А вот так и случилось. Слушайте...
      Рябиков снова закурил и, положив на подушку раненую руку, заговорил.
      ...Там, где Алайский хребет отделяет Таджикистан от Киргизии, на правом берегу реки Сурхоб раскинулся кишлак Джиргаталь. Он стоит среди долины, угрюмой и мрачной, окруженной невысокими коричневыми горами. Вдали, в сиреневой дымке виднеются могучие горные вершины, покрытые вечными снегами, и над ними сияет в недоступной вышине пик Гармо.
      Много лет назад с нагорий Алайского хребта в долину спустились киргизы и заселили Джиргаталь. С течением времени их становилось все больше, а таджиков все меньше, и ныне здесь остались лишь отдельные таджикские селеньица.
      Возле кишлака стоит крепость Джиргаталь. Собственно, трудно назвать крепостью высокие, глиняные, расположенные четырехугольником стены, за которыми прячутся несколько маленьких домиков, кухня, сараи и конюшни. Наверху по глиняной стене постоянно ходит часовой, у ворот дежурят двое вооруженных людей. От орудий, аэропланов и танков здесь не спрячешься, но для людей, вооруженных допотопными охотничьими ружьями или даже современной винтовкой, - это неприступная крепость.
      Вот здесь-то и произошли события, свидетелем и участником которых стал ветеринарный врач.
      Доктор Рябиков замолчал и задумался. Потом он вдруг встал и сказал:
      - Знаете что, не умею я говорить. Пусть лучше все вам расскажет сам Игнат...
      Рябиков вытащил из-под кровати старый чемодан, долго рылся в нем и, наконец, вынул тетрадь в черном клеёнчатом измятом переплете.
      - Вот, пожалуйста, - сказал он, протягивая тетрадь Виктору. - Это все, что осталось от Игната - его дневник. Читайте. А потом я расскажу вам остальное...
      Виктор взял тетрадь, сел за столик, на котором горела керосиновая лампа, и стал читать.
      ДНЕВНИК ИГНАТА ШОВКОПЛЯСА.
      17 октября.
      Утречком приехал в Джиргаталь.
      Неожиданная встреча! В этой дыре, на самом краю света, - встретил старого друга! И кого? Акима Рябикова! Он все тот же - тощий жираф, как мы звали его в Киеве.
      Джиргаталь - последний участок. На этом кончается мой объезд Гармского округа. Впрочем, выбраться отсюда вряд ли скоро удастся. В кишлаке неблагополучно. Еще по дороге мне сообщили, что здесь ждут крупных событий. И правда, около крепости рыщут бандюги из шайки Азам-бека. В кишлаке никто не решается ночевать - все перешли в крепость. Один только Рябиков еще бодрится. "Ты чего, - спрашиваю, - фасон держишь?", а он в ответ: "До бандюг я привычный, бандюги для меня плевое дело...".
      И смеется, черт длинноногий.
      Хотя все жители уже давно живут в крепости, - она к обороне не подготовлена. Продовольствия не запасли, воды мало. Теснота страшная. Почти половина жителей - женщины и ребятишки. Спят где попало. Куда ни глянешь везде навален разный скарб. Бабы даже в такие минуты не могут расстаться с разными макитрами, кастрюлями, тряпками...
      18 октября.
      Утром вернулся из операции комвзвода Величко. Неподалеку от Джиргаталя он принял бой с двумя сотнями басмачей, потерял семь человек убитыми и отступил. Придется двинуть отряд из всех способных носить оружие. Таких наберется душ пятьдесят. Величко - боевой парень. Правда, трошки простоват, зато он - незаменимый знаток всех басмаческих штучек.
      Треба добре отдохнуть после дороги. Ну и места тут! - до сих пор гнетущее впечатление. Долина мрачна, как лунные пейзажи на картинах. Низкие облака, ветер, мертвая, холодная зелень. Будто едешь по большому кладбищу...
      Хорошо бы поскорее закончить командировку и - до дому. Надоело мотаться - уже полтора месяца в седле.
      Оказывается, в крепости есть заложники - несколько крупных баев. Они арестованы еще Михайловым.
      А Рябикова все же уговорил. Переходит в крепость.
      19 октября.
      Живу в кабинете уполномоченного. Тут же происходят все совещания. Ночью ко мне ввалилось человек десять из руководящих здесь товарищей. Ночующий в кишлаке заведующий красной чайханой прибежал в крепость и сообщил, что, по слухам, большой отряд Азама продвигается к Джиргаталю. А минут через десять - другая новость: один из часовых у ворот привел запыхавшегося хлопца, и тот сказал, будто сам видел, как десять тысяч басмачей вошли в Джиргаталь.
      В десять тысяч мы, конечно, не поверили, но меры приняли. По всей стене расставили наблюдателей, бойцов с тридцатью винтовками расположили у бойниц, погасили огни. Ночь - хоть глаз выколи! А тишина такая, что ее, кажется, можно пощупать пальцами...
      Мы с часу на час ждали нападения.
      Вдруг грянул выстрел, а за ним послышался бешеный конский топот. Конь скакал прямо к крепости. Мы затаили дыхание. У ворот конь остановился. Тогда мы бросили через ворота зажженный факел - он осветил серого взмыленного коня с пустым кавалерийским седлом. Конь покосился на факел, испуганно всхрапнул и умчался в ночь.
      Чей это конь? Кто был неизвестный всадник, которого сняла с седла басмаческая пуля?
      Всю ночь в крепости не спали.
      Утром мы увидели под стенами басмачей. Трудно сказать, сколько их там было. Несколько сот человек толклись на площади, но многие прятались за деревьями, заборами, домами. Впереди - басмачи с винтовками и старыми ружьями. Очевидно, это цвет азамовской шайки. Сзади стояли безоружные ждали, пока вооруженные захватят крепость, чтобы начать грабеж. Бандиты, видимо, были уверены, что в крепости находятся, несметные богатства - горы мануфактуры, муки, оружие. Они все время выкрикивали какие-то ругательства и угрозы, отчего находящиеся в крепости киргизы мрачнели.
      Наш повар (не знаю - киргиз он или узбек) влез на крышу своей кухни, находившейся возле стены, и начал что-то кричать вниз. Там на миг все стихло, но когда повар замолчал, - поднялся неистовый крик. Рябиков предложил повару слезть с крыши. Повар посмотрел на него сверху и что-то крикнул - слов его никто не разобрал. В этот момент снаружи хлопнуло несколько выстрелов. Повар - убитый наповал - упал с крыши к нам на руки. В него попало несколько пуль.
      В крепости настроение бодрое, надеемся на помощь. Иногда я думаю: а стоит ли надеяться? Ведь никто не знает про нашу заваруху. Телеграфа нет, телефона нет. Спасти, пожалуй, могло бы радио, да и его у нас тоже нет. Один расчет - на "Узун-кулак". Но это, так сказать, мысли про себя, на людях я стараюсь держаться бодро и поддерживаю бодрость в других.
      19 октября, вечером.
      Только что отбили первую атаку.
      Перед заходом солнца толпа с оглушительными криками ринулась на крепость. С верхушек деревьев, с крыш посыпались пули и камни.
      Мы встретили атаку вполне организованно. На огонь басмачей - ответили залпами. Впрочем они больше орали, чем стреляли.
      В самый разгар боя мы бросили в гущу врагов десяток гранат. Они произвели сильное впечатление.
      Атаку отбили.
      У нас многие ранены камнями и несколько человек - пулями. Рябиков ранен в руку. Придется его перевести в "тыл".
      После атаки наступила реакция: люди сидели молчаливые как рыбы, выброшенные на берег. Ночь была холодная, лунная и словно прозрачная. Это нас спасало - в такую ночь труднее напасть.
      Басмачи немного разжали кольцо вокруг крепости, кое-где у них загорелись костры. Занялась разграбленная утром лавка Таджикторга. Но горела она плохо: дерева там мало, одна глина.
      Нас удивляет уверенность басмачей в победе. Видимо, они на что-то надеются. Может быть, ждут чего-то отсюда из крепости?.. В общем, история затягивается. Воды и харчей хватит дней на пять-шесть. А дальше что?
      Беда в том, что местные работники не придали серьезного значения действиям шайки Азама и вовремя не сообщили об этом в центр. Заваруха подготовлялась уже давно. Еще в начале апреля Азам пришел в Хаит с пятью джигитами и одной винтовкой. Это произошло темной весенней ночью. В доме райисполкома горели лампочки, за столом спал старший милиционер. Азам неслышно вошел, связал милиционера, забрал девять винтовок с запасом патронов и ушел на Ярхич.
      Там он почувствовал себя важной фигурой. Комсомолец Мирзоев и следователь, приехавшие в Ярхич по каким-то делам, стали его первыми жертвами.
      Девятого октября Азам подошел к Джиргаталю, но его отогнали пулеметным огнем, и он ушел на Алай. Однако он вскоре снова появился в этих местах. Банда его росла с каждым днем. К нему шли раскулаченные в Киргизии манапские сынки, приходили из Кашгарии профессиональные бандиты, приставали людишки, знающие, что по тем или иным причинам им с Советской властью не по пути. Задерживались у него в шайке и темные, обманутые дехкане.
      Шестнадцатого октября Азам привел в кишлак Джаильган банду в девяносто клинков. Здесь он впервые принял бой с отрядом Величко из одиннадцати человек. Величко отступил.
      Теперь Азам почувствовал себя хозяином в долине. Баи спешно проводили "организационную работу" - вербовали в кишлаках антисоветски настроенных людей и просто грабителей. Азам объявил священную войну за веру и обещал разделить огромные богатства, находящиеся в крепости.
      Его банда все увеличивалась.
      Утром восемнадцатого октября Величко с тридцатью пятью бойцами принял бой с двумястами басмачей возле кишлака Ходжа-Тау. И снова Величко пришлось отступить. Ведь у него в отряде дрались не красноармейцы, а бухгалтера, кассиры, плотники!
      Вечером похоронили повара.
      20 октября.
      Положение в крепости внушает тревогу. Скученность неимоверная. Люди ютятся везде, во всех мало-мальски пригодных для жилья куточках. Двор похож на цыганский табор - повсюду навалено разное барахло. Плачут дети, кричит скот на разные голоса.
      Правда, коровы и овцы скоро исчезнут - они идут в пищу.
      Сегодня запретили парить отдельно. Будем питаться из общего котла все-таки экономия. Коням паек урезали. Кто его знает, сколько времени продлится эта осада!
      В крепости настроение подавленное.
      Когда хоронили повара, Надюша, молоденькая, шустрая такая, чуть курносенькая девушка, ужасно плакала, а потом сказала:
      "Может все в последний раз живем"... Да как глянет - меня аж в жар бросило. А она еще: "Чем басмачам доставаться, лучше уж не знаю чего сделать...".
      Старый друг Аким Александрович Рябиков находится где-то на задворках, у конюшни. Когда он перешел в крепость, все оказалось занято. Пришлось запихнуть его в какую-то конуру. Ничего, говорит, переживем. Смеется. Веселый, черт!
      Однако надо предпринять что-то решительное. Taк долго длиться не может.
      21 октября.
      Положение без перемен.
      Утром Азам прислал парламентеров с белой тряпкой. (Знает, сукин сын, правила!). Требует немедленного освобождения заложников, иначе грозит взять крепость и всех порубать. По этому поводу совещались у меня в комнате. Спорили долго. Мнения разошлись.
      Величко предлагал Азаму отказать, а парламентеров арестовать. Секретарь комсомола Якубджон считал, что нужно вывести заложников на стену и расстрелять их на глазах у Азамовской шайки. И только Салимов, заворг исполкома - за немедленное выполнение требований Азама. Он вообще производит подозрительное впечатление. По-моему, он не наш.
      Я считаю, что нужно разъяснить дехканам, кто такой Азам и чего он добивается. Тогда они перестанут его поддерживать. Ведь они же обыкновенные скотоводы и хлеборобы, обманутые баями, а без их поддержки банда Азама ничто. Я - за агитационную вылазку. Величко возражает, остальные - тоже.
      Большинством голосов требование о выдаче заложников отвергнуто. Салимов заявил, что снимает с себя всякую ответственность за дальнейшее. Где я его видел? Не то на пленуме обкома, не то еще где-то?! Салимов Камиль... Камиль Салимов...
      Посланникам Азама селено передать, что угроз мы не боимся, заложников не выдадим и предлагаем всем собравшимся у крепости спокойно разойтись по домам.
      За стеной началось оживленное движение. Банда к чему-то готовилась.
      События последних дней отодвинули все остальное на задний план, даже о Елене вспоминаю реже.
      Рябиков все на что-то надеется. Двужильный черт! Рука на перевязи, рана начала гноиться, а он ходит и улыбается. Назначили его начальником снабжения. Он занялся подсчетами и сообщил, что припасов хватит на пять дней. Урезали паек, воды даем половину.
      Шум за крепостью действует на нервы. Хочется прилечь на несколько часов. Заснуть вряд ли удастся.
      Ночью ушли из крепости два хлопца - взялись пробраться в Гарм через хребты. Наверно, погибнут. И все же, как хочется быть с ними! А вдруг пройдут? Попробую уснуть, хотя за стеной сильно шумят.
      Неужели нельзя сагитировать? Ведь к басмачам присоединилась кишлачная беднота, обманутые пастухи.
      А Салимов - мерзавец. По морде вижу.
      22 октября.
      Ночь. Горы темные, почти черные.
      Тишина.
      И вдруг без всякой видимой причины просыпается басмаческий лагерь. Выстрел. Другой. Еще... И снова тишина.
      Разве это война? Это скорее убийство из-за угла.
      Ко мне доносится тихий женский плач. И тут же успокоительно бубнит мужской голос.
      Мне грустно.
      Дэ ты бродыш, моя долэ,
      Нэ доклычусь я тэбэ!..
      Не хочу умирать!
      Жить, жить хочу!
      23 октября.
      Басмачи решили взять нас измором. За стенами крепости образовалось целое поселение. Пекут лепешки, жарят баранов. Над печками соорудили навесы от солнца. Устраиваются, очевидно, надолго.
      А у нас начинается черт знает что. Утром жена убитого под Джаильганом бухгалтера Крупенина выкинула мертвого ребенка. Сейчас она лежит в горячке. Рябиков говорит - умрет. Он хоть и ветеринар, но верить ему можно.
      В обед нашли на складе мертвого Казангапова. Застрелился. Молодой киргиз, заведовал базой Азиахлеба. Жаль. Хороший парень. Не выдержал.
      Гранат почти нет. Начинили аммоналом примус. Интересно, что из этого получится?
      24 октября. Ночью.
      Ну и денек! Снова заседали - Величко, Якубджом, я и Салимов. Дела дрянь. Надо что-нибудь решать. Величко считает, что нужно отсиживаться в крепости до последнего, поменьше рисковать людьми, успокоить население крепости и ждать подмоги. Якубджон с ним согласен.
      Я предложил агитационную вылазку. Возьму переводчиков и выйду к басмачам. Я уговорю бедноту не поддаваться провокации Азама и разойтись. Величко и Якубджон возражали. Величко сказал, что агитаторов изрежут на куски. Якубджон считает, что нас захватят и потребуют обмен на заложников баев, что сидят у нас в крепости. Словом, полаялись как следует.
      Тогда встал Салимов, походил по комнате и сказал:
      - А я так думаю, рафикон, надо нам сдаваться.
      Что тут было! Величко подскочил к нему, схватил за горло да как заорет: - Сволочь! Изменник! Расстреляю на месте!
      Еле успокоился.
      А Салимов усмехнулся и объяснил:
      - Рафик Величко не так меня понял. Я хочу сказать, что надо договориться с Азамом. Пусть он нас всех пропустит на Гарм, а крепость занимает. Зачем нам эта крепость. Никакой от нее пользы, одни только неприятности.
      Тут уж я не выдержал - встрял в разговор.
      - Слушай, Камиль, неужели ты не понимаешь, что Азаму не мы нужны, а именно крепость. Захватит он крепость - станет хозяином всего района. Теперь его одним эскадроном распотрошить можно, а когда засядет в крепости - на него и полка не хватит. Понял? А ты хочешь сдать врагу крепость. Неправильно думаешь. Не по-комсомольски.
      Тут эта подлюка обнимает меня за плечи и шепчет:
      - Ошибся я, рафик Шовкопляс, ох, как ошибся. Прости меня. По малограмотности это. Ну что я понимаю в военном деле? Я же темный, мне - ой как много надо учиться!
      Я, дурак, и уши развесил. Простили мы его.
      А ночью... Эх, жаль не расстреляли мы его тогда!
      Ночью, когда все уснули, открыл этот гад ворота и стал кричать призывать басмачей. И уже с выстрелами поскакали из кишлака всадники, с криками побежали пешие, а этот изменник и предатель все стоял в воротах и размахивал факелом. А когда мы подбежали к воротам и часовые стали стрелять, он исчез куда-то, как в воду канул. Мы еле успели закрыть ворота и подпереть их бревнами. Страшно подумать: еще немножко, и в крепость прорвались бы басмачи.
      Ах, ты, подлюка! Ты жил среди нас все эти страшные дни, ел с нами хлеб, смотрел нам в глаза и ждал минуты, чтоб нас предать! Ну, погоди, мы еще встретимся с тобой!
      25 октября.
      Я понимаю, что это рискованное предприятие. Но другого выхода не вижу. Мы осаждены уже шесть дней. Вода иссякает. На помощь извне рассчитывать не приходится. Мы, кажется, отрезаны от всего света.
      Если мой план не удастся, крепость потеряет всего трех человек, добьемся успеха - мы свободны. Азам - разбит.
      Обычно перед таким делом пишут письма, прощаются... Глупости! Если мы не победим - письма никуда не уйдут, их уничтожат басмачи, когда возьмут крепость. А если победим - зачем тогда эти письма?
      Все же хотелось бы еще хоть разок взглянуть на Елену. Думал вчера если родится дочь, как ее назвать? Так ничего и не придумал.
      А Салимова все-таки вспомнил. Видел его на пленуме обкома в Дюшамбе. Он сидел рядом с Хошмамедом - басмачом, которого потом расстреляли.
      26 октября.
      Через час выходим. Нас трое: секретарь райкома комсомола Якубджон, Кадыров и я. Идем бодро, уверенно.
      Прощаться ни с кем не хочу. Мы не можем не победить!
      Иду!
      А вдруг произойдет то, о чем говорил Величко?
      Нет, глупости. Не может этого быть!
      На этом дневник Игната обрывался. Виктор поднял голову и посмотрел на Рябикова. Пока он читал, доктор выкурил целую пачку папирос. Пепельница на столе скрылась под окурками.
      - Что же было дальше? - спросил Виктор.
      - Дальше? - Рябиков пересел к столу. Негромко, часто останавливаясь и надолго умолкая, он стал рассказывать.
      Игнат с Якубджоном и Кадыровым вышли из крепости. Ворота за ними закрылись. Игнат шел по залитой солнцем площади, высоко подняв голову. Втроем они спокойно подошли к настилу возле чайханы в другом конце площади. Игнат поднялся на помост. Его сразу окружили люди, пешие и конные, вооруженные и безоружные. Крепко запахло конским потом, сбруей, горьким дымом костров. Передние стояли молча и мрачно смотрели на Игната. Сзади с шумом напирали, толкали, что-то выкрикивали. Где-то на окраине кишлака слышались выстрелы.
      Игнат осмотрел толпу. Кто знает, о чем думают эти люди сейчас, какие мысли бродят под их громадными меховыми малахаями? Как разгадать, какая дорога ближе к их сердцу? Неужели нельзя им объяснить, убедить их? Простым, ясным, горячим словом...
      Игнат поднял руку.
      Из крепости, затаив дыхание, напрягая зрение, осажденные следили за своими посланцами. Рябиков в бинокль видел, как окружили Игната всадники, постепенно оттесняя пеших. Он знал, что эти всадники - отборные головорезы Азамовской шайки. Доктор увидел, как Игнат поднял руку и заговорил. Шум затих, и до крепости донесся приглушенный расстоянием звонкий голос Игната. Слов нельзя было разобрать, но чувствовалось, что Игнат говорит горячо, убежденно. В толпе произошло движение. Через гущу людей быстро пробирался человек. Он легко вспрыгнул на настил и встал рядом с Игнатом. Рябиков схватил здоровой рукой бинокль и увидел знакомое лицо Камиля Салимова.
      - Ах подлец! - взволнованно крикнул он. - Ну, теперь будет заваруха.
      Камиль что-то крикнул. Раздался выстрел. Якубджон упал к ногам Игната.
      - К оружию! - закричал Рябиков. Но стрелять было бесполезно. Басмачи находились слишком далеко, да и патроны уже на исходе. Рябиков до боли стиснул челюсти. Он увидел, как всадники конями расталкивают людей и создают вокруг настила большое кольца.
      "Зачем они это делают?" - подумал он. Раздался второй выстрел. Кадыров упал. Игнат остался один.