- Снег сошел с гор, скоро сеять будем.
      Шамбе с недоумением посмотрел в темноту, пытаясь увидеть говорившего. Он не понял, к чему старик ведет свою речь.
      - В кишлаке нужен каждый человек, - продолжал тот, - а вы, приезжий, хотите забрать у нас самых сильных. Не пойдут они. Нельзя им. А если пойдут - мы все без хлеба останемся. Кто нам поможет? Нет, не дадим мы своих людей. Война - дело высокой власти. Отцы кислое едят, а у детей оскомина на зубах. Вы нас в это не путайте.
      Старик замолчал. Стало тихо, очень тихо. Шамбе сидел, сцепив зубы, страшным усилием воли подавляя дрожь.
      Тогда снова прозвучал голос из темноты.
      - Правильно сказал старик. Завтра рано вставать - нужно идти на поля. Пора спать.
      Все сразу встали и быстро исчезли в темноте. Шамбе остался один у догорающей лучины. Он завернулся в свой халат и лег, прислонив голову к стволу гигантской чинары. Винтовку он положил рядом, наган спрятал в карман. Все окуталось непроницаемой темнотой. Где-то высоко-высоко висело небо, похожее на круглую чашку, накрывшую сверху ущелье.
      Шамбе снова вспомнил прошлое. Вот в Хорог вернулся из Москвы любимый брат Назар-шо. Он привез невиданные вещи и неслыханные раньше слова. Улыбаясь, смешно подергивая усом, он положил на плечо Шамбе тяжелую руку и сказал:
      - Ну, а теперь и тебе учиться пора...
      Они долго ехали верхом по узким горным тропам в желанный город Дюшамбе. Шамбе поступил сначала в педтехникум, а потом - в типографию. Назар-шо иногда приезжал на съезды и совещания и первым долгом шел к Шамбе узнать о его успехах. Он обрадовался, когда Шамбе стал комсомольцем и был сильно взволнован, когда в свой последний приезд узнал, что Шамбе уже секретарь горкома. Они много и хорошо говорили тогда. Сначала Назар-шо слушал и улыбался, потом заговорил сам. Шамбе казалось, что брат находится здесь у этой старой чинары. Улыбаются его глаза под густыми бровями и видно, как шевелятся его черные усы...
      Шамбе заснул чутким тревожным сном. Проснулся он от слабого шороха. Быстро, привычно огляделся и положил руку на винтовку. Густая тьма окутывала все вокруг. Через секунду шорох послышался ближе. Чья-то рука легла на плечо Шамбе.
      - Молчи... - шепнул сдавленный голос. - Слушай. Сегодня ночью тебя убьют.
      Горло Шамбе что-то сдавило. Он тихо встал, выпрямился, чтобы легче было дышать.
      - Что же делать? - тихо спросил он.
      - Вставай, пойдем, - так же тихо ответил человек.
      - Кто ты? - спросил Шамбе. Он опасался ловушки.
      - Вставай, вставай, не бойся! - Человек неслышно поднялся. - Пойдем, настойчиво повторил он.
      У Шамбе мелькнула мысль: все равно здесь верная смерть, а в горах можно скрыться. Во всяком случае, оттянуть неизбежное... И он решился.
      - Что ж, пойдем, только ты иди вперед... - Он поднял халат, взял винтовку и пошел за человеком.
      Они долго пробирались между каменных заборов, перепрыгивали через арыки, продирались через кусты. Наконец, они выбрались из кишлака. Неподалеку шумела горная речка. Незнакомец пошел уверенней и быстрей. Потом он свистнул и остановился. В ответ послышался крик совы.
      - Пошли! - крикнул незнакомец и быстро двинулся вперед.
      Шамбе поспешил за ним.
      Вскоре он услышал голоса и еще через минуту стоял возле маленького костра. Шамбе огляделся. Его окружали молодые парни, те, что сидели в первом ряду на собрании. Его спасителем оказался юноша в дырявом халате. Но теперь на нем был новый халат, а за поясным платком торчал большой старый нож. Другие парни держали в руках длинные прадедовские ружья с рогатками, ножи, пики, серпы. Сзади похрапывали кони.
      Парень, который привел Шамбе, широко улыбнулся.
      - Ну вот и хорошо, - сказал он. - Теперь веди нас куда нужно.
      Шамбе растерянно посмотрел на сильных, улыбающихся парней, на пламя потухающего костра, на лошадей.
      - По коням! - выкрикнул он слышанную когда-то кавалерийскую команду.
      Все быстро очутились в седлах.
      - Показывай путь, - сказал Шамбе своему спасителю.
      Когда маленький отряд выехал на дорогу, забрезжил рассвет. Но кишлак еще спал, и только вдалеке собаки лаяли на шакалов.
      Шамбе поравнялся с едущим впереди знакомым парнем.
      - Послушай, - обратился он к нему, - как тебя зовут?
      - Бачамат.
      Шамбе оглядел всадника, ладно сидевшего в седле, как бы слившегося с конем в одно целое.
      - Что там случилось в кишлаке? Кто должен был меня убить? - спросил он.
      - Это все старики, - ответил Бачамат, сдерживая горячего коня. - Два дня назад к нам приходил человек от Фузайля Максума. Он сказал: кто пойдет к большевикам, у того будет вырезана семья, увезен скот. А если кишлак выдаст большевиков живыми или мертвыми, Фузайль даст нам половину земли наших соседей из кишлака Курговат. Вот кое-кто и польстился на чужую землю.
      - А ты откуда знаешь?
      - Я батрачил у нашего главного бая, его зовут Палван-ака. Подслушал разговор. Палван-ака все это затевал. У него были хорошие кони - девять красавцев...
      - Почему были?
      - Теперь их у него нет. Они - у нас. Мы на них едем.
      Шамбе улыбнулся. Он оглянулся и осмотрел свой отряд. Семь человек скакали за ним, освещенные резким светом восходящего солнца. Шамбе отпустил повод. Конь пошел крупной рысью. Подковы дробно застучали по каменистой дороге.
      Днем отряд пришел в кишлак Джорф. Посредине селения шумел широкий, прозрачный ручей, над которым стояли на перекладинах коробки плетеных домиков. Сюда из грязных каменных лачуг недавно перебралось на летнее время все население кишлака.
      Быстро созвали собрание, и опять Шамбе говорил горячо и страстно. Люди молча выслушали его и так же молча разошлись. Но когда Шамбе, покормив людей и лошадей, выехал из кишлака, его отряд увеличился вдвое. Новые бойцы не все имели лошадей: одни ехали верхом, другие - шли пешком. Они громко пели мелодичные горные песни. У всех было праздничное, приподнятое настроение.
      На ночлег остановились в кишлаке Тогмай. Шамбе приказал выставить посты. Бачамата он назначил своим главным помощником. Тот сразу стал серьезным и немножко важным. Он не спал всю ночь - обходил посты, проверял, накормлены ли кони, вел задушевные разговоры с сидящими у мечети юношами из кишлака.
      Его простая, сердечная беседа подействовала на них больше, чем речь Шамбе. Утром, когда отряд двинулся дальше, здесь уже насчитывалось больше тридцати человек. Не хватало оружия, и многие шли с длинными, тяжелыми палками. Теперь это был настоящий отряд красных палочников со своим знаменем - красным платком на шесте. Продвигались боевым порядком: впереди шла разведка, затем - Шамбе с пятнадцатью всадниками, а за ними - Бачамат возглавлял пеших бойцов.
      До Рохарва, где был убит Назар-шо, оставалось меньше трех дней пути. Шамбе торопился, но задерживали пешие: чтобы не утомить людей, он делал долгие привалы. Шамбе волновался, не спал все ночи. Он оброс бородой и казался старше своих лет. На лбу у него легли резкие морщины, взгляд стал суровым, непреклонным.
      В большом и веселом кишлаке Пошхарв, в тени тутовых деревьев, Шамбе услышал от худого и грустного человека рассказ о том, как умер его брат.
      ...Утром Рохарв захватила банда басмачей. Они проскакали через весь вытянувшийся на несколько километров кишлак и ворвались в старую, полуразрушенную крепость, в которой жили все советские работники.
      Там их не ждали. Все занимались своими делами. Назар-шо работал в сельсовете, доктор принимал больных, продавец в кооперации отпускал соль дехканам, пришедшим из дальних кишлаков, в отделении Госторга осматривали принесенные шкурки баранов...
      - Постой! Подожди! - закричал Шамбе. - Замолчи! Не могу больше!
      Шамбе вскочил и ушел, шатаясь от горя. Он побрел по кривым улицам кишлака, спотыкаясь о камни, подымая пыль. Он говорил быстро и громко сам с собою.
      Потом он побежал, сдавив голову руками. Наступил вечер, с гор слетел легкий холодок, на кишлак опустились сумерки, и он уже не казался таким веселым, как раньше.
      Шамбе остановился у арыка, облил голову холодной водой. Потом он вернулся к рассказчику и сказал:
      - Продолжай, человек...
      ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
      ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
      Кузьма Степанович еще с вечера позвонил в гараж и предупредил, чтобы завтра ему машину не присылали. Он вышел из обкома глубокой ночью. Все огни в домах погасли. Лишь кое-где тускло мерцали маленькие фонарики на воротах, да где-то вдали на столбах ярко светились два электрических огня.
      Над городом висело темное, как черный бархат, небо. В высоте бледным желтоватым светом сияли крупные звезды. Кузьма Степанович медленно шел по уснувшей улице, вдыхая свежий ночной воздух. Где-то он уже видел такие звезды и это непроглядно-черное небо. И так же было тихо, тихо... Наконец, он вспомнил. Это было в Индийском океане, и прошло всего каких-нибудь двадцать пять лет... Четверть века. Черт возьми! Не так уж мало. В то время он, простой деревенский парень, только что окончил фельдшерскую школу в Полтаве. Еле успел получить свидетельство, как началась война с японцами. Мобилизовали.
      Сначала погнали в Одессу. Там погрузили на пароход. Все здесь было ново и непонятно. Однако, как только вышли в море, появилось столько работы, что некогда было предаваться впечатлениям. Солдат укачивало, они лежали с зелеными лицами и остановившимися глазами. Прошли Босфор, затем Порт-Саид. В голубом мареве возникали Бомбей, Сингапур, Шанхай. Наконец - Порт-Артур... Так вот в Индийском океане, наверно, где-нибудь у Бомбея, когда, изнывая от дневного зноя, он только и отдыхал по ночам, запомнилось это бархатное небо.
      Да, брат, не мало повидал ты на своем веку. Надо бы книгу какую написать, что ли. Все-таки уже пятый десяток кончается. Умрешь, так никто и не узнает, что видел, что пережил, о чем думал. А рассказать есть о чем. Ребят вот слушаешь, а сам все отмалчиваешься. Скромность заела. Ишь, какой тихоня. А раньше мастером был на разные штучки.
      Кузьма Степанович задумался, споткнулся о камень и тихо чертыхнулся. Старость... Она свое берет. Скоро станут говорить: вот одинокий старичок. В самом деле - один, как перст. Кузьма Степанович усмехнулся в усы и зашагал быстрее. Все плачешь, старый черт. Какой же ты одинокий? Разве, когда была жива жена, когда сын встречал тебя каждый день веселым криком, семья была больше, чем теперь? Сколько людей ты знаешь и сколько знают тебя! И какие люди! Какая чудесная молодежь вокруг... То цветы на стол поставят, то в квартире порядок наведут. А кто сделал? Да разве они признаются! А письма... Сколько ты их получаешь? Разве это не семья?
      В Порт-Артуре сидели в осаде шесть месяцев. Сдались. В плену был. Потом возвращались домой. Революция встречала эшелоны на каждом разъезде, на каждой станции. Тогда в солдатском поезде познакомился с большевиками. На всю жизнь знакомство свел. Годы подполья, тюрьма, ссылка. Вот и описать бы все это. Пусть знают, как мы жили, что делали. Да разве напишешь! Вон как Костя Сизов замечательно рассказывал тогда о Памире. Из него бы, наверно, писатель вышел. Нет, нам не до мемуаров. Может, кто другой напишет.
      Во Францию два гренадера
      Из русского плена брели...
      Вот привязалась песенка. Второй день не выходит из головы. Да, семья... Теперь семья большая. Воспитывать только надо. Хорошая молодежь растет. Таким можно спокойно эстафету передать, когда время придет. Из Виктора толк выйдет. Незаурядный организатор. А Шамбе еще лучше. Это просто какой-то самородок. Он способен зажечь людей на большие дела. Васю Корниенко уже можно переводить на партийную работу. Курбанова нужно послать учиться.
      Во Францию два гренадера
      Из русского плена брели...
      Тьфу, привязалась, окаянная! А еще вспоминается такое же небо, когда в девятнадцатом с Михаилом Васильевичем Фрунзе к Ташкенту подъезжали. Правда, тогда почти не оставалось времени на небо смотреть. Воевали.
      По улице, освещая булыжники тусклым светом фар, промчался грузовой автомобиль. Кузьма Степанович недовольно посмотрел вслед машине, покачал головой.
      "Вот лихач! Задавит кого-нибудь", - подумал он. - Темно сегодня. Впрочем, вчера они ехали еще быстрее: торопились вернуться с Вахша на заседание бюро. И все-таки опоздали. Бюро состоится завтра. Он должен сделать доклад, рассказать обо всем, что видел в Вахшской долине.
      Две недели где на машине, где верхом, ездил Кузьма Степанович по этой пустынной земле. На сотню километров раскинулась безлюдная равнина. Бешеная река, вырвавшись из теснины гор, где ее зовут Сурхобом, и, приняв новое имя - Вахш, стремительно пересекает долину. Через полсотни километров она сливается с Пянджем, и в этом месте прозрачные воды Пянджа становятся мутными, желтыми волнами Аму-Дарьи - древней реки человечества.
      Ранняя весна украсила землю пятнами молодой зелени, расцвеченной пышными головками тюльпанов и каких-то неизвестных белых цветов. Желтой пустыней лежали пески. Ноги вязли в илистых наносах. Весенний ветер срывал с головы фуражку. Земля хранила после зимних дождей окаменевшие следы каких-то зверей и птиц. Кузьма Степанович встречал развалины древних селений, русла давно исчезнувших арыков.
      Когда-то в этой долине жили люди. Густая сеть каналов очерчивала границы полей, пышная зелень покрывала равнину и предгорья. Здесь люди жили, как в раю. Но свирепый Вахш во время таяния снегов разливался по долине, смывал поля, сокрушал плотины, возведенные землепашцами. Все чаще людям приходилось выбирать новые места для жизни, все ниже по течению реки уходили они. Позади оставались осиротевшие, разрушающиеся селения, лишенные влаги поля, умирающие сады. Так веками долина медленно становилась пустыней.
      А в низинах Вахша, залитых его мутными, илистыми водами, образовались непроходимые болота. Там буйно росли гигантские камыши. Это было царство клыкастых кабанов, сильных и хищных. Горе человеку, попавшему в эти места.
      Ученый Семенов-Тянь-Шанский писал когда-то: "Долина Вахша принадлежит к числу слабо населенных и даже мало известных местностей; берега реки поросли обширными джунглями, и кишлаки встречаются очень редко". С тех пор прошло не больше двадцати лет, и в долину Вахша пришли большевики. Вот они ходят по этой растрескавшейся от жажды земле, загорелые, обветренные и заросшие, с воспаленными от бессонницы глазами.
      Они напоят ее, эту прекрасную, отвыкшую от человека землю. И она отблагодарит их сторицей. Горы защищают долину от холодных ветров. Солнце согревает ее почти целый год. Здесь климат Месопотамии и Египта. Здесь приживается теплолюбивый египтянин - длинноволокнистый хлопок. Агроном Артемов посадил в эту землю двадцать шесть семян - они взошли. Теперь шестнадцать тысяч гектаров будут засеяны желанным гостем из Египта. Но этого мало.
      В Курган-Тюбе, молодом городе, расположенном на границе пустыни, Кузьма Степанович ночи напролет просиживал в палатках Вахшской изыскательной партии. Он выпивал бесчисленные чайники зеленого чая и внимательно выслушивал планы, проекты, цифры. Десятки отрядов - мензульных, трассировочных, буровых - работали на всем пространстве долины.
      На огромный пыльный двор изыскательской партии, окруженный конюшнями, мастерскими, палатками, юртами, приезжали всадники, арбы, машины. Черные от загара, высушенные солнцем люди вынимали из полевых сумок карты, схемы, сводки и цифры, цифры, цифры... Чтобы дать воду пустыне, надо прорыть магистральный канал длиною более пятидесяти километров. По обе стороны главного канала раскинется сеть больших и малых арыков. Нужно вынуть горы земли, уложить громаду бетона. Инженеры считали и пересчитывали цифры. Под лампой-молнией, окруженной вихрем необыкновенных бабочек, в жарких спорах рождались, умирали и снова возникали противоречащие одна другой теории. Загорался и гас ослепительный луч единственной фары нагружающегося во дворе грузовика. У ворот переругивались неизвестно почему еще не уснувшие люди. Высокий, худой инженер, в грязной сорочке без воротника под старой кожаной курткой, раскладывал на коленях помятую карту и водил по ней длинными, тонкими пальцами. Спору нет, все это очень трудно. Надо подвести железную дорогу, нужны экскаваторы, катерпиллеры, машины, лошади, верблюды. Все - до гвоздя - нужно привезти в эту мертвую пока долину.
      А сейчас ясно одно: здесь может расти египетский хлопчатник и он будет расти. Вода оросит землю. На земле вырастет хлопок. Хлопок поможет краю стать богатым, зеленым, веселым. Мощные гидростанции дадут энергию заводам и фабрикам. Осветят культурные, богатые кишлаки, совхозы, города. Зацветет долина Вахша, и не потомки, нет, мы сами будем свидетелями рождения новой жизни на этой новой, прекрасной земле. Но для этого нужны люди - опытные, толковые, знающие. Сейчас их еще мало. Но они будут. Непременно будут. Скоро тысячи рук возьмутся за блестящие на солнце кетмени и лопаты там, где должна пройти трасса канала. Десятки мощных экскаваторов вгрызутся в окаменевшую землю...
      Вот что может сделать партия, которая знает, куда ведет людей. Наша партия. Моя партия. Это она превратит пустыни в цветущие сады. Край нищеты и горя станет краем индустрии и передового хозяйства. Забитые, темные рабы эмира заботой партии превратятся в высокоинтеллектуальных людей, которые будут решать сложнейшие задачи переустройства времени, мира, эпохи...
      Кузьма Степанович вспомнил о недавнем письме из Москвы. Старый друг писал, что в ЦК говорили о назначении Кузьмы Степановича на Дальний Восток, на большую и очень важную работу. Конечно, жаль расставаться с полюбившимся краем, с его чудесным трудолюбивым народом, но если партия считает, что он нужен там, на Дальнем Востоке, то его дело - выполнить приказ.
      Скоро вернется из Москвы Касым-Командир. Он прошел хороший путь революционной борьбы, а за годы учебы получил достаточную теоретическую подготовку. Надо будет рекомендовать его на должность секретаря обкома. Но пока об этом пусть никто не знает. Завтра бюро.
      Кузьма Степанович закурил и негромко сказал:
      - Впрочем, не следует особенно распространяться насчет будущего. Заседание деловое. Ограничимся цифрами и фактами. А главное - выводы: все внимание Вахш-строю.
      Во Францию два гренадера...
      - Вот, черт, привязалась. Э, да здесь кто-то есть!
      Кузьма Степанович увидел поднявшуюся с крыльца темную фигуру.
      "Вот еще новость"... - удивился Кузьма Степанович. Он сунул в карман руку и взялся за револьвер.
      - Здравствуйте, Кузьма Степанович, - сказал человек хрипловатым, застуженным голосом.
      Кузьма Степанович подошел ближе и узнал Гулям-Али.
      - А-а, дружище, ты чего ж так поздно?
      - Я только что приехал.
      - У тебя срочно?
      - Кузьма Степанович, - слегка дрожащим голосом сказал Гулям-Али. - Я понимаю, вам спать пора, но хоть десять минут поговорите со мной.
      Кузьма Степанович пошевелил усами, немного подумал и тихо сказал:
      - Ну, раз такое дело, пойдем ко мне.
      Они вошли в переднюю, Кузьма Степанович зажег свет и посмотрел на гостя.
      - Да ты, брат, серый какой-то стал и худой. Что случилось?
      - Вот все расскажу, - ответил Гулям-Али и, сняв запыленный халат, осторожно положил его в угол на пол.
      - Садись, - сказал Кузьма Степанович, когда они вошли в комнату. - Я сейчас чаёк соображу.
      Гулям сел в кресло и почувствовал такую усталость, от которой не хотелось шевелить ни одним пальцем. Веки отяжелели и опустились на глаза. Заломила спина. Ноги, болевшие от продолжительного пребывания в седле, невозможно было согнуть.
      - Ну, рассказывай, - услышал Гулям голос Кузьмы Степановича.
      Он выпрямился, с усилием согнул ноги и заговорил сначала медленно, с трудом подбирая слова, потом - быстрее, вставляя в речь целые таджикские фразы, и, наконец, забыв об усталости, - горячо и взволнованно.
      Когда Гулям-Али окончил свой рассказ, облака над вершинами гор порозовели от скрытого за хребтами солнца. На улице началась утренняя поливка. Мимо окон с грохотом промчалась грузовая машина. Кузьма Степанович подошел к окну и распахнул его. В комнату ворвался прохладный весенний воздух.
      - Так ты уверен, что это делалось сознательно? - спросил Кузьма Степанович.
      - Уверен, - твердо ответил Гулям-Али.
      - Но раз сознательно, значит - со злым умыслом?
      - Конечно.
      - Ладно. Ты пока помолчи, а мы проверим. Хочешь, ложись вот на диване, сосни пару часов.
      - Спасибо, Кузьма Степанович. Я домой пойду. Два месяца не был дома.
      - Как хочешь, милый. Поступай, как тебе удобнее.
      Гулям встал, взял свой халат. Кузьма Степанович проводил его. В дверях они пожали друг другу руки.
      - Кузьма Степанович... - тихо, опустив глаза, сказал Гулям-Али.
      - Что, милый?
      - А как же... Как же с комсомолом?
      - Вот чудак! - Кузьма Степанович невольно улыбнулся. - Ты не беспокойся. Я так думаю, все будет в порядке.
      Гулям-Али тряхнул руку секретаря обкома и быстро побежал по улице, перепрыгивая через лужи, оставленные поливальщиками.
      Кузьма Степанович вошел в комнату, открыл постель, запел было снова "Во Францию два гренадера", чертыхнулся, завел часы и, положив их под подушку, взялся за трубку телефона.
      - Коммутатор? Дайте кабинет уполномоченного ГПУ, - сказал он.
      Так и не пришлось Кузьме Степановичу уснуть в этот день.
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      КОГДА ПРИХОДИТ СЛАВА
      Буйно шла весна. В долинах стаял снег, и влажная земля покрылась зеленым ворсом молодой, сочной травы. На горных склонах заалели яркие огоньки маков. С шумом катили горные речки мутные весенние воды. Сырая земля лежала вся в следах неведомых зверей, в оттисках птичьих лапок.
      Толя с трудом сидел в седле на своем вороном. Конь тяжело дышал, раздувая круглые бока. Впереди расстилалась унылая голая равнина. У Толи слипались глаза, его клонило ко сну. Он вспоминал последние ночевки в кишлаках, на грязных кошмах и нервно поводил плечами.
      Уже больше двух месяцев длилась его командировка, оказавшаяся такой утомительной и трудной. Выполняя задание редакции, Толя объездил огромный район, побывал в горах и долинах, жил в районных центрах и поселках совхозов. Собственный корреспондент забирался в глухие уголки, где не было почтовых отделений, но и оттуда он умудрялся регулярно отправлять свои корреспонденции и радовался, когда в придорожной чайхане находил старый номер газеты со своей статьей.
      Как далеко отодвинулось то время, когда он мечтал увидеть в газете свои стихи, хотя бы на последней странице. Теперь его статьи и очерки печатались на видном месте и в скобках стояло, набранное жирным шрифтом: "От соб. кор."
      Толя ехал, прислушиваясь к негромким весенним шумам. - Впервые за время командировки он подумал, что попал в не тронутые человеком, первобытные места. И сразу ему показалось очень странным, что едет именно он, а не кто-нибудь другой.
      В самом деле, как далеко позади остались дни беспечной юности, когда он мечтал быть артистом, поэтом, еще черт знает кем. Он искал самую короткую дорогу к легкой и красивой жизни, славе и думал, что сцена или поэзия - это путь, усыпанный розами.
      И вот теперь, впервые встретившись с настоящей жизнью, на каждом шагу вникая в трудности, которые испытывали люди, - они покоряли нетронутую землю, строили поселки, ломали старый быт, боролись с врагами - он понял, что самый лучший путь вовсе не легкий и, может быть, не всегда красивый.
      Что он знал об этой земле, об этом народе еще недавно? Сейчас Толя не только смотрел со стороны - он участвовал в решении сложных задач, возникавших на каждом шагу. Теперь у него спрашивали совета, просили помочь, написать в газету.
      В долгие часы пути, оставаясь наедине со своим конем, Толя разговаривал вслух или негромко пел на придуманный тут же мотив свои будущие статьи о том, что видел на местах, о которых еще так мало знали люди.
      Неожиданно лошадь шарахнулась в сторону. Толя чуть не вылетел из седла. Натянув повод, он глянул вниз на пеструю от цветов траву. Там, извиваясь между кочками, быстро уползала длинная желтая змея.
      Толя пустил коня рысью. Возвышенность сменилась широкой, тихой долиной. Он въехал в зеленый кишлак Гуль-Булак. Здесь находился только что организованный совхоз "Дангара", о котором ему предстояло писать.
      Толя думал встретить здесь длинные, как ангары, тракторные гаражи, мастерские, благоустроенный городок, шум индустрии, запах бензина. А вместо всего этого он увидел маленький заросший нежной весенней зеленью кишлачок, коз, которые вольно бродили по улицам, играющих на траве ребятишек, сонную тишину глухого горного селения.
      В полуразрушенной, без окон кибитке разместился "штаб" совхоза. Толя подсел к деревянному, грубо сколоченному столу, за которым сидели худые, небритые люди. Это были строители совхоза, создающие на голом месте мощное хозяйство. По весенней распутице, в бездорожье, преодолевая горы и снега, измученные трактористы привели в совхоз машины. Караваны лошадей и ослов дни и ночи везли баллоны горючего. Люди измеряли землю и вычерчивали планы. Этой весной машины впервые вышли в поле. Рев моторов нарушил вековую тишину, тракторные плуги оставляли за собой перевернутые пласты целины. В совхозе начался сев...
      Толя сказал, что хочет написать о жилищных условиях рабочих. Люди за некрашеным столом улыбнулись. Жилищных условий не было. Все спали там, где работали, умывались из арыков, отдыхали прямо у машин.
      Толя подружился с этими высохшими от бессонных ночей людьми. Он ездил по совхозу с заместителем директора, молодым и горячим Сафаровым, студентом Коммунистического университета. Сафаров изучил каждый гектар этой могучей, плодородной земли, знал каждого тракториста и каждую машину.
      Толя целые дни проводил в поле, вместе с рабочими совхоза, черными, измазанными машинным маслом и землей. В разных уголках долины возвышались шалаши, сложенные из пустых керосиновых бидонов. Это были тракторные базы. Поодаль трактористы жгли костры и варили пищу. Пахали в одну смену - с раннего утра до поздней ночи. Для двух смен не хватало людей.
      Вечерами Толя возвращался в кишлак и усаживался за грубо сколоченный стол - пить чай без сахара, слушать планы, сводки и длинные, как ночь, рассказы людей - строителей совхоза. В этой же комнате он спал вместе с другими, не раздеваясь, на земляном полу.
      Так прошло три дня.
      Утром, когда Толя седлал свою лошадь, чтобы ехать в долину, во двор влетел на взмокшем коне молодой тракторист. Он спрыгнул с седла и побежал в дом. Толя удивленно посмотрел ему вслед и пошел за ним.
      Штаб совхоза стал неузнаваемым. Люди взволнованно метались по комнате. Парнишка, прискакавший на коне, устало сидел в углу и безучастно смотрел на стену Толя схватил за руку первого попавшегося и спросил.
      - Что случилось?
      Человек вырвал руку и выбежал во двор Толя бросился к столу и, чувствуя что-то недоброе, крикнул Сафарову:
      - Сафаров, что случилось?
      Сафаров посмотрел на Толю, будто видел его в первый раз. Он был бледен, руки у него дрожали.
      - Что случилось? - повторил он. - Басмачи. - И бросился к выходу.
      Комната опустела, Толя остался один. Ему стало страшно. Он кинулся к двери, по дороге сшиб табуретку. На дворе Сафаров затягивал подпругу у его коня. Директор совхоза бежал к Сафарову с винтовкой. Бухгалтер, молодой, крепкий человек, считал патроны.
      - Двадцать четыре! - крикнул он, закончив счет. - Двадцать четыре!
      - Только двадцать четыре, - повторил упавшим голосом директор совхоза.
      Сафаров вскочил на коня.
      - Дайте винтовку! - крикнул он.
      Ему передали винтовку и патроны.
      Пришпорив коня, он вылетел со двора. Остальные побежали к тракторам, хотя каждый понимал, что голыми руками машины от басмачей не защитишь. На весь совхоз имелась только одна винтовка - та, с которой ускакал Сафаров.
      - Кто-нибудь должен остаться здесь, - сказал бухгалтер. - Здесь деньги, списки людей.
      Все посмотрели друг на друга, никому не хотелось оставаться. Тогда Толя тихо сказал:
      - Если нужно, я останусь. - И мучительно покраснел.
      Ему никто не ответил. Все выбежали из дома.
      Толя остался во дворе. Теперь он сознался себе, что не решился бежать в долину. Здесь, во дворе, казалось ему, больше надежды остаться в живых, не попасть в лапы басмачей. Он отсидится до конца той истории и как можно скорее уедет отсюда. В этой дыре, оказывается, легко оставить голову.
      Толя вошел в дом, посмотрел на разбросанные по полу бумаги, на пустой стол и ему вдруг стало жутко. Он вышел во двор и влез на дерево. Отсюда хорошо просматривалась часть долины.
      Люди бежали по полю, к машинам. Тракторы подползали друг к другу и выстраивались в одну линию, лицом к горам, - оттуда ожидались басмачи. Трактористы молча сидели за рулями на своих круглых стульчиках. Тут же стоял Сафаров с единственной винтовкой и двадцатью четырьмя драгоценными патронами. В долине стояла тишина. Люди всматривались в горы. От напряжения у них слезились глаза.
      Из-за ближних холмов показались всадники. Трактористы насчитали около пятидесяти сабель. Это была шайка Утан-Бека, отъявленного головореза. Каждый год его банда появлялась в Таджикистане, опустошала кишлаки, вырезала население, захватывала скот и бедняцкое добро. Теперь бандиты добирались до тракторов, о которых много слыхали, но еще ни разу не видели. С диким протяжным криком басмачи понеслись на машины. Над головами всадников ослепительно вспыхивали на солнце обнаженные клинки.
      Трактористы пригнулись к рулям и ждали. Всадники неслись лавиной. Уже были отчетливо видны искаженные яростью, бородатые лица басмачей.
      Тогда Сафаров встал во весь рост и скомандовал, взмахнув рукой:
      - Вперед!
      Сразу оглушительно зарокотали моторы. Гул машин понесся по долине навстречу всадникам, и десять тракторов двинулись вперед - на басмаческую банду. Сафаров бил без промаха - всадники падали с коней один за другим.
      Басмачи опешили. Они хорошо знали звук красноармейских пулеметов, но такого гула они еще никогда не слыхали. Ровно и грозно надвигалась на них колонна тракторов. Кони остановились, повернули назад. Началась паника. Басмачи, обгоняя друг друга, поскакали к горам под гул тракторов, под выстрелы Сафарова.