- Велик бог! - снова завопили у чайханы и кричали до тех пор, пока Фузайль не сделал знак замолчать. Он сел на ковер и принял из чьих-то рук пиалу. К настилу подошел афганец и что-то сказал Фузайлю. Максум поставил пиалу на ковер и кивнул головой.
      Афганец вернулся к пленникам и, толкая их в спины рукояткой плетки, заставил встать и приблизиться к помосту. Фузайль окинул их быстрым взглядом и поднял глаза к небу.
      - О боже, боже! - громко сказал он. - Еще неверные!
      Он снова осмотрел всех стоявших перед ним людей - теперь уже внимательнее. Долго не отводил взгляда от Азизджона и Гуляма.
      - Комсомол? - резко спросил он Азизджона.
      Азизджон сжался, будто врос в землю. Лицо его, покрытое пылью, стало совсем серым. Он судорожно прижал руки к груди.
      - Нет, нет, я не комсомол...
      Фузайль удовлетворенно усмехнулся и перевел глаза на Гуляма.
      - А ты - комсомол?
      Гулям толкнул плечом Азизджона и, шагнув вперед, твердо сказал охрипшим голосом:
      - Да. Я - комсомолец.
      - У, сын сожженного отца! - закричал афганец, и выхваченный из ножен клинок блеснул на солнце.
      - Подожди! - бросил Фузайль и опять взглянул на Гуляма.
      Несколько мгновений они смотрели в упор друг на друга, потом Фузайль отвел глаза в сторону и крикнул басмачам:
      - Сведите их к другим, что захвачены утром. Следите за ними. Когда я возьму Гарм - всех будем судить.
      Конные и пешие басмачи окружили пленников и погнали через площадь вниз к мосту, под которым текла неширокая речка. Азизджон от испуга не мог идти, его вели под руки двое пожилых дехкан. Один из пленников, широкоплечий мужчина, в разорванной милицейской гимнастерке, с черными свисающими вниз усами на загорелом лице, взял Гуляма за руку и вывел в первый ряд. Так они и шли впереди всех с высоко поднятыми головами.
      У моста пришлось остановиться. Навстречу двигалась толпа. Там было много женщин, особенно старух, белели чалмы мулл. Они размахивали палками, громко выкрикивали проклятия.
      Когда шествие приблизилось, Гулям увидел четырех молодых девушек. Они шли в середине толпы, опустив головы и только вздрагивали от толчков и ударов.
      - Олям-биби... Муаллим-биби... Сайрам-хон, - шептал черноусый мужчина Гулям-Али. Руки его дрожали.
      Это были первые в Хаите девушки, открывшие лица и собиравшиеся ехать в Гарм учиться. Теперь их вели на суд Фузайля.
      Когда толпа скрылась за поворотом, пленников перевели через шаткий мост, прошли еще немного и остановились у мечети в предместье Хаита Гиссораке. Здесь их загнали в тесный и грязный сарай. У открытой двери оставили двух басмачей с винтовками.
      Гулям опустился на сырой пол сарая и прислонился к стене. Он был настолько утомлен, что все окружающее проходило мимо, не задевая его сознания. Мысли текли какими-то обрывками, путаные, без начала и конца. Руки и ноги отяжелели и казались чужими. Он долго сидел, не шевелясь, потрясенный случившимся.
      Неужели все это не сон. Грязный, сложенный из камней сарай. Прокопченный низкий потолок. Гуляму вдруг ясно представилась его маленькая белая комната, гипсовый бюст на столе. Ленин. Он тоже боролся с врагами, был беспощаден к ним. Он смело поднял народ на борьбу против могучего царя, его сановников, его войск - и победил. Сыны Ленина - большевики - шли на смерть и одержали победу. Разве мало рисковал своей жизнью Касым-Командир, большевик, ленинец. Он тоже победил, потому что был смелым, решительным, потому что сражался за народ. И неужели он, Гулям, так и погибнет, не попытавшись бороться?
      Где-то далеко, будто в другом мире, сияют электрические огни, бегут автомобили, гуляют веселые красивые люди, смотрят кинокартины. Гулям вспомнил фильм, который он смотрел несколько раз. Двое юношей, один из них негр, чернее Гуляма, и с ними - девушка, смелая, красивая. Все они отважно борются с бандитами, с их главарем Махно. Чего только не испытали эти ребята. Их тоже захватили в плен, но они обманули охрану, убежали, добрались до Красной Армии и помогли разгромить бандитов. "Красные дьяволята" - звали этих храбрецов. Как он завидовал им тогда в кино, как ему хотелось быть с ними, скакать на коне, стрелять, встретиться с Буденным и пожать ему руку.
      Нет, он не сдастся так просто. Он попытается сделать все, чтобы не отдать свою жизнь этим бандитам. Он будет бороться до конца, каким бы он ни был...
      Ночью возле мечети движение не прекращалось. Мимо проезжали всадники, шли отряды людей, вооруженных чем попало. Это были дехкане из окрестных кишлаков, которых басмачи сгоняли в шайку Фузайля.
      На рассвете у мечети остановилась отдохнуть группа басмачей на взмыленных конях. Они уселись у двери сарая, стали угощать сторожей, завели громкий разговор.
      - Напрасно сидите здесь, - услышал Гулям хриплый голос. - Резать их надо во славу божью. Таким место только в аду. А опоздаете в Гарм пожалеете. Максум обещал подарить войску все, что там захватим.
      - Мы в Ванче пленных не брали, - сказал другой басмач. - Расправились со всеми, кто там был. Рассчитались, наконец, с их главным большевиком - с этим Назар-шо.
      Гулям-Али вздрогнул. Слова басмача потрясли его. Ведь Назар-шо старший брат его лучшего друга - Шамбе. Сколько раз Шамбе рассказывал Гуляму о человеке, который с детства заменил ему отца, воспитал, вывел в люди. Назар-шо одним из первых уехал в Москву на учебу, возвратился домой, стал работать в Ванче. Гулям никогда не видел старшего брата своего друга, но в его представлении с этим именем было связано все самое лучшее, что может быть в человеке.
      И вот басмачи убили Назар-шо! О, если бы он мог сейчас вырваться из этого грязного сарая, взмахнуть саблей и одним ударом снести головы подлым убийцам! Гулям сжал кулаки так, что хрустнули суставы пальцев и сдавил виски. От волнения комок подкатился к горлу.
      Басмачи поели, отдохнули и уехали.
      Когда совсем рассвело, к сараю подошел старый имам мечети, одетый поверх халата в коричневый чапан, подпоясанный пестрым платком. Он присел возле двери и тихо заговорил с часовым. Гулям понял, что имаму хотелось попасть в Гарм, но один он боялся туда ехать и звал с собой часовых.
      В сарае стало светлее, Гулям оглядел всех, с кем провел ночь. Кроме милиционера, которого звали Гульмамадом и Азизджона, в сарае лежал, скорчившись от холода, татарин Насреддинов, торговавший в Узбекторге, и два бородатых дехканина - Шарифджан и Сабзали. Гулям-Али с трудом поднялся на затекшие ноги и перебрался поближе к двери.
      - Участвовать в священной войне - благое дело, - говорил имам. Погибшим уготован рай на небе.
      - Мне и здесь хорошо, - усмехнулся часовой в красной чалме.
      - Зато победителей ждет награда, какой еще не было, - искушал имам. Никто не считал, сколько всего припасено в Гарме. Храбрым достанется богатая добыча, опоздавшие - пожалеют.
      - Вот это другое дело, - сказал басмач в красной чалме и встал. - Стоит ли нам терять время с этими отступниками? - он кивнул головой на дверь сарая.
      Часовые окружили имама, и началось совещание. Они громко обсуждали, как быть с пленниками. Один басмач предложил, не мешкая, зарезать всех неверных и двигаться на Гарм. Другой возразил: за это может сильно влететь от Фузайля. Ведь он приказал сторожить пленных до суда. Тогда решили идти в Гарм вместе с пленниками.
      Оседлав коней, басмачи вошли в сарай и вытолкали всех наружу. Затем они стянули руки пленников длинными веревками и каждого привязали к деревянному седлу. Вскочив на коней, басмачи двинулись в путь, подгоняя плетьми старающихся не отставать пленников.
      Солнце поднялось высоко. Гулям бежал, задыхаясь и обливаясь потом. Кружилась голова, он не видел дороги, спотыкался о камни. В ушах звенело, он слышал только резкие крики всадников и сжимался от ударов плети, которой хлестал его едущий рядом басмач.
      Неожиданно кони пошли шагом. Гулям увидел идущую навстречу большую толпу. Это были дехкане, возвращающиеся по гармской дороге. Под руки и на носилках они тащили раненых, перевязанных грязными тряпками. Басмачи остановились. Измученные пленники без сил повалились на землю.
      - О, боже! О, боже! - раздалось сразу несколько испуганных голосов, когда толпа поравнялась с басмачами.
      - Большевики стреляют из пулеметов! - крикнул кто-то. - Их там целый полк. Наши падают, как трава под серпом. Уходите, правоверные!
      И толпа устремилась вниз, к Хаиту.
      Басмачи сразу потеряли весь свой воинственный пыл. Имам, только что гордо сидевший на своем низкорослом вороном коне, осунулся и побледнел.
      - Не вернуться ли нам к мечети, - сказал он вполголоса. - На руках у нас пленные. Их могут отбить. Что скажем тогда Максуму.
      Гулям посмотрел вниз, на залитую солнцем долину и увидел там группы идущих от Гарма людей. Некоторые вели в поводу лошадей, на которых лежали тела убитых. Вдалеке слышались одиночные выстрелы. Гулям радостно вздохнул. Все-таки не смогли захватить Гарм! Вот бы сейчас нагрянул сюда кавалерийский отряд и освободил всех пленников. Гулям даже улыбнулся от этой мысли, но резкий рывок веревки вернул его к действительности.
      Басмачи решили вернуться в Хаит. Снова Гулям бежал, задыхаясь и глотая пыль. Назад кони шли быстрее, всадники торопились и злобно подгоняли пленников.
      Вечером подъехали к Гиссоракской мечети. Пленникам развязали руки и толкнули в сарай, оставив дверь открытой. Уже стемнело. Басмачи разожгли костер, отблески пламени причудливо метались по стенам сарая, по лицам пленников.
      Гулям лег у стены возле двери. Он слышал все, что говорилось у басмачей. Рядом с Гулямом лег Гульмамад.
      - Слушай, брат, - тихо сказал он. - Нам надо бежать.
      - Как отсюда убежишь? - прошептал Гулям.
      - Надо попробовать.
      У двери дежурил другой басмач - очень худой человек в старом халате. Оружия у него не было, - он положил возле себя тяжелый железный лом.
      - Эй, человек! - тихо окликнул его Гулям.
      - Что тебе? - отозвался часовой.
      - Значит, Гарм ваши не взяли.
      - А ты откуда знаешь?
      - Да вот знаю. Знаю, что сюда идет Красная Армия и скоро вашему Фузайлю конец.
      - Ну, это еще посмотрим, - неуверенно сказал человек.
      - А ты ведь не басмач, - заметил Гулям. - Напрасно связался с этими убийцами. Что плохого сделала тебе Советская власть?
      - Молчи. Имам идет, - прошептал часовой.
      К двери подошел имам и сел возле караульного.
      - Не спишь? - спросил он. - Смотри. Убежать могут.
      Подошли еще несколько басмачей и расположились у двери.
      Гульмамад с досадой махнул рукой и повернулся спиной к Гуляму. Постепенно шум у костра затих. Гулям лежал с открытыми глазами. Он то на короткое время засыпал тревожным сном, то просыпался и бездумно смотрел перед собой в непроглядный мрак. Так прошла еще одна ночь.
      Утром мимо мечети проезжали группы всадников, теперь уже в Хаит. Оттуда прискакал верховой и, не слезая с коня, крикнул, чтобы вели пленников в кишлак, там Фузайль Максум, и скоро будет суд.
      В сарай принесли кумган с горячей водой, дали черствых лепешек и, когда пленники поели, басмачи погнали их в Хаит. На улицах кишлака снова было шумно, все спешили к площади. Здесь толпилось много людей, ржали привязанные ко всем деревьям нерасседланные кони, всюду расхаживали вооруженные басмачи.
      На крыше исполкома стоял человек с карнаем и ревел, поворачивая во все стороны огромную трубу. Потом из ворот вышел высокого роста басмач и закричал в толпу.
      - Люди Хаита! Прибежище эмирата Максум, вняв совету улемов и мулл, повелел повесить четырех проклятых распутниц, открывших свои лица и соблазнявших к этому ваших жен и дочерей. Сейчас их повесят за шею. Смотрите, как будут наказаны отступницы от веры отцов!
      Гулям увидел возле чайханы виселицу - два невысоких столба с перекладиной. С перекладины свешивалась веревка.
      Карнайчи на крыше исполкома снова заревел. Из ворот, окруженные басмачами, вышли девушки, которых Гулям уже видел на мосту. Их лица были бледны, волосы растрепаны. Они шли, спотыкаясь, путаясь в своих измятых и порванных длинных рубахах. Одна девушка пошатнулась, подруги подхватили ее под руки. В толпе послышался громкий женский плач.
      Девушек подвели к виселице. К ним подошел басмач в зеленом кителе - тот самый, что захватил Гуляма и Азизджона. Он взял в руки веревку.
      Гулям сел на землю и обхватил голову руками. Гульмамад держал потерявшего сознание Азизджона. Только дехкане - Шарифджан и Сабзали продолжали стоять, сжимая кулаки.
      Потом Гулям услышал отчаянный крик, и снова заревел карнай, покрывая шум толпы...
      Пленников подвели к помосту у чайханы. Там на ковре сидел Максум в английском френче и шелковом полосатом халате. Фузайль посмотрел на пленников, вспомнил что-то. Его лицо перекосила злая усмешка.
      - А-а... Комсомол, - протянул он, остановив взгляд на Гулям-Али. Потом резко повернулся к стоящему у помоста басмачу и бросил:
      - Кончайте и с этими!
      Пленников окружили и снова повели. Молчаливая толпа расступилась, освобождая проход. Гулям смотрел вперед и ничего не мог рассмотреть. Лица сливались в одно разноцветное, огромное расплывчатое пятно, оно шевелилось, изменяло форму и окраску. Потом их перевели через какую-то речку, холодная вода не доставила облегчения. Затем они долго взбирались на высокий бугор, долго шли среди камней и остановились, наконец, у обрыва. Внизу шумела река.
      Здесь басмачи сошли с коней и заставили пленников сесть на землю. Они долго о чем-то совещались, спорили, кричали. Потом два басмача подошли к пленникам и подняли с земли татарина Насреддинова из Узбекторга. Они подвели его к краю обрыва, басмач взмахнул саблей и Насреддинов упал, обливаясь кровью.
      Вторым подняли Азизджона. Он не мог идти сам, его тащили под руки. Азизджон громко кричал, звал на помощь. Но кто ему мог помочь... Когда его подвели к обрыву, он упал на землю лицом вниз. Голова его дергалась, подымая пыль. Тот же басмач наступил ему ногой на спину и срезал клинком голову.
      Сжав кулаки так, что ногти впились в кожу, Гулям не сводил глаз с убитых. В ушах шумело. Он слышал только гул реки, казалось, заполнивший весь мир.
      Шарифджана и Сабзали вывели к обрыву и зарубили вместе. Когда палачи подошли к Гульмамаду, он ударил одного басмача в грудь, схватил другого, но на него навалились все сразу и тут же убили.
      Гулям остался один.
      "Конец"... - подумал он. И огромное желание жить охватило все его измученное тело. Нет, не конец! Большевики так не умирают. А он большевик, хотя еще и не в партии. Эх, если б здесь был Касым-Командир! Вдвоем они бы вырвались отсюда. И все-таки надо сделать все возможное, чтобы остаться жить. Нельзя ему умирать. Не для того он столько пережил, испытал, чтобы трупом лежать здесь, когда другие будут бороться и побеждать.
      Один из басмачей вцепился в воротник гимнастерки Гуляма и рванул вниз. Гимнастерка разорвалась, обнажив голую грудь. Двое схватили Гуляма за руки и повели. Затем один отпустил его правую руку, чтобы удобнее было рубить.
      В одно мгновение Гулям сжался и изо всех сил ударил басмача ногой в живот. Тот ахнул от боли и согнулся, выронив клинок. Тогда Гулям толкнул другого басмача и прыгнул к обрыву. Сзади его схватили было за гимнастерку, но он вырвался и бросился вниз.
      Вода показалась ему кипящей, и лишь позже Гулям почувствовал, что она холодна, как лед, и сводит судорогой ноги. Далеко наверху слышались какие-то негромкие хлопки - выстрелы. Река стремительно несла его, больно ушибая о камни. На короткое время он попал в водоворот и почувствовал, что тонет. В эту секунду большая волна подхватила его, понесла и выбросила на скользкий камень. Ухватившись руками за какой-то острый выступ, Гулям задержался, крепко прижимаясь к своему спасителю-камню.
      С трудом передвигаясь от камня к камню, он выбрался на берег и дополз до покрытого мхом валуна. Здесь он потерял сознание.
      ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
      КРАСНЫЕ ПАЛОЧНИКИ
      Слухи он налете на Ванч банды одного из сподвижников Фузайля Максума свирепого курбаши Курширмата - дошли до столицы лишь через несколько дней.
      О смерти брата Шамбе узнал утром в горкоме. В комнате находилось много людей, и он постарался сдержать себя - не показывать своего горя. Ему было очень тяжело, но он крепился из последних сил, только глаза у него помутнели, да губы начали часто, по-детски дергаться, и в голосе вдруг появилась хрипота. В это время у него сидел Жора Бахметьев, и Шамбе заставил себя закончить с ним разговор. Бахметьев ушел. Тогда Шамбе поднялся, собрал бумаги в папку и, сославшись на дела, вышел из кабинета, в котором уже не мог больше оставаться.
      Только на улице он почувствовал, как весь отяжелел и согнулся, будто на плечи ему взвалили непосильную тяжесть, которая пригибала его к земле. Он пошел домой. Хотелось идти быстрее, бежать, но ноги не слушались. Он шагал с трудом, поднимая пыль и спотыкаясь о камни. В голове у него не было ни единой мысли, все чувства замерли.
      Какой-то знакомый поздоровался с ним, о чем-то спросил. Шамбе молча прошел, провожаемый удивленным взглядом.
      У дверей своей квартиры он долго рылся в карманах - искал ключ. Потом машинально открыл дверь, вошел в комнату, положил куда-то папку, снял тюбетейку, вытер пот. Взгляд его рассеянно блуждал по стенам, пока не остановился на одной точке. Там висела фотография погибшего брата Назар-шо.
      Шамбе сел на кровать, потом упал головой на подушку. Его душили слезы, но глаза оставались сухими, и от этого было еще тяжелее. Он сделал несколько неуверенных шагов по комнате, как слепой, подошел к ведру и выпил пиалу теплой воды. Потом он снова пошел было по комнате, но вдруг остановился, застонал от нестерпимого горя, бросился на кровать и зарыдал глухо, тяжело, содрогаясь всем телом.
      Как-то сами собой в памяти возникли слова, которые кричали в родном кишлаке женщины над покойниками. Шамбе плакал, повторял эти слова, говорил новые - самые хорошие, самые трогательные, выражающие его любовь к погибшему брату.
      Весь вечер он ходил по городу. Шла весна, на улицах было пустынно и тревожно. Часто проходили патрули, где-то за дальними окраинами щелкали одиночные выстрелы. Город ожидал нападения басмачей, темные окна в домах усиливали тревогу, прохожие боязливо жались к заборам. Шамбе ходил по улицам и вспоминал детство, учебу, большевиков Шах-Дары, любимого брата Назар-шо.
      А теперь его уже нет - он убит басмачами. Эта шайка подлых и трусливых бандитов безнаказанно уйдет через узкую и бурную речонку в чужую страну, в свои мрачные ущелья. Уйдет ли? Да, может уйти. Нет! Не уйдет! Он, Шамбе, не допустит, чтобы они ушли. Он не допустит, чтобы басмачи еще раз вернулись, резали, жгли и убивали таких, как его брат Назар-шо. Он отомстит этому проклятому Фузайлю. Он будет мстить за смерть брата...
      Шамбе не спал всю ночь. Он ходил по улицам, разговаривал с охранявшими город людьми, с лихорадочным нетерпением смотрел, как восходит красное, как кровь, солнце и уползают, тают длинные тени.
      Рано утром он подошел к зданию обкома партии. Босоногий старик подметал улицу. Возле дверей чутко дремал часовой с винтовкой, крепко зажатый между колен. Стоял привязанный к дереву осел с бидонами молока в хурджуме. Шамбе открыл дверь и вошел. В приемной секретаря было пусто. Он устало опустился на диван и задремал. Очнулся от шума в комнате. За столом сидела секретарша, молодая девушка из ячейки ЦИК'а. Она много раз приходила к нему в горком, но Шамбе никак не мог вспомнить ее имени. Несколько человек с портфелями и полевыми сумками в руках о чем-то спорили у окна.
      Шамбе спросил девушку.
      - Секретарь принимает?
      - Его еще нет, - ответила она. В это время шум стих - в комнату вошел Кузьма Степанович. Он остановился у двери, кивнул всем присутствующим и сказал Шамбе:
      - Ну-ка, зайди. - И открыл дверь.
      Когда Шамбе вошел в кабинет, Кузьма Степанович обнял его за плечи и повел к дивану.
      - Слыхал, брат, слыхал, - мягко сказал он. - Большая потеря для тебя, большая потеря для партии. Назар-шо был настоящим большевиком. Твой брат и умер, как большевик, как герой.
      Кузьма Степанович усадил Шамбе и сел рядом.
      - А ты, друг, не гужи. Тут слезами горю не поможешь. Это и есть, дружище, классовая борьба.
      - Кузьма Степанович! - с тоскою сказал Шамбе. - Неужели это пройдет безнаказанно? Я мстить хочу! - крикнул он. Глаза его горели.
      Кузьма Степанович положил руку на плечо Шамбе.
      - Ты прав. За смерть Назар-шо басмачи должны ответить. Собери людей, подыми их на войну. Не за одного Назар-шо - за всех замученных, растерзанных, сожженных! Во многих кишлаках народ сам вышел с палками на врага. Народный гнев - это страшная сила. Перед ней никто не устоит. Иди, Шамбе, организуй красных палочников, веди их в бой. Мы тебе поможем.
      Шамбе, как зачарованный, смотрел на Кузьму Степановича. Секретарь сказал то, о чем он думал всю ночь, когда бродил по городу, и чего не сумел высказать сейчас. Красные палочники! Он подымет их из самых глухих кишлаков, он поведет их за собой, и они уничтожат врага. Это будет месть за смерть брата, за смерть тысяч других. Красные палочники!
      Шамбе взволнованно вскочил, крепко поцеловал Кузьма Степановича и выбежал из кабинета. В тот же день он уехал в горы.
      Наступила весна. На склонах цвели пышные лиловые тюльпаны, в кишлаках стояли осыпанные белыми и розовыми цветами вишневые и яблоневые сады.
      Воспоминания снова охватили Шамбе... Он видел перед собой детство, тяжелое и нищее. Он видел далекую Шах-Дару, ущелья и камни Памира, холодное горное солнце, дом отца. Вот он снова прыгает по камням зеленой изумрудной реки, бегает за быстроногими козлами в горах, стреляет из лука - отгоняет птиц от маленького поля пшеницы.
      Однажды старший брат Назар-шо взял его с собой в Хорог. Там Шамбе впервые увидел русского. Он стоял на возвышении и говорил. Его слушали столпившиеся горцы. Слова русского переводил Хайдар - человек бывалый - он возил в Бомбей живому богу Ага-хану собранный на Памире налог. Он часто спускался в долины и знал русский язык.
      Когда кончился базар, Назар-шо пошел в крепость, нашел говорившего человека и долго пробыл с ним в Доме у русских. Шамбе сидел у дверей и ждал брата.
      Потом они вернулись к себе в Шах-Дару, Назар-Шо собрал дехкан и рассказал, что в Хороге уже нет прежнего начальника, что люди в Хороге выгнали царского аксакала и выбрали совет, который называется "ревком". Назар-шо предложил прогнать в Шах-Даре аксакалов и выбрать ревком.
      Это было летом 1918 года. Полковник Фенин, начальник пограничного отряда, гроза Памира, бежал с офицерами в Индию. Командирами отряда солдаты избрали рядового Воловика и доктора Вичича. Комиссаром выбрали делопроизводителя отряда Холмакова. Они отстранили старшин, казиев и урядников Хорога от власти над нищими кишлаками. А кишлаки избрали свои ревкомы. На съезды волостных и районных комитетов приходили вместе со своими делегатами жители целых кишлаков. Так Октябрьская революция докатилась до Памирских гор.
      Назар-шо стал руководителем всей Шах-Дары. В зеленом кишлаке Рэджис, окруженном полями высокой пшеницы, в домике под сенью ореховых деревьев, обосновался волостной ревком. Сюда приходили люди из нижней и верхней Шах-Дары решать дела новой жизни. Кишлаки бурлили, как бурлят и пенятся горные реки, когда наступает время таяния снегов.
      Назар-шо покручивал свои черные усы, сдвигал на затылок круглую белую тюбетейку и решал дела. Волостной ревком забрал у кулаков всю землю в кишлаках Шах-Дары и распределил ее по дворам и по душам. Весной ревком отобрал у баев зерно и муку и раздал жителям Шах-Дары. Когда хлеб был съеден, ревком также поступил и с тут-пустом. Этой весной впервые в Шах-Даре никто не голодал.
      Потом убили Холмакова, его заменил Воловик. Доктор Вичич приехал в Рэджис и созвал большое собрание. Он сказал, что надо драться с басмачами, что надо оберегать свое добро и свою свободу. Назар-шо организовал отряд. В него вошли двадцать молодых охотников и пастухов Шах-Дары. В отряде имелось две русских винтовки, четыре старых охотничьих ружья и один пистолет Смит-Вессона. Остальные вооружились луками и палками.
      Однажды осенней ночью прискакал Воловик. Шамбе проснулся от топота копыт по камням. Бледный, встревоженный Воловик вошел в комнату. Назар-шо засветил лучину. Воловик рассказал, что в Хорог пришел отряд штабс-капитана Тимофеева. Это - новый начальник пограничного отряда, присланный кокандским националистическим правительством.
      - Надо скрываться, - сказал Воловик. Назар-шо кивнул головой.
      Утром они вышли из Рэджиса и направились вверх. С ними находился Шамбе. Кишлаки Тавдым, Тусиян, Куны прошли, не останавливаясь. Пробирались через огромные валуны, по белому песку вдоль реки, отдыхали под высокими тополями. И всюду видели одну и ту же картину: женщины и дети бродили по крохотным полям, собирали опавшие зерна, отгоняли птиц.
      Через три дня беглецы вошли в последний кишлак - Бодом. Здесь поели, отдохнули и снова пошли вверх. Назар-шо привел их к каменному шалашу. Это была старая, всеми покинутая летовка. Каменный шалаш стал приютом Воловика и Назар-шо. Шамбе жил в Бодоме, приносил оттуда пищу, передавал слухи.
      А слухи шли снизу мрачные и тревожные. Отряд Тимофеева грабил кишлаки, уводил скот. Ревкомы были разогнаны. Старые аксакалы заняли свои прежние места. Ненадежных и непокорных жителей пороли и штрафовали. Особенно доставалось Шах-Даре.
      Когда началась зима, Назар-шо повел Воловика обратно вниз. Он знал, что из Хорога зимой в Шах-Дару никто не придет. В Рэджисе сидел старый шах-даринский аксакал. Назар-шо остановился в другом кишлаке - Чакаре, где жили все его родственники и где не боялись аксакала.
      Здесь они прожили до весны. А весной пришла радостная весть, что Тимофеев с отрядом бежал в Индию, что в Фергане свергнута власть купцов и генералов и на Памир идут красные войска. Назар-шо собрал свой отряд. Вместе с Воловиком они направились в Хорог. Вскоре вернулся доктор Вичич, скрывавшийся в Афганистане.
      Отряд Назар-шо увеличивался с каждым днем. Шли люди из Бартанга, из Вахана, Ишкашима и даже из Афганского Бадахшана и Читрала. И когда войска бухарского эмира вздумали напасть на Хорог, отряд Назар-шо так их встретил, что больше они сюда уже не лезли.
      Из Рушана и Шугнана приходили дехкане, бежавшие от эмирских чиновников. Назар-шо рассказывал им о новой жизни и отсылал домой.
      - Идите к себе, - говорил он, - и сделайте с чиновниками эмира то, что мы сделали с баями и аксакалами.
      Шамбе жил с братом. Мальчик постоянно бывал в крепости, на базаре, на собраниях и митингах. Он вслушивался в русскую, шугнанскую, таджикскую речь, он стал понимать многие новые слова, знал все дороги Памира и научился стрелять из винтовки. А потом он поступил в школу, которая открылась в Хороге.
      Осенью 1920 года пришел отряд Красной Армии, сменивший усталых и измученных бойцов. Воловик уехал в Россию. Он увез с собой Назар-шо учиться в Москву.
      ...Три дня ехал Шамбе по горным тропам. Поздно ночью он слезал с коня у придорожного раббата и засыпал каменным сном. Утром он обливался ледяной водой, наскоро прожевывал черствую лепешку и снова садился на грязного, похудевшего в дороге коня.
      Шамбе выбирал трудные, почти непроходимые тропинки, - здесь можно было не опасаться встречи с басмаческими бандами. Он ехал над отвесными пропастями, проезжал по узким, заваленным снегом карнизам, преодолевал перевалы, где ветер яростно свистел среди мертвых скал. Он почернел, осунулся, оброс. Его глаза воспаленно горели, обожженные ярким блеском снегов.
      Через несколько дней Шамбе приехал в Кеврон - крупное селение на пути в Ванч. Там, в долине Ванча, погиб его брат Назар-шо. Кишлак растянулся по ущелью. За невысокими каменными заборами зеленели свежей листвой деревья. В воздухе носился запах отцветающего урюка. Кишлак славился своими садами.
      На площади было устроено глиняное возвышение, окружавшее огромную чинару. Ствол чинары выжгли изнутри - образовалось дупло, в котором свободно мог поместиться всадник. Напротив чинары возвышалась старая, запущенная мечеть. Здесь находилась могила святого. Проходившие мимо женщины гладили руками грязные стены мечети и благоговейно прикладывали испачканные руки к лицу.
      Шамбе слез с коня у возвышения. Он сильно устал. Но он взял себя в руки. Нужно держаться: главное, наиболее трудное ждало его впереди...
      Он почтительно поздоровался с сидящими на возвышении стариками, выпил несколько пиал чаю, съел какую-то похлебку и только после этого послал мальчика созвать к чинаре всех молодых людей кишлака.
      Солнце уже заходило за зубцы гор, когда дехкане собрались у возвышения. Вместе с молодежью пришли пожилые люди, старики. Они искоса поглядывали на наган и винтовку пришельца.
      Шамбе внимательно осмотрел собравшихся и начал говорить. Неподалеку от него сидели, поджав ноги, совсем еще молодые парни. Один из них - в старом, рваном халате, из которого клочьями вылезала вата, - не сводил с Шамбе больших черных глаз. За молодежью сидели пожилые, суровые люди в надвинутых на лоб тюбетейках. В стороне стояли старики.
      Шамбе говорил горячо, страстно, убежденно. Перед слушателями вставали мрачные картины разрушенных басмачами селений, сожженных, вытоптанных посевов. Над кишлаком висела тишина. Где-то далеко, на окраине прозвучал и умолк призыв к вечерней молитве. Лиловые облака потемнели, растаяли в сумерках вершины гор. Возле Шамбе зажгли лучину. Наступила холодная горная ночь.
      Шамбе призвал кишлачную молодежь организовать красный отряд и идти драться с басмачами - выгонять их из Советского Таджикистана. Он умолк, устало вытер потное лицо и посмотрел вокруг. Дехкане, освещенные неровным светом лучины, сидели молча, не шевелясь. Они были похожи на каменные изваяния.
      Все молчали. Секунды тянулись, как часы. Шамбе обвел глазами сидящих, остановился на парне в рваном халате. Юноша смутился, опустил глаза, отвернулся. За ним отвернулись еще несколько человек. Тишина становилась невыносимой. Тогда послышался голос какого-то старика.