Хеллер тем временем порылся в куче сваленных на мол вещей и достал из кармана пиджака красную инженерную тряпицу, которой и принялся вытирать лицо Эпштейна. Потом он помог ему снять ботинки и брюки и разложил их на молу сушиться на солнце, а оно, судя по всему, изрядно припекало там у них. Еще раз пройдясь тряпицей по лицу Эпштейна, он нацепил ему на нос очки. Я тем временем раздумывал, не ошибся ли Хеллер. Ведь судя по описанию мистера Туодла, Эпштейн был злобным анархистом, грозным террористом, представляющим собой явную угрозу для всего цивилизованного мира. А тут перед Хеллером сидел крохотный
      человечек с узким лицом и длинным, уныло свисающим носом и чрезвычайно слабым зрением и дрожал от холода.
      — Вам холодно? — спросил Хеллер.
      — Нет, просто это реакция на то, что мне пришлось пережить в последние часы, — ответил Эпштейн.
      — А скажите честно, зачем вы им понадобились? — спросил Хеллер.
      У Эпштейна был такой вид, будто он вот-вот расплачется.
      — Да видите ли, все началось тогда, когда я понял, что агенты налоговой инспекции устанавливают или меняют правила по своему усмотрению. В один трагический для меня день я сидел в библиотеке и вдруг обнаружил подлинный принятый Конгрессом закон, а также изданные на его основании инструкции, регулирующие деятельность налоговой инспекции. Я снял ксерокопии с документов. А потом начал, в полном соответствии с законом и инструкцией, вычислять законные суммы налогообложения для нашего факультета и кое для кого из студентов, учитывая все полагающиеся по закону льготы и снижения налоговой ставки. — На какое-то мгновение он замолчал, а потом с тяжелым вздохом продолжил: — Ох, должен признаться, что путь революционера не усыпан розами. Он слишком тернист! И я оказался неспособным идти по нему до конца.
      — Так что же все-таки случилось? — спросил Хеллер.
      — Местные власти через свои органы налоговой инспекции потеряли два миллиона долларов, которые та до этого незаконно взимала с населения. И все премиальные, которые выдавали Мак-Гиру, О'Брайену и Мэлону, дошли до нуля. — Он снова тяжело и прерывисто вздохнул. — Они никогда не простят мне этого. И будут преследовать меня до конца моих дней. Вам не следовало меня спасать. И вообще, заниматься мной — дело безнадежное.
      Хеллер тем временем понемногу счистил с себя приставшую грязь. Потом направился к своим вещам и достал из них повестку. Вернувшись, он подал ее Эпштейну.
      — Что означает эта бумага? — спросил он.
      Эпштейн внимательно прочел документ, перевернул и посмотрел на обороте.
      — Да это просто повестка. Вам предписывается явиться в суд для дачи показаний.
      — А в чем заключается эта процедура? — спросил Хеллер.
      — О, это очень просто. Сошлитесь на пятую поправку к Конституции, что по существу означает, что вы отказываетесь давать показания, которые могут быть использованы против вас. Тогда вас отправят в тюрьму и станут приводить в суд каждые несколько недель, где вы снова будете ссылаться на пятую поправку и снова отказываться от дачи показаний.
      — Значит, в ходе допросов не применяют каких-либо средств, которые могут заставить вас помимо воли рассказать о себе все, что вы о себе знаете?
      — Нет, это просто один из изобретенных ими методов держать в тюрьме ни в чем не повинных людей.
      Хеллер устремил печальный взгляд на воду.
      — Бедные парни, — сказал он.
      — Кто, какие бедные парни? — заинтересовался Эпштейн.
      — Мак-Гир, Мэлон, О'Брайен и еще семь агентов. Они все мертвы. Видите ли, я подумал, что тут может произойти нарушение Кодекса.
      — Они мертвы?
      — Да. Взорвалась ваша квартира. И все они погибли.
      — Так ведь если эта троица мертва, то и дело мое закрыто. В суде нет и не может быть никаких доказательств, кроме их устных заявлений. А это означает, что охота на меня должна прекратиться.
      Дело закончено и закрыто!
      — Вот и прекрасно, — сказал Хеллер. — Значит, вы совершенно свободны!
      Эпштейн некоторое время сидел молча, а потом челюсть у него задрожала, а по лицу обильно покатились слезы.
      — Но если вы свободны, — сказал Хеллер, — то что же все-таки вас огорчает?
      Однако прошло некоторое время, прежде чем Эпштейн снова обрел возможность говорить. А слезы продолжали катиться.
      — Теперь я уже и вовсе уверен, что буквально в следующую же минуту произойдет нечто совершенно ужасное!
      — Да с чего вы это взяли? — воскликнул пораженный Хеллер.
      — О, — простонал сквозь рыдания Эпштейн, — вы не знаете моего счастья, мне не пройдет даром такая уйма хороших новостей!
      — Что? — растерянно спросил Хеллер.
      — Новости слишком хороши, чтобы все сошло гладко. Я просто не заслуживаю такого. Скорее всего вот-вот разразится какая-нибудь всемирная катастрофа, и все сразу же станет на свои места. И не надо уверять меня в обратном!
      — Послушайте, — терпеливо принялся втолковывать Хеллер, — с вашими бедами покончено. А кроме того, у меня для вас припасены и другие хорошие новости. У меня есть для вас прекрасная работа.
      — Да? И вы хотите сказать, что у меня есть шанс погасить студенческие долги и снова попытаться защитить докторскую?
      — Полагаю, что именно так, — сказал Хеллер.
      — А как вас зовут?
      — Джет.
      О боги! На сей раз он у меня не отвертится. Тут уже налицо явное нарушение Кодекса. Ведь Хеллер собирается назвать ему свое настоящее имя.
      — Но это же не полное имя? — сказал Эпштейн.
      — Естественно, — ответил Хеллер. — Полное имя, проставленное в моих документах, звучит как Джером Терренс Уистер. Как видите, инициалы имени «Дж» и «Т». Вот поэтому мои друзья зовут меня обычно Джетом.
      Скользкий тип. Он снова вывернулся, хотя и здорово поскользнулся.
      — О, Дж. Т. Уистер. Джет! Понятно. Дошло. Но ведь на повестке написаны другая фамилия и другие инициалы. Там стоит «Дж. Эдгар Гувер», и я был уверен, что вы хотите, чтобы я кого-нибудь убил для вас. А я, видите ли, совсем не подхожу для такого дела. Я, честно говоря, даже таракана убить не в состоянии.
      — Да ничего такого страшного я от вас и не собираюсь требовать, — сказал Хеллер. — Вам ведь больше двадцати одного года, не так ли?
      — Да, мне двадцать три, и, несмотря на это, я уже старая развалина.
      — Ну вот, единственное, что мне от вас нужно, — это открыть для меня счет в брокерской конторе.
      — А у вас уже есть там кредит?
      — Кредита у меня нет, — сказал Хеллер. — Но мне всего-то и требуется, что открыть там счет, чтобы я мог покупать акции — это можно сделать в какой-нибудь фирме вроде «Шорт, Скиддер и Лонг».
      Эпштейн снова прерывисто вздохнул:
      — Все это не так просто. Для того чтобы вы могли открыть счет в банке, во-первых, необходимо иметь почтовый адрес. Кроме того, следует представить документы о том, что вы можете пользоваться кредитом, а потом уже открыть специальный счет для брокерской конторы. А деньги у вас хоть какие-нибудь имеются?
      — Да. У меня выделено сто тысяч долларов на эту азартную игру.
      — А имеются у вас какие-нибудь долги, просроченные закладные или обязательства, как у меня?
      — Нет.
      — Я отлично знаю, что у каждого человека обязательно бывают враги. А как у вас насчет каких-либо особых врагов, которым уж очень хотелось бы навредить вам?
      Тут Хеллер на мгновение задумался.
      — Ну есть один такой — некий мистер Гробе, адвокат, с которым мне однажды пришлось столкнуться.
      — Гробе? Вы имеете в виду Гробса из фирмы «Киннул Лизинг»?
      — Да-да. Это именно он.
      — Да ведь он личный адвокат семьи Делберта Джона Роксентера.
      Это один из наиболее могущественных юристов на Уолл-стрит. И он является вашим врагом?
      — Можно сказать, что так, — ответил Хеллер. — Во всяком случае он над этим работает.
      — Ах так. — Эпштейн умолк.
      Некоторое время они молча сидели под жаркими лучами солнца. Наконец Эпштейн заговорил:
      — То, о чем вы просите, — серьезное дело. И тут придется чертовски много поработать. Вам, несомненно, понадобится кто-то, кто не просто выполнит какое-то разовое ваше поручение, а согласится работать на вас постоянно.
      — Прекрасно. Сколько вы сейчас зарабатываете в неделю?
      — О, в настоящее время я вообще ничего не зарабатываю, — сказал Эпштейн. — Видите ли, вообще-то я не являюсь бухгалтером или счетоводом — просто это такая область, в которой специалист по бизнесу и администрированию в любом случае обязан хоть немного разбираться. Знаете, им ужасно не понравился последний тезис в моей диссертации. А тезис был очень хороший. Он был посвящен корпоративному феодализму — ну, вы понимаете, что речь идет о промышленной анархии — о том, каким образом корпорации могли бы и должны были бы вести дела. Тезис сформулирован так: «А нужно ли правительство?» Но я считаю, что новую мою тему они могли бы и утвердить. Звучать она будет так: «Анархия жизненно необходима, если мы собираемся когда-нибудь установить промышленный феодализм».
      — Ну и прекрасно, — сказал Хеллер, — уверяю вас, у вас будет достаточно свободного времени, чтобы разрабатывать эту тему.
      — Но они, видите ли, утверждают, — продолжал Эпштейн, — что это не укладывается в рамки администрирования в сфере бизнеса. Но это же не так. Нет! Примерно восемьдесят пррцентов ресурсов корпораций уходят на то, чтобы заполнять всякие правительственные бумаги, отвечать на правительственные запросы и сопровождать инспекторов, приезжающих с проверками. Если бы они меня послушались, я мог бы поднять общий выпуск промышленной продукции на восемьдесят процентов, просто так, без всяких дополнительных затрат! — Он мрачно задумался. — А что, если мой тезис сформулировать так: «Корпорации могут счесть, что революция обойдется им дешевле, чем выплата налогов»?
      — Я мог бы вам платить пятьсот долларов в неделю, — сказал Хеллер.
      — Нет. Если бы я согласился, то только на сумму в один процент от общего дохода при том, чтобы окончательная сумма не превышала двухсот долларов в неделю. Большего я не стою.
      Хеллер молча направился к своему пиджаку и, вытащив из внутреннего кармана две стодолларовые купюры, попытался вручить их Эпштейну.
      — Нет, не нужно, — запротестовал тот. — Вы ведь недостаточно хорошо меня знаете. Предложение ваше очень заманчиво. Но принять его я не могу.
      — Ну а сейчас у вас хоть какие-то деньги есть? Есть у вас крыша над головой? Ведь дома, где была ваша квартира, больше не существует.
      — Это именно то, чего я заслуживаю. У меня вообще больше ничего нет, а переночевать я могу и в парке на скамейке. Ночи сейчас стоят теплые.
      — Но ведь нужно что-то есть.
      — Подумаешь, я привык голодать целыми неделями.
      — Послушайте, — сказал Хеллер, — вы обязательно должны согласиться на эту работу.
      — Понимаете, в чем дело: предложение ваше слишком хорошо. Вы же совершенно не знаете меня, мистер Гувер, простите, я хотел сказать — мистер Уистер. Скорее всего вы — добрый, терпеливый и честный человек. Но дело в том, что все ваши филантропические потуги направлены на заведомо проигранное дело. Я никак не могу принять ваше предложение. Они посидели еще немного, свесив ноги с мола и просушивая одежду на солнце. Гудзон снова устремил свои воды в океан, как только спала приливная волна. Первым заговорил Хеллер:
      — Скажите, а этнология включена в курс наук, читаемый на факультете административного дела? — неожиданно спросил он.
      — Нет.
      — А как насчет народных обычаев?
      — Нет, конечно. Вы, по-видимому, ведете речь о социальной антропологии. Но я никогда не изучал ее.
      — Ну ладно, — сказал Хеллер. — Тогда вы скорее всего не знаете, что законы американских индейцев до сих пор обязательны к исполнению в Манхэттене в силу их временного приоритета.
      — Да неужто? — удивился Эпштейн.
      — И есть один такой закон, по которому, если вы спасли жизнь человеку, он с этого момента будет отвечать за вас.
      — Где вы могли такое слышать?
      — Мне об этом сообщил специалист по политическим наукам, выпускник вашего же университета.
      — Ну, в таком случае так оно, вероятно, и есть, — с неохотой признал Эпштейн.
      — Вот и прекрасно, — сказал Хеллер. — А я только что спас вам жизнь, не так ли?
      — Да, совершенно верно. По-моему, здесь не может быть никаких сомнений.
      — Прекрасно, — сказал Хеллер. — Следовательно, начиная с данного момента вы несете ответственность за все мои действия.
      Ответом ему было долгое молчание.
      — Следовательно, в силу этого закона вы обязаны принять мое предложение, — сказал Хеллер, — и впредь ведать моими делами. Ведь этот индейский закон был установлен еще до прихода сюда европейцев. Следовательно, это единственный выход для нас обоих. Эпштейн пристально посмотрел Хеллеру в глаза и безнадежно опустил голову. Слезы снова покатились по его лицу. Когда дар речи вернулся наконец к нему, он забормотал:
      — Видите, я так и знал, что за добрыми вестями последует катастрофа. И вот, пожалуйста, дождался — она перед нами. И без того было просто ужасно — мириться с враждебной судьбой и пытаться стойко переносить ее удары, будучи ответственным только за себя. А теперь, — бормотание его прерывалось всхлипываниями и новыми потоками слез, — а теперь я еще должен отвечать и за вас.
      Хеллер вложил в его покорную руку две стодолларовые бумажки. Эпштейн глянул на них отсутствующим взглядом, потом подошел к сохнущему на бетоне пиджаку и положил их в свой совершенно пустой кошелек.
      — Ждите меня на ступеньках библиотеки в студенческом городке завтра ровно в полдень, и я принесу вам проект плана наших дальнейших действий, — проговорил он, печально глядя на Хеллера.
      — Очень хорошо, — сказал тот.
      Эпштейн натянул на себя одежду и медленно поплелся восвояси. Отойдя немного, он обернулся:
      — Я совершенно уверен, что при моем сиротском счастье вы всю жизнь будете сожалеть об этом своем добром поступке. И мне вас очень жаль.
      И, низко опустив голову, он зашагал прочь.

Глава 5

      Этим вечером в холле «Ласковых пальм» Хеллер читал «Вечерниe сплетни». На нем по-прежнему был его старый синий костюм, слишком тесный и короткий. «Бросовый», по выражению портного, костюм после купания в отравленной речной воде пришлось выбросить. И, судя по всему, портные все еще не успели
      доставить сшитые на заказ вещи. В статье, которую он сейчас читал, говорилось:
       В своей обычной манере излагать мысли кратко и в крепких, доходчивых выражениях мэр города Дон Эрнандес О'Тул осудил сегодня нью-йоркское городское управление СВН — службы внутренних налогов. «Эсвээновская практика взрывать дома, находящиеся в отличном состоянии, и тем самым лишать городские власти причитающихся им налогов должна быть прекращена самым решительным образом, — сказал мэр О 'Тул. — Это создает серьезную угрозу всему Нью-Йорку».
       Столь суровая критика последовала сразу же после произошедшего сегодня взрыва на 125-й улице, где сотрудники налоговой инспекции наносили визит в налогооблагаемый дом. Согласно заявлению комиссара нью-йоркской противопожарной службы Флейта Джексонса динамит, обнаруженный в служебных машинах, полностью доказывает, что у этих чиновников были намерения взорвать и дом. Причиной пожара явился случайный подрыв заготовленной взрывчатки.
       Представитель правительства США заявил: «СВН имеет полное право делать все, что считает нужным и с кем считает нужным, и пусть Нью-Йорк наконец смирится с этим фактом, понятно?». Это было воспринято общественностью города как обычный в наши дни случай явного покрывательства правительством проделок налоговой инспекции.
       Во время взрыва не погиб никто из заслуживающих внимания широкой читательской публики лиц.
      Хеллер как раз перевернул страницу, и мне стал виден тот кусок, где печатались приключения Хитрого Кролика, и я был страшно раздражен, когда кто-то помешал ему читать дальше. Хеллер оторвал взгляд от газеты. Прямо перед его стулом стоял Вантаджио.
      — Ну, ты уже подал заявление? — Голос его звучал весьма напряженно. А может быть, я уловил и нотки явной враждебности. — Если подал, то почему не позвонил мне?
      — Видите ли, — сказал Хеллер, — дело о моем приеме, как бы это сказать, вроде бы повисло в воздухе. Там, понимаете, все дело в моих прошлых отметках: в среднем у меня «Д», а я прошу, чтобы меня приняли переводом на выпускной курс. Поэтому очень может быть, что меня и не зачислят.
      Никак не пойму, Вантаджио побледнел, или мне это только показалось. Очень трудно было определить, потому что на него падала тень от расставленных в холле пальм.
      — А что они сказали?
      — Сказали, что дело будет «под контролем». Мне нужно к ним явиться повторно завтра в девять часов утра.
      — О, святой крест! И ты дожидался до восьми часов вечера, чтобы сказать мне об этом?
      И Вантаджио тут же убежал. Слышно было, как хлопнула дверь его кабинета. Похоже, разозлился он здорово.
      Да, я чувствовал, что смогу использовать его явную ревность к Хеллеру. Но еще более полезное наблюдение было сделано мною в тот же день примерно в девять часов вечера по нью-йоркскому времени. Хеллер мягко отвязался от какого-то африканского дипломата, с которым ему пришлось довольно долго разговаривать, после чего он сел в лифт и направился в свои апартаменты. И тут я увидел, что дверь в его номер широко распахнута! А где-то у самого пола, так низко, что можно было подумать, что его гостья лежит на полу, появилось личико очень красивой брюнетки. Затем она вытянула руку и сделала приглашающий жест.
      — Да иди же быстрее к нам, красавчик. Мы уже здесь и ждем! — позвала она его необычайно красивым музыкальным голосом.
      Из комнаты слышалось оживленное хихиканье. Сразу же начались помехи. Однако нужное мне наблюдение я все же успел сделать. Оказывается, Хеллер никогда не запирает дверь. Все эти особы женского пола имеют возможность заходить к нему, когда только им заблагорассудится. Иными словами, это можно понимать как явное приглашение ограбить номер. Что касается меня, то я с чистой совестью прилег и прилично выспался. Засыпая, я продумывал различные способы воплощения в жизнь своей идеи. Должно быть, я проспал, но на это были вполне основательные причины. Я ведь не решался по-настоящему поспать уже несколько дней подряд. Итак, когда я проснулся, Хеллер как раз выходил из станции метро на сто шестнадцатой улице. Я с некоторым сожаление следил за его действиями. Очень скоро судьба его получит окончательное решение. Он сразу же направился в сторону временного общежития. Там было довольно много студентов, которые носились из аудитории в аудиторию, завершая оформление документов. Мне стало ясно, что неделей приема заявлений этот период называется совершенно зря. По существу это был день подачи заявлений и был он вчера, если судить по числу снующего здесь народа. Я с удовольствием принялся следить за Хеллером, предвкушая предстоящий ему конфуз. Ни при каких обстоятельствах мисс Симмонс не допустит принятия его в это учебное заведение. Не при его отметках! Итак, все планы Хеллера окажутся выброшенными в корзину.
      А вот и мисс Симмонс. Она как раз закончила беседу с очередным посетителем. Она полностью игнорировала небольшую очередь, стоящую у ее стола. По лицу ее блуждала улыбка, которая
      более всего подошла бы паучихе в тот момент, когда она собирается приступить к пожиранию паука-самца.
      — Да неужто наш юный Эйнштейн пожаловал к нам? — сказала мисс Симмонс. — Садитесь, пожалуйста.
      Хеллер сел, и мисс Симмонс еще некоторое время повозилась со своими бумагами, а потом откинулась на спинку стула и поглядела на него со своей жуткой улыбочкой.
      — Похоже, — сказала она, — что в наши дни уже совершенно безразлично, кто именно разнесет эту несчастную планету на части.
      — Вчера вы называли меня Уистером.
      — Но времена меняются, меняются и люди, не так ли? Интересно, с кем это вы знакомы? С самим Господом Богом?
      — А на мое заявление о приеме дан положительный ответ? — спросил Хеллер.
      — Да, мой юный Эйнштейн, ответ дан положительный. По заведенному здесь порядку мы обычно не разрешаем перевода из другого учебного заведения прямо на выпускной курс.
      — Но я мог бы…
      — О, не надо, юный Эйнштейн, ничего не говорите. Однако именно в вашем случае разрешение получено. И что интересно, позволено перевести вас на самый привилегированный, а следовательно, наиболее труднодоступный факультет инженерии и прикладных наук.
      — Я очень благода…
      — О, не нужно ничего объяснять, юный Эйнштейн. Вы ведь не выслушали меня до конца. По установленному у нас порядку заявления могут быть приняты у абитуриентов, набравших не менее двадцати восьми процентов от официально установленного для американских колледжей максимального количества баллов. Но в вашем случае, юный Эйнштейн, это правило не применялось.
      — Но это же очень…
      — Более того, — не дала себя прервать мисс Симмонс. — Всегда считалось обязательным, чтобы студент, поступающий на инженерный факультет, был подвергнут специальному тестированию в устной и письменной форме и набрал более семисот баллов. Для вас, как оказалось, тест и вовсе не нужен.
      — Да это же просто зам…
      — Более того, юный Эйнштейн. Средний балл «Б», всегда считавшийся необходимым при подобных переводах, на сей раз был полностью проигнорирован. Ну, скажите сами, разве это не замечательно?
      — Это несомненно заме…
      — Да, это не только замечательно и даже не слишком замечательно, но и весьма примечательно, юный Эйнштейн. Я получила весьма недвусмысленный приказ зачислить вас. На выпускной курс. На факультет инженерии и прикладных наук. В качестве будущего соискателя степени бакалавра в области ядерной физики и инженерного дела выпускные экзамены вам предстоят в ближайшем мае. И приказ подписан не кем иным, как самим президентом университета.
      — У меня и в самом деле не хватает слов, чтобы выра…
      — Ничего, скоро у вас найдутся все нужные слова, — сказала мисс Симмонс, и улыбочка исчезла с ее лица. — Уж не знаю, либо кто-то тут у нас окончательно рехнулся, либо государственные субсидии снижены в условиях послевоенного падения производства настолько, что им приходится на брюхе ползать перед вами, вымаливая эти ваши жалкие две с половиной тысячи долларов, которые они сдерут с вас в качестве платы за обучение, что само по себе как раз и означает самое настоящее безумие. Но этот номер у них не пройдет. Я не поставлю просто так свою подпись на приказе о вашем зачислении и о выпуске в мир ядерного физика, который является самым настоящим слабоумным. Я достаточно ясно выражаю свои мысли, юный Эйнштейн?
      — Право, я весьма сожалею, если…
      — Не тратьте зря ваши умственные силы на сожаления в данный момент, — сказала мисс Симмонс. — У вас будет предостаточно поводов для этого в недалеком будущем, так что бережно расходуйте имеющийся у вас запас калорий. Итак, я поставлена в ситуацию, когда у меня не остается иного выхода, как зачислить вас в списки студентов, юное светило науки. Но ведь и зачислить можно по-разному. Так, может быть, приступим к делу?
      — Право, я…
      — Итак, для начала, — сказала мисс Симмонс, — в том учебном заведении, из которого вы переводитесь к нам, отсутствовало преподавание некоторых предметов, знание которых необходимо для получения ученой степени. Таких предметов я насчитала четыре, а это означает, что я должна записать вас на дополнительные курсы лекций по ним. Вы будете посещать эти лекции в обязательном порядке в дополнение к весьма плотной программе вашего факультета и сдадите по ним экзамены в этом же семестре.
      — Ну, я уверен, что…
      — Погодите благодарить меня. Это еще не все. Видите ли, я весьма сомневаюсь, что все эти ваши с трудом натянутые «Д» по всем предметам свидетельствуют о ваших глубоких познаниях хотя бы в этих областях. Поэтому я записываю вас на дополнительные курсы, посещение которых поможет вам упорным трудом исправить полученные ранее оценки. И эти лекции вы будете посещать также одновременно с обычными.
      — Я думаю…
      — Не торопитесь с выражениями благодарности, мне и без слов все ясно, — сказала мисс Симмонс. — Поэтому я сделаю вам еще один подарок. Дело в том, что эта ваша Сент-Ли является вроде бы какой-то военной школой. И у меня создалось впечатление, что ваше военное образование и выставленные вам там отметки немогут быть сочтены достаточными, если вы не продолжите обучение по этим дисциплинам и не пройдете полный курс в корпусе подготовки офицеров запаса — КПОЗ, — который вы должны завершить по правилам в этом году. Вот там вы, возможно, насмотритесь на все досыта и поймете, насколько отвратительна война как таковая. К тому же армейские власти наверняка сочли бы весьма непатриотичным с моей стороны, если бы я помешала вам завершить упомянутый курс. По этому поводу я все равно собиралась направить им письмо. Итак, у вас получается таким образом три дополнительных занятия в неделю в аудиториях и одно практическое занятие по строевой подготовке на свежем воздухе. И все это прекрасно дополнит ваши аудиторные и лабораторные курсы. Ну разве это не прекрасно для будущего светоча науки?
      Теперь уже Хеллер мог только молча взирать на нее. Наверняка ее атака лишила его дара речи. Тут она погрузилась в изучение сложенного гармошкой компьютерного листа с распечаткой расписаний, испещренного пометками о распределении по группам и занятиям.
      — Но тут есть еще одно положеньице, за которое вы, юный Эйнштейн, будете испытывать ко мне особую признательность. Когда за завтраком я получила это расписание, то сразу поняла, что тут таится уйма возможностей, и сразу же засела за проработку их. И оказалось, что нет никакой возможности отрегулировать занятия таким образом, чтобы выстроить их в определенной последовательности. Часы некоторых обязательных для вас лекций совпадают, и ничего тут не поделаешь. Таким образом, вам придется одновременно присутствовать на двух различных лекциях, а в одном случае — даже на трех. А что тут поделаешь, когда студентов все направляют и направляют, не считаясь буквально ни с чем. Так что вам зачастую придется отсутствовать то на одной, то на другой лекции. Тут уж как ни вертись, а ничего не выйдет. Профессорам это вряд ли понравится, и вам придется частенько давать объяснения в деканате.
      Так что в конце концов не я, а они объявят вам, что вы не способны завершить учебный курс и получить столь долгожданный диплом в грядущем мае. А если они обратятся за разъяснениями ко мне, то я скажу, что вы сами добивались столь насыщенной программы с настойчивостью, достойной лучшего применения, не так ли, светоч просвещения? Мисс Симмонс снова откинулась на спинку стула и уставилась на Хеллера, постукивая карандашом по зубам. Просидев так какое-то время, она прервала затянувшееся молчание:
      — О, я совсем не виню вас в том, что вы от радости онемели. Видите ли, величайший из мастеров махинаций и магистр налаживания влиятельных связей, я терпеть не могу, когда на меня оказывают давление сверху. А кроме того, я, с вашего позволения, являюсьчленом общества, занимающегося организацией маршей протеста против ядерной угрозы, а вернее, секретарем его. И хотя организация эта уже порядком состарилась, хотя ее всячески подавляют и нью-йоркская полиция только и ждет удобного момента, чтобы снова приняться проламывать нам головы, одна только мысль о том, что подобный вам невежда получит документы, дающие ему право вершить судьбы мира, способна без всякого ядерного излучения заразить кровь, текущую в моих жилах, лейкемией. Надеюсь, мы с вами отлично понимаем друг друга, не так ли, Уистер?
      — Видите ли, мисс Симмонс…
      — Да, чуть было не забыла. На тот случай, если вам вдруг покажется, что у вас остается после занятий слишком много свободного времени, которое так щедро оставляет вам это расписание, я по своей инициативе добавила вам еще один предмет. Кстати, по нему вам тоже придется сдать экзамен. Предмет этот называется «Природоведение» и числится в расписании под номером сто один и сто четыре. Каждое воскресенье мы будем выбираться на целый день на природу, будем восхищаться пением птиц, любоваться природными ландшафтами, а заодно и постепенно проникаться сознанием того, какое это преступление — заниматься созданием бомб, предназначенных для уничтожения этого прекрасного мира. Этот курс веду лично я, так что можете быть уверены, что я самым тщательным образом смогу проследить за вашими неестественными наклонностями. А теперь вы можете поблагодарить меня за все, Уистер.
      — В самом деле, мисс…
      — Ну, и раз уж они так заинтересованы в ваших деньгах, то эти дополнительные предметы принесут им тысячу пятьсот тридцать три доллара, которые вам придется уплатить в кассу вдобавок к уже внесенным деньгам. Искренне надеюсь, что такой суммы у вас нет. Обращайтесь, короче говоря, в кассу. А теперь до свидания, Уистер. Следующий!
      Хеллер собрал бумаги, которые она, как оказалось, заготовила заранее. Он взял также и квитанцию для уплаты. Потом направился в кассу и оплатил все счета. Ага! Мисс Симмонс приходилась мне по сердцу все больше и больше. До чего же блестящий характер у этого человека! Я даже некоторое время раздумывал, а не послать ли ей коробку конфет с запиской «От вашего незнакомого поклонника», но тут же подумал, что латунный кастет больше подошел бы к ее типу. Или, может быть, кинжал, изготовленный на Волтаре для «службы ножа», отлично смотрелся бы на ее письменном столе. Но так ли уж он ей нужен?

Глава 6

      Перед самым полуднем Хеллер направился ко входу в библиотеку. Это было весьма солидное здание, очень похожее по стилю на постройки древних римлян — десять огромных колонн по фасаду с огромным портиком над ними создавали впечатление чего-то величественного. А перед колоннами во всю ширину здания простиралась весьма торжественная лестница с пологими ступенями. Хеллер прошел мимо фонтана и статуи с надписью «альма матер» на постаменте. Небрежно взбежав по ступеням, он где-то на середине лестницы уселся на парапет.
      Да, у него были все основания чувствовать себя разбитым. Я непрестанно посмеивался последние два часа, следя за его блужданиями по студенческому городку. Он направлялся то в одну, то в другую сторону, постукивая по плиткам своими шиповками.