Виктор Гюго
      Мария Тюдор
      Драма в трех действиях
      Перевод М.ЗАМАХОВСКОЙ
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      МАРИЯ - королева,
      ДЖЕН,
      ГИЛЬБЕРТ,
      ФАБИАНО ФАБИАНИ,
      СИМОН РЕНАР,
      ДЖОШУА ФАРНЕБИ,
      ЕВРЕЙ,
      ЛОРД КЛИНТОН,
      ЛОРД ЧЕНДОС,
      ЛОРД МОНТЕГЬЮ,
      МЭТР ЭНЕАС ДЕЛВЕРТОН,
      ЛОРД ГАРДИНЕР,
      ТЮРЕМЩИК,
      ВЕЛЬМОЖИ, ПАЖИ, СТРАЖА, ПАЛАЧ.
      Лондон - 1553
      ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
      ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА
      Берег Темзы. Пустынная набережная. Полуразрушенный парапет скрывает от зрителя реку. Направо - убогий дом. На углу его - небольшая статуя богоматери, у подножия которой горит лампада за железной решеткой. В глубине, по ту сторону Темзы, виден Лондон. Можно различить два высоких здания -Тоуэр и Вестминстер.
      Начинает смеркаться.
      Явление первое
      Несколько человек, разбившись на группы, стоят на набережной. Среди них СИМОН РЕНАР, ДЖОН БРИДЖЕС, БАРОН ЧЕНДОС, РОБЕРТ КЛИНТОН, БАРОН КЛИНТОН, ЭНТОНИ БРОУН, ВИКОНТ МОНТЕГЬЮ.
      ЛОРД ЧЕНДОС. Вы правы, милорд. Этот проклятый итальянец совсем околдовал королеву. Она не может обойтись без него. Только им она живет, только его и слушает. В нем одном вся ее радость. Стоит ей день не видеть его, и в глазах ее появляется томное выражение, как в те времена, когда она любила кардинала Пола, помните?
      СИМОН РЕНАР. Это правда. Она безумно влюблена - и потому безумно ревнует.
      ЛОРД ЧЕНДОС. Итальянец приворожил ее!
      ЛОРД МОНТЕГЬЮ. Недаром говорят, что его соотечественники владеют секретом любовного напитка.
      ЛОРД КЛИНТОН. Итальянцы искусны по части любовных напитков, испанцы по части смертельных ядов.
      ЛОРД ЧЕНДОС. Если так, то Фабиани - помесь итальянца о испанцем: королева влюблена и больна. Он опоил ее обоими зельями.
      ЛОРД МОНТЕГЬЮ. Но кто же он, в самом деле, - испанец или итальянец?
      ЛОРД ЧЕНДОС. Родился он, по-видимому, в Италии, в Капитанате, а воспитывался в Испании. Утверждает, будто связан узами родства с одним знатным испанским родом. Лорду Клинтону все это известно досконально.
      ЛОРД КЛИНТОН. Авантюрист! Он не испанец, и не итальянец, и, слава богу, не англичанин. Эти люди без родины, добившись могущества в какой-нибудь стране, не знают жалости к ней.
      ЛОРД МОНТЕГЬЮ. Вы говорите, Чендос, королева больна? Однако это не мешает ей развлекаться по своим возлюбленным,
      ЛОРД КЛИНТОН. Развлекаться! Развлекаться! Королева смеется, народ плачет, а временщик набивает себе брюхо. Этот человек пожирает серебро и, поглощает золото! Королева подарила ему поместья лорда Толбота, великого лорда Толбота! Королева пожаловала ему титул графа Кленбрассила и барона Динасмонди - ему, этому Фабиано Фабиани, который выдает себя за потомка испанского рода Пеньяльвер, но, конечно, лжет! Он пэр Англии, как вы, Монтегью, как вы, Чендос, как Стенли, как Норфольк или я, как сам король! Он кавалер ордена Подвязки, подобно инфанту португальскому, королю датскому и Томасу Перси, седьмому графу Нортемберлендскому! А какова тирания этого деспота, правящего нами со своей постели! Никогда еще Англия не испытывала такого гнета. Между тем мне немало довелось видеть на своем долгом веку. В Тайберне воздвигнуто семьдесят новых виселиц! Костры пылают непрестанно, не успевая превратиться в золу! Каждое утро оттачивается топор палача и к вечеру снова становится тупым. Дня не !
      проходит, чтобы не казнили какого-нибудь вельможу. Позавчера Блентайр, вчера - Норткерри, сегодня - Соут-Реппо, завтра - Тирконнел. Через неделю ваш черед, Чендос, а в следующем месяце - мой. Милорды, милорды, стыд и позор, что все эти славные английские головы падают ради удовольствия ничтожного проходимца - даже не нашего соотечественника! Ужасна, нестерпима мысль, что временщик, какой-то неаполитанец, может вытащить сколько ему угодно смертных приговоров из-под подушки королевы! Они развлекаются, говорите вы? Клянусь небом, это гнусно! Они развлекаются, эти влюбленные, в то время как топор палача плодит вдов и сирот у их дверей! Увы, слишком часто их итальянской гитаре вторит звон цепей! Ваше величество, вы выписываете певчих из Авиньонской капеллы, в вашем дворце что ни день спектакли, представления, концерты. Черт возьми, ваше величество, поменьше бы развлечений у вас и траура у нас, шутов там и палачей здесь, подмостков в Вестминстере и эшафотов в Тайберне!
      ЛОРД МОНТЕГЬЮ. Берегитесь, милорд Клинтон! Мы верноподданные. Ни слова о королеве - виноват один Фабиани.
      СИМОН РЁНАР /кладя руку на плечо лорду Клинтону/. Терпение!
      ЛОРД КЛИНТОН. Легко сказать, господин Симон Ренар. Вы амонтский бальи во Франш-Конте, подданный императора и его посол в Лондоне. Вы представляете здесь испанского принца, будущего супруга королевы. Особа ваша священна для временщика. Другое дело мы, для вас Фабиани пастушок, для нас он - мясник.
      /На сцене окончательно стемнело./
      СИМОН РЕНАР. Этот человек мешает мне не меньше, чем вам. Вы боитесь только за свою жизнь, я же опасаюсь за свой кредит, что гораздо важнее. Я не разговариваю - я действую. Во мне, милорд, меньше гнева, чем в вас, но зато больше ненависти. Я уничтожу временщика.
      ЛОРД МОНТЕГЬЮ. Но каким образом? Я думаю об этом целыми днями.
      СИМОН РЕНАР. Фавориты королев появляются и исчезают не днем, а ночью.
      ЛОРД ЧЕНДОС. Эта ночь достаточно темна и страшна.
      СИМОН РЕНАР. Она вполне подходит для задуманного мною дела.
      ЛОРД ЧЕНДОС. Что вы собираетесь предпринять?
      СИМОН РЕНАР. Увидите, милорд Чендос. Когда царствует женщина, царствует каприз, и политика становится уже не делом расчета, а игрой случая. Тут ничего не предусмотришь. Между сегодняшним днем и завтрашним - никакой связи. Дела решаются не шахматными ходами, а разыгрываются в карты.
      ЛОРД КЛИНТОН. Все это очень хорошо, но вернемся к действительности. Господин бальи, когда вы освободите нас от временщика? Дольше медлить нельзя. Завтра обезглавят Тирконнела.
      СИМОН РЕНАР. Если этой ночью я найду нужного человека, то завтра вечером Тирконнел будет ужинать с вами.
      ЛОРД КЛИНТОН. Как вас понять? А Фабиани?
      СИМОН РЕНАР. У вас хорошее зрение, милорд?
      ЛОРД КЛИНТОН. Да, хотя я уже стар и сейчас темно.
      СИМОН РЕНАР. Виден вам Лондон по ту сторону реки?
      ЛОРД КЛИНТОН. Да.
      СИМОН РЕНАР. Всмотритесь получше. Вот два полюса в судьбе каждого фаворита - Вестминстер и Тоуэр.
      ЛОРД КЛИНТОН. И что же?
      СИМОН РЕНАР. Если бог мне поможет, то человек, который в эту минуту находится там /показывает на Вестминстер/, завтра в тот же час будет здесь. /Показывает на Тоуэр./
      ЛОРД КЛИНТОН. Да поможет вам бог!
      ЛОРД МОНТЕГЬЮ. Народу он ненавистен не меньше, чем нам. Каким праздником будет для Лондона его падение!
      ЛОРД ЧЕНДОС. Мы отдаем свою судьбу в ваши руки. Располагайте нами. Что мы должны делать?
      СИМОН РЕНАР /указывая на дом, стоящий на берегу/. Все вы видите этот дом. Он принадлежит чеканщику Гильберту. Наблюдайте за его жилищем. Разойдитесь с вашими людьми в разные стороны, но не слишком далеко. А главное, не предпринимайте ничего без меня.
      ЛОРД ЧЕНДОС. Отлично.
      /Все расходятся в разные стороны./
      СИМОН РЕНАР /один/. Нелегко отыскать такого человека, который мне нужен. /Уходит./
      /Входят ДЖЕН и ГИЛЬБЕРТ рука об руку, в сопровождении ДЖОШУА ФАРНЕБИ, закутанного в плащ./
      Явление второе
      ДЖЕН, ГИЛЬБЕРТ, ДЖОШУА ФАРНЕБИ.
      ДЖОШУА. Здесь я должен покинуть вас, дорогие друзья. Уже поздно, и мне пора возвращаться в Тоуэр, к моим обязанноcтям тюремщика. Ах, зачем я не свободен, как вы! Ведь тюремщик - тот же заключенный. До свиданья, Джен. До свиданья, Гильберт. Боже мой, друзья мои, как я рад вашему счастью! Кстати, Гильберт, когда же свадьба?
      ГИЛЬБЕРТ. Через неделю, не правда ли, Джен?
      ДЖОШУА. Честное слово, послезавтра рождество. День поздравлений и подарков. Но мне нечего пожелать вам. Можно ли желать больше красоты невесте и больше любви жениху? Счастливцы!
      ГИЛЬБЕРТ. А ты разве не счастлив, мой добрый Джошуа?
      ДЖОШУА. Я ни счастлив, ни несчастлив. Я отказался от всего. Видишь ли, Гильберт /распахивая плащ и показывая связку ключей, висящую у него на поясе/, если на твоем поясе беспрестанно бренчат ключи от тюрьмы, этот звук наводит на всякого рода философские мысли. Когда я был молод, я, как и все, влюблялся на день, гнался за славой месяц и безумствовал круглый год. А молод я был при короле Генрихе Восьмом. Странный человек был этот король! Он менял жен, как женщины меняют платья. С первой он развелся, вторую велел обезглавить, третьей - вспороть живот, четвертой он оказал милость, отправив ее в изгнание. Зато для равновесия он обезглавил пятую. Я рассказываю вам, красотка Джен, не сказку о Синей Бороде, а историю Генриха Восьмого. В те времена я участвовал в религиозных войнах, сражаясь то за одного, то за другого. Я избрал лучшее из возможных занятий, хотя и весьма щекотливое: надо было решить, стоишь ли ты за папу или против него. Королевские слуги вешали тех, кто был за папу,!
      и сжигали тех, кто был против, Равнодушных, которые не были ни за, ни против, также жгли или вешали. Вот и вертись как знаешь! Скажешь "да" веревка, скажешь "нет" - костер, не скажешь ни "да", ни "нет" все равно веревка или костер. Я сам не раз чувствовал запах горелого и даже не уверен, что меня разок-другой не вынимали из петли. Славное было времечко - очень похожее на наши дни. Да, так вот за все это я и сражался. Черт меня подери, если я знаю теперь, за кого и за что! Когда со мной заговаривают о мейстере Лютере или о папе Павле Третьем, я только плечами пожимаю. Видишь ли, Гильберт, дожив до седых волос, не следует вспоминать убеждения, за которые сражался, и женщин, которых любил в двадцать лет. И женщины и убеждения кажутся тогда довольно-таки безобразными, старыми, жалкими, беззубыми и какими-то глупыми. Такова моя история. Теперь я удалился от дел. Я уже не воюю ни за короля, ни за папу - я тюремщик Тоуэра. Ни за кого я больше не бьюсь, а занимаюсь лишь тем, что !
      сажаю людей под замок. Я тюремщик, я уже стар - одной ногой я в тюрьме, другой - в могиле. Мое дело подбирать то, что остается от министров и временщиков, когда они ломают себе шею у королевы. Это довольно занятно. Кроме того, у меня есть ребенок, которого я люблю, и вы оба, которых я тоже люблю. Если вы счастливы, то счастлив и я.
      ГИЛЬБЕРТ. В таком случае ты можешь быть счастлив, Джошуа! Не правда ли, Джен?
      ДЖОШУА. Что до меня, то я ничего не могу сделать для твоего счастья, Гильберт, но Джен может сделать все: ты ее любишь! Я даже не могу ничем услужить тебе. К счастью, ты не столь уж знатный господин, чтобы тебе когда-нибудь понадобились ключи Тоуэра. Джен вознаградит тебя за нас обоих. Оба мы обязаны тебе всем. Джен была бедной, покинутой сиротой, и ты взял ее к себе и воспитал, я в один прекрасный день чуть не утонул в Темзе, и ты меня вытащил из воды.
      ГИЛЬБЕРТ. Зачем ты всегда вспоминаешь об этом, Джошуа?
      ДЖОШУА. Чтобы сказать тебе, что оба мы - я и Джен - должны любить тебя: я как брат, она... не как сестра!
      ДЖЕН. Да, как жена. Я понимаю вас, Джошуа. /Погружается в задумчивость./
      ГИЛЬБЕРТ /тихо, Джошуа/. Погляди на нее, Джошуа! Разве она не прекрасна, не восхитительна? Разве она не достойна самого короля? Если бы ты знал! Нет, ты не можешь понять, как я люблю ое!
      ДЖОШУА. Берегись! Это неблагоразумно: нельзя так любить женщину. Другое дело - ребенка.
      ГИЛЬБЕРТ. Что ты хочешь оказать?
      ДЖОШУА. Ничего. Через неделю я буду на вашей свадьбе. Надеюсь, что освобожусь к тому времени от государственных дел и что все будет кончено.
      ГИЛЬБЕРТ. О чем ты? Что будет кончено?
      ДЖОШУА. Ах, тебе незачем знать об этом, Гильберт. Ты влюблен. Ты человек из народа. Какое тебе дело до всего, что происходит там, наверху, когда ты так счастлив внизу? Но раз уж ты спрашиваешь меня, я скажу тебе: есть надежда, что через неделю, а может быть, даже через двадцать четыре часа, Фабиано Фабиани уступит свое место у королевы другому.
      ГИЛЬБЕРТ. А кто этот Фабиано Фабиани?
      ДЖОШУА. Любовник королевы, знаменитый временщик и обольститель, который может отрубить голову неугодному ему человеку быстрее, чем сводня прочесть молитву. Это лучший из временщиков, какие доставались палачу Тоуэра за последние десять лет. Надо тебе знать, Гильберт, что за голову каждого вельможи палач получает десять экю серебром, а иногда и вдвое больше, если попадется очень уж важная голова. Все хотят падения Фабиани. Правда, я слышал это только при исполнении служебных обязанностей, от людей, довольно скверно настроенных, которым не позже, чем через месяц предстоит лишиться головы, короче говоря - от недовольных.
      ГИЛЬБЕРТ. Пусть волки грызутся между собой. Что нам до королевы и ее фаворита? Не правда ли, Джен?
      ДЖОШУА. О, против Фабиани составился славный заговор! Счастлив он будет, если выскочит невредимым! Я не удивлюсь, если сегодня ночью что-нибудь произойдет. Только что я видел вон там господина Симона Ренара, бродившего в раздумье.
      ГИЛЬБЕРТ. А кто такой господин Симон Ренар?
      ДЖОШУА. Как, ты и этого не знаешь? Первая рука императора в Лондоне. Королева должна сочетаться браком с испанским принцем, и Симон Ренар представляет его особу при дворе ее величества. Королева ненавидит и вместе с тем боится его, этого Симона Ренара, но ничего не может с ним поделать. Он уже уничтожил двух или трех временщиков. У него особый талант уничтожать временщиков. Время от времени он очищает от них дворец. Это тонкая и хитрая бестия, которой известно все, что происходит! Ничто не делается без целого здания его интриг. Что до лорда Педжета - не спрашивал ли ты меня также, кто такой лорд Педжет? - это один ловкий вельможа, бывший у власти при Генрихе Восьмом. Он член Малого совета и пользуется таким влиянием, что другие министры не смеют дышать при нем, за исключением одного только канцлера, милорда Гардинера, который его презирает. Сильный человек этот Гардинер и очень высокого происхождения. А Педжет просто ничтожество. Сын башмачника. Его скоро сделают бароном Пед!
      жетом де Бодезер в Стаффорде.
      ГИЛЬБЕРТ. Как бойко он толкует обо всем этом, наш Джошуа!
      ДЖОШУА. Еще бы! Ведь постоянно слышишь разговоры государственных преступников.
      /В глубине сцены показывается СИМОН РЕНАР./
      Я должен сказать тебе, Гильберт, что никто не знает историю своего времени лучше, чем тюремщик Тоуэра.
      СИМОН РЕНАР /услышавший последние слова, из глубины сцены/. Вы ошибаетесь, почтеннейший, - не тюремщик, а палач.
      ДЖОШУА /тихо, Джен и Гильберту/. Отойдем подальше.
      /СИМОН РЕНАР медленно уходит./
      /Видя, что он скрылся, продолжает./ Это и есть господин Симон Ренар.
      ГИЛЬБЕРТ. Не нравятся мне все эти люди, шныряющие вокруг моего дома.
      ДЖОШУА. Какого дьявола ему здесь нужно? Однако мне пора отправляться. Уж не готовит ли он мне новую работу? Прощай, Гильберт! Прощайте, красотка Джен! А ведь я вас знал вот этакой малышкой!
      ГИЛЬБЕРТ. Прощай, Джошуа, Но скажи на милость, что это ты прячешь под своим плащом?
      ДЖОШУА. О, ведь я тоже заговорщик.
      ГИЛЬБЕРТ. Какой еще там заговор?
      ДЖОШУА. Ах вы, влюбленные, все-то вы забываете! Не говорил ли я вам, что послезавтра день поздравлений и подарков? Вельможи готовят сюрприз Фабиани, у них свой заговор, а у меня - свой. Королева, быть может, подарит себе новенького фаворита, а я подарю своему ребенку куклу. /Вытаскивает из-под плаща куклу./ Видите, тоже новенькая. Посмотрим, кто из двух раньше разобьет свою игрушку. Храни вас господь, друзья мои!
      ГИЛЬБЕРТ. До свиданья, Джошуа.
      /ДШУА уходит. ГИЛЬБЕРТ берет руку Джен и горячо целует ее./
      ДЖОШУА /в глубине сцены/. О мудрое провидение! Каждому оно дарит свою игрушку: ребенку - куклу, мужчине - ребенка, женщине - мужчину, а дьяволу женщину. /Уходит./
      Явление третье
      ГИЛЬБЕРТ и ДЖЕН.
      ГИЛЬБЕРТ. Придется и мне покинуть вас. Прощайте, Джен, спите спокойно.
      ДЖЕН. Вы не войдете со мной, Гильберт?
      ГИЛЬБЕРТ. Нет, Джен. Вы знаете, мне этой ночью надо закончить работу в мастерской, чеканку кинжала для какого-то лорда Кленбрассила, которого я никогда в глаза не видал. Он просил, чтобы все было готово к завтрашнему утру.
      ДЖЕН. Тогда спокойной ночи, Гильберт. До завтра.
      ГИЛЬБЕРТ. Нет, Джен, еще мгновенье. О боже, как тяжело мне расставаться с вами даже на несколько часов! Джен, вы моя жизнь, моя единственная радость! Но надо идти работать, мы так бедны. Я не хочу заходить в дом, потому что не смогу уйти, и вместе с тем я не в силах расстаться с вами. Как я слаб! Джен, посидим несколько минут у двери, на этой скамье. Отсюда мне как-то легче будет уйти, чем из дому, особенно из вашей комнаты... Дайте мне вашу руку. /Садится и берет обе ее руки в свои./
      /ДЖЕН продолжает стоять./
      Джен, ты любишь меня?
      ДЖЕН. О, я всем обязана вам, Гильберт! Я знаю это, хотя вы долго скрывали от меня истину. Малюткой, почти в колыбели, я была брошена родителями, и вы взяли меня к себе. С тех пор шестнадцать лет ваши руки работали для меня, как руки отца, ваши глаза бодрствовали надо мной, как глаза матери. Чем была бы я без вас, боже мой? Все, что у меня есть, дали мне вы; все, чем я стала, сделали вы,
      ГИЛЬБЕРТ. Джен, ты любишь меня?
      ДЖЕН. А ваша преданность, Гильберт! День и ночь вы работаете для меня, губите ваши глаза, убиваете себя, Вот и сегодня вы снова проведете ночь за работой. И никогда ни одного упрека, ни одной резкости, ни тени суровости! Вы, такой бедняк, снисходительны даже к моим маленьким женским прихотям. Гильберт, я не могу думать о вас без слез! У вас иногда не было хлеба, а у меня всегда были ленты.
      ГИЛЬБЕРТ. Джен, ты любишь меня?
      ДЖЕН. Гильберт, я готова целовать ваши ноги!
      ГИЛЬБЕРТ. Но любишь ли ты меня, любишь ли? Ах, все твои слова не говорят о любви, а я только этого жду от тебя, Джен. Благодарность, вечно одна благодарность! Я способен был бы растоптать ее. Мне нужна лишь любовь твоя, если же ее нет -лучше умереть. Шестнадцать лет ты была мне дочерью, теперь ты станешь моей женой. Через неделю мы обвенчаемся. Да, ты обещала мне, ты согласилась на это, ты моя невеста. О Джен, ты любила меня, когда давала свое согласие. Помнишь, как ты однажды сказала мне, подняв свои чудные глаза к небу: "Я люблю тебя!" Такой я хотел бы видеть тебя всегда. Но вот уже несколько месяцев мне кажется, что ты изменилась, особенно в последние три недели, с тех пор как моя работа вынуждает меня уходить иногда на ночь. О Джен, я хочу быть любимым тобою, я уже привык к этой мысли. Прежде ты была такая веселая, а теперь ходишь грустная, озабоченная. Не то чтобы ты была холодна ко мне, милое мое дитя, нет, - ты стараешься, как только можешь, быть ласковой, но я чувст!
      вую, что слова любви не слетают с твоих уст так естественно и непринужденно, как прежде. Что с тобой? Ты разлюбила меня? Конечно, я честный человек, конечно, я хороший мастер, но я предпочел бы быть вором и убийцей, лишь бы ты любила меня! Если бы ты знала, как я люблю тебя, Джен!
      ДЖЕН. Я знаю, Гильберт, и оттого-то я плачу.
      ГИЛЬБЕРТ. Ты плачешь от радости, не правда ли, Джен? Скажи мне, что от радости! Ах, я должен верить этому. Быть любимым - только это и есть на свете! У меня всего-навсего бедное сердце рабочего, но Джен должна любить меня. Зачем ты без конца твердишь о том, что я для тебя сделал? Одно слово, Джен, и не ты мне, а я тебе буду обязан вечной благодарностью. Ради тебя я готов на любую муку, на преступление. Ты будешь моей женой, не правда ли, и ты любишь меня? Джен, за один твой взгляд я отдам всего себя, весь свой труд, за твою улыбку - свою жизнь, за твой поцелуй - свою душу!
      ДЖЕН. Какое у вас благородное сердце, Гильберт!
      ГИЛЬБЕРТ. Послушай, Джен, пусть я безумец, пусть я ревнивец, можешь смеяться надо мной, если хочешь, - пусть так! Но не сердись на меня. Мне кажется, что с некоторых пор здесь шатается много молодых дворян. Знаешь ли ты, Джен, что мне тридцать четыре года? Какое это несчастье для жалкого рабочего вроде меня, неловкого, плохо одетого, уже немолодого и некрасивого, полюбить прекрасную и очаровательную семнадцатилетнюю девушку, которая притягивает знатных молодых красавцев, раззолоченных и разряженных, как пламя притягивает мотыльков! Если бы ты знала, как я страдаю! Но я даже мысленно не могу оскорбить тебя подозрением, тебя, такую честную, такую невинную. Я знаю, ничьи губы не касались до сих пор этого чистого лба, и все же иной раз мне кажется, что тебе доставляет слишком большое удовольствие зрелище процессий и кавалькад - королевы, вое эти роскошные шелковые и бархатные наряды, под которыми так редко скрываются сердце и душа! Прости меня, но, боже мой, зачем здесь проходи!
      т так много молодых дворян? И зачем я не молод, не хорош собой, не знатен и не богат? Гильберт, простой рабочий -чеканщик, и это все. А они: лорд Чендос, лорд Джерард Фиц-Джерард, граф Арундель, герцог Норфолькский! О, как я их ненавижу! Я живу, чтобы чеканить для них рукоятки шпаг, а между тем с каким удовольствием я всадил бы им в живот все эти лезвия!
      ДЖЕН. Гильберт!..
      ГИЛЬБЕРТ. Прости меня, Джен. Не правда ли, любовь иногда делает нас злыми?
      ДЖЕН. Напротив - добрыми. Вы так добры, Гильберт!
      ГИЛЬБЕРТ. О, как я люблю тебя! С каждым днем все больше и больше. Я хочу умереть за тебя. Любить или не любить меня - это в твоей власти. Я безумец. Забудь все, что я наговорил сейчас. Уже поздно, и мне пора идти. Прощай! Боже, как мне грустно расставаться с тобой, Джен. Ступай домой. Ты взяла ключ?
      ДЖЕН. Нет, вот уже несколько дней, как я не могу найти его.
      ГИЛЬБЕРТ. Тогда возьми мой. До завтра, Джен. Не забывай: сегодня я еще твой отец, через неделю - твой муж. /Целует ее в лоб и уходит./
      ДЖЕН /оставшись одна/. Мой муж! Нет, я не совершу этого преступления. Бедный Гильберт, он любит меня... Но тот, другой!.. Неужели я променяла любовь на тщеславие? Как я несчастна! В чьей власти я нахожусь теперь? Неблагодарная - я так виновата перед ним! Кто-то идет. Надо поскорее уйти. /Входит в дом./
      Явление четвертое
      ГИЛЬБЕРТ и НЕИЗВЕСТНЫЙ в плаще и желтой шапочке.
      НЕИЗВЕСТНЫЙ держит Гильберта за руку.
      ГИЛЬБЕРТ. Да, я узнал тебя. Ты нищий еврей, который уже несколько дней бродит вокруг этого дома. Но чего тебе надо от меня? Зачем ты привел меня сюда?
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. То, что я должен сказать вам, я могу сказать только здесь.
      ГИЛЬБЕРТ. Что же это? Говори скорей.
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Выслушайте меня, молодой человек. Шестнадцать лет тому назад, в ту самую ночь, когда лорд Толбот, граф Уотерфорд, был обезглавлен при свете факелов за приверженность папе и за мятеж, его сообщники были изрублены здесь же, в Лондоне, солдатами Генриха Восьмого, До утра на улицах не прекращалась перестрелка. Этой же ночью один молодой рабочий, больше занятый своим делом, чем войной, работал у себя в мастерской, при входе на Лондонский мост: низкая дверь направо, на стене еще сохранились следы красной краски. Было около двух часов пополуночи. На мосту сражались. Пули со свистом перелетали через Темзу. Вдруг в дверь мастерской, через которую пробивался наружу свет лампы, раздался стук. Мастер отворил. Вошел какой-то незнакомец. На руках у него был ребенок, испуганный и плачущий. Незнакомец положил ребенка на стол и оказал: "У этого создания нет больше ни отца, ни матери". Затем он медленно вышел и затворил за собою дверь, У рабочего Гильберта также не было ни отца!
      , ни матери. Он взял ребенка. Сирота усыновил сироту. Взяв девочку на воспитание, он растил ее, не спускал с нее глаз, одевал, кормил, лелеял. Он горячо полюбил ее, всего себя отдав этому маленькому существу, заброшенному в его мастерскую бурей гражданской войны. Он пожертвовал ей всем: своей юностью, своими увлечениями, удовольствиями. Для нее он работал, ей отдал всю свою привязанность, всю свою жизнь, и так продолжалось шестнадцать лет. Рабочий Гильберт - это вы. Ребенок...
      ГИЛЬБЕРТ. Это Джен. Все, что ты сказал, правда. Но к чему ты клонишь?
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Я забыл упомянуть, что к пеленкам девочки была приколота бумажка, на которой было написано: "Сжальтесь над Джен".
      ГИЛЬБЕРТ. Да, слова эти были выведены кровью. Я сохранил бумажку и всегда ношу ее при себе. Но ты меня мучаешь! Зачем ты говоришь мне все это?
      НЕИЗВЕСТНЫЙ, А вот зачем. Вы видите, что мне о вас воз известно. Гильберт, охраняйте ваш дом этой ночью.
      ГИЛЬБЕРТ. Как мне понять тебя?
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Ни слова больше. Не уходите на работу. Останьтесь где-нибудь здесь, поблизости. Будьте на страже. Я вам не друг и не враг, но послушайтесь моего совета. А теперь, чтоб не повредить самому себе, оставьте меня. Идите в ту сторону и тотчас поспешите ко мне, если услышите мой зов о помощи.
      ГИЛЬБЕРТ, Что все это значит? /Медленно уходит./
      Явление пятое
      НЕИЗВЕСТНЫЙ, один.
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Дело сделано. Мне нужен был молодой и сильный человек, который сумел бы мне помочь в случае надобности. Этот Гильберт вполне подходит. Чу, я слышу плеск весел и звуки гитары на реке. /Подходит к парапету./ Да, я не ошибся.
      /Издалека доносятся звуки гитары и голос, поющий песню./
      ГОЛОС. Когда ты напеваешь,
      Склонясь на грудь мою,
      Скажи, мой друг, ты знаешь,
      Что в сердце я таю?
      Я снова вспоминаю
      Счастливые года...
      Пой, дорогая,
      Пой мне всегда!
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Вот человек, которого я жду.
      ГОЛОС /приближаясь все больше с каждым куплетом/.
      Когда улыбкой нежной
      Цветут твои уста,
      Я верю безмятежно,
      Что ты душой чиста.
      Уходит ревность злая
      Из сердца без следа...
      Смейся, дорогая,
      Смейся всегда!
      Когда в спокойной дреме
      Лежишь ты предо мной,
      Что шепчешь ты в истоме,
      Вздыхая в час ночной?
      Гляжу я, замирая,
      На стан твой, на уста...
      Спи, дорогая,
      Спи, как всегда!
      Когда же темной ночью
      "Люблю" ты шепчешь мне,
      Я вижу рай воочью,
      Раскрытый в вышине.
      Горит, не угасая,
      Твой взор - моя звезда...
      Люби, дорогая, Люби всегда!
      Хоть слов всего четыре,
      В них жизнь уложишь ты
      Все сладостное в мире,
      Все лучшие мечты,
      Затем, что нет чудесней
      И радостней утех,
      Чем сон и песня,
      Любовь и смех!
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Причалил. Отлично. Отпустил лодочника. Превосходно! /Возвращается на авансцену./ Идет!
      /Входит ФАБИАНО ФАБИАНИ в плаще и направляется к дверям дома./
      Явление шестое
      НЕИЗВЕСТНЫЙ и ФАБИАНО ФАБИАНИ.
      НЕИЗВЕСТНЫЙ /останавливая Фабиани/. Одно слово, прошу вас.
      ФАБИАНИ. Кто-то, кажется, обратился ко мне. Что это за мошенник? Ты кто такой?
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Я тот, за кого вам угодно будет принять меня.
      ФАБИАНИ. При этом тусклом фонаре ничего не разберешь. Ка тебе как будто желтая шапка - еврейская шапка. Ты еврей?
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Да, я еврей. Мне нужно сообщить вам кое-что.
      ФАБИАНИ. Как тебя зовут?
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Мне известно ваше имя, но вы моего не знаете. Как видите, у меня есть преимущество перед вами. Позвольте же мне сохранить его.
      ФАБИАНИ. Ты знаешь мое имя? Это неправда.
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Поверьте, я не лгу, В Неаполе вы назывались синьор Фабиани, в Мадриде - дон Фабьяно, в Лондоне вас зовут Фабиано Фабиани, граф Кленбрассил.
      ФАБИАНИ. Ах, черт тебя побери!
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Бог вас храни!
      ФАБИАНИ. Я велю избить тебя палками. Никто не смеет знать мое имя, когда я брожу ночью.
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Особенно, если вы идете в такое место, как сейчас.
      ФАБИАНИ. Что ты хочешь сказать?
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Если бы королева знала!
      ФАБИАНИ. Но я никуда не иду!
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Простите, милорд, вы идете к красавице Джен, невесте чеканщика Гильберта.
      ФАБИАНИ /в сторону/. Черт! Это опасный человек!
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Не хотите ли, чтобы я сказал вам еще кое-что? Вы соблазнили эту девушку и за последний месяц приходили к ней ночью два раза. Сегодня будет третий. Красавица ждет вас.
      ФАБИАНИ. Замолчи! Замолчи! Золото за молчание! Сколько ты хочешь?
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Это будет видно. А пока, милорд, не сказать ли вам, почему вы соблазнили девушку?
      ФАБИАНИ. Будь ты проклят! Потому что я влюбился в нее.
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Нет. Вы в нее не влюбились.
      ФАБИАНИ. Не влюбился в Джен?
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. Не более, чем в королеву. Никакой любви - один лишь расчет.
      ФАБИАНИ, Вот чудак! Ты не человек, ты моя совесть, переодетая евреем!
      НЕИЗВЕСТНЫЙ. И я буду говорить с вами, как ваша cовесть, милорд. Выслушайте меня. Вы - фаворит королевы. Королева дала вам орден Подвязки, графство и звание вельможи. Но все это пустяки. Орден - лоскут, графство пустой звук, звание вельможи - право быть обезглавленным. Вам хочется лучшего. Вам, милорд, нужны хорошие земли, хорошие округа, хорошие замки и хорошие доходы в хороших фунтах стерлингов. Король Генрих Восьмой конфисковал имущество лорда Толбота, обезглавленного шестнадцать лет тому назад. Вы уговорили королеву Марию подарить вам все эти богатства. Но для того чтобы дар этот имел законную силу, у графа Толбота после смерти не должно было остаться потомства. Если бы существовали наследник или наследница лорда Толбота, то королева Мария, несмотря на всю свою любовь к вам, отняла бы у вас имущество графа, чтобы из чувства долга и признательности, а также из религиозных соображений вернуть его наследникам человека, который, подобно ей, был папистом и погиб, сражаясь з!
      а нее и за ее мать Екатерину Арагонскую. Однако вы на этот счет были спокойны. У лорда Толбота была только маленькая дочка, которая исчезла в день казни отца, и вся Англия считала ее умершей. Но недавно ваши шпионы открыли, что в ту ночь, когда лорд Толбот и его партия были истреблены Генрихом Восьмым, какой-то ребенок таинственным образом был доставлен одному рабочему-чеканщику с Лондонского моста и что этот ребенок, маленькая Джен, которую он воспитал, по всей вероятности и есть исчезнувшая дочь Толбота.