Лукреция Борджа

Джеппо(тихо). Что видел? Маффио. Испанец не выпил. Джеппо. Так что же?

Маффио. Он выплеснул вино на пол.

Джеппо. Он пьян, да и ты тоже.

Маффио. Может статься.

Губетта. Теперь – застольную песню, синьоры! Я спою вам песню получше, чем сонет маркиза Олоферно. Клянусь добрым старым черепом моего отца, что не я сложил эту песню, ведь я не поэт и не так утончен, чтобы заставить две рифмы стукаться клювами. Вот моя песенка. Она обращена к его милости святому Петру, достославному привратнику рая, и в основе имеет ту глубокую мысль, что небо принадлежит тем, кто пьет.

Джеппо(тихо, к Маффио). Он не только пьян, он к тому же и пьяница.

Все(за исключением Дженнаро). Песню, песню!

Губетта(поет).

Апостол Петр, открой врата

Пьянчуге, чья душа чиста,

А громогласные уста

Готовы гаркнуть: Domine![28]

Все(хором, за исключением Дженнаро).

Gloria, Domine![29]

Губетта(поет).

Он пьет весь день, весь день поет

И отрастил такой живот,

Что трудновато в райский вход

Пролезть такой хоромине.

Все(хором, за исключением Дженнаро).

Gloria, Domine!

Чокаются и хохочут во все горло. Внезапно раздается отдаленное заунывное пение.

Голоса за сценой. Sanctum et terribile nomen eius. Initium sapientiae timor Domini.[30]

Джеппо(смеется еще громче). Послушайте, синьоры! Мы тут поем застольную песню, а эхо – клянусь Вакхом! – служит нам вечерню.

Все. Послушаем.

Голоса за сценой(несколько ближе). Nisi Dominus custodierit civitatem, frustro vigilat qui custodit earn.[31]

Все разражаются хохотом.

Джеппо. Настоящее церковное пение.

Маффио. Проходит, верно, погребальная процессия.

Дженнаро. В полночь-то! Больно поздно.

Джеппо. Ну продолжайте, синьор Бельверана.

Голоса за сценой(все более приближаясь). Oculos habent, et non videbunt. Nares habent, et non odorabunt. Aures habent, et non audient.[32]

Все хохочут еще громче.

Джеппо. И горланы же они, эти монахи!

Маффио. Смотри-ка, Дженнаро. Огонь в светильниках гаснет. Мы вот-вот очутимся в темноте.

Свет в самом деле тускнеет, как будто в светильниках не хватает масла.

Голоса за сценой(еще ближе). Manus habent, et non palpabunt, pedes habent, et non ambulabunt, non clamabunt in gutture suo.[33]

Дженнаро. Мне кажется, голоса все ближе.

Джеппо. По-моему, процессия проходит сейчас под нашими окнами.

Маффио. Это заупокойные молитвы.

Асканио. Какие-то похороны.

Джеппо. Выпьем за здоровье того, кого хоронят.

Губетта. А может быть, их несколько – почем вы знаете?

Джеппо. Ну так за здоровье всех!

Апостоло(Губетте). Браво! – А мы продолжим наш разговор со святым Петром.

Губетта. Выражайтесь вежливее. Надо говорить: с его милостью достойным и преславным стражем райских врат. (Поет.)

Раз всякий праведник – румян,

То небеса для тех, кто пьян,

Кто пел всю жизнь, подняв стакан,

И хоть бы раз охрип.

Все

И хоть бы раз охрип.

Губетта

И если райская страна,

Как островок, вознесена

Из волн испанского вина,

Петр, обрати нас в рыб!

Все(чокаясь, с громким смехом).

Петр, обрати нас в рыб![34]

Большая дверь в глубине сцены медленно раскрывается во всю ширину. За нею виден обширный зал, обитый черным, освещенный несколькими факелами, на задней стене большой серебряный крест. Длинная вереница монахов в черном и белом, с опущенными на лица капюшонами, в отверстиях которых видны только глаза, с факелами в руках входит в среднюю дверь; монахи поют громкими голосами:

De profundis clamavi ad te, Domine![35]

Затем они молча становятся по обе стороны зала и застывают в неподвижности, как изваяния; молодые люди с изумлением смотрят на них.

Маффио. Что все это значит?

Джеппо(принуждая себя смеяться). Это все шутка. Готов биться об заклад, ставлю моего коня против поросенка и мое имя Ливеретто против имени Борджа, что это наши очаровательные графини; они нарядились на этот лад, чтобы испытать наше мужество, и если приподнять наугад любой из этих капюшонов, под ним окажется свежее и лукавое личико красотки. Вот посмотрите. (Смеясь, поднимает один из капюшонов и застывает в ужасе, увидев под ним мертвенно бледное лицо монаха, продолжающего стоять в полной неподвижности, с опущенными глазами, с факелом в руках. Опускает капюшон и отступает.) Это становится странно!

Маффио. Не знаю, отчего это кровь стынет у меня в жилах.

Монахи(поют оглушительно громко). Conquassabit capita in terra multorum![36]

Джеппо. Какая ужасная западня! Шпаги! Наши шпаги! Да что это такое, синьоры? Мы здесь в гостях у дьявола!

Явление второе

Те же и донна Лукреция.

Донна Лукреция(одетая в черное, внезапно появляется на пороге двери). Вы в гостях у меня!

Все(за исключением Дженнаро, который смотрит на все происходящее из угла зала, где донна Лукреция его не замечает). Лукреция Борджа!

Донна Лукреция. Несколько дней тому назад вы все произносили это имя с торжеством злорадства. Сейчас вы произносите его с ужасом. Да, да, глядите на меня глазами, остановившимися от страха. Это я, я, синьоры. Я пришла сообщить вам новость, сказать, что все вы, синьоры, отравлены и что каждому из вас осталось жить не больше часу. Не шевелитесь. В зале рядом – солдаты, вооруженные копьями. Теперь моя очередь, моя – возвысить голос и раздавить вам голову каблуком. Джеппо Ливеретто, отправляйся к своему дяде Вителли, которого я приказала заколоть в подземельях Ватикана! Асканио Петруччи, спеши к своему двоюродному брату Пандольфо, которого я убила, чтобы похитить его город! Олоферно Вителлоццо, тебя ждет твой дядя – знаешь, Яго д'Аппиани, которого я отравила на пиру! Маффио Орсини, поговори-ка на том свете обо мне с братом твоим де Гравина, которого я велела задушить, пока он спал! Апостоло Газелла, я, говоришь ты, обезглавила твоего отца Франческо Газелла, зарезала твоего кузена Альфонсо Арагонского? – так отправляйся к ним! Вы задали мне бал в Венеции, я плачу вам ужином в Ферраре. Праздник за праздник, синьоры!

Джеппо. Какое пробуждение, Маффио!

Маффио. Подумаем о боге.

Донна Лукреция. А, юные мои знакомцы с венецианского карнавала, вы этого не ждали? Ей-богу, мне кажется, что я отомстила за себя. Что скажете, синьоры? Кто здесь знает толк в делах мести? Для женщины как будто недурно, – а, как находите? (Монахам) Отцы мои, уведите этих господ в соседний зал, где все приготовлено, исповедуйте их и воспользуйтесь немногими оставшимися минутами, чтобы спасти то, что в каждом из них еще может быть спасено. Синьоры, пусть те из вас, у кого есть души, не пренебрегают этим. Души ваши будут в хороших руках. Эти достойные отцы – монахи капеллы святого Сикста,[37] и наш святой отец дозволил им помогать мне в случаях, подобных нынешнему. И если я позаботилась о ваших душах, то позаботилась и о ваших телах. Вот, глядите. (Монахам, стоящим у двери) Посторонитесь немного, отцы мои, – пусть эти синьоры посмотрят.

Монахи расступаются; за дверью видны пять поставленных в ряд гробов, обитых черным сукном.

Счетом ровно пять – столько, сколько вас. Ах, молодые люди, вы раздираете душу несчастной женщине и думаете, что она вам не отомстит! Вот, Джеппо, твой гроб; вот, Маффио, твой; Олоферно, Апостоло, Асканио, вот ваши гробы!

Дженнаро(которого она до сих пор не видела, делает шаг вперед). Нужен, синьора, шестой гроб!

Донна Лукреция. О небо! Дженнаро!

Дженнаро. Он самый.

Донна Лукреция. Пусть все выйдут. Оставьте нас. – Губетта, что бы здесь ни произошло, что бы ты ни услыхал, – пусть никто не входит сюда!

Губетта. Слушаю.

Монахи медленно и торжественно уходят, уводя с собой Маффио, Джеппо, Асканио, Апостоло, Олоферно; молодые люди в полном смятении и шатаются.

Явление третье

Дженнаро, донна Лукреция.

Зал освещают лишь несколько догорающих светильников. Двери снова заперты. Донна Лукреция и Дженнаро, оставшись одни, несколько мгновений смотрят в молчании друг на друга, словно не зная, с чего начать.

Донна Лукреция(про себя). Это Дженнаро!

Монахи(за сценой). Nisi Dominus aedificaverit domum, in vanum laborant qui aedificant eam.[38]

Донна Лукреция. Опять вы, Дженнаро! Всегда вы, какой бы удар я ни наносила! Боже правый! Как вы оказались тут?

Дженнаро. Я обо всем подозревал.

Донна Лукреция. Вы еще раз отравлены. Вы умрете!

Дженнаро. Да, если захочу. – У меня есть противоядие.

Донна Лукреция. Ах, да! Слава богу!

Дженнаро. Одно слово, синьора. Вы сведущи в таких вещах. Достаточно ли в склянке жидкости, чтобы спасти этих дворян, которых ваши монахи повели в склеп?

Донна Лукреция(смотрит на склянку). Тут едва хватит для вас одного, Дженнаро.

Дженнаро. Вы не можете достать сейчас же другую склянку?

Донна Лукреция. Я отдала вам все, что у меня было.

Дженнаро. Хорошо.

Донна Лукреция. Что вы делаете, Дженнаро? Поторопитесь. Не шутите такими страшными вещами. Чем скорее выпить противоядие, тем лучше. Пейте же, ради неба! Боже мой! Как вы были неосторожны! Спасайте вашу жизнь! Вы отсюда выйдете через потайную дверь, которую знаю я. Все еще можно поправить. Сейчас ночь. Лошадей подадут немедленно. Утром вы будете уже далеко от Феррары. Ведь правда – ужасные творятся в ней дела? Пейте же – и в дорогу. Вам надо жить! Вас надо спасти!

Дженнаро(берет со стола нож). Речь о том, что вам придется умереть, синьора!

Донна Лукреция. Как! Что вы сказали?

Дженнаро. Я говорю, что вы предательски отравили пятерых благородных юношей, моих друзей, – да, клянусь небом, лучших моих друзей, и в их числе Маффио Орсини, моего брата по оружию, который спас мне жизнь в Виченце и чьи обиды – мои обиды, чья месть – моя месть. Я говорю, что вы совершили гнусное дело, что я должен отомстить за Маффио и за остальных и что вы умрете!

Донна Лукреция. О благое небо!

Дженнаро. Молитесь, синьора, и покороче. Я отравлен. Мне ждать нельзя.

Донна Лукреция. Нет, этому не быть! Чтобы Дженнаро меня убил! Да разве это возможно?

Дженнаро. Это чистейшая правда, синьора, и, клянусь, на вашем месте я упал бы на колени и молча бы стал молиться богу. – Вот, можно стать у этого кресла.

Донна Лукреция. Нет, говорю вам, что это невозможно. Нет, какие бы страшные мысли ни приходили мне в голову, такая мысль никогда не являлась мне. – Что это! Что это! Вы на меня подымаете нож? Постойте, Дженнаро! Мне нужно вам что-то сказать!

Дженнаро. Говорите скорей.

Донна Лукреция. Брось этот нож, несчастный! Говорю тебе, брось! Если бы ты знал… – Дженнаро! Знаешь, кто ты? Знаешь, кто я? Тебе и не ведомо, как я близка тебе! Сказать ли ему все? В наших жилах, Дженнаро, одна и та же кровь! Твоим отцом был Джованни Борджа, герцог Гандиа!

Дженнаро. Ваш брат! Так вы сестра моего отца? Ах, синьора!

Донна Лукреция(в сторону). Сестра его отца!

Дженнаро. Ах, так я ваш племянник? Так это мою мать, бедную герцогиню Гандиа, все эти Борджа сделали такой несчастной? Синьора Лукреция, моя мать в своих письмах говорит мне о вас. Вы из тех бесчеловечных родственников, о которых она с ужасом пишет мне: они убили моего отца, а ее жизнь наполнили слезами и кровью. Так, значит, теперь я должен отомстить вам и за отца! Должен спасти от вас мою мать! Вы мне тетка! Вы мне тетка! Я из рода Борджа! О, я с ума схожу! – Слушайте, Лукреция Борджа, вы немало пожили и за вами столько злодеяний, что вы, наверно, стали ненавистны и отвратительны себе самой. Вы, без сомнения, устали жить – не правда ли? Ну так надо кончать. В таких семействах, как наше, где преступления творятся из рода в род, переходят, вместе с именем, от отца к сыну, роковой круг замыкается убийством, по большей части – убийством семейным, последним преступлением, которое смывает все предыдущие. Человека благородного никогда не осудят за то, что он отрубит дурную ветвь от семейного древа. Испанец Мударра убил дядю своего Родриго де Лару,[39] который сделал меньше зла, чем вы. И этот испанец заслужил всеобщую хвалу за то, что убил своего дядю, – слышите ли, тетушка! Ну, довольно об этом говорить! Поручите душу вашу богу, если вы верите в бога и в бессмертие вашей души!

Донна Лукреция. Дженнаро, пожалей хоть себя! Ты еще невинен! Не совершай этого преступления!

Дженнаро. Преступления! О, мысли мои путаются и мешаются! Разве я совершу преступление? Но пусть это и будет преступление – ведь на то я и сам Борджа, клянусь дьяволом! На колени, тетушка, на колени!

Донна Лукреция. Неужели ты и думаешь то, что говоришь, Дженнаро? Так ты платишь мне за любовь?

Дженнаро. Любовь!..

Донна Лукреция. Это невозможно. Я хочу тебя спасти от тебя самого. Я позову. Я буду кричать.

Дженнаро. Вы не откроете эту дверь. Вы не сделаете и шагу. А ваши крики вас не могут спасти. Ведь сами вы только что распорядились никого сюда не пускать, что бы тут ни случилось, что бы ни пришлось услышать там, снаружи.

Донна Лукреция. Но то, что вы делаете, Дженнаро, – это же низко! Убить женщину, беззащитную женщину! О, в душе у вас больше благородства! Послушай, если хочешь, убей меня после; я жизнью не дорожу, но грудь моя разрывается от тоски – так ты жесток был со мной все время. Ты молод, дитя, а молодость всегда слишком строга. О, если мне надо умереть, я не хочу умереть от твоей руки. Пойми, это невозможно, чтобы я умерла от твоей руки. Ты и сам не знаешь, как это было бы ужасно. Да к тому же, Дженнаро, час мой не настал еще. Правда, я совершила много злых деяний, я великая преступница, но потому, что я великая преступница, надо мне дать время раскаяться и исповедаться. Это необходимо, Дженнаро, слышишь?

Дженнаро. Вы моя тетка. Вы сестра моего отца. Что вы сделали с моей матерью, синьора Лукреция Борджа?

Донна Лукреция. Постой, постой! Ах, боже мой, я не могу всего сказать. Да если бы я и сказала все, твой ужас, твое отвращение ко мне возросли бы вдвое! Послушай меня еще минуту. О, если бы ты дал мне покаяться у твоих ног! Ведь ты пощадишь меня, правда? Что же, хочешь, я пойду в монахини? Хочешь, я затворюсь в монастыре? Скажи! Слушай, если бы тебе сказали: «Эта несчастная срезала себе волосы, она спит на золе, она собственными руками роет себе могилу, она день и ночь молится богу, и не за себя, хотя она очень в этом нуждается, – а за тебя, которому это вовсе не надобно, и все это она делает только для того, чтобы ты когда-нибудь взглянул на нее с жалостью, чтобы ты уронил слезу на живые раны ее сердца и души, чтобы ты ей больше не говорил, как сейчас, голосом более грозным, чем труба страшного суда: „Вы Лукреция Борджа!“… Если бы тебе все это рассказали, неужели у тебя хватило бы твердости оттолкнуть ее? О, пощади! Не убивай меня, мой Дженнаро! Будем жить оба, ты – чтобы простить меня до конца, я – чтобы до конца раскаяться! Пожалей меня хоть немного! Зачем такая беспощадность к несчастной женщине, которой нужно только немного жалости! – Немного жалости! Пощади мою жизнь! И знаешь ли, мой Дженнаро, – я говорю это ради тебя, – то, что ты хочешь сделать, было бы низко, то было бы отвратительное злодеяние, убийство! Мужчине – убить женщину! Мужчине, который сильнее, чем она! О нет, ты не сделаешь этого, не сделаешь!

Дженнаро(потрясенный). Синьора…

Донна Лукреция. О! Я вижу, ты пощадишь меня! Я прочла это в твоих глазах. О, дай мне поплакать у твоих ног!

Голос за сценой. Дженнаро!

Дженнаро. Кто зовет меня?

Голос. Брат мой Дженнаро!

Дженнаро. Это Маффио!

Голос. Дженнаро! Я умираю! Отомсти за меня.

Дженнаро(снова занося нож). Довольно. Я больше ничего не слушаю. Поймите, синьора, вам придется умереть!

Донна Лукреция(отбиваясь и хватая его за руку). Пощади! Пощади! Лишь одно еще слово!

Дженнаро. Нет!

Донна Лукреция. Прости меня! Выслушай меня!

Дженнаро. Нет!

Донна Лукреция. Ради самого неба!

Дженнаро. Нет! (Наносит ей удар.)

Донна Лукреция. А!.. Ты убил меня! Дженнаро, я твоя мать!

О пьесе

Драма «Лукреция Борджа» (первоначальное название «Ужин в Ферраре») была написана вслед за драмой «Король забавляется» (с 9 по 29 июня 1832 г.) и, по свидетельству самого автора, тесно связана с нею своей моральной проблематикой. Однако «Лукреция Борджа» лишена политического пафоса, характерного для предыдущей пьесы: по своим идейным и художественным качествам она больше всех других пьес Гюго приближается к мелодраме. Правда, мы находим здесь обычное для Гюго противопоставление нравственного достоинства социально ущемленного героя (Дженнаро) аморальности высших классов; но нагромождение ужасов и преступлений, внешние эффекты, неистовство страстей в значительной мере заслоняют обличительную тенденцию пьесы. Не активная борьба против зла, а неизбежность морального возмездия за зло составляют ее идею.

Как и в драме «Король забавляется», Гюго применил здесь свой метод гротеска, построенного на гуманистической мысли о доброй природе человека, которую не могут до конца убить никакие социальные извращения и уродства. Таким зерном добра должно явиться в одном случае материнство Лукреции, в другом – отцовство Трибуле. Но если чувство Трибуле к дочери поднимало из глубин социального унижения и восстанавливало человеческое достоинство жалкого шута, то в «Лукреции Борджа» Гюго стремится вызвать сострадание к коронованной преступнице.

Имея печальный опыт в прошлом, Гюго опасался препятствий к постановке «Лукреции Борджа» и потому в предисловии к пьесе заранее опровергал обвинения ее в безнравственности. Первое представление «Лукреции Борджа» состоялось 2 февраля 1833 г. в театре Порт-Сен-Мартен. Современники отмечали сценичность драмы, простоту композиции, лаконизм действия. Жорж Санд в письме 1870 г. сравнивала даже мастерство Гюго в «Лукреции Борджа» с античной трагедией.

«Лукреция Борджа» – первая драма Гюго, написанная прозой.

Действие происходит в Италии в начале XVI в. В это время Италия, политически раздробленная, состояла из большого числа самостоятельных княжеств с абсолютистской формой правления и двух-трех еще сохранившихся от прошлого купеческих республик. Между этими государствами велась непрерывная борьба. В центре Италии находилась Папская область. Не имея права передавать свои светские владения по наследству, папы старались еще при жизни всякими способами обогатить своих родственников. Особенно прославился своей алчностью и преступлениями папа Александр VI Борджа (1492–1503), который в своем стремлении объединить в руках своего семейства всю Среднюю Италию не останавливался ни перед какими средствами. Его незаконный сын Цезарь (Чезаре) Борджа мечтал встать во главе общеитальянской абсолютной монархии; он прокладывал себе путь к власти обманом и предательством, ядом и кинжалом. Одним из орудий для осуществления своих честолюбивых планов семейство Борджа сделало незаконную дочь папы Лукрецию, выдавая ее замуж за различных итальянских властителей, которые после брака вскоре умирали, будучи, если верить молве, заколоты убийцами, подосланными отцом и братом Лукреции, или отравлены ими. Однако планы семейства Борджа не осуществились.

В семействе Борджа ярко проявились черты, вообще присущие итальянским высшим классам эпохи позднего Возрождения: честолюбие, крайняя развращенность, полная беспринципность в выборе средств для достижения цели. Если некоторые историки второй половины XIX в. и отвергли большую часть преступлений, приписываемых преданием папе Александру VI и его детям, то все же на совести этой семьи лежит достаточное количество злодеяний.

Рисуя образ Лукреции Борджа, Гюго следовал за легендой, приписывавшей ей чудовищные пороки и преступления. Но хотя исторические источники и дают некоторые сведения о внебрачном сыне Лукреции Борджа, вся трагическая история ее материнства, так же как и смерть ее от руки сына, вымышлены Гюго.

Примечания

1

Имеют свою судьбу (лат.).

2

…зачаты вместе, как Людовик XIV и Железная Маска. – В начале царствования Людовика XIV в Бастилии содержался таинственный узник, носивший железную маску. Высказывалось предположение, что это был брат-близнец короля, притязавший на престол и за это обреченный Людовиком на пожизненное заточение.

3

Скюдери Жорж – второстепенный писатель и драматург XVIII в., безуспешно пытавшийся соперничать с молодым Корнелем.

4

Шапелен Жан (ум. в 1674 г.) – второстепенный французский поэт, высмеянный Буало и Вольтером.

5

…менее доверчивым, чем исторический Друз у Тацита… – Римский историк Тацит (I–II в.) рассказывает, что сын императора Тиберия Друз был отравлен в 23 г. н. э. своей женою Ливией.

6

Неопытный и по-юношески жадный (лат.).

7

Томази – итальянский писатель XVII в., автор книги «Жизнь Цезаря Борджа» (1671).

8

Франческо Гвиччардини (XVI в.) – итальянский историк, автор «Истории Италии» (опубликована посмертно), в которой он рассматривает исторические события как результат алчности и властолюбия отдельных лиц.

9

Дневник (лат.)

10

Хотя баснословные и чудовищные, они вызывают к себе доверие, так как молва о смерти владык всегда рассказывает нечто весьма ужасное (лат.).

11

Корнель – это Мирабо. – Корнель назван здесь как представитель высокоидейного искусства. Мирабо (1749–1791) – один из видных деятелей начального этапа французской революции 1789 г.

12

Умереть, уснуть («Гамлет») (англ.)

13

Помни о том, что ты прах (лат).

14

…спор по поводу войны против Карла Восьмого Французского. – В 1494 г. французский король Карл VIII с большим войском перешел Альпы, подчинил себе Северную и Среднюю Италию, затем проследовал через Рим и захватил Неаполь. Многие итальянские государи, в том числе римский папа, сначала думали использовать нашествие французов в своих личных целях. Но вскоре грабежи и бесчинства французских феодалов заставили итальянские княжества объединиться для борьбы с захватчиками и освободить от них Италию.

15

Мертвец – это был Джованни Борджа; всадник – Чезаре Борджа. – Согласно историческим источникам, Чезаре Борджа в 1497 г., стремясь завладеть землями и имуществом своего старшего брата Джованни, герцога Гандиа, приказал убить его во время пиршества и бросить его труп в Тибр. После этого он унаследовал владения брата и его герцогский титул.

16

С тех пор как Чезаре Борджа… стал герцогом Валантинуа… – Герцогство Валантинуа (с главным городом – Валанс, на юге Франции) было подарено Чезаре Борджа французским королем Людовиком XII в награду за некоторые политические услуги.

17

…поздравить его с победою над Малатеста и с взятием Римини. – Речь идет о междоусобных войнах мелких итальянских государств.

18

Тебя, боже, славим, да возвеличит душа моя господа (лат.)

19

Это уж дело дона Альфонсо, вашего царственного супруга. – Лукреция Борджа была выдана замуж за феррарского герцога Альфонсо д'Эсте.

20

…точь-в-точь приключение Алена Шартье, французского стихотворца. – Намек на анекдот о придворном поэте короля Карла VII Алене Шартье (XV в.), которого будто бы однажды застала спящим в кресле и поцеловала жена дофина (будущего Людовика XI) Маргарита Шотландская.

21

…вашего третьего мужа, дона Альфонсо Арагонского… – Муж Лукреции Борджа, семнадцатилетний юноша Альфонсо, побочный сын неаполитанского короля из арагонской династии, был смертельно ранен наемными убийцами папы Александра VI на лестнице собора св. Петра в Риме. Политической причиной этого убийства был союз папы с французским королем Карлом VIII, требовавшим разрыва отношений с враждебным Карлу VIII Неаполем.

22

…сама ты – дочь Родриго Борджа… – Род Борджа происходил из испанских дворян. Александр VI до избрания его папою носил имя Родриго.

23

…объявить войну дожу… – Дож – выборный пожизненный правитель в купеческой республике Венеции.

24

…отправил на тот свет султана Зизими, брата Баязета. – Младший брат турецкого султана Баязида, или Баязета II (1481–1512), Джем (у Гюго – Зизими) после неудавшейся попытки отнять у брата престол бежал в Рим, ища покровительства у папы Александра VI, который, как утверждают, его отравил, будучи подкуплен Баязидом.

25

Ступай в галерею Нумы… изображает Геркулеса, сына Юпитера, одного из моих предков. – Нума Помпилий – легендарный римский царь древнейшей эпохи. Стремление, опираясь на античную традицию, обожествлять свой род (происхождение от бога Юпитера и героя Геркулеса) было характерно для итальянских князей периода позднего Возрождения.

26

…стали появляться язычники и сарацины. – В средние века сарацинами называли арабов или мавров, с которыми боролись европейские народы. Хотя они были мусульманами, их нередко называли «язычниками», не делая различия между этими двумя понятиями. В XV в. торговые пути из Южной Европы на восток были вновь, преграждены мусульманами-турками, которые в 1453 г. захватили Константинополь и создали угрозу Италии.

27