Но так же, как в случае с отрицательными мыслями и эмоциями, мы определенно имеем выбор относительно того, как относиться к факту страдания. Если мы захотим, мы сможем выработать более беспристрастный и рациональный подход и на этой основе упорядочить свои реакции на страдание. С другой стороны, мы можем просто раздражаться из-за неудач. Но, когда мы поступаем именно так, мы разочаровываемся. В результате возникают болезненные эмоции, и покой нашего ума нарушается. Если мы не стараемся преодолеть свою склонность к отрицательной реакции на страдание, оно становится источником отрицательных мыслей и эмоций. Таким образом, видна отчетливая связь между тем влиянием, которое страдание оказывает на наши сердце и ум, и нашим следованием внутренней дисциплине.
Наше базовое отношение к страданию может сильно изменить наше восприятие страдания. Представьте, например, двух человек в одной и той же последней стадии рака. Единственной разницей между этими двумя пациентами будет их собственная оценка болезни. Один видит в болезни нечто такое, что следует принять и, по возможности, использовать для развития внутренней силы. Другой или другая воспринимают происходящее со страхом, горечью и тревогой за будущее. И хотя в смысле физических симптомов нет разницы в том, что они оба испытывают, на самом деле в их переживании болезни есть глубокое различие. Ведь второй больной, в дополнение к физической боли, добавляет боль внутреннего страдания.
Это заставляет предположить, что та степень, в какой страдание влияет на нас, во многом от нас же самих и зависит. Таким образом, чрезвычайно важно верно оценивать наше ощущение страдания. Мы видим, что, когда мы смотрим на некую отдельную проблему с малого расстояния, она закрывает все наше поле зрения и выглядит огромной. Но, если мы взглянем на ту же самую проблему с расстояния, мы автоматически увидим ее связь со многими вещами. Это простое действие создает огромное различие. Оно дает нам возможность увидеть, что, хотя данная ситуация действительно может быть трагичной, тем не менее, даже самое печальное событие имеет бесконечное множество сторон и может быть рассмотрено под многими углами. Действительно, трудно, а то и вовсе невозможно, отыскать некую ситуацию, которая была бы полностью негативной, как ее ни разглядывай.
Когда мы встречаемся с трагедией или неудачей, как то и должно случаться в жизни, то может оказаться весьма полезным сравнить их с другим событием или припомнить похожий или даже худший случай, происшедший если не с нами, так с кем-то другим в нашем окружении. Если мы действительно сумеем переместить внимание с самих себя и направить его на других, мы ощутим освобождающий эффект. В динамике эгоцентризма, или излишней поглощенности самим собой, есть нечто такое, что приводит к преувеличению собственных страданий. И наоборот, когда мы начинаем смотреть на них в сравнении со страданиями других, мы начинаем понимать, что, вообще-то говоря, не так уж они и невыносимы. Это дает нам возможность восстановить покой своего ума с куда большей легкостью, чем в том случае, когда мы сосредоточиваемся на собственных проблемах, забывая обо всем остальном.
Что касается моего личного опыта, я обнаружил, что, когда, например, я слышу плохие новости из Тибета – а они, как ни грустно, приходят часто, – моим естественным мгновенным откликом является огромная печаль. Однако, взглянув на это более широко и напомнив себе, что основная предрасположенность человека к любви, свободе, правде и справедливости должна со временем взять верх, я обнаруживаю, что вполне могу справиться со своими чувствами. Бессильный гнев, который может лишь отравить ум, озлобить сердце и ослабить волю, возникает у меня редко, даже в случае наихудших известий.
Стоит напомнить еще и о том, что моменты, приносящие нам величайшую пользу в смысле накопления мудрости и внутренней силы, нередко приходят в минуты величайших трудностей. При правильном подходе (и здесь мы снова видим чрезвычайную важность воспитания в себе положительного взгляда на вещи) переживаемое страдание может открыть нам глаза на реальность. Например, мой собственный опыт жизни в качестве беженца помог мне осознать, что бесконечные правила этикета, бывшие такой важной частью моей жизни в Тибете, были совсем не важны. Мы также обнаруживаем, что наша уверенность в себе и своих силах и наша храбрость увеличиваются в результате страданий. Это можно понять из того, что мы видим в мире вокруг себя. Например, внутри нашей общины беженцев, среди тех, кто выжил в первые годы эмиграции, есть много таких, кто, несмотря на ужасающие страдания, остаются наиболее сильными духом и самыми веселыми и беззаботными людьми изо всех, кого мне выпадала честь знать. И наоборот, мы видим, что при столкновении даже с относительно небольшими напастями некоторые люди, имеющие все, что можно иметь, склонны терять надежду и впадать в уныние. Такова естественная природа богатства, – оно портит нас. В результате мы обнаруживаем, что нам становится все труднее справляться с теми неприятностями, с которыми каждый из нас вынужден время от времени встречаться.
Давайте теперь рассмотрим, каковы возможности нашего выбора, когда мы сталкиваемся в жизни с какой-то конкретной проблемой. В качестве одной крайности мы можем позволить себе полностью погрузиться в нее. В качестве другой – мы можем просто отправиться на пикник или уехать в отпуск, игнорируя проблему. Третья возможность – встать к ней лицом к лицу. То есть мы можем исследовать проблему, проанализировать ее, определить причины ее возникновения и найти способ справиться с ней.
Хотя на первый взгляд этот третий путь и может причинить нам лишнюю боль, он все же явно предпочтительнее двух других способов действия. Если мы пытаемся избежать возникшую проблему или отрицать ее, просто не обращая на нее внимания, прибегнув к спиртному либо наркотикам или даже используя какие-то формы медитации или молитвы как способ бегства, то, пусть это и принесет кратковременное облегчение, – сама проблема никуда не денется. Такой путь – это просто уход от задачи, но не решение ее. Здесь снова возникает опасность того, что в дополнение к начальной проблеме возникнет умственное и эмоциональное беспокойство. А к нему добавятся тревога, страх и сомнения. Постепенно все это может привести к гневу и отчаянию, которые повлекут за собой дальнейшие страдания для себя и для других.
Представьте себе такое несчастье, как пуля, попавшая в живот. Нас пронзает невыносимая боль. Что тут делать? Разумеется, мы нуждаемся в том, чтобы пулю удалили, и потому нас оперируют. Это увеличивает травму. Однако мы с радостью соглашаемся на это, поскольку операция устраняет исходную причину боли. Точно так же бывает в случае тяжелой инфекции, или при катастрофе, – возможно, нам удалят какой-то из членов тела, чтобы спасти нашу жизнь. Но и тут мы готовы принять меньшее страдание, чтобы избежать страдания куда более тяжкого, а то и смерти. Простой здравый смысл заставляет нас добровольно согласиться на меньшие невзгоды, если таким способом мы можем избавиться от худшего. Говоря так, я признаю, что далеко не всегда легко рассудить, что лучше, а что хуже. Когда мне было лет шесть или семь, мне сделали прививку от оспы. Если бы я заранее знал, как это больно, сомневаюсь, чтобы меня смогли убедить в том, что вакцинация куда легче, чем сама болезнь. Мне было больно целых десять дней, и у меня до сих пор остались четыре больших шрама!
Если перспектива столкновения со страданием кажется иной раз пугающей, очень полезно припомнить, что в нашем мире нет ничего постоянного. Все явления подвержены переменам и распаду. А также, исходя из того описания реальности, которое я уже предлагал ранее, мы ошибаемся, если полагаем, что наше ощущение страдания – или счастья, если уж на то пошло – может быть приписано какому-то единственному источнику. Согласно теории зависимого происхождения, все, что возникает, возникает в связи с бесчисленными причинами и условиями. Если бы это было не так, то, как только мы сталкивались бы с чем-то таким, что считаем хорошим, мы бы автоматически становились счастливыми; при столкновении с тем, что мы считаем плохим, мы автоматически впадали бы в печаль. Причины радости и грусти было бы очень легко определить, и жизнь была бы чрезвычайно простой. Мы бы имели ясные причины к тому, чтобы нам нравились люди, или вещи, или события определенного сорта, и к тому, чтобы гневаться на иное или избегать его. Но реальность не такова.
Я лично нахожу огромную пользу в советах относительно страдания, данных великим индийским ученым и святым Шантидевой. Очень важно, сказал он, при встрече с трудностями любого рода не позволять им лишать нас сил. Если так произойдет, нам грозит опасность оказаться совершенно подавленными. Вместо этого мы должны, пользуясь своими способностями к оценке, исследовать природу проблемы самой по себе. Если мы увидим, что существует возможность решить ее теми или иными средствами, тогда нет нужды тревожиться. Тогда самое разумное – бросить все силы на поиски этих средств и на их использование. Если же, с другой стороны, мы выясним, что суть проблемы такова, что решения быть не может, тогда тоже не из-за чего беспокоиться. Если ситуацию ничто не в состоянии изменить, тревожность лишь ухудшит ее. Эта мысль Шантидевы, изъятая из контекста философского труда, где она возникает лишь в результате сложных и долгих рассуждений, может показаться несколько упрощенной. Но вся ее красота и состоит в этой простоте. И ее чистый здравый смысл невозможно оспорить.
Что касается возможности того, что в страдании заложена некая цель, мы сейчас не станем углубляться в это. Но в том смысле, что наше собственное переживание страдания напоминает нам о том, что приходится выносить всем другим, собственная боль служит мощным стимулом к практике сострадания и к тому, чтобы воздерживаться от причинения боли другим. И поскольку страдание пробуждает в нас способность сопереживания и заставляет нас обращать свое внимание на других, оно тоже может служить основой сострадания и любви. Здесь я вспоминаю о великом тибетском ученом и религиозном практике, который в результате вторжения в нашу страну китайских войск более двадцати лет провел в тюрьме, подвергаясь ужасным мучениям и пыткам. В течение всего этого времени те его ученики, которые бежали из страны, часто говорили мне, что в письмах, которые он ухитрялся передавать из заточения, содержалось учение о любви и сострадании, куда более глубокое, чем все, с чем им до того приходилось встречаться. Тяжкие обстоятельства могут, конечно, стать причиной гнева и отчаяния, – но в равной мере они могут вызвать духовный рост. Но, так это будет или иначе, зависит лишь от нас самих.
Глава 10
НЕОБХОДИМОСТЬ РАЗЛИЧЕНИЯ
В нашем обзоре этики и духовного развития мы много говорили о необходимости дисциплины. Это может казаться несколько старомодным и даже неправомерным в такой культуре и в такой период, когда столь важной считается цель самореализации. Но причина отрицательного мнения людей о дисциплине, как я полагаю, кроется в основном в том, как понимается этот термин. Люди склонны связывать дисциплину с чем-то таким, что навязывают им против воли. Поэтому стоит повторить, что мы, говоря о нравственной дисциплине, имеем в виду то, с чем мы соглашаемся добровольно, на основе полного осознания его пользы. Это не чужеродная идея. Мы ведь не колеблемся, когда нужно ограничить себя в чем-то ради сохранения здоровья. По совету врача мы отказываемся от вредной для нас пищи, хотя нас очень тянет к ней. Вместо нее мы едим то, что полезно. И хотя верно, что поначалу самодисциплина, даже добровольная, может быть трудной и даже вызывать внутреннее сопротивление, со временем соблюдать ее становится легче, в силу привычки и усердия. Это напоминает то, как меняют направление водного потока. Сначала мы должны выкопать канал и укрепить его берега. Затем, когда в канал будет пущена вода, нам придется подправить канал тут и там. Но, когда все окончательно наладится, вода потечет туда, куда нам хочется.
Нравственная дисциплина необходима, поскольку она является посредующим звеном между соперничающими между собой нашим собственным правом на счастье и точно таким же правом других. Естественно, всегда найдутся и такие, кто полагает, будто их собственное счастье настолько важно, что боль других не имеет никакого значения. Но это близорукий взгляд. Если читатель принял мое определение счастья, то он принял и вывод: в причинении вреда другим истинной пользы быть не может. Какие бы сиюминутные выгоды ни были получены за счет других, они неизбежно будут лишь временными. В перспективе причинение другим вреда и нарушение их мира и счастья принесут нам тревоги. Поскольку наши поступки влияют и на нас самих, и на других людей, то, если нам не хватает дисциплины, в нашем уме постепенно нарастает тревожность, и глубоко в сердце мы начинаем чувствовать беспокойство. И наоборот, какие бы трудности это ни влекло, сдерживание собственных реакций на отрицательные мысли и эмоции в перспективе создаст нам куда меньше проблем, чем потворство собственному эгоизму.
Тем не менее, стоит еще раз сказать о том, что нравственная дисциплина влечет за собой не только воздерживание. Она влечет за собой еще и взращивание добродетели. Любовь и сострадание, терпение, терпимость, прощение и так далее – это очень важные качества. Когда они присутствуют в нашей жизни, все, что мы делаем, становится инструментом для принесения пользы всему роду человеческому. Даже если говорить о наших обычных повседневных занятиях – будь то присмотр за детьми дома, или работа на фабрике, или служба обществу в качестве врача, адвоката, бизнесмена, учителя, – наши действия что-то добавляют ко всеобщему благополучию. И поскольку нравственная дисциплина – это то, что помогает развитию именно тех качеств, которые привносят смысл и ценность в наше существование, то ясно, что ее следует приветствовать и приложить к ее воспитанию сознательные усилия.
Прежде чем выяснять, как мы можем использовать внутреннюю дисциплину в своих взаимодействиях с другими, стоит рассмотреть, как определяется этическое поведение с точки зрения непричинения вреда. Как мы уже видели, поскольку природа реальности сложна, очень трудно сказать, что некое определенное действие или тип действий хороши или плохи сами по себе. Таким образом, этическое поведение – это не такое поведение, которому мы следуем в силу того, что оно почему-то правильно само по себе. Мы делаем это потому, что осознаем: точно так же, как я сам хочу быть счастлив и избежать страданий, хотят этого и другие. По этой причине трудно представить себе этическую систему, не включающую в себя основной вопрос нашего бытия, вопрос страдания и счастья.
Конечно, если мы хотим разрешить всевозможные трудные вопросы, основанные на метафизике, рассуждения об этике могут стать чрезвычайно запутанными. Но поскольку этическая практика не может быть сведена к простым упражнениям в логике или к простому следованию правилам, то, с какой бы стороны мы ни посмотрели на нее, в конце концов мы все равно вернемся к фундаментальному вопросу счастья и страдания. Почему счастье – это хорошо, а страдание – это плохо? Возможно, тут и нет окончательного ответа. Но мы замечаем, что для нас естественно предпочитать одно другому, точно так же, как мы предпочитаем наилучшее всего лишь хорошему. Мы просто стремимся быть счастливыми и не страдать. Если мы захотим пойти дальше и спросим, почему это так, то наверняка ответ будет примерно таким: «Так уж мы устроены», или, для теистов: «Так уж назначено нам Богом».
Если говорить об этичности конкретных поступков, мы должны видеть, каким образом она зависит от огромного множества факторов. Время и обстоятельства очень сильно влияют на это. Но влияет на нее и свобода личности или отсутствие таковой. Дурной поступок следует считать более серьёзным, если преступник действует с полной свободой, в отличие от того, когда некто вынужден поступать против собственной воли. Точно так же при отсутствии сожалений о содеянном дурные поступки могут совершаться снова и снова, и это должно расцениваться как более тяжелая ошибка, нежели отдельное дурное деяние. Но мы должны также учитывать и намерение, стоящее за поступком, равно как и его содержание. Однако первостепенный вопрос – это духовное состояние индивида, общее состояние его сердца и ума (kung long) в момент действия. Потому что, говоря в целом, это и есть та область, над которой мы обладаем наибольшей властью, и это наиболее существенный элемент при определении этичности наших поступков. Как мы уже видели, когда наши намерения загрязнены эгоизмом, ненавистью, желанием обмануть, – то, сколь бы созидательными ни выглядели внешне наши действия, они с неизбежностью повлияют отрицательно и на нас самих, и на других.
Как же нам применять этот принцип непричинения вреда, если мы сталкиваемся с этической дилеммой? Тут вступают в действие наши способности к оценке и воображение. Я уже говорил о них как о двух наиболее драгоценных наших качествах и предположил, что, в частности, обладание ими отличает нас от животных. Мы уже видели, как болезненные эмоции разрушают эти качества. Мы видели также, насколько они важны, когда мы учимся справляться со страданием. В том, что касается нравственности, эти качества дают нам возможность проводить различие между сиюминутной и долговечной выгодой, определять степень этичности разных способов действия, открывающихся перед нами, оценивать возможные последствия наших поступков и таким образом отказываться от малых целей ради достижения больших. В затруднительных случаях мы должны прежде всего обдумать особенности ситуации в свете того, что в буддийском учении называется «единством искусных средств и понимания».
«Искусные средства» следует понимать как усилия, которые мы должны предпринять к тому, чтобы нашими поступками руководило сострадание. «Понимание» относится к нашим критическим способностям и к тому, как, в соответствии со множеством включенных в событие факторов, мы приспосабливаем к ситуации идеал непричинения вреда. Мы можем назвать это способностью мудрого различения.
Применение этой способности – которая особенно важна в тех случаях, когда человек не обращается к религиозной вере – включает в себя постоянную проверку собственной точки зрения и постоянно задаваемый себе вопрос: узок или широк наш взгляд? Видим ли мы ситуацию в целом или рассматриваем лишь ее часть? С позиций долговременности или сиюминутности мы её рассматриваем? Не близоруки ли мы? Видим ли мы все отчетливо? Является ли нашим мотивом подлинное сострадание, если взглянуть на это в связи с благополучием всех существ? Или наше сострадание ограничено нашей семьей, нашими друзьями и близкими? Так же, как в практике исследования подлинной природы наших мыслей и эмоций, мы должны думать, думать, думать.
Конечно, не всегда может найтись время для тщательного разбирательства. Иногда мы должны действовать мгновенно. И именно поэтому наше духовное развитие так важно для гарантии того, чтобы наши действия были этичны. Чем более спонтанны наши поступки, тем более они отражают наши привычки и предрасположенности в момент действия. Если они не здравы, то наши поступки приобретут разрушительную тенденцию. В то же самое время я уверен, что очень полезно иметь некий набор этических правил как руководства на каждый день. Они могут помочь нам сформировать хорошие привычки, – хотя тут я должен добавить, что об этих привычках лучше, пожалуй, не думать как о моральных законах, а скорее надо видеть в них напоминание о том, чтобы всегда держать в своем сердце интересы других и ставить их в уме на первое место.
В том, что касается содержания этих правил, сомневаюсь, что мы можем найти нечто лучшее, чем то, что сформулировано в качестве основ морали не только каждой из великих мировых религий, но и большей частью гуманистических философских традиций. На мой взгляд, их единство в этом нерушимо, несмотря на различие мнений по вопросам метафизики. Все они единодушно отрицают убийство, воровство, ложь и распутство. Кроме того, когда речь заходит о мотивации, все согласны в том, что необходимо избегать ненависти, гордыни, злонамеренности, алчности, зависти, жадности, вожделения, вредоносных идеологий (таких, как расизм) и так далее.
Некоторые могут выразить сомнение в необходимости упоминания распутства в наши времена простой и эффективной контрацепции. Однако мы, как человеческие существа, естественным образом тянемся ко внешним объектам, – привлекают ли они наши глаза, когда мы очарованы формой, или уши, когда влечение возникает в связи со звуком, или же тут действуют другие органы чувств. Каждый объект потенциально может стать для нас источником неких трудностей. Но ведь сексуальное влечение захватывает все пять чувств. А в результате, когда крайне сильное желание сопровождает сексуальную привлекательность, все это способно порождать громадные проблемы. Я думаю, что именно этот факт подразумевается этическими директивами против распутства, имеющимися во всех основных религиях. И еще эти нормы, по крайней мере в буддийской традиции, напоминают нам о том, что сексуальное желание имеет тенденцию превращаться в навязчивую идею. Оно может быстро достичь такой степени, когда в человеке почти не остается сил для созидательной деятельности, В связи с этим давайте рассмотрим, например, супружескую неверность. Приняв, что правильное этическое поведение влечет за собой учитывание того, как наши поступки влияют не только на нас самих, но и на других, мы должны подумать о чувствах третьей стороны. В дополнение к тому, что наши действия являются неправильными по отношению к нашему партнеру, поскольку нарушено доверие во взаимоотношениях, возникает еще и тот вопрос, как распад семьи повлияет на наших детей. Сейчас более или менее общепринятым является мнение, что дети становятся главной жертвой разрушения супружеских отношений и нездоровой обстановки в доме. Если мы совершаем такой поступок, то мы должны также понимать, что скорее всего он окажет отрицательное воздействие и на нас самих, постепенно разрушая наше самоуважение. И, наконец, совершенно ясно, что неверность влечет за собой и другие отрицательные поступки, – причем ложь и обман, возможно, окажутся из них самыми невинными. А нежелательная беременность легко может заставить отчаявшихся возможных родителей решиться на аборт.
Рассуждая подобным образом, легко увидеть, что риск возможных негативных воздействий на нас самих и на других сильно перевешивает сиюминутное удовольствие, получаемое от внебрачной связи. Поэтому вместо того, чтобы рассматривать осуждение сексуальной распущенности как ограничение свободы, нам лучше посмотреть на него как на здравое напоминание о том, что подобные поступки прямо влияют как на наше собственное благополучие, так и на благополучие других людей.
Значит ли это, что простое следование неким заповедям имеет преимущества перед мудрым различением? Нет. Этически правильное поведение зависит от того, применяем ли мы принцип непричинения вреда. Однако возможны и такие ситуации, когда любой способ действия выглядит как нарушение заповеди. В таких обстоятельствах мы должны пустить в ход свой интеллект и разобраться, какой путь принесет наименьший вред в конечном счёте. Представьте, например, что мы стали очевидцами того, как некто убегает от группы людей, вооруженных ножами и явно намеревающихся напасть на него. Мы видим, как беглец скрывается за какой-то дверью. Через мгновение один из преследователей подходит к нам и спрашивает, куда он побежал. Здесь, с одной стороны, мы не хотим лгать, чтобы не повредить доверию других людей. С другой – мы понимаем, что, если скажем правду, то это может привести к увечью или смерти нашего собрата-человека. Что бы мы ни решили, в избранном нами действии вроде бы кроется дурной поступок. Но обстоятельства таковы, что мы, будучи уверены, что действуем ради более высокой цели – спасения человека от опасности, – вполне можем сказать: «О, я его не видел», или даже: «Я думаю, он побежал в другую сторону». Мы ведь рассмотрели ситуацию в целом, взвесили выгоду от произнесения правды или лжи и сделали то, что сочли приносящим наименьший вред. Другими словами, моральная ценность конкретного поступка оценивается в зависимости от места, времени и обстоятельств, а также в связи с интересами всех других как в данный момент, так и в будущем. Но, тем не менее, возможно, что поступок, вполне этичный при неких конкретных обстоятельствах, в другое время и в другом месте, при ином стечении обстоятельств, таковым не будет.
Однако что нам делать, когда все это касается кого-то другого? Что нам делать, когда некто поступает, на наш взгляд, совершенно неправильно? Прежде всего следует вспомнить, что, поскольку мы не знаем всех до единой деталей данной ситуации, внутренних и внешних, мы не можем до конца понимать, почему человек делает то или иное, чтобы с уверенностью судить о моральном содержании чужих действий. Конечно, могут быть и крайние ситуации, когда отрицательный характер действий других людей самоочевиден. Но чаще всего бывает иначе. Поэтому полезнее найти некий один недостаток в себе, нежели тысячу недостатков в другом. Ибо, если ошибка наша, мы можем её исправить.
Тем не менее, помня, что необходимо проводить существенное различие между личностью и ее конкретным поступком, мы можем столкнуться с обстоятельствами, требующими действия. В повседневной жизни вполне правильно и уместно в какой-то степени приспосабливаться к друзьям и знакомым, уважая их желания. Такая способность считается хорошим качеством характера. Но, когда мы связываемся с теми, что явно склонен к дурному поведению и ищет лишь собственной выгоды, не принимая в расчет интересы других людей, мы рискуем и сами потерять чувство направления. В результате наша способность помогать другим подвергается опасности. В Тибете есть пословица о том, что, если улечься на гору золота, можно натереть бока; то же случится, если мы ляжем на гору грязи. Мы будем правы, избегая подобных людей, хотя мы должны быть осторожны и не отталкивать их окончательно. Ведь наверняка настанет момент, когда нужно будет попытаться остановить их, – разумеется, при условии, что наши мотивы при этом будут чисты, а наши методы не причинят вреда. Здесь снова ключевыми принципами выступают сострадание и понимание.
То же самое верно и в отношении тех этических дилемм, с которыми мы сталкиваемся на уровне всего общества, в особенности в случае трудностей и спорных проблем, возникающих в результате развития современных науки и техники. Например, медицина теперь способна продлевать жизнь человека в таких случаях, которые еще несколько лет назад казались безнадежными. Разумеется, это может стать причиной немалой радости. Но довольно часто тут рождаются сложные и очень деликатные вопросы, касающиеся пределов заботы. Я думаю, здесь не может быть какого-то общего правила. Скорее тут может быть множество противоречивых соображений, которые мы должны оценить с точки зрения разума и сострадания. Когда возникает необходимость в трудном решении ради блага самого пациента, мы должны учесть массу разнообразных факторов. А они, само собой, разнятся в каждом случае. Например, если мы продлеваем жизнь человеку безнадежно больному, но сохранившему ясный ум, мы даем ему возможность думать и чувствовать так, как это может только человек. С другой стороны, мы должны разобраться, не придется ли больному в результате тех крайних мер, которые предпринимаются ради сохранения его жизни, испытать огромные физические и умственные страдания. Однако сам по себе этот фактор не главный. Поскольку я принадлежу к тем, кто верит в жизнь сознания после смерти тела, я бы поспорил, что куда лучше терпеть боль, чем потерять данное человеческое тело. По крайней мере, мы выигрываем от заботы других людей, в то время как, избери мы смерть, мы можем обнаружить, что вынуждены терпеть страдание в какой-то другой форме.
Если пациент находится в бессознательном состоянии и потому не в состоянии участвовать в принятии решения, возникает другая проблема. Здесь помимо всего прочего придется учитывать желание родных больного, а также то, что длительный уход за ним породит массу сложностей и для родственников, и для других людей. Например, может случиться так, что для поддержания этой одной жизни придется истратить большие средства, предназначенные для неких проектов, способных принести пользу многим. Если и может быть здесь общий принцип, я думаю, что мы просто должны признавать чрезвычайную ценность человеческой жизни и, когда время приходит, сделать все для того, чтобы умирающий смог уйти как можно более мирно и безмятежно.
Если говорить о таких областях знания, как генетика и биотехнология, принцип непричинения вреда приобретает особую важность, поскольку эти науки играют с жизнью. Когда исследования ведутся единственно с целью обретения прибыли, или славы, или даже исследователь работает ради чистой науки самой по себе, – весьма проблематично, куда всё это приведет. Я, в частности, думаю здесь о развитии техник манипулирования с телом, например об экспериментах по изменению пола, или даже цвета волос и глаз, – что тоже может быть использовано в коммерческих целях, поскольку тут можно играть на предрассудках родителей. Позвольте мне также добавить, что, хотя трудно категорически возражать против всех форм генетических экспериментов, это все же слишком тонкая область и то, что в ней происходит, должно требовать особой осторожности и подлинной скромности. Ученые должны полностью осознавать возможность злоупотреблений в этой сфере. Жизненно важно, чтобы они постоянно помнили о том, что их работа может иметь очень широкий отклик, и еще важнее то, чтобы их намерения были наполнены искренним состраданием. Ведь если в основе подобной работы будет лежать простая выгода, то через ее посредство то, что сочтут бесполезным, может быть вполне законно использовано ради того, что сочтено полезным, и тогда уж ничто не удержит нас от подавления прав тех, кто попадет в первую категорию, ради выигрыша тех, кто очутится во второй. Оценка с точки зрения выгоды никогда не признает человеческие права. Это очень опасный и скользкий путь.
Недавно я видел в программе Би-Би-Си документальный фильм о клонировании. В этом фильме с помощью компьютерной мультипликации были показаны существа, над созданием которых трудятся ученые, – нечто вроде полулюдей, с огромными глазами и еще несколькими узнаваемыми человеческими чертами; они сидели в клетках. Конечно, пока это просто фантазия, но, как объяснили создатели фильма, нетрудно представить время, когда подобные существа смогут быть созданы. Они смогут выращиваться, а различные органы и отдельные части их тела будут использоваться хирургами в качестве «запасных частей» при спасении людей. Меня это просто ошеломило. Как ужасно! Неужели наука стремится к подобной крайности? Мысль, что однажды мы можем в самом деле создать живых существ специально для такой цели, ужасает меня. Мне это показалось таким же страшным, как эксперименты с человеческими зародышами.
