- Вам видней, насколько я знаменит, - уже более твердым голосом ответил Шямсяддин.
      - А ты дерзкий, не боишься нас?
      - Не скрою, вначале сильно испугался.
      - А сейчас что, уже не боишься?
      - Сейчас не так сильно.
      - А если убьем сейчас тебя?
      - Умереть никто не хочет, я тоже, не буду обманывать. Но если хотите убивайте. Тем более, вам не впервой. Того, кто был до меня, ведь вы убили?
      - Может, мы, а может, и нет.
      - Откуда едешь? - спросил вдруг другой, все время молчавший.
      - Нашей встречи это не касается.
      - Человек, задававший вопросы, вплотную подъехал к Шямсяддину, роста они были почти одного, но намного старше был по годам и в плечах пошире.
      - А вот норов свой, сынок, немного убавь.
      И, пришпорив коня, он поскакал дальше. Другие последовали за ним, оставив Шямсяддина одного. Больше Шямсяддин с ними не встречался. Ни с ними, ни с другими. И об этой встрече он не сообщил никому.
      Глава шестая.
      В комнату, куда Сугра-ханум его пригласила, Шямсяддин пройти отказался. Он посмотрел на ковер, который устилал пол, потом на свои сапоги, мокрые, покрытые грязью, и покачал головой.
      - Извините, я на минутку, можно, я здесь, - и присел за маленький стол, что стоял в прихожей.
      - Здесь гостя в нашем доме не принимают. Разуйся и пройди в комнату, твердо сказала Сугра-ханум и, оставив Шямсяддина, сама прошла внутрь. Через минуту к ней присоединился Шямсяддин, стесняясь, босиком, осторожно ступая по ковру, подошел он к столу и, отодвинув стул, сел лицом к дверям. Потом, спрятав ноги под стул, он прямо посмотрел в глаза старой женщине и улыбнулся. Сугра тоже улыбнулась. Шямсяддин сидел там, где всегда любил сидеть Садияр, но ревности от этого Сугра не почувствовала.
      - Хорошо тут у вас, тепло. И дом этот не такой, как другие. Я такой даже в Баку не видел.
      - И сыну моему он очень нравился. Только недолго пришлось ему в нем пожить.
      - Слышал, убили его. Да упокоит Аллах его душу.
      - Аминь. А ты, сынок, кажется, не местный?
      - Из Баку я, родился там и вырос, но отец мой из Шуши. Правда, я там ни разу не был.
      - Почему?
      - А там у нас никого из родных нет. Уехали все давно. Отец еще ребенком был, когда его родители перехали в Баку, на нефтепромыслы.
      - Родители-то живы?
      - Отец умер, три года назад. Без меня похоронили, я тогда был в Туркестане.
      - А мать? - спросила Сугра-ханум.
      - Она работает в госпитале.
      - А к нам какими судьбами?
      - Уполномоченного вашего, что до меня был, убили. Слышали, наверное. Вот меня и прислали на его место.
      - Не помню, может быть. Я не знаю.
      - Что так?
      - Что?
      - Не слышали, что убили начальника милиции?
      - Нет, почему, слышала.
      - Не хотите об этом говорить?
      - О мертвых или хорошо, или...
      - Или ничего?
      - Тебе видней, сынок.
      - А что вы о нем знаете?
      - Я его не знала. Ни разу не видела.
      - Но слышали о нем?
      - Люди всякое говорят.
      - А что говорят?
      - Разное говорят.
      - А что именно?
      - Не знаю, сынок. Не моего ума это дело. Только...
      - Что?
      - Много людей он обидел.
      - Как?
      - Не знаю. Но разве трудно обидеть человека? Особенно, если власть тебе дана. Власть, сынок, это испытание. Аллах проверяет своих подданных. Не каждый проходит это испытание с достоинством.
      - При чем здесь Аллах? Сейчас другое время.
      - Не бывает другого времени, сынок. У каждого человека только одно время. Многие этого не понимают, живут, как будто времени у них еще очень много. Вот закончится это время, думают они, и начнется то, другое, в котором они и будут жить по-настоящему. А сейчас это так, понарошку. Живут, словно в игру какую играют. Бьют и не верят, что и их могут ударить, лгут и обижаются, когда их обманывают, убивают, но сами умереть не готовы. Отсюда вся грубость, пошлость и беззаконие. А потом, оказывается, что там, в будущем, для них уже ничего нет, там уже другое время, и другие у него герои. А ты, весь, остался в прошлом, там, где ты и не жил-то по-настоящему. Но тогда, когда ты это осознаешь, уже, будет поздно. Аллах второго шанса не дает.
      - А власть где, в будущем или в настоящем?
      - Власть от Аллаха и всегда в настоящем, но служить она должна будущему.
      - Если она в настоящем, значит, принадлежит Советской власти, а не вашему Аллаху.
      - И эту твою власть Аллах дал вам, для испытания.
      - Нет, Ана, уважаю я твою седину, только ошибаешься ты. Эту власть мы сами, рабочие и крестьяне, силой отвоевали бандитов, кулаков и помещиков. И никому уже больше не отдадим.
      Ничего не ответила на это старая женщина, и Шямсяддин почему-то покраснел, не это он хотел ей сказать, но как-то это все само собой получилось, смешно, помпезно и не искренне.
      В это время в комнату вернулась Айша с подносом, на котором стоял небольшой чайник со свежезаваренным чаем и сахарница. Голова ее сейчас была прикрыта платком. Она положила поднос на стол, разлила чай в две чашки, положила одну из них перед гостем, а другую перед своей свекровью. В это время Сугра-ханум, подозвав, что-то шепнула ей на ухо. Айша, покраснев, быстро посмотрела в сторону Шямсяддина, опустила глаза, покинула комнату. Удивленно проводил ее взглядом Шямсяддин. Вскоре Айша вернулась, держа что-то в руках. Подойдя к Шямсяддину, она, все еще не поднимая глаз, положила перед Шямсяддином пару теплых шерстяных носков.
      - Что это?
      - Одень, сынок, - ответила старая Сугра, - холодно уже.
      На этот раз покраснел Шямсяддин, хотел встать и уйти, даже привстал, но, встретившись взглядом с Айшой, опустился на место.
      - Спасибо, - тихо сказал он ни к кому, собственно, не обращаясь.
      - Носи на здоровье, сынок, - ответила Сугра- ханум.
      Помолчали, вдруг Шямсяддин, спохватившись, вспомнив, зачем он собственно сюда пришел, повернулся к Айше.
      - Простите, я, право, совсем забыл, ведь я зашел к вам поговорить.
      - Ко мне?- удивилась Айша.
      - Да. Мне сказали, что вы единственная в этом селе, кто умеет читать и писать.
      - Не знаю, может быть, и что?
      - Не хотели бы вы преподавать? - предложил неожиданно Шямсяддин.
      - Что?
      - Ну, учить детей вашего села, преподавать им чтение, письмо.
      - Я?
      - Ну да, вы местная, все вас уважают, я знаю, я спрашивал.
      - Но я никогда, никому не преподавала.
      - Другого учителя в этом селе еще долго не будет. Сеидали муаллим, который здесь раньше работал, вы сами знаете, лет семь, как уехал. Кажется, в Турцию, к родственникам. Школа с тех пор стоит закрытой. А детей жалко. Смотрите, сколько их бегает, а сколько уже выросло и никогда не научатся читать.
      - Но и я могу читать и писать по-старому, новый алфавит я не знаю.
      - Это я тоже знаю. Но в Казахе есть учительская семинария, там вас могут научить новому алфавиту. Много времени это не займет. Самое большее месяц, так мне объяснили, а потом вы сможете работать в местной школе. А мы вам поможем, учебниками, тетрадями. Соглашайтесь, хотя бы на первое время, а там, как только подготовим нового учителя, вас заменим.
      Айша не знала, что ответить. Впервые после того, как переступила она порог дома своего мужа, чужой мужчина говорил с ней о чем-то столь важном, просил ее помощи. Впервые ей предлагали работу. Ей - женщине, чей мир был очерчен границами дома ее. В надежде посмотрела она, Сугру, новость и для нее была неожиданной, и она не знала, как к этому отнестись. Сугра-ханум тоже молчала, не знала, что и посоветовать.
      - Спасибо, сынок, что приглашаешь мою невестку на угодное Аллаху дело, но позволь мы подумаем немного, посоветуемся, потом скажем тебе ответ.
      - Да, конечно. Я и не надеялся, что вы сразу же согласитесь. Подумайте, но если можно, недолго. Я хотел бы, чтобы до наступления зимы вы, Айша-ханум, если согласитесь, смогли бы, отучившись в Казахе, вернуться и начать здесь работать.
      - Не спеши, сынок, мы еще ничего не сказали, а ты уже отправил Айшу на учебу, - слегка упрекнула Шямсяддина Сугра.
      Айша все это время молчала, но румянец, разлившийся по ее щекам, выдавал ее волнение, и она внимательно вслушивалась в интонацию речи старой женщины. Уже давно их отношения прошли ту грань, когда в характере и манере поведения друг друга оставались какие-то неясности. С полуслова они теперь понимали друг друга, и пока в речи и голосе Сугры-ханум Айша не могла уловить ни одной ноты раздражения или неприязни. Выпив чаю и отказавшись от приглашения отужинать, Шямсяддин вскоре откланялся.
      Оставшись одни, женщины долго обсуждали эту тему. Для них, чья жизнь, казалось, осталась в прошлом, это предложение было столь неожиданным, заманчивым и пугающим, что, возбужденные открывающимися перспективами, проговорили они до самого утра. Так ничего и не решив, уснули они, измученные беседой. Спали долго, но когда проснулись, стали обсуждать уже детали поездки Айши в Казах, как будто вчера и не было этого изнуряющего спора. Еще вчера, как только за Шямсяддином закрылась дверь, они в душе уже решили этот вопрос положительно, конечно, Айше надо поехать учиться и начать работать, но сразу же согласиться с этим ни одна из них не хотела. И с жильем проблем не было: и у Сугры- ханум, и среди родственников Айши немало людей жили в Казахе, и каждый из них, они это хорошо знали, с радостью готов был принять Айшу. Спорили они теперь о том, где остановиться будет более удобно, ведь все другие посчитают то, что Айша не остановилась именно у них, за оскорбление. Наконец, они остановились на кандидатуре Билгеис-ханум, младшей сестры Сугры, выданной в свое время замуж за молодого телеграфиста, который и увез ее в Казах. Муж ее сделал неплохую для этих мест карьеру и сейчас работал в должности начальника почтамта. Детей у них долго не было, они почти потеряли надежду, когда бог наградил их за терпение двумя прелестными малютками, и сейчас в их большом доме, что высился недалеко от его места работы, они жили с двумя девочками - пяти и семи лет. Сугра решила, и Айша согласилась с ней, что оставаться у них для Айши самое удобное место. Во-первых, просторно, она никого не стеснит, и второе, она самый близкий человек для Сугры-ханум.
      - К другим ты, конечно, зайдешь, передашь от меня им поклон, но оставаться лучше у Билгеис, да и она, сама знаешь, души в тебе не чает. Представляю, как она обрадуется этому предложению.
      - Ты права, Ана. Я тоже думаю, там мне будет хорошо. У нее две дочурки, прелесть. Может, я и Лейли возьму с собой? Пусть поживет там со мной, и с детьми поиграет.
      - Лейли уже не ребенок, чтобы с детьми играть. Сколько лет ей уже?
      - Десять.
      - Вот, почти взрослая, но хорошо, возьми Лейли с собой, - согласилась Сугра-ханум.
      * * *
      Через неделю, когда Шямсяддин зашел к ним, Сугра-ханум дала ему положительный ответ. Но его предложение отвезти Айшу было встречено отказом.
      - Спасибо, Айша сама как-нибудь доедет. Ты лучше скажи к кому она там в семинарии должна подойти, насчет учебы.
      Шямсяддин, счастливый, что Айша согласна поехать на учебу, обещал все узнать и передать, как советовала Сугра- ханум, ее сестре, Билгеис-ханум.
      Айша обратила внимание, что на этот раз на нем была другая гимнастерка, новая, которая изменила его. Она была ему великовата, но не намного, зато давала ему уверенности. Дорогая, мягкая ткань мягкими складками обнимала его широкую грудь, стягивалась широким кожаным ремнем. И весь он как будто вдруг повзрослел.
      Часто в течение прошедшей недели, после того, как Шямсяддин ушел, она вспоминала его и его старую, застиранную, наполовину мокрую от дождя гимнастерку. У Садияра была точно такая, конечно, не такая старая, как у Шямсяддина, но фасон был тот же. Айше вспомнилось, что однажды на охоте Садияр, зацепившись за сук, распорол ее. И хотя в доме всегда была прислуга, одежду своего мужа Айша стирала сама, и в тот раз, тщательно выстирав его гимнастерку, она аккуратно заштопала ее, да так, что Садияр сразу не мог найти место шва. Вспомнила, как, выгладив и сложив гимнастерку, она потом долго сидела, положив на нее руки, отдыхала счастливая.
      В какой-то момент Айша поймала себя на мысли, что ей нравилось стирать мужскую одежду, вдыхать тяжелый запах пота и... она испугалась. Впервые после смерти мужа, она подумала о мужчине, и это был не Садияр. "Неужели Шямсяддин мне нравится",- задавала она себе вопрос снова и снова, но никак не могла найти ответ. "Конечно, нет", - твердила она, но уверенности не было. И сейчас, стоя рядом с Шямсяддином в прихожей, видя его смущение, когда он пытался натянуть на ноги до блеска начищенные старые сапоги, она испытала необычайное волнение, и хотя ей это было приятно, она покраснела.
      - До свидания, - пробормотал Шямсяддин уже у дверей и, посмотрев на нее, вдруг улыбнулся.
      Глава седьмая
      Прошел почти месяц, как Айша с дочкой жила в доме Билгеис-ханум в Казахе. Лейли была счастлива, давно она не жила с матерью столь долго вдвоем. О многом говорили они, скорее как две подруги, чем мать и дочь, ничего не скрывала от нее Айша. Говорили и об отце ее, Садияре, Лейли его помнила смутно, все больше по рассказам бабушки и дяди Башира, в котором души не чаяла. Впервые после смерти мужа Айша говорила о нем, вспоминала его, пересказывала его слова, смеялась над его шутками, произнесенными так давно, что Лейли многое просто не понимала, утратили они уже свою свежесть, и многих людей, о которых рассказывала мать, она не знала. Но не для нее рассказывала все это Айша, для себя, и благодарна была она своей дочери за эту возможность. Айша рассказывала, и было ей от этого легко, боли больше не было, сердце ее отныне было свободно. После похорон Садияра Айша первое время жила, как в тумане, изо дня в день, не чувствуя смены погоды, времени года, боли и страха. Смерть, наверное, была бы для нее избавлением, но и она не наступала. Ждала ее Айша и удивлялась, что не идет она за ней. А потом все стало безразлично, и не ждала она больше ничего от этой жизни. Сейчас, вспоминая с дочуркой прошлое, она оживала, и вместе с ней оживала ее душа. С удивлением смотрела маленькая Лейли на свою мать, то говорящую и плачущую, то смеющуюся и горюющую. Смотрела и удивлялась, как меняется она прямо у нее на глазах, превращаясь из понурой, с потухшим взглядом женщины в ту, прежнюю, красотой и статью которой она, будучи еще совсем крохой, восторгалась. Долго они жили вдали друг от друга, и даже когда Айша приезжала в Вейсали, к родителям, навестить свою дочурку, того прежнего отношения между ними не было, что-то чужое, что появилось в поведении Айши, мешало им. Не смела больше Лейли так просто подойти и поцеловать Айшу. Мать была далека от нее. И вот, наконец, все вернулось. Айша рассказывала, слезы скатывались по ее щекам, когда она почувствовала легкое прикосновение. Словно ото сна очнулась Айша, Лейли сидела рядом на ковре и, прижавшись к ней, плакала. Сколько раз пыталась Лейли спросить свою мать об отце, но каждый раз чего-то боялась, что-то удерживало ее, тема эта была под негласным запретом в их отношениях. Она мешала им, но не смели они нарушать это табу. Только теперь, выговорившись и перешагнув через нее, они почувствовали облегчение. Уже громко, по несколько раз в день говорили они о Садияре, и был он уже не саднящей, кровоточащей раной, а чем-то близким, родным, тем, что всегда с тобой. Неважно, что человека уже нет в живых, память о нем становится частью тебя, как рука или сердце, которые у тебя есть, и которые, если здоровы, мы не чувствуем. Они не мешают, а наоборот, помогают нам жить, восторгаться красотами природы, любить и быть любимыми.
      * * *
      В последнее время Шямсяддин все чаще ловил себя на мысли, что проблемы семинарии стали интересовать его гораздо больше, чем того требовала сфера его интересов. Каждый раз, как возникал подходящий момент, он старался прийти в семинарию, поговорить с его преподавателями, учащимися. Чем мог, он старался оказать им содействие, в решении различных житейских вопросов, но и сам понимал, что это всего лишь предлог. А основное было то, что ему хотелось увидеть Айшу. Впервые в своей жизни он терялся в присутствии женщины. Конечно, он и раньше встречался с женщинами, один раз чуть даже не женился. Это было сразу же после его возвращения с фронта в Баку, где он учился в военном училище. Она была медсестрой, и познакомились они, когда Шямсяддин проходил медкомиссию, и она должна была взять у него кровь. Они несколько раз встретились, он даже был у них в гостях, познакомился с ее родителями. Ему казалось, что он любит ее, но впоследствии он никак себе не мог объяснить, что заставило его отказаться от этого шага. А когда появилась возможность уехать на новую работу в Казах, он согласился с радостью. И спустя некоторое время он поймал себя на мысли, что совсем не вспоминает ее, а вспоминая, ему не хочется, сломя голову, все бросив, бежать к ней.
      С Айшой все складывалась по-другому, уже первая встреча поразила его. Сказать по правде, он не ожидал увидеть в доме покойного Садияра столь молодую женщину. Слово "вдова" ассоциировалось у него с женщиной преклонных лет, одетой во все черное, злобной и нелюдимой. И когда открылась дверь, и на пороге он увидел молодую, полную сил, стройную, высокую женщину, он опешил. Ему показалось, что он ошибся домом. Шямсяддин забыл обо всем, и если бы другая женщина, что стояла рядом, не пригласила его зайти, он еще долго так и стоял бы под дождем с непокрытой головой.
      * * *
      Обучение Айше давалось легко, еще покойный Садияр, обучая ее письму, отмечал ее память, способность быстро и точно выполнять упражнения. Новый алфавит она усвоила быстро, гораздо раньше, чем ожидалось. Ей понравилось учиться, узнавать новое, доселе неизвестное. Садияр ей раньше много читал, рассказывал об увиденном в других странах, об их обычаях, традициях, праздниках и обрядах. Здесь это все ей вспомнилось снова. В душе она была благодарна Шямсяддину за то, что он предоставил ей такую возможность, и не только за это, хотя в этом она себе признаваться не хотела. Как и всякая женщина, она сразу же догадалась, что заставляет Шямсяддина почти каждый день появляться перед семинарией. И хотя он каждый раз делал удивленное лицо, что, мол, рад столь неожиданной встрече, сердце женщины не обманешь. Неожиданно для себя она отметила, что ей приятно это внимание чужого человека. Оно заставляло Айшу теперь критически относиться к своему внешнему виду. Сейчас, после стольких лет, она снова смотрелась в зеркало. Однажды ее за этим занятием застала Лейли, Айша смутилась, как будто совершила что-то постыдное, а Лейли радостно бросилась ей на шею и целуя приговаривала:
      - Ты у меня самая красивая, ни у кого нет такой. Ты знаешь, как я тебя люблю? Очень-очень! Только ты всегда будь такой, как сейчас. Хорошо?
      Слова, которые говорил ей Шямсяддин при встречах, были обычными, какими обмениваются знакомые между собой люди, но каждый раз Айша чувствовала, что сказать он хотел совсем другое, она ждала эти слова и в то же время боялась услышать их. Она еще была не готова поменять свою жизнь.
      Учителя ее уважали, им понравилась эта молодая, энергичная женщина, гордая, уверенная в себе. Она быстро усваивала необходимый учебный материал, а умение анализировать, обобщать, делать выводы, а главное, задавать умные, ясные и четкие вопросы быстро выделили ее среди остальных курсантов. Уже неоднократно директор, да и другие учителя, предлагали ей остаться в семинарии, продолжить обучение до полного окончания курса, а затем поехать в Баку, в университет. Предложение было столь неожиданное, что вначале Айша смутилась, но потом улыбнулась, поблагодарила и пообещала подумать. А что тут думать, разве могла она бросить все и уехать сломя голову одна в чужой город. Но если вначале она это предложение просто отвергла, то в последнюю неделю она все чаще и чаще вспоминала об этом. Особенно по ночам. В эти долгие осенние ночи она мечтала о далеком городе Баку, в котором никогда не была, о море, которого никогда не видела, но много слышала и уже любила всем сердцем, об университете, в котором бы училась. И всегда в этих мечтах, хоть мельком, присутствовал Шямсяддин: то он стоит у моря, то показывает ей и Лейли город, то что-то рассказывает, потом снова рассказывает и смотрит только на нее, потом улыбается, так, как может только он один, и она просыпалась. Проснувшись, она долго потом лежала с открытыми глазами, вспоминая увиденное.
      В последний день обучения Айши в семинарии Шямсяддина не было ни с утра, ни вечером после занятий. Айша даже остановилась, нерешительно посмотрела вокруг.
      - Айша ханум, вы кого-то ищете? - спросил ее проходящий мимо учитель педагогики.
      - Нет, никого, спасибо. Я просто задумалась.
      - Наверное, грустно расставаться с нашей семинарией?
      - Да, грустно. Вы правы.
      - Ничего, все будет хорошо, - пообещал учитель и пошел дальше.
      Айша тоже улыбнулась и пошла в сторону дома тетушки Билгеис. Она уже подходила к нему, когда, завернув за угол, увидела Шямсяддина. Он стоял у обочины и курил. При виде Айши он, бросив сигарету, шагнул ей навстречу. Его решимость смутила Айшу, она вся похолодела, опустила глаза, хотела пройти мимо Шямсяддина, но он, вдруг взяв ее за руку, заставил остановиться.
      - Подожди, Айша, - впервые он обратился к ней на ты, прямо по имени, не прибавив уважительного "ханум", но столько в голосе его было тепла, что Айша не почувствовала себя оскорбленной.
      - Не нужно, Шямсяддин. Люди увидят, - подняла она свои глаза, полные слез.
      - Пусть видят. Я что, вор? Мне нечего стыдиться, ты мне нравишься. Давно, с самого первого раза, я не могу забыть тебя.
      - Прошу тебя, не надо об этом, - снова она хотела уйти.
      - Почему? Ты одна, я холост. Что нам мешает? - снова остановил ее Шямсяддин.
      - Я не одна, у меня есть дочь, Лейли.
      - Я знаю. Ну и что? Будем жить вместе.
      - Это неправильно, Шямсяддин. Я вдова, не пара я тебе. Найди себе другую. Девушку. Вон их сколько. Любая за тебя пойдет.
      - Мне ты нужна.
      - Нет, это неправильно.
      - Откуда ты знаешь, что правильно, что нет?
      - Так не должно быть, - твердила свое Айша.
      - А как должно быть? Кто мне это скажет? Я не знаю, как мне поступить, к кому обратиться. Нету здесь у меня никого, кто бы пришел вместо меня в дом твоих родных, сватать тебя за меня. Да и не знаю я, в какой дом, в какое село послал бы я их. Потому вот я сам и решил быть себе и сватом, и братом.
      - Я не то имела в виду, когда говорила, что так не должно быть. Шямсяддин, пойми, мы не можем быть вместе. Не надо тебе жениться на вдове. Неправильно это, - снова повторяла она.
      - Айша, послушай...
      - Нет, не могу я, прости меня, Шямсяддин, - сказала Айша и, вырвавшись, побежала к воротам.
      В дом она вбежала вся красная, разгоряченная, тяжело дыша, и быстро, ничего никому не говоря, прошла в свою комнату. Как была, в одежде, она бросилась в постель и уткнулась в подушку.
      * * *
      На следующий день с утра Айша, наскоро простившись с гостеприимными хозяевами, уехала в Сеидли. Лейли, погостив немного у бабушки Сугры, вскоре вернулась в Вейсали. О Шямсяддине ничего слышно не было. Не заезжал он больше в их село, и, казалось, все забылось. Айша сразу же по возвращении пошла в сельсовет, как ей сказали в семинарии, и предложила уже на следующей неделе начать занятия в школе. Ей сразу же выдали ключи от большого приземистого здания, бывшего амбара, где до отъезда бывшего учителя в Турцию располагалась начальная школа. Весть о том, что Айша, вдова Садияр-аги, будет учительствовать, быстро распространилась по селу, в каждом доме обсуждали эту тему. Мнения разделились, одни считали, что не пристало жене такого человека, Аги - местного помещика, хотя и покойного, заниматься с чужими детьми. Другие, наоборот, приветствовали этот ее шаг, считая, что этим она оказывает неоценимую услугу делу просвещения и прежде всего жителям села.
      Первое время учеников в ее школе было немного, пять-семь человек, но уже через полмесяца она занималась уже с двумя группами детей. Первая группа приходила с утра, а другая сразу же после обеда. Уходила она из дому с утра и поздно вечером возвращалась. Сугра гордилась Айшой, она видела, как уважительно стали к ней относиться не только женщины, но и мужчины. Как вставали они в ее присутствии, слушали внимательно, согласно кивая головой. Дети обожали свою новую учительницу. Как губка, впитывали они каждое слово Айши, и она отвечала им взаимностью.
      Но, не все проходило гладко. Став учительницей, проходя каждый день через все село к зданию школы, ожидая там детей, а по вечерам, закрыв двери, возвращаясь одна домой, Айша, казалось, перешагнула какой-то невидимый рубеж, и уже ее не окружал ореол вдовы Садияр-аги. Если раньше никто просто не посмел бы посмотреть на нее иначе, как на хозяйку Сеидли, то теперь Айша иногда ловила на себе слащавые, полные похоти взгляды. Спиной чувствовала она, как некоторые мужчины нагло разглядывают ее, слышала их шепот и смешки, краска стыда заливала ее лицо, но ничто не могло остановить, свернуть ее с выбранного пути.
      Глава восьмая
      Спустя два дня после разговора Сугры-ханум со своей невесткой произошел случай, который, с одной стороны, подтвердил опасения старой женщины, с другой, снова показал всем, что честь дома Садияра растоптать не просто.
      Была безлунная ночь, время воров и грабителей. Айша уже легла, задув лампу, в своей спальне, когда услышала легкий свист. Сначала ей показалось, что она ослышалась, но потом в ее окно ударился маленький камушек. Она быстро вскочила, накинула на плечи шаль и подбежала к окну. Сердце ее бешено колотилось, вот-вот вырвется из груди, но, сколько она ни всматривалась, прижав лицо к окну, ничего видно не было. Второй камушек ударил, казалось, ей прямо в лицо. Отпрянула она и, уже ничего не боясь, отворила окно.
      - Кто тут?
      - Айша, пусти меня, - по-воровски шептал кто-то снизу.
      - Что? Кто ты?
      - Умираю я по тебе, пусти, - еще тише зашипело снизу. - Никто не узнает. Клянусь тебе.
      Словно молния прошила насквозь Айшу, затряслась она в ознобе, краска стыда залила ее лицо. Как во сне, подбежала она к изголовью кровати, где висела винтовка Садияра, взвела курок, повернулась к окну и выстрелила в темноту.
      Через минуту в ее комнату вбежали перепуганная Сугра-ханум и с круглыми от ужаса глазами Сакина, которая спала рядом со своей хозяйкой. Во многих домах вокруг зажглись огни, и с разных сторон к дому Айши стали стекаться люди. А Айша, все еще держа винтовку в руках, сидела на кровати и, прижавшись к груди Сугры-ханум, горько плакала.
      * * *
      В саду никого не нашли. Несколько сломанных веток говорило, что кто-то, сломя голову, убегал отсюда, перепрыгнул через забор и скрылся за холмом. Ночь скрыла его позор. Но больше не могла Айша работать. Стыдно было ей, как прежде, проходить через все село к себе в школу, ей казалось, что из каждого дома на нее смотрят любопытные глаза, которые шепчут: "Нет дыма, без огня. Почему это ко мне никто не приходит. Сама, видать, кому-то что-то обещала". Закрылась школа в Сеидли. День, другой еще приходили дети к ней, садились у дверей, ждали свою учительницу и, не дождавшись, возвращались домой.
      Спустя несколько дней по тропинке, ведущей к дому Айши, поднимались трое мужчин. Это были уважаемые старейшины села Сеидли. С почтением обратились они к старой Сугре-ханум с позволением зайти и, глубоко кланяясь при входе памяти покойного хозяина дома, прошли внутрь. Со дня похорон Садияр-аги, они не были в этом доме. Наконец, когда все расселись, заговорил самый почтенный из них, старый лавочник Аллахверди. Лавку его давно конфисковала Советская власть, но, не сумев наладить торговлю, снова ему же предложила в нем работать. И он согласился. Привык он к ней, и люди были рады видеть снова его на пороге лавки. Правда, торговля уже больше не шла так бойко, как прежде. Раньше он сам искал товар, завозил все новое, свежее, сам устанавливал цену и, зная своих сельчан, их возможности, каждому называл ту цену, которая ему была приемлема, поэтому каждый всегда уходил от него с покупкой. Сейчас все было по-другому; товар ему приносили с районного склада в соответствии с разнарядкой, цены тоже были твердыми. Скучно стало Аллахверди в своей лавке, охладела душа его к торговле. В селе он пользовался уважением, поэтому, когда он обратился к Сугре-ханум, остальные почтительно замолчали.
      - Сугра-ханум, мир твоему дому. Пусть спокойствие и благополучие не покинут его.
      - Спасибо, Аллахверди-киши. Добро пожаловать в дом моего покойного сына.
      - Мир праху его. Мы все слуги Садияр-аги. Как при жизни, так и сейчас. Аминь.
      - Аминь, - поддержали его другие. - Мир праху его.
      - Спасибо на добром слове, Аллахверди-киши, но что привело вас в наш дом, хотя снова повторяю, добро пожаловать.
      - С твоего позволения Сугра-ханум, мы хотели бы поговорить с Айшей-ханум.
      Просьба не удивила Сугру-ханум. За то небольшое время, что работала Айша в сельской школе, поменялось к ней отношение не только у сельчан, Сугра сама ловила себя на мысли, что думает о ней не только как о своей невестке, но и как о человеке значимом, с которым считаются и которую уважают.
      - Не знаю, захочет ли она спуститься сюда.
      - Мы все просим тебя, ты мудрая женщина, уговори ее спуститься к нам, хотя бы на минутку.
      - А что случилось?
      - Несчастье случилось.
      Похолодело вдруг сердце старой Сугры-ханум, одними губами прошептала она в страхе:
      - Что за несчастье еще?
      - Школа наша закрыта, разве может быть большее несчастье, чем это.
      Вздохнула облегченно старая Сугра, так тихо, чтобы никто не заметил этого. Другое подумалось ей.
      - Сейчас постараюсь позвать, - сказала она и удалилась.
      Спустя некоторое время Айша, в синем, домашнем платье, цветастом платке спустилась к гостям. Кивком головы она приветствовала всех, ни к кому конкретно не обращаясь.
      Когда она вошла, все мужчины, что сидели за столом, встали.
      - Здравствуй, доченька, - обратился к ней старый лавочник
      - Добро пожаловать.
      - Мы, доченька, пришли сюда попросить у тебя прощения.