Рагим Гусейнов
      Ключ дома твоего
      Роман
      Книга первая
      Глава первая
      В мире все взаимосвязано, и если постоянно не вмешиваться в его ход извне, то гармония и слаженность происходящих событий, смена поколений, рождение и смерть человека становятся настолько естественными, простыми и обыденными, что абсолютно не воспринимаются как что - то из ряда вон выходящее. Все окружающие нас события, смешные и парадоксальные, героические и трагические, происходят от внезапного вмешательства в их естественный ход определенных сил, обстоятельств, наличие которых одни предполагают, другие знают, а третьи даже не догадываются. Смерть человека - естественна, поэтому она и должна придти естественно, на склоне лет, когда человек полностью выполнил свою миссию на этой земле, когда растрачены все человеческие силы, отпущенные свыше, когда ему уже нечего сказать людям, и вокруг него образуется пустота, людская и душевная. Усталость, которая постоянно читается в его глазах, ложится на плечи каждого, кто общается с ним, тяжелым грузом незаслуженной вины здорового человека перед немощью старости и потерянности. Смерть этого человека приходит часто как избавление сторон от добровольно принятых обязательств, сопровождается она почти незаметной грустью родных (друзей к тому времени почти не остается) и легкой улыбкой на губах усопшего, понимающего всю трагикомичность событий, происходящих вокруг в связи с его смертью.
      ...
      Но весть о гибели Садияр-аги всколыхнула всех его односельчан в селении Сеидли. Многие из них еще на рассвете были разбужены топотом приближающегося всадника. Вначале был слышен лишь быстрый стук копыт иноходца, затем на дороге, едва освещенной первыми лучами восходящего солнца, появился темный силуэт всадника, пригнувшегося к шее лошади. Развивающиеся полы его бурки напоминали крылья неизвестной ночной птицы, несущей недобрую весть. А то, что весть будет недоброй, мог понять каждый, лишь взглянув в сторону черного всадника, который грозной, темной тучей надвигался на село. Ворвавшись в село и проскакав добрую четверть его, осадив коня перед мостом на повороте, делящим село на две части, верхнюю и нижнею, уже понимая, что будет услышан, что бы ни произнес, он громко прокричал, и крик его был полон боли и отчаяния:
      - Садияр - агу убили!
      И в каждом доме села, раскинувшегося по обе стороны небольшой речушки, протекающей через Сеидли, можно было услышать возглас удивления и сожаления. "Бедный, за что его так, - говорили люди. Что теперь будет делать его жена Айша? А дочь- крошка совсем. Ах, несчастные, несчастные! Не везет этой семье, прямо проклятие какое-то лежит на них всех".
      Печальная весть распространяется быстро, будто холодный ветер врывается в каждый дом, в каждый двор, холодом отдает она, ледяной рукой проводит по волосам и заставляет трепетать каждый волосок на теле, как перед разверзнутой могилой, и каждый спрашивает себя - а скоро ли и мне туда? И каждый раз, отдаляя это видение от себя, каждая клетка твоего тела кричит, повторяя как заклинание: нет, не скоро, никогда! Умом это постичь нельзя, хотя ты знаешь, что этого не избежать, но каждый раз хочется верить в обратное. А потом, после очередных похорон, друга или родственника, не важно кого, бросаешься в безумное веселье, лишь бы скорее забыть печальную картину, отдалить ее от себя, навсегда, на время, или хотя бы на час. Все равно на сколько. Но этот животный страх все равно приходит, приходит обычно ночью, перед сном, и тогда уже ничто не спасает от жуткой правды, заставляя ворочаться до самого рассвета. Но пока беда случилась не с тобой, о ней говорят вслух, от нее всячески защищаются, хотя знают, что уберечься они бессильны.
      Через минуту к всаднику уже бежали из ближайших к мосту домов мужчины, молодые и старые, на ходу пристегивая к поясу свои кинжалы и заряжая винтовки, ибо горе пришло в село, а с ним, кто знает, может быть и опасность для каждого из них, их семей, жен и детей. И долг их, старших в доме, быть готовыми к тому, чтобы защитить свой очаг и свою честь.
      А жены, проводив мужей и сынов, били себя по бедрам и громко причитали: - "вай, что будет, и у кого эта рука поднялась на бедного Садияр-агу", и уже собравшись по два-три человека, поднимались к дому несчастной Айши, и вместе с ними, чуть опережая их, к дому подкатывал еле слышный горестный вой.
      Дом этот - единственный в своем роде, был построен по специальному проекту русского архитектора, бывшего гостем Садияр - аги несколько лет назад. Это было странное сооружение, не похожее ни на один из домов, построенных здесь в последние годы. Открытый, высокий, с остроконечной крышей, покрытый светло-розовой черепицей, выписанной и привезенной из далекой Германии, дом этот поначалу был основной темой разговоров всех посетителей чайханы, стоявшей у реки. Люди смеялись, потешались над ним, но постепенно их глаза привыкали к его необычным для здешних мест формам, и они стали находить отдельные положительные моменты, и, в конце концов, признали, что это лучший дом не только в их деревне, но и во всем уезде. К дому часто приводили своих гостей не только односельчане Садияр-аги, но и многие из соседних сел.
      Дом вскоре стал основной достопримечательностью села. Он был построен рядом со старым, отцовским однокомнатным с прихожей домом, наполовину вросшим в землю, сложенным из речных камней, с плоской, просмоленной крышей. Он был теплым зимой и прохладным в летнюю жару, как уверяли ее хозяева. Несмотря на просьбы Садияр-аги, его мать Сугра-ханум продолжала жить в нем, наотрез отказавшись переезжать в новый дом. Так и жили они одной семьей на два дома.
      ...
      Как часто бывает, плохая весть в дом погибшего пришла последней. Никто из сельчан не решался первым произнести страшные слова. В обоих домах долго было тихо. Наконец, на порог старого дома вышла мать Садияра старая Сугра, в своем неизменном, несмотря на погоду всегда наглухо застегнутом, темнокоричневом наряде. Руками она держала за концы тяжелую шаль, накинутую второпях на голову. Когда она увидела, как к их дому начали стекаться женщины, которые, подойдя на достаточно близкое расстояние, не решались идти дальше, Сугра - ханум, многое повидавшая в этой жизни, сразу почувствовала беду. Ее умное, все еще красивое лицо, которое даже морщины скорее украшали, нежели портили, с широко раскрытыми карими глазами, оценивающе смотрящими на этот мир, было в ожидании обращено к стоявшим у ее порога людям. Она многое понимала с полуслова, но в то, что в ее дом пришло несчастье, она отказывалась верить, не желая допускать и мысли, что с ее сыном что-то случилось. А то, что несчастье могло случиться именно с ее сыном, она почувствовала сразу, инстинктивно, по тому, как сжалось и затрепетало ее сердце.
      Оно не переставало ныть уже давно, несколько месяцев, словно предчувствовало беду. В последние дни и сны ее были тяжелыми, путанными, часто она просыпалась среди ночи от бешенного стука в груди, вся липкая от пота. В такие минуты она жадно пила холодную воду, что всегда ставила рядом на подоконник, шептала слова молитвы, чтоб успокоиться, как ее учила покойная теща Гюльсум - ханум, повторяя раз за разом " биссимиллах", но успокоение не наступало. Проснувшись, она уже больше не могла уснуть, и тогда, одевшись и накинув теплую шаль, ходила по двору, заглядывая то в хлев, то в кладовую, а часто, открыв калитку, выходила в сад и просто бродила среди деревьев. В эти дни она часто останавливаясь у тутовника, посаженного здесь ее покойным супругом Ага Исрафилом еще в первую весну их жизни в этом доме, построенном им своими руками. Сюда он привел их - ее и маленького Садияра, уйдя из отцовского дома, когда узнал, что отец его повелел матери присмотреть для него новую жену.
      Сугра была хорошей невесткой, тихой, услужливой. Взяли ее в богатый дом Тогрул-аги давно, когда ей исполнилось десять лет, заплатив ее родителям хороший выкуп. Здесь она и выросла под присмотром хозяйки дома, покойной Гюльсум - ханум, здесь училась готовить и шить, убирать и стелить постель, училась во всем слушать старших. Через несколько лет, как это и ожидалось, в дом был приглашен Молла Самандар, который благословил их брак с Исрафилом.
      Свадьба была пышной. Три дня продолжались гуляния по случаю свадьбы единственного сына Тогрул - аги. Три дня гуляла вся деревня, а в свадебном шатре, раскинутом во дворе жениха не переставая пели приглашенные ашуги, народные певцы, каждый со своей интерпретацией старинных сказаний, целым букетом новых песен, сочиненных и спетых часто экспромтом, на едином дыхании, пропетых и забытых, потерянных сокровищ народного творчества. Они стараясь перепеть друг друга на радость зрителям, входили в такой раж, что не замечали, как начинали петь песни на слова оппонентов, искренне считая, что сами их сочинили.
      Удивительны и незабываемы сельские свадьбы! В эти дни все живут этими счастливыми мгновениями, даже больные забывают о своих недугах. А если, не дай бог, в это время случалось несчастье и кто-то в селе неожиданно умирал, по неписанному закону, родные старались скрыть это от посторонних, а сами приходили на свадьбу и больше всех улыбались, ели и пили. И только на следующий день, когда гости, пришедшие на свадьбу, благополучно расходились, они давали волю своему горю.
      Вначале все было хорошо. Сугра понесла вскоре после свадьбы и хорошо переносила свою беременность, часто ловя на себе довольный взгляд свекра, украдкой смотревшего на ее располневший стан, хотя она всячески старалась меньше попадаться ему на глаза, стыдясь его, да и не подобает невестке в ее положении мельтешить перед родителями.
      Роды были тяжелыми. И хотя самая искусная повивальная бабка в округе была приглашена в дом, она чуть не умерла. После родов всем стало ясно, что мальчик, которого она в муках родила, будет единственным, и что родить она больше не сможет. Да и как женщина она очень ослабла. Когда Исрафил прикасался к ней, в ней все напрягалось, и она дрожала, ожидая боли. Муж ее, несмотря ни на что, не давал ее в обиду, жалел ее, хотя видел, как недовольно смотрел отец на нее, когда она, подвязавшись теплой шалью, тихо проскальзывала по веранде в свою комнату с маленьким Садияром на руках.
      Прошло три года, и родители мужа начали намекать Исрафилу, что ему нужна вторая жена. Он краснел, опускал голову и молча удалялся. Вскоре разговоры эти стали более частыми, а когда мать его по секрету сообщила, что у ее двоюродной сестры есть как раз дочь на выданье, красавица и рукодельница, он... построил свой дом.
      В их первую весну в этом доме он и посадил тутовник на заднем дворе, а они - Сугра и маленький Садияр, держась за руки, стояли у земляной кучи и молча наблюдали за ним. Потом по очереди из одного ведра они полили саженец. И хотя ведро было тяжелым, Садияр гордо отказался от помощи и пыхтя дотащил его до деревца, приподнял и вылил его содержимое туда, куда указал отец, замочив при этом свои шаровары. Ох и смеялся в тот день Исрафил-ага, с любовью глядя на сына.
      Со страхом и болью перебегали глаза вдруг резко осунувшейся Сугра-ханум с одного лица на другое. Она еще тешила себя надеждой, что она ошибается, что ничего страшного не могло случиться, но в каждом лице она читала свой приговор. Ни в одном взгляде не нашла она себе утешения. И уже ничего не видя из-за пелены, внезапно закрывшей ей глаза, на полусогнутых от горя ногах, шатаясь, она бросилась вперед, не зная куда, зачем.
      В ее действиях было больше инстинктивного, животного, чем разумного. Словно раненная волчица она пыталась защитить свое дитя. Сколько бы лет ему ни было, это был ее ребенок. Пробежав несколько шагов, она споткнулась и упала на руки подбежавших женщин, и беспомощно повиснув на них, закричала, взвыла, отчаянно, страшно, на одной долгой, тягучей ноте, идущей из самых глубин ее женского существа, вобравшей в себя сотни оттенков горя, медленно переходящей в хрип, проникающий в сердце каждого, кто слышал его, и наполняющий их ледяным страхом и дрожью.
      ...
      Все селение Сеидли высыпало на дорогу, в последний раз встречая возвращение Садияр-ага в родной дом. Горестной была эта встреча, и не было сердца, не сжимавшегося от тоски при виде двух серых волов, тяжело тянувших повозку с телом покойного, лежащего прикрытым своей же буркой на соломе. Горе было столь велико, что казалось, будто повозка прогнулась под его тяжестью. Скрип колес больно резал слух, и люди словно от зубной боли крепко зажмуривали глаза и прикрывали ладонями уши. Только бы не слышать этого режущего звука, как ножом отрезающего пласт размокшей от дождя или может от людских слез грязи, отваливающейся комками в стороны. Повозка скользила в этой жиже, но твердо, уверенно шагали вперед волы и не давали ей сойти с колеи. Окружив повозку, молча ехали всадники, заряженные винтовки их лежали поперек седла или грозно смотрели вверх, упираясь прикладом в колени с пальцами на взведенных курках. Страшным был взгляд, который они бросали на людей. Рядом с повозкой были самые близкие друзья Садияр-аги. Никто из сельчан не решался посмотреть в их глаза, на их лица, почерневшие, осунувшиеся, с мокрыми от слез бородами.
      Никто не двигался, пока мимо них со скрипом и стоном не проплывала повозка Смерти. А после, словно оживая, люди присоединялись к сопровождающим и молча шли следом. Только Дали Гурбан, сельский дурачок, то смеясь, то плача, бежал рядом с повозкой, пытаясь разбудить крепко уснувшего Садияра, желая достучаться до него.
      Был полдень, когда траурная процессия достигла дома покойного. Волы, тяжело переступая, вошли во двор, и повозка, чуть задев стойку ворот со скрипом, словно извиняясь, остановилась у самых ступенек, ведущих в дом, возле которого, одной рукой прижимая к себе головку испуганно прижавшейся к ее ноге дочери, а другой, стараясь унять бешено колотившееся в груди сердце, стояла Айша. Казалось, она не понимала, почему столько народу вдруг ввалилось во двор, и что они хотят ей сказать, но каждый раз, когда она взглядом вопрошала их, они стыдливо отводили глаза и отворачивались. До слуха ее уже дошло, что муж ее Садияр, отец ее маленькой Лейли, убит, и тело его должны привезти, но сердце в это еще не верило. "Как так, почему это убит? И кто убил? Зачем? Почему его так долго нет? Скорей бы он приехал? И что это за волы стоят у порога? Садияр не любит, чтобы повозки подъезжали прямо к дому". Мысли путаясь проносились у нее в голове. "Почему бурка Садияра брошена в повозку?"
      Она узнала бы эту бурку из тысячи других, каждый завиток, каждый волосок на ней был ей знаком. Сколько раз она чистила и подшивала ее, любовно поглаживая, сколько раз лежала на ней рядом с Садияром, вдыхая запахи ночи.
      "А где же Садияр?" И только сейчас, увидев сапоги своего мужа, выглядывающие из-под полы бурки, Айша беззвучно опустилась на землю у переднего колеса повозки.
      Вмиг соседки подхватили маленькую Лейли, плачущую, ничего не понимающую и от этого еще более испуганную, и отвели ее в дом. Она не сопротивлялась, ей казалось, что здесь, в знакомой обстановке, все сразу встанет на свои места, придет мама, вернется отец, и уйдут со двора все эти чужие люди. Вскоре она услышала крик, страшный, не похожий ни на какой другой из доселе ею слышанных. А когда до нее дошло, что это кричит ее мать, добрая, ласковая, всегда улыбающаяся и такая сильная, что рядом с нею все страхи вмиг улетучивались, дрожь прошла по всему ее маленькому тельцу, и она затрепетала, плача в чьих-то крепко держащих ее руках.
      Глава вторая
      Имя Гара Башира вскоре было произнесено вслух. Сразу, как только весть о гибели Садияра дошла до жителей Сеидли, все первым делом подумали о нем. То, что Гара Башир и его многочисленные родственники из деревни Вейсали недолюбливали покойного Садияра, было хорошо известно всем не только в этих двух селениях, но и по всей округе. Вражда эта началась лет семь назад, с той ночи, когда Садияр привез в свой дом Айшу, бережно завернутую в его бурку, и отдал ее, дрожащую и непрестанно плачущую, на попечение своей матери.
      А наутро среди скал Гейазли нашли тело Гуламали, двоюродного брата Айши. Он лежал в расщелине, по дну которой тонкой струйкой протекала между камнями Архачай, смирная и пугливая река, раз в году во время паводков превращающаяся в бешенную фурию, дикую, необузданную, сокрушающую все на своем пути, со страшной силой врывающуюся в Сеидли, чтоб унести с собой принадлежащую ей долю скота, птиц и заблудших душ.
      Тело Гуламали, и без того с рождения несуразное, было сильно покалечено о камни при падении с высокого берега, но ужас, застывший в его глазах, и рот, раскрытый в беззвучном крике, ясно показывали, что смерть настигла его не здесь, не на берегу Архачая. Сюда он падал уже мертвым. На высокой скале, что нависла над рекой, нашли его винтовку с пустыми гильзами в каждом стволе. Кинжал его, вынутый из ножен и лежащий недалеко от его тела, среди камней, не спас и не защитил его от пули, попавшей ему между глаз и вырвавшей весь затылок.
      Одно было очевидно, Гуламали убили не с целью грабежа. Все на нем оставалось нетронутым, даже золотые монеты за поясом и серебряный портсигар. Все было на месте. Только папаху его, каракулевую, из мельчайших серых с золотистым отливом завитков, так и не нашли. Видно, упала она в ручей, который и унес его мужскую гордость далеко от хозяина.
      ...
      Вскоре после похорон Гуламали весть о том, что Айша оказалась в доме у Садияра, хотя она почти и не выходила из старого дома, где была на попечении его матери Сугры, облетела всех и никого не оставила равнодушной. Долгое время Садияр-ага жил отшельником после постигшего его несчастья, почти не выходя из дома. Люди решили, что так и останется он вдовцом до конца своих дней. У всех на памяти был случай с Месме-ханум, всем известной деревенской свахой, с позором прогнанной со двора Садияра, когда она только намекнула его матери Сугре о том, что не подобает мол молодому мужчине долго жить одному. Да и сколько в селе молодых вдов, да и не замужних, засидевшихся в девках, пруд пруди. А Садияр, слава богу, знатный жених, любая пойдет за него. Да было бы у него только желание, пусть только пальцем укажет, она, Месме, да провалиться ей на этом месте, имя свое поменяет, если за неделю не уладит это дело. Рассердился тогда Садияр-ага не на шутку, Месме- ханум думала, что убьет он ее. Но уж лучше бы убил, чем так опозорил. Он так посмотрел, так крикнул на нее, что не помнила она, как бежала со двора, даже келагаи свое, головное покрывало, потеряла по дороге. А тут, смотри, Айша, девчонка совсем. И откуда он прослышал про нее? В Вейсали, откуда Айша была родом, не припоминали, когда Садияр-ага в последний раз был в их деревне. Разве что на поминках старого Шахлар-бека года три-четыре назад. Но тогда, даже если Садияр-ага и повстречал бы Айшу, вряд ли он обратил на нее внимание. Ребенком была она в те годы. Не иначе, как увел силой. Вот так, сразу, увидал, понравилась, взял и увел, начинали судачить в деревне. А иначе и быть не могло! И постепенно весть эта, переходя из одного двора в другой, обрастала новыми подробностями и свидетельствами. И наконец, она достигла ушей Гара Башира, не на шутку встревоженного столь таинственным исчезновением Айши и не менее странной гибелью своего сородича.
      Утром следующего дня, когда в Вейсали узнали об этом, Гара Башир и ближайшие родственники Айши, человек семь, полностью вооруженные, приехали в Сеидли. В село они не вошли, остановившись у высокой чинары, что одиноко стояла недалеко от дороги, что вела в Сеидли. Отсюда до села было недалеко, пустынный на несколько миль вокруг пейзаж, защищал от внезапного нападения из-за засады. Это место люди пытались всегда проезжать, не задерживаясь. Оно казалось проклятым из-за красно-бурого, словно кровью окропленного цвета земли с чернеющими вдали валунами, зарытыми до половины в землю. Один из этих камней был полым изнутри, а может и нет, возможно его строение было таким, но когда по нему ударяли палкой или рукой, оно издавало такой громкий звук, что он слышался аж в самом Сеидли.
      Садияр, предупрежденный с вечера, выехал навстречу к ним один, на своем белом иноходце, почти безоружным, если не считать кинжала, с которым он не расставался даже по ночам, бережно кладя его под подушку.
      Гара Башир и Садияр давно знали и уважали друг друга. Знали настолько хорошо, что вначале Гара Башир отказывался верить в правоту слухов. Не такой мужчина Садияр, говорил он, чтобы красть чужих невест. Нет, это на него не похоже. Не верится. Хотел жениться, мог прислать своих сватов, кто что имел против? Ну и что, что вдовец, он еще совсем молодой мужчина, и сорока нет. Но красть, уводить среди ночи? Зачем? Нет, не верю!
      Но постепенно слухи подтверждались, и запылали от гнева глаза Гара Башира. А может и смерть Гуламали его рук дело? Закралось сомнение, а оно уж коли есть, не оставит в покое, пока не узнаешь правду. Конечно, его рук дело, он и убил, кому же еще, постепенно приходили к убеждению многочисленные родственники Гуламали. Украл Айшу и убил Гуламали, который видел подлого вора и бросился видимо в его погоню. Скорей всего так и было, уверяли все друг друга. А как же иначе! С чего это вдруг убили бедного Гуламали?
      Некоторое время молча стояли всадники друг против друга, нервно перебирали ногами их лошади. Словно впервые видел Гара Башир перед собой Садияра, и он невольно залюбовался им. Высокий, стройный, чуть худощавый, но сила так и чувствуется в каждом изгибе тела. Рука, держащая поводья, полусогнута, чуть оттопырена в сторону, висит в воздухе, но так уверено, как будто опирается на что-то твердое. И весь он спокоен, не моргнет глазом, но в то же время в посеревших глазах чувствуется напряжение.
      - Айша в твоем доме? - наконец вымолвил Гара Башир, избегая взгляда Садияра.
      - В моем.
      Гневно вспыхнули глаза Гара Башира, когда он услышал эти слова, побелела от напряжения рука, сжимавшая хлыст. В глубине души Гара Башир надеялся, что все это окажется неправдой, но ответ Садияра был простым, предельно ясным, не оставляющим места никакому сомнению.
      - Почему ты это сделал?
      - Что сделал?
      - Увел девушку.
      - Я не уводил ее.
      - Может скажешь, она сама пришла?
      Садияр-ага молчал.
      - А что она делает тогда в твоем доме? - зло продолжал Гара Башир.
      - Она гостья моей матери.
      Гара Башир ожидал всего, но ответ Садияра его удивил. Не найдя, что сказать, он без обиняков, прямо спросил то, о чем уже громко говорили среди его родственников.
      - Ты убил Гуламали?
      -Нет.
      -А кто?
      -Я не видел.
      - Но ты знаешь?
      По тому, как промолчал Садияр, Гара Башир понял, что он все знает.
      - Зачем убили Гуламали?- поменял вопрос хитрый Гара Башир.
      -Я не знаю, - снова повторил Садияр. Затем помолчав, он неожиданно добавил, - но если бы он не был убит, я убил бы его.
      По удивленному взгляду Гара Башира ясно читалось, что ответ еще больше озадачил его. Странно, ведь Гуламали едва ли был знаком с Садияром, да и по возрасту они не подходили друг другу. Что общего у сорокалетнего Садияра с двадцатипятилетним Гуламали. Мальчишка он рядом с Садияром. Что там они могли не поделить. Ну никак не вязались в уме Гара Башира эти два совершенно разных человека.
      - Садияр, - снова спросил Гара Башир, - мы не первый год знаем друг друга, хватит дурака валять, что Айша делает в твоем доме?
      - Она гостья моей матери. - повторил Садияр.
      И тут гнев охватил Гара Башира, рука его потянулась к револьверу, что висел сбоку, но так и остановилась на полпути под пристальным взглядом Садияра, никак не реагирующего на угрозу Гара Башира, не сделавшего ни одного движения в ответ. Долго такое напряжение продолжаться не могло. Мамедага, старший из двоюродных братьев Айши, подъехав к Гара Баширу, положил руку на колено своего дяди. Гара Башир словно очнулся, вздохнул и, резко повернув коня, произнес:
      - Вечером к Айше придут наши женщины.
      - Гость от бога, - ответил Садияр.
      - Но если с Айшой что-то случилось ... - он не договорил, увидев, как недобро вспыхнули при этих словах глаза Садияра, не тот он человек, которого можно пугать.
      - Слушай, Гара Башир, ты сказал, я выслушал. Много ты говорил, но лучше бы ты молчал. Сегодня я тебя не трону, но больше, чтобы ты не стоял у меня на пути. - Сказав, Садияр повернул коня и поехал в сторону Сеидли.
      В другое время Гара Башир за такие слова застрелил бы любого, но теперь он молча смотрел вслед неспешно удалявшемуся всаднику. Знавшие его раньше удивились бы, увидав, как он мог сдержаться в таком состоянии. Лицо его было красным от потока нахлынувшей крови, глаза горели в бешенстве, но все же он сдержался и не ответил грубостью на слова Садияра.
      ...
      Вечером в Сеидли приехали три женщины. Мать Айши и две ее тетки. Старшая из них, жена Гара Башира, и по возрасту, и по силе характера была тут главной. Сойдя с коляски у дома Садияра, где их уже ждали, они хотели пройти внутрь, но вышедшая на порог стоявшего неподалеку старого дома Сугра - ханум остановила их.
      - Простите меня, Аллах свидетель, не в правилах дома Садияра отказывать гостям, но Айша просит пройти только Вас, Бадисаба-ханум, - обратилась она к жене Гара Башира и указала на порог своего дома, - с остальными она видеться не хочет.
      - Но я ее мать, - удивилась Яшма ханум.
      - Знаю, но она не хочет вас видеть.
      - Но почему...
      Пораженные, стояли женщины у порога, наконец, Бадисаба-ханум, сбросив оцепенение, поправив платок на голове, прошла внутрь. А две женщины остались у порога перед закрытыми дверьми. Яшма-ханум была потрясена, она не понимала, что происходит. Уже неделю она не находила себе места, столько слез пролила. Исчезновение Айши было для нее как гром среди ясного неба. В то, что она сговорилась с кем-нибудь и сбежала из дома, без благословения родителей, она не верила с самого начала. Не такая у нее дочь. У Айши никогда не было секретов от матери. Да и жениха своего будущего, Эйваза, сына двоюродного брата своего отца, она хорошо знала, уважала, о любви говорить в их семье было не принято. Все детство провели они вместе. На воскресенье, если бы все было хорошо, было назначено обручение, а там и до свадьбы недалеко. Но все в один миг было разрушено внезапным исчезновением Айши. Даже весть о страшной гибели Гуламали, сына сводной сестры Яшмы-ханум, не отвлекла ее от самых неприятных мыслей.
      Эти мысли не покидали ее и тогда, когда до нее дошел слух о том, что Айша жива. Весть эта вначале очень обрадовала, но затем сильно сжала тоской истерзанное сердце матери. Что же ты, милое дитя, делаешь в доме вдовца, одинокого Садияр-аги? И где ты познакомилась с ним? Ведь пути ваши почти не пересекались, может и виделись один или два раза на сельских праздниках, свадьбах или похоронах, но насколько помнила Яшма - ханум, Айша ни разу, ни в одном разговоре не спросила ее о Садияре. А сейчас она не только в доме этого мужчины, но и не хочет видеться с ней, со своей матерью.
      Бадисаба-ханум вышла не скоро. Молча села она в коляску и, дожидаясь своих подруг, сидела сзади в углу, низко опустив голову под черным покрывалом, по колыханию которого трудно было понять, плачет она или смеется.
      - Что с ней? - взволнованно спросила Яшма - ханум.
      Но молчала Бадисаба-ханум, отвернув лицо. Слеза, тяжело выкатившаяся из левого глаза, медленно стекала по щеке. Яшма-ханум по-своему истолковала это молчание. В мгновение преобразилось ее лицо, гнев и злоба исказили его.
      - Я этому Садияру глаза бесстыжие выколю, не успокоюсь, пока сердце его не вырву из груди и не брошу на съедение собакам. Проклинаю его ...
      Но не договорила она. Резко повернулась к ней Бадисаба-ханум и, приподняв левую руку, легким, но властным жестом остановила ее.
      - Не проклинай, возьмешь грех на душу. Садияр-ага здесь не при чем. сказала она.
      - Но где Айша? Ты видела ее? Она не больна? Почему она не вышла?
      - Айша в доме у матери Садияра. И жива она только благодаря ему.
      - Не понимаю.
      - Больше я ничего не скажу. Горе слишком большое, чтоб о нем говорить.
      - Не понимаю, о чем ты говоришь, Бадисаба, о каком таком горе? Я целую неделю не сомкнула глаз, столько слез пролила.
      - Айша не вернется больше к нам. Мы потеряли ее, возможно навсегда. И это наша вина.
      - Но почему? Скажи мне правду, Бадисаба.
      - Не могу.
      - Почему?
      - Иногда правда страшней любого вымысла. - И уже тише добавила, слегка нагнувшись в сторону Яшма- ханум, - не спрашивай больше ни о чем, Яшма. Умоляю тебя, не спрашивай. Садитесь, у нас еще долгий путь.
      - Без Айши я не вернусь, - попыталась снова возразить Яшма-ханум, но гневный взгляд Бадисаба-ханум сломил ее сопротивление.
      - Садись, я сказала. Айша останется здесь, если ты не хочешь, чтобы пролилась большая кровь. Так надо, пойми.
      И поняла Яшма-ханум, что произошло что- то столь ужасное, что сломило дух даже бесстрашной Бадисаба ханум, которая наравне с мужчинами могла гарцевать на коне, метко стрелять из ружья. Все помнили, как бесстрашно вела себя она, когда несколько лет назад армяне напали на село. Бой тогда был страшный, много людей полегло с обеих сторон. Тяжело приходилось мужчинам, с каждым часом чувствовалась нехватка боеприпасов, все реже и реже стали отвечать они на вражеский огонь, экономя каждый патрон. И тогда, среди сизого дыма, вспышек выстрелов и свиста пуль, словно призрак показался силуэт женщины на черном коне. Зачарованно смотрели мужчины на нее, а она, Бадисаба- ханум, подъехав к своим братьям и мужу, высыпала перед ними целый подол патронов и так же прямо держась в седле ускакала обратно. Десятки выстрелов прозвучали ей вслед, но ни одна не задела ее.
      А сейчас эта гордая женщина, снова прикрыв голову своим темным калагаи, молчала. И тогда Яшма-ханум вместе с сестрой своего мужа, покорно села напротив Бадисаба-ханум. Коляска покатила в сторону Вейсали, унося вместе с сидящими здесь женщинами тайну, известную лишь одной из них.
      ...
      О чем рассказала Бадисаба-ханум своему мужу осталось не известным, но когда, спустя некоторое время, Гара Башир вышел на крыльцо своего дома, к людям ожидавшим его, лицо его было черным от горя. Глазами побитой собаки он молча посмотрел на своих родичей, друзей и соседей. Как от тяжести согнулись плечи, словно пьяного качало его из стороны в сторону. Облокотившись о перила, чтоб не упасть, он медленно переводил глаза с одного лица на другое, пока не встретился взглядом со своим двоюродным братом Фейзуллой, отцом Айши.