- Хорошо. Сделаю, - спокойно говорит он. - Но с возвратом. Сам понимаешь, такие штуки под строгим контролем. Гарантируешь?
      - Или сам верну, или подсуетишься потом снять с моего трупа. А еще у меня к тебе вот такой философский вопрос, - быстро продолжаю я, не давая Грише времени передумать. - Нет, целых три вопроса. Первый: что будет дальше? Петя как, собирается до конца своих дней восседать на троне, купаясь в лучах славы?
      - Не славы даже, а обожания, причем в буквальном смысле, что гораздо сильнее. Отвечаю: нет, не будет. Аэфбэшники потому и торопятся, что понимают: через два-три дня Петя исчезнет с горизонта. Утешит свое непомерное честолюбие, избавится от свойственного всем непризнанным гениям комплекса неполноценности - и исчезнет. Засядет то ли на Горелом хуторе, то ли в Кремле - ему это станет совершенно безразлично - но под глубокоэшелонированной охраной своих адептов. И тогда его уже ничем не достанешь. Да и некому будет доставать: почти все люди будут обращены в новую веру, а необращенные будут вести себя, как еретики во времена инквизиции, то есть делать вид, что тоже обращены.
      - Я до сих пор не верю, что все это организовал Петя. Слишком уж все хорошо продумано, причем, с одной стороны, в огромных масштабах, с другой до мельчайших мелочей. Я испытал это на себе: побывал в кинотеатре и еле-еле оттуда вырвался. Петя - типичный неудачник, ему организовать такое просто не под силу. Вопрос: кто дергает за веревочки?
      - Ответ: эгрегор, - улыбается Гриша словно школьник, хорошо подготовившийся к уроку. - Петя, конечно, не смог бы все так здорово организовать. Да он этим и не занимался. Ну как ты не поймешь, - сжимает Гриша бороду в кулак, - работу в храмах "новой веры" налаживал вовсе не Петя, а - новоиспеченные настоятели этих храмов, которые быстро выдвинулись в число самых богатых людей страны. Собственная выгода заставила их и открыть храмы, и найти оптимальные способы привлечения в них прихожан. И так - на всех уровнях. Хуже всего в этой ситуации Пете: он уже не принадлежит себе и делает лишь то, что требует от него логика развития гибридного эгрегора. Поэтому объяснить, равно как и предугадать его действия, крайне трудно. Ясно одно: при любом повороте событий они окажутся максимально эффективными и полезными для "гибрида". Ну, и для Пети, естественно, как точке концентрации эгрегора на физическом плане мира. Это был, кажется, твой второй вопрос?
      - Да. Третий такой, философский: почему все счастливизаторы человечества приносят ему не благо, а вред?
      - Потому что все они начинают операцию счастливизации с себя и своих близких. А на остальных уже не хватает ни времени, ни сил.
      - Ты думаешь, Петя счастлив?
      - Уверен в этом. С такой-то мощной поддержкой... Думаю, и Элли, его жена, вполне довольна. Видел, как она на него смотрит?
      - Почему?
      - С энергией тонкого мира тесно связана сексуальная энергия человека. А Петя получает сейчас такую подпитку - о-го-го! Скоро одной Элли ему станет мало.
      - Как-то примитивно ты все излагаешь. Если султан - так сразу и гарем?
      - Ты тоже подметил эту закономерность? Мы с тобой одинаково мыслим.
      - Да ну тебя...
      Глава 21
      - Падре наш, похоже, окончательно исчез, - говорит Скрипачев, устало отдуваясь. - Полбригады монтажников тоже ушли в Останкино. Но я оставшимся пообещал удвоить зарплату, пока идем по графику. Настоятель семинарии, правда, заколебался: а стоит ли ставить терминалы? При таком-то раскладе?
      - Договор составлен грамотно. Им дешевле закончить все работы, чем платить неустойку, - успокаиваю я своего зама. - И еще... Вот тебе ключи от сейфа, где деньги лежат, печать и прочие атрибуты моей директорской власти. Меня два-три дня не будет, порули немного сам. Только не смотри никаких передач про "xебурашек", ни по телевизору, ни через терминал.
      - Мне, собственно, некогда, - пожимает плечами Скрипачев. Так вы поговорите с управделами семинарии?
      - Его сейчас нет, а времени у меня...
      - Кирилл Карпович вот-вот подойдет, - подсказывает дежурный семинарист. Тот самый, с которым падре спорил о сопротивлении злу силою. Это было всего лишь неделю назад. А кажется - так давно... У меня тогда были еще и сын, и дочь, и жена, хоть и бывшая, и даже Софьиванна... отчасти.
      Управделами входит в приемную стремительным упругим шагом, совсем не гармонирующим с атмосферой учреждения, в котором он работает, но зато полностью соответствующим его имиджу современного делового человека.
      - Вы ко мне? - с ходу оценивает он обстановку. Я кивком прощаюсь со Скрипачевым - пусть идет работает, нечего даром время терять - и прохожу в гостеприимно распахнутую дверь.
      - Мой заместитель сказал, что у вас возникли сомнения... в целесообразности завершения работ? - с ходу перехожу я к делу и, соответственно, на приличествующий ему канцелярский язык.
      - Вы же видите, к чему привели людей эти игры вначале с компьютерами, потом с артегомами, - уклоняется от прямого ответа управделами, проходя к своему столу и жестом предлагая мне сесть. Но на долгие разговоры нет времени, и я лишь опускаю руку на спинку стула.
      - Вы опасаетесь, что даже ваши семинаристы сбегут в кинотеатры?
      Вопрос явно неприятен Кириллу Карповичу. И директору фирмы, заинтересованной в сотрудничестве с ним, ни в коем случае не следовало задавать подобных вопросов. Но мне сейчас не до тонкостей этикета.
      - Все мы люди, - снова уходит от прямого ответа управделами. Видимо, в рядах слушателей семинарии уже есть потери. И не маленькие.
      - Разве истинная вера не спасает от веры ложной? И правда ли, что вера в "Общего Бога" - ложная?
      - Много ли нас, истинно верующих? - вздыхает Кирилл Карпович. - И легко ли молодежи не сбиться с правильного пути, когда давным-давно уже нет ни чудес, ни знамений? Все не так просто, Павел Андреевич. Даже некоторые богословы - и те дрогнули. Что же говорить о молодых, еще не утвердившихся в вере? Но вы пока работайте, работайте. Бог даст - все в ближайшее время разрешится в лучшую сторону.
      - А если - в худшую?
      - Значит, грехи наши слишком тяжки. Будем молиться и уповать на милость Божию.
      Вот теперь я вижу, что Кирилл Карпович - прежде всего человек, истово верящий в Бога, а потом уже - человек деловой.
      - Но пока все... не лучшим образом, - прерывает сам себя управделами, включая терминал. - Вот, видели утренний выпуск? Он поворачивает монитор так, чтобы мне было удобнее смотреть. На экране - улица, запруженная народом. Она кажется мне знакомой. С одной стороны - дома, с другой высокий бетонный забор.
      Ах да, это же Останкино. Давным-давно, еще в смутные времена, после очередной попытки патриотов взять под контроль телевидение мэр Москвы, один из главных "авторитетов" дорвавшегося до власти преступного мира, отдал приказ опустить этот "железный занавес". Построили стену чуть ли не за одну ночь. И стальные ворота на всех въездах поставили, такие, что их и танком не прошибешь. С тех пор одно правительство сменялось другим, государственную думу распускали и избирали вновь, а "железный занавес" оставался. Какую-то необъяснимую симпатию испытывают к этой стене власть предержащие.
      - Это что, очередная демонстрация? - равнодушно спрашиваю я. Только зря время теряем.
      - Почему очередная? Первая!
      Оператор крупно показывает идущих - в основном это, как обычно, пенсионеры - а потом их лозунги. "Верните телевидение народу!" "Нет засилью чебурашек на экранах!" "Продезинфицируйте смердящие останки Останкино!" "Земля должна принадлежать людям!"
      - Сколько лет одно и то же! - хмыкаю я. - Только век назад было: "Власть - народу, землю - крестьянам". А теперь... Впрочем, телевидение это тоже власть.
      - Вы что, не понимаете? - вскидывает брови Кирилл Карпович. - Не земля, а Земля, планета то есть должна принадлежать людям. Людям, а не "чебурашкам". Равно как и телевидение. Вот, послушайте. Секретарь, громче!
      Чуть слышный голос диктора крепнет:
      -...взять контроль над телевидением. Но все прогрессивно настроенные граждане нашего общества заявляют решительное "нет!" попыткам деклассированных элементов и религиозных догматиков повернуть ход истории вспять. Сегодня на нашей стороне - национальная гвардия! Завтра плечом к плечу с нами встанут Правительство и Президент!
      Действительно, по ту сторону стены, перед наглухо закрытыми воротами - отряд гвардейцев в шлемах, со щитами и при дубинках. На случай, если ворота попытаются взять штурмом. Но на мощных каменных колоннах, обрамляющих въезд, установлены телеуправляемые водяные пушки. Обычно их оказывается достаточно, чтобы остудить горячие головы. Так и на этот раз. Водометы включаются, люди бегут... Какой-то монах с большим крестом на груди падает, сбитый мощной струей, пытается подняться, но его несет на водяной подушке все дальше, дальше, дальше... Ну и силища у этих пушек! Не хотел бы я быть на месте поверженного монаха. Его окровавленное лицо показывают крупным планом, и на секунду мне кажется, что это наш падре.
      - Может быть, это даже наш Мефодий, - говорит управделами, останавливая кадр, и мы еще раз вглядываемся в искаженное гримасой боли-ненависти лицо. - Он очень своеобразно понимал обязанности священнослужителя. Возомнил себя кем-то вроде Пересвета. Но, надеюсь, это все-таки не он.
      - Не он, не он, - эхом повторяю я. Не потому, что уверен в этом, а потому, что мне хочется так думать. Почему-то. - Но, по-вашему, противостоять злу силою - всегда грех?
      - Почти всегда, - чуть подумав, отвечает Кирилл Карпович. - Человек, со своим скудным умом, бывает увлекаем диаволом почти при каждой попытке такого противостояния. За редчайшим исключением.
      - Но тогда зло - непобедимо? - задаю я риторический вопрос. Только разные люди по-разному воспринимают его риторичность. Прямо противоположным образом воспринимают.
      - Непобедимо добро. А зло рано или поздно уничтожает самое себя, говорит управделами с уверенностью, с какой бы он утверждал, что Земля круглая.
      - Поздно, очень поздно или никогда, - делюсь я собственным опытом.
      - По грехам нашим, - смиренно вздыхает Кирилл Карпович.
      - Ну, хорошо. Раз продолжаем устанавливать терминалы, я пойду. А то людей мало, работы много... - прекращаю я неожиданно затянувшийся то ли богословский, то ли философский диспут. Действовать нужно, а не болтать. Действовать!
      Глава 22
      На ночь я парик снимаю. Эта чертова токопроводящая ткань совсем не пропускает воздуха. Голова потеет и чешется - и от пота, и от того, что начинающим прорастать волосам мешает парик. Кажется, мне придется брить голову не реже чем раз в три дня. Вот уж не было печали...
      Спать хоть и в знакомом, а все-таки чужом доме как-то неуютно. Чужие запахи, чужие шумы из окон, от соседей и из коридора. Накрахмаленные до синего хруста простыни - и те чужие.
      А может быть, Витюха, блудный сын, как раз сегодня и навестит свой дом? И наткнется на разгневанного отца. Уж я ему всыплю... Не посмотрю, что он сам - отец двоих детей.
      Среди ночи я пару раз просыпаюсь, долго ворочаюсь в постели, отыскивая самую "усыпительную" позу. С возрастом она меняется. Когда-то я легко засыпал на левом боку, потом на правом, теперь вот - на животе, да не просто так, а чуть изогнув левую ногу и положив ее щиколотку поверх правой.
      Под утро, в очередной раз проснувшись, я подхожу зачем-то к окну. Уже начало светать. И, похоже, дело идет к грозе: небо затянуто низкими облаками, ветер качает деревья, а воздух наэлектризован так, что над верхушками коллективных телеантенн вот-вот вспыхнут огни святого Эльма.
      Тяжелый гул вдруг падает на город откуда-то сверху, не с облаков даже, а из-за пределов атмосферы. От этого гула начинают дрожать стекла и, кажется, сам небесный свод.
      Я замираю от страшного предчувствия.
      Причина этой вселенской катастрофы - я.
      И если небесный свод сейчас не выдержит...
      Небесный свод не выдерживает. Он лопается, как детский воздушный шарик, облака улетают за крыши ближайших домов, а вместо них над пустынной утренней улицей возникают не звезды и луна - нет, они исчезли навсегда, вместе с облаками - а огромный человеческий глаз.
      Только глаз, больше ничего.
      Глаз смотрит на меня, и он полон гнева.
      Ноги мои подкашиваются, я бухаюсь на колени, лихорадочно пытаясь припомнить слова хоть какой-нибудь молитвы, но кроме "Отче наш... Отче наш..." вспомнить ничего не могу.
      - Ведаю, затеял ты недоброе против меня... - говорит вдруг Голос, и я сразу же узнаю его, вспоминаю того, чей ужасающий взгляд швырнул меня на колени. Страх перехватывает мне горло так, что я начинаю задыхаться.
      - Но низринут будешь вместе с другими неверующими в геенну огненную. А уверуешь - ...
      Узнать, что мне за это будет, я не успеваю. Мои согнутые в коленях ноги ужасно затекли, скомканная простыня перехлестнула горло, а с улицы, из-под окон, доносится низкий тяжелый гул, от которого жалобно звенят стекла.
      Спрыгнув с кровати и подбежав к окну, я вижу, как внизу, по мостовой, идут боевые машины пехоты и танки.
      Ну-ну. Это мы уже проходили. Как только они займут назначенные им позиции, начнется процесс "обращения". И через пару дней вокруг "Останкино" будет воздвигнут второй рубеж обороны.
      Зря я снял на ночь парик. И рубашку не стоит снимать. Даже на ночь нужно обязательно заземляться. А еще - не думать о белой обезьяне. Не думать, не думать! Один раз мне такое уже удалось...
      * * *
      Тщательнее, чем обычно, проделав весь комплекс утренних упражнений и приняв душ, я завтракаю тем, что нашлось в холодильнике, бреюсь, облачаюсь в свой экзотическим наряд и только после этого звоню Грише.
      - Как насчет "вопилки"?
      - Через полчаса привезут. Подъезжай. Заодно расскажешь, что затеял. Может быть, тебя гвардией поддержать?
      - А потом вакуумную бомбу над головой взорвать?
      - Ладно, не злись. Приедешь - поговорим.
      Легко сказать, приедешь. А у меня бензин почти на нуле. На двух заправках вчера топлива не было, на третьей - очередь на два километра. Но давиться в троллейбусе и толкаться в метро... Бр-р-р!
      В "Кокос" я приезжаю только через полтора часа. Но зато с полным баком и запасной канистрой в багажнике.
      Не хотел я сюда ехать, очень не хотел. И если бы не обещанный Гришей пиджак...
      Я прохожу через украшенный красными декоративными плитами и чугунными коваными решетками холл, поворачиваю к бывшему своему кабинету. В приемной - какие-то подозрительные люди, секретарша с заплаканным лицом... Не Леночка. И совсем не такая красивая, как она.
      Не иначе, Леночка сама Грише секретаршу выбирала. Учитывая свой собственный опыт.
      - Туда нельзя! - кричит секретарша. Но я, сделав вид, что не слышу, уверенно открываю дверь.
      В моем бывшем кабинете хозяйничают два молодых человека. Один снимает все подряд, в том числе и меня, миниатюрной видеокамерой, другой роется в ящиках директорского стола. У противоположной от окна стены, перед рядом стульев, обитых красивым темно-вишневым винилом, на носилках лежит что-то длинное, укрытое простыней. Возле торца длинного стола, примыкающего к директорскому, сидит Воробьев и курит сигарету.
      Между прочим, Славка не курит: бережет здоровье и в особенности цвет лица.
      - Что случилось? Кто... это? - спрашиваю я всего лишь на секунду раньше, чем успеваю сам все сообразить.
      - Гриша. Мертв. По всей видимости, убит, - тихо отвечает Воробьев. Но никаких следов насилия не обнаружено. Пока. Это Полиномов, о котором я вам говорил, - представляет он меня тому, кто роется в ящиках стола.
      - Возможно, у нас будут к вам вопросы. Но не сейчас, - отвечает тот. Второй продолжает снимать. И объектив его камеры, насколько я понимаю, непрерывно следит за моим лицом.
      - Едем. Нас ждут, - поднимается Славка, неумело загасив сигарету. Думал вас обоих забрать, да видишь...
      Мы выходим из бывшего моего кабинета. Теперь уже он и для Гриши бывший.
      - Ты на машине?
      - Да.
      - Жаль. Хотел по пути поговорить, но теперь уже на месте, - досадует Воробьев. - Я тоже за рулем, и без шофера.
      - Как это произошло?
      - За пять минут до смерти Гриша пытался через терминал получить какую-то... не всем доступную информацию об артегомах. Секретарша как раз заходила в кабинет, краем уха слышала, краем глаза видела. А через десять минут обнаружила его мертвым. По-видимому, инфаркт, но категорически судмедэксперт утверждать до вскрытия не решился. На сердце Черенков ни разу не жаловался, так ведь?
      - Так. Хилый он был, это да. Но никогда, по-моему, не болел. А ты не боишься, что, если мы с тобой в машине начнем обсуждать одну деликатную проблему, то и с нами что-нибудь такое может произойти?
      Оказывается, наши авто на стоянке припаркованы рядышком. Я открываю дверцу своей "вольвочки", Славка - своего "мерседеса".
      - Не боюсь, потому что принял меры, - своей обычной скороговоркой отвечает Воробьев. А в кабинете и на лестнице говорил медленно. Видно, осваивался с мыслью, что Гриши больше нет.
      А я? Уже освоился? Уже подметил, что кабинет директора "Кокоса" снова освободился?
      - Видел, сзади цепь болтается? - говорит Славка уже через открытую дверцу. - Кузов заземлен, на стекла напылен токопроводящий слой. Мы только вчера докумекали: мало не смотреть на "чебурашки" по телевизору или на дисплеях терминалов, нужно еще и экранироваться, когда думаешь о них не так, как хотелось бы... "создателю".
      Проговорив последние слова. Славка проворно захлопывает переднюю дверцу. Стекла в его машине и в самом деле какого-то голубоватого оттенка, словно их медным купоросом помыли.
      Да... А я вот заземлить кузов не догадался. Хотя чего тут хитрого: бензовозы всю жизнь с цепочкой ездят. Так что пока - не думать, не думать! Назад, к обезьяне. К белой обезьяне.
      На совещание мы едем не в ГУКС, а в мрачное тяжеловесное здание в центре Москвы, и электронный страж долго изучает мою физиономию, поблескивая сиреневыми глазами объективов.
      - Ты уверен, что я нужен здесь?
      - Ты - нет. Но тебе здесь быть нужно. Гриша очень за тебя просил. А просьбы покойных принято выполнять.
      У входа в комнату, где проходит, насколько я понимай, какая-то оперативка, часовой-человек находит наши фамилии в списке, проверяет документы (у меня с собой - только права, но их оказывается достаточно), и мы входим в комнату с высоченным потолком и тяжелыми, обитыми натуральной кожей старомодными стульями с высокими, выше голов, спинками. Стулья стоят в два ряда вокруг большого овального стола, мы почти бесшумно садимся, и первым среди собравшихся я узнаю Грибникова. Он пополнел, даже обрюзг, но его полные щеки сохранили юношескую розовость. Грибников Артур Тимофеевич, работник службы безопасности. Бывший? Скорее, настоящий. Стрижен Артурчик под ноль, и я сразу же начинаю чувствовать, как потеет под париком моя голова.
      Кажется, Грибников только что изложил план предстоящей операции. Мы успели - к самому финишу:
      -...Почти наверняка после выведения из строя супернейрокомпьютера в зале начнется паника. В том числе и среди телохранителей "создателя". В суматохе можно будет применить оружие. Стреляю я хорошо.
      - При входе могут обыскать. Пока не обыскивали, но... - говорит лысоватый полковник с тонкими, неприятного рисунка губами.
      - Оружие уже заброшено в здание, катапультой. Я найду его по "маячку". Запасной вариант - "бумажный" пистолет, который не ловят детекторы и почти наверняка не заметят обыскивающие. Если они, конечно, будут.
      - Теперь с этими "вопилками"... - не успокаивается въедливый полковник. - Вы уже дважды пытались их применить. И дважды теряли людей. Вам не кажется...
      - Кажется. Поэтому я иду сам.
      - Без прикрытия?
      - Оно бесполезно. Как только пеленгаторы засекут СВЧ-вопль "вопилки", на штурм здания пойдет "альфа".
      - Может быть, лучше снайперов послать?
      Это спрашиваю я. Вопрос, наверное, глупый. Но я здесь дилетант, значит, мне можно.
      - Уже посылали. Четверых, - отвечает Грибников, пристально вглядываясь в мое лицо. Вспоминает, где встречались. - Теперь они охраняют "общего бога". Правда, снайперы шли без экранировки. Но шансов, что она сработает - полста процентов. Есть подозрение, что воздействие даже не электромагнитное.
      Артурчик вдруг вздрагивает, словно от пощечины. Узнал.
      - Можно, я пойду с вами? - предлагаю я.
      - Нет. Категорически - нет! Нам не нужна самодеятельность. Если имеете что сказать по существу - говорите. Говорите и уходите, - злится Артурчик. - Вас вообще здесь быть не должно! Кто привел?
      - Я. Павел Андреевич уже имеет опыт... - пугаясь и от этого тараторя еще быстрее, чем обычно, оправдывается Воробьев.
      - Знаем мы этот опыт. Вместе его получали. Если бы спецбоеприпас тогда над "Тригоном" не взорвали - весь мир без компьютерных сетей остался бы.
      Ну-ну. А я, получается, и ни при чем вовсе? Да ладно. Это так давно было...
      - Слушай, Слав... У меня в кинотеатры ушли - и дочь, и сын. Сейчас они, наверное, уже в Останкине. Я должен их вытащить, любой ценой. Но там все оцеплено войсками. Мне нужен пропуск, позарез.
      - Так ты из-за этого рвался в напарники? - явно разочарован Славка.
      - А ты думал - я в благодетели человечества записался? Да пусть носится со своим "общим богом", если ни на что другое не способно.
      - Вы все сказали? - грубит Грибников. Я так увлекся перешептыванием с Воробьевым, что не заметил: никто ни о чем не совещается, все только смотрят на меня. И ждут, когда я уйду.
      А ведь Артурчик - не пройдет. Он, хоть и работает в конторе, где актерские способности иногда ценятся намного выше, чем в ведущих театрах, но - не сдюжит, продумается, засветится. И противно мне с ним после "Тригона" разговаривать, и жалко дурачка. Совершить, что ли, благородный поступок?
      - Нет, не все. Вы, когда войдете в телецентр, постарайтесь не думать о своем задании, о цели вашего, так сказать, визита. Думайте, что пришли поклониться "общему богу", как все. Это убережет вас надежнее, чем экранировка. Вы же сами прекрасно...
      - Не нужно мною руководить! - вскипает Грибников. -Пожалуйста, покиньте помещение. Вы тоже, - кивает он Воробьеву.
      Пока я думаю, как бы поизысканнее нахамить в ответ, вскакивает со своего стула Славка.
      - Да-да, мы как раз собирались... Извините, господа, но дела государственной важности не позволяют нам и в дальнейшем разделять ваше изысканное общество!
      Ну что же, отступаем мы в полном боевом порядке. Воробьев недаром несколько лет проработал моим замом.
      - А как же мой пропуск? - огорчаюсь я, едва мы выходим в широченный коридор.
      - Думаю, он тебе не понадобится. Я, пока ждал тебя в "Кокосе", слышал разговор следователей: введенные утром войска уже "обращены" и наводят порядок вокруг телецентра. Желающих воочию увидеть "общего бога" - десятки тысяч. Тебе, кстати, очередь уже сейчас нужно занимать, если хочешь хотя бы к вечеру туда попасть.
      - Я в очередях не привык стоять.
      - Перед "общим богом" все равны.
      Мы выходим на улицу. Наши машины стоят почти рядом, через два автомобиля.
      Наверное, мне нет смысла идти в "Останкино". "Бумажного" пистолета у меня нет, "макаров" отнимут при первом же обыске. "Вопилку" мне Гриша достать не успел. А может, она у него где-то в кабинете осталась? В нашем с ним бывшем кабинете... Меня так поразила его неожиданная смерть, что я совершенно забыл, зачем к нему приезжал. Да еще Славка в недобрый час под руку подвернулся. А теперь кабинет наверняка опечатан, да и в любом случае вынести из него ничего нельзя. Был там какой-нибудь сверток или нет?
      Славкин "мерседес" ближе, останавливаемся мы возле него.
      - Ты чем так расстроен?
      - Да уж не встречей со старым знакомым Грибниковым. Гриша ведь, можно сказать, моим учеником был. А тебе - не жалко его?
      - Он сделал все, что мог. Я тоже сейчас по восемнадцать часов в сутки работаю. И Грибников - не единственный, кто пойдет в эпицентр. Вот избавимся от этой заразы - тогда и будем горевать. О Грише, Грибникове, который вряд ли оттуда вернется, и о своих детях. Мои ведь - оба ушли в Останкино.
      Вон оно как... А я-то думал, это только у меня с Петей - личные счеты.
      - Ну, разбежались?
      - Подожди, - останавливает меня Славка. - Гриша просил для тебя пиджачок подобрать. Хорошо, что я не поперся с ним к Черенкову в кабинет. Следователь сразу заинтересовался бы. И никакой мандат не помог бы. Есть, есть у меня такой, - отвечает Славка на мой незаданный вопрос. - Как член Особого комитета при президенте я пользуюсь почти неограниченными полномочиями. Только они мало помогают. Полномочия хороши, когда знаешь, на что их употребить. Но этого, кажется, никто не знает. Даже Президент.
      Открыв багажник. Славка протягивает мне нарядный сверток с надписями "ЦУМ" и "ЦУМ - флагман московской торговли" со всех сторон.
      - Как пользоваться, знаешь?
      - Нет.
      - Тогда присядь на минутку, я расскажу. Инструкция тоже прилагается, но мне так доходчиво все объяснили, что я и сам теперь кого хочешь научу.
      - Даже меня.
      Мы садимся в "мерседес". Он нагрелся на солнце, но Славка, чуть помедлив, захлопывает дверцу. Все стекла подняты.
      - Потерпим? В целях конспирации. Надень пиджачок-то.
      Похоже, рукава чуть коротковаты. А так... Не от Кардена, конечно, но вполне... Только тяжелый очень. А в потайных карманах какие-то записные книжки, довольно толстые.
      - Это - "бумажный" пистолет, - поясняет Воробьев, когда я пытаюсь вернуть книжки обратно в карманы. - Смотри, эти прозрачные пленки на обложках - съемные. Ты отлепляешь одну и вторую и складываешь книжечку вместе, двухтомничком. Пройдет химическая реакция, книжечки слипнутся, нагреются и спекутся. Щелкнешь по ним пальцами - лишнее осыплется. В руке останется двуствольный пистолет. Очень неплохой, кстати, спусковые крючки как у охотничьей двустволки. Стреляешь хорошо?
      - Непрофессионально.
      - Это плохо. Пеночкин не снимает бронежилета на днем, ни ночью. Ну... Все равно, может пригодиться. Теперь пиджак. Он напичкан микросхемами, аккумуляторами и СВЧ-диполями. Но аэрофлотовские "рамки" его не ловят. Излучающая антенна - конформная. Управление - через очки. Смотришь на объект, который нужно облучить, и берешься пальцами обеих рук за металлизированные квадратики на дужках. Микрооптика отслеживает направление твоего взгляда, компьютер вычисляет и вводит фазовые задержки для каждого диполя, потом генерирует импульс. Через тридцать секунд его можно повторить.
      - А если не сработает? И как убедиться, что сработал?
      - Когда сработает, тебе станет жарко. А контроль... Ага, вот. Славка выводит на дисплей бортового компьютера телепередачу. На экране появляется... Ну, конечно, "чебурашка".
      - Очень кстати... - кривится Славка. - Теперь сосредоточь взгляд на бортовом компьютере и коснись дужек очков двумя руками. Только на секунду, не более.
      Я делаю то, что он попросил, и вместо "чебурашки" на экране появляется какой-то сюр.
      - Все, все! - машет руками Славка, отключая компьютер. - А то ты мне его сожжешь. Да и аккумуляторы беречь надо. Ну, разбежались? Свой старый пиджачок-то не забудь. Для постоянной носки этот тяжеловат, да и вернуть его нужно будет, иначе мне голову снимут. Самый секретный пиджачок в мире. Обидно будет, если в руки чужих разведок попадет.
      Я натянуто улыбаюсь.
      Меня, похоже, и отсюда, из "мерседеса", выставляют. Не так грубо, конечно, как из комнаты с кожаными стульями, но - выставляют. А мне теперь, в связи с изменившимися обстоятельствами, очень хочется знать ответы на два простеньких вопроса. И я обязательно задам их. Во избежание печальных последствий в будущем. Вот прямо сейчас возьму и задам.
      Славка сидит за рулем, я - на переднем сиденье рядом. Схватив Славку за лацканы пиджака, я прижимаю его к спинке сиденья и кричу в испуганное лицо, в перекошенный от неожиданности рот:
      - А когда я убью Пеночкина - вы меня в тюрьму упечете? Или пристрелите, при выходе из Останкино? Кто приказал привлечь меня к операции и подбросить "бумажный" пистолетик? Грибников? Отвечай, кто, иначе я сейчас слеплю книжечки, отщелкну лишнее и всажу обе пули тебе в живот!
      - Тебе нужно чаще "тик-так" жевать, чтобы дыхание всегда было свежим, - советует мне быстро пришедший в себя Воробьев. - Мне трудно говорить. И так душно, а тут еще ты навалился... - жалуется он, и мои руки сами по себе опускаются.
      - Настоял на твоем участии в операции я, - признается Славка. - В качестве "свободного охотника". Ты ведь бывший охотник на вирусов, верно? И неплохой охотник. "Тригон", например, против тебя не устоял. Пойми, мы сейчас цепляемся за любую возможность, за любую. У тебя есть один шанс из тысячи - мы используем и его. Что касается последствий... Подписан указ прокурора. Пеночкин объявлен особо опасным преступником, которого не нужно искать, но нужно обезвредить. Любой ценой. Награда - пять миллионов. Устроит?
      - Да пошел ты...
      - Я, конечно, пошел бы... в Останкино и сам, - оправдывается Славка. - Да только знаю, не сдюжу. Я до Пеночкина - даже не дойду. Слаб я, понимаешь? Слаб.
      Да я, честно говоря, тоже удивляюсь, как это мой, хоть и работящий, но зам в директора выбился.
      - Ладно. Пойду я... очередь занимать.
      - Ни пуха!
      - К черту!
      Глава 23
      "Вольвочку" приходится оставить почти в самом начале улицы Королева, среди множества других, почти в беспорядке и почти брошенных машин. У некоторых побиты стекла и вскрыты багажники. Кажется, на жулье-ворье новая религия не действует. Как, впрочем, и никакая другая.
      Прежде чем бросить прощальный взгляд на старушку, я включаю противоугонное устройство и тщательно запираю дверцы. Словно через час-другой собираюсь сюда вернуться.
      Ну, а вдруг?
      Как ни странно, некоторые кафе и забегаловки еще работают. В ближайшей из них я выпиваю двойную половинку скверно приготовленного кофе и, выйдя на улицу, выкуриваю сигарету.
      Как перед казнью.
      Чем ближе я подхожу к телецентру, тем больше обгоняю людей.