Место это не любили, обходили стороной, считали нечистым. Неохотно говорили о нем, а уж бывать там только самым отважным доводилось.
      Да и то сказать, каких только косточек - и черных и белых - не гнило здесь, в смрадной вечной глубине, какой только кровью - и голубой и алой не разбавлялась черная болотная жижа.
      Вот уж на нашей памяти, годов десять тому, леший Бугров, который один осмеливался заходить на болота и знал их тайные тропки, подцепил концом ствола плавающий среди зеленой ряски новенький картуз. Кто его потерял, вовек не узнать. Как он туда попал, что и говорить - яснее ясного.
      И травы здесь растут яркие, коварные и обманчивые. И дерева - кривые да коряжистые, поросшие, как грязным клочкастым волосом, путаным и рваным мхом. И часто сидит на таком дереве черный ворон и каркает хрипло, скрипуче, до мороза по коже.
      Все было в болоте том. И пузыри вырывались из черной глуби, и туманы ходили меж дерев, будто утопленники в саванах, и огоньки плавали над бездонными пучинами. И стоны по ночам глухо доносились до путника, и вроде шепот шел над кочками, и говор слышался глухой, нелюдской, непонятный...
      Даже луна здесь особая была - холодная, белая, безразличная. Смотрит сверху, как над болотами бродят туманы и огоньки, бесшумно, а то и с гулким хохотом, мелькают меж кустов страшные глазастые совы - и вроде все это ей очень нравится.
      Многие верили, что в болотах нечисть водилась - то ли водяной, то ли еще какая темная сила, толком никто объяснить не мог, но ходили про эти места худые слухи. Старая Евменовна любила об этом поговорить, да и та мутно объясняла: "Поводит, поводит огоньками по кочкам, да и столкнет в бучило и тянет за ноги вглубь и щекочет". И человек вместо того, чтобы звать на помощь, хохочет дурным голосом на весь лес - отпугивает своих возможных спасителей...
      Не любили на селе Соловьиные болота, боялись их и без крайней нужды сюда не заглядывали, далеко стороной обходили, хотя ягода тут водилась знатная и дичь хорошая была. И соловей здесь отменный селился. Иногда, по весне, аж с дороги было слыхать его песни, от которых у любого заходилось и печально и радостно сердце...
      Сейчас день был ясный, шли они твердой тропкой, а над болотом висела в жуткой тишине мятежная тревога. Издалека Вестин вой заслышали. Еще немного прошли, и она, обрадованная, из-за кустов к ним выскочила. Андрей даже вздрогнул - так напряжен был.
      Дружинники в сторонке остались, участковый с Бугровым ближе подошли. Подошли непросто - оба под ноги смотрели, чтобы след, какой будет, увидать и не уничтожить: Бугров еще дорогой сказал, что, верно, не своей волей этот несчастный мужик в болоте оказался, похоже даже, дырка у него в спине есть, ружейная.
      - Вон, гляди, у края, видишь?
      Андрей уже и сам разглядел. Там, где твердое кончалось, торчало из воды что-то темное, пятнистое, видны были ноги в рубчатых походных ботинках, спина с каким-то рисунком на куртке, а голова была вся в воде, только волосы чуть виднелись и шевелились, как тонкая водяная травка.
      Правду сказать - жутко было участковому. Но что делать - надо. Ближе Андрей подошел и точно - на спине две дырки разглядел на курточке. И курточка жалкая какая-то: вроде детской, заяц на ней нарисован и "Ну, погоди!" написано зелеными буквами.
      Андрей вернулся к дружинникам.
      - Вы, ребята, с Федором Михайлычем меня здесь подождите. С места не сходить и никого не подпускать. Я сейчас вернусь, позвоню только.
      До приезда опергруппы Андрей с Бугровым место происшествия осмотрели. Кругами ходили, все больше и больше забирая. Андрей первым палатку нашел и Бугрова позвал.
      Палатка была зашнурована, рядом на сучке мешок походный висел с продуктами, в пеньке топорик ржавел. Около кострища обувка на колышках висела - видно, сменная, на сушку.
      Леший полог палатки откинул, голову внутрь сунул, посмотрел, понюхал, проворчал:
      - Точно, неделя лапнику будет, - пошарил в изголовье и сумку вытащил - как полевая, прочная.
      Андрей с волнением открыл ее, достал документы, бумаги, посмотрел внимательно. Бугров за его лицом вопросительно следил.
      - Ученый, - сказал Андрей. - Орнитолог.
      - Это по птицам, что ли?
      - Ну да... Командировочное удостоверение и письмо из института.
      Андрей снял с дерева рюкзак - внутри продукты были: сахар и соль отсыревшие, чай, консервы, в отдельном пакете проросшая картошка.
      - Точно, - сказал Бугров. - Недельный срок, по всему видать: и топор говорит, и кострище, и все другое.
      - Слушай, Федор Михалыч, - вдруг сказал Андрей, - надо шире искать. Он приехал птиц записывать на магнитофон, соловьев. Понимаешь? Если мы этот магнитофон найдем, он многое сказать может.
      - Это верно. - Бугров поскреб бороду.
      Первое напряжение немного улеглось, привыкать стали и теперь больше по-деловому настроены были. Правда, когда ветер налетел и деревья зашумели, опять тревожно стало, неуютно. Будто хотят они рассказать, что видели, да не могут, потому и стонут.
      Андрей встряхнулся.
      - Где здесь соловьи поголосистее? Пошли. Сейчас на куски разобьем и все обыщем.
      - Дело. К оврагу надо идти, к дороге ближе. Сдается мне, покойник от своего магнитофона недалеко ушел.
      Андрей объяснил дружинникам задачу и, когда на дороге машина милицейская зашумела (Андрей там Кочкина оставил, чтобы перехватил и к месту проводил), Богатырев закричал, чтобы к нему шли. Нашелся магнитофон. На пеньке лежал, рядом провода были и микрофоны, и телогрейка лежала разостланная.
      А метрах в сорока Андрею еще удача сверкнула - след сапога на мягкой черной земле, а в нем - раздавленный окурок, самокруточный.
      Вскоре Кочкин группу привел. Андрей поздоровался, доложил как положено, и уже вместе продолжили работу.
      Судмедэксперт осмотрел убитого - сомнений в том уже не осталось. Человек был немолодой, с бородкой, за ухо очки зацепились - и что удивительно и страшно: стекла в них целы были, только позеленели. Убит был в спину, двумя выстрелами. Предварительное мнение эксперта - пуля тупая, пистолетного типа, миллиметров девять-одиннадцать.
      Осмотрели место (предположительно), откуда стреляли. Но гильз, как ни искали (и приборы не помогли), не нашли - вернее всего, подобраны гильзы предусмотрительной рукой.
      Следователя особенно магнитофон заинтересовал. Конечно, болото, сырость, какая тут пленка выдержит, но он на нее надеялся - может, что и скажет, да не простое, а главное. Но больше всего он на участкового надеялся, особенно когда про дерево на дороге услыхал. "Ратников, назидательно сказал он, - любое слово сейчас лови и к этому делу примеряй. Глядишь, что и к месту точь-в-точь придется".
      Дружинников особо предупредили, чтобы ни слова в село не принесли. Чем дольше знать не будут, тем вернее и скорее след отыщется.
      Вечером Андрей в клуб пошел, на товарищеский суд. Хоть и мрачно на сердце было, а надо - остальные дела бросать тоже нельзя. Все они главные.
      Судили нерадивого механизатора Василия Блинкова. Суть дела была такова: Василий с детства мечтал о мотоцикле, можно сказать, бредил им и во сне каждую ночь видел, а возможности приобрести машину все не появлялось. Причин тому было достаточно, а главная, первая, - Клавдия, жена его, женщина со злым и скандальным характером, которая взяла манеру сама получать Васькину зарплату, мол, иначе пропьет. Васька жены боялся и активно, открыто не протестовал. Но уж в пику ей, если сваливался левый или сверхурочный заработок, не откладывал его, а действительно назло Клавдии пропивал с друзьями. Выпив же, начинал мечтать вслух о том, какой мотоцикл он купит и как и куда на нем станет ездить. Все это было довольно безобидно, но с горчинкой. Терпел, терпел Васька злобу и тиранию супруги, насмешки приятелей - и пошел на крайность: втихую, втайне от Клавдии, продал собственного кабанчика и инсценировал кражу.
      Все было сделано по-детски, наивно. Андрей сразу же понял, что замок на сарае был распилен до того, как его навесили, что Васька лжет, уверяя, что два дня не был в сарае - остались на влажной земле следы его резиновых сапог поверх Клавдиных бот и кое-что другое.
      Разгадав его нехитрую хитрость, получив Васькино покаянное признание и съездив с ним за кабанчиком в Оглядкино - благо его еще не успели заколоть, - Андрей и сам растерялся: как дальше быть? Какие меры принять? Кража ведь была, преступление совершено... Но кража-то у самого себя! Подумал - и решил передать дело товарищескому суду. В суде, правда, обернулось все иной стороной. Поначалу, однако, все шло как надо: осуждали и стыдили Василия за нерадивость и лень, за пьянство без размера, но когда вылезла на сцену Клавдия и стала чернить при народе своего мужика, настроение в зале изменилось.
      Клавдия ради такого события, где она главной была, принарядилась покрылась алым платком, надела желтую кофту и зеленую юбку - издалека, из зала, была она похожа на испорченный светофор, у которого все огни горят разом. А Васька пришел с работы в затрапезе, сидел, неловко повернувшись боком, чтобы односельчане не видели под глазом синяка, навешенного Василию запальчивой Клавдией.
      Общее мнение выразил бригадир полеводов по фамилии Кружок, испортив всю назидательность важного мероприятия:
      - Это же надо, граждане, довести собственного мужика, опору и надежду семьи, до такой позорной крайности. Васька тоже хорош, не спорю. Гордости в нем мужской ни на чих не осталось. Обидно для всей нашей половины человечества, что он такую мужскую несостоятельность проявляет...
      В зале засмеялись.
      - ...Я не об этом говорю, этого я не касаюсь. Я говорю об том, что на месте Василия за такое повседневное издевательство всю бы скотину со двора свел и пропил. Не Ваську надо судить, а главного в этом деле подстрекателя. Ты, Клавдия, самый близкий ему человек после отца и матери. Что же ты мужика родного понять не можешь? Ведь живете вы на одну твою зарплату, а Васькину ты на книжку ложишь, и он даже не знает, где ты ее держишь и сколько на ей денег. Унижаешь мужика. Ты сколько ему на обед даешь? То-то. А ведь он курить бросил через то, что ему стыдно стрелять папироски у товарищей.
      Вот что, Васька, у меня в сарае старая "Ява" есть, испорченная, но хорошая еще, если руки приложить. Забирай ее себе, ремонтировай и уезжай на ней от своей змеи Клавдии на край света!
      В зале опять засмеялись и захлопали, Клавдия заголосила, Васька встал и выпрямился, развернув плечи и задрав голову.
      Суд с улыбками и шутками вынес частное определение в Клавдиин адрес и кассиру, Ваське порицание и, в общем, сработал как надо. Разобрался в причинах, постарался их устранить, выразил общее мнение коллектива.
      Андрей видел, что Клавдия и Василий вышли с суда вместе. Клавдия цепко держала мужа под руку, семенила рядом, даже немножко опережала его и заглядывала ему в лицо. Василий шагал торжественно и величаво, на жену поглядывал снисходительно.
      В другое время улыбнулся бы участковый, порадовался, а тут на душе сплошная чернота. Сидел он сейчас в зале, смотрел на своих односельчан, слушал, что они говорят, а мысль одна его мучила: неужели из них кто-нибудь к этому делу причастен? И ведь скорее всего это так, в той или иной мере.
      - ...Имеется одна или две
      незначительные детали, которые стали
      известны во время допроса. Они
      заслуживают внимания.
      А. К о н а н Д о й л. Записки
      о Шерлоке Холмсе
      26 м а я, в т о р н и к
      Прошло несколько дней. Нехороших. Ничего за эти дни не произошло, но и ничего не прояснилось. В Синеречье и во всех других близлежащих местах давно уже знали, что случилось на болотах, все обсудили, все предположения высказали, нагородили такого, что сами по вечерам с опаской из дома выглядывали, за каждым кустом им злодеи мерещились.
      Андрей с Бугровым уже несколько раз и в район, и в область ездили, соображения высказывали. Следствие шло, время - тоже; силы подключились к расследованию немалые, но результатов пока особых в деле не значилось. Как выразился следователь Платонов, здесь было еще много темных мест и "белых пятен". А точнее, все сплошь оставалось темным, и хотя некоторые детали все-таки кое-что прояснили, но даже для начала зацепиться было не за что.
      Нынешний день начался для участкового, можно сказать, как обычно: разбудил его неистовый стук в окно и хриплый от волнения голос: "Андрюша, отвори!"
      Андрей распахнул окно и отшатнулся. Под окном, прямо в будущих цветах (Галка подлизывалась), стоял колхозный бухгалтер Коровушкин, обычно, точнее - всегда, суховатый в общении, опрятный в одежде и въедливый в делах, вовсе непьющий человек, а сейчас такой непохожий на себя, что Андрей ощутил в животе холодок недоброго предчувствия: либо у него баланс на три копейки не сходился, либо колхозную кассу ограбили, не иначе.
      Коровушкин был небрит, взлохмачен, в грязной белой рубашке, из кармана пиджака висел мятый галстук - веревка веревкой, брюки держались на одной пуговице, и в прореху просунулся клочок рубахи. И разило от него так, что у Андрея закружилась голова.
      - Спасай, Андрей Сергеевич! Погибаю!
      - Погоди погибать, - сказал Андрей. - Дай одеться.
      Андрей оделся, поставил на плитку чайник - он понимал: человеку надо успокоиться, чтобы все толком рассказать, - и сел напротив Коровушкина.
      - Ну рассказывай теперь, Тихон Ильич. Что натворил?
      Коровушкин вздохнул тяжко, со стоном, обхватил седую голову руками.
      - Ох, и натворил, Андрюша, на старости лет. Всю жизнь при деньгах, при важных документах - и никогда ни пятнышка на моей биографии не было. Нынешний год на пенсию собрался, и вот тебе - опозорил свое честное имя навсегда. Папку я вчера потерял в районе.
      - Так. - Андрей привстал. - А что в ней? Деньги?
      - И деньги кое-какие были, по доверенности получил: девятьсот сорок два рубля тридцать шесть копеек - и прописью, как говорится, и цифрой. И документы, оформленные на премию колхозникам за посевную, и почетные грамоты победителям соревнования... Два письма гарантийных... Деньги ладно. У меня почти тысяча на книжке есть - покрою; на премию новые бумаги сделать тоже можно, задержим маленько, конечно, но поймут люди, а вот что жалко - грамоты. Весну ведь как хорошо поработали, разве можно это не отметить, не порадовать людей!
      - Ладно, давай-ка расскажи все по порядку. И без утайки, погулял ты, по всему видно, здорово. Не из любопытства спрашиваю: чтобы искать успешно, весь твой вчерашний путь, как ни горько и стыдно, заново надо пройти.
      Вот что рассказал бухгалтер.
      ...Отправился он в райцентр человек человеком - черный костюм, белая рубашка с галстуком, шляпу положил на голову как подобает и платочек в кармашек; под мышкой - красная папочка с тесемками.
      Уехал на машине, а вернулся нехорошо: поздно ночью, никто не видал на чем (и хорошо, что не видал), а сам он не помнил. Собственную калитку нашел с трудом и открыл ее не в ту сторону - так и повисла на оставшейся петле. Верная Жучка, радостно бросившаяся было ему на грудь, вдруг сморщила морду, чихнула, заскулила и, отбежав к сараю, долго испуганно лаяла на хозяина, который упорно и шумно карабкался на крыльцо.
      Уснул он прямо в сенях, до горницы не добравшись, положив голову на старые валенки, круглый год валявшиеся под лавкой, и проснулся с чувством, что ничего более ужасного в его жизни еще не случалось.
      Да, так оно, собственно, и было. Жизнь он свою провел правильно, прямым курсом, не допуская резких поворотов, а вот тут такой неладный сбой допустил.
      И ведь все шло хорошо: показал отчет, первым получил в банке деньги, потом - грамоты, в общем, все сделал в полдня - быстро и аккуратно - и собрался домой: одну ногу уже в дверцу машины занес, а тут кто-то ему руку на плечо положил.
      Оглянулся Коровушкин - стоит пожилой и полный человек с портфелем, на руке дорогой плащ, и улыбается, ждет, когда бухгалтер в ответ рассмеется и на шею ему бросится. Коровушкин так и поступил - ногу обратно выдернул и повис на толстяке:
      - Ванюшка, родной! Откуда ты здесь!
      Словом, встретились старые друзья, у которых было общее детство, и боевая юность, и годы разлук, у которых есть что вспомнить, у которых жизнь была позади, и потому они особо друг в друге нуждались и рады были нечаянной встрече.
      Коровушкин шофера с машиной отпустил - не любил он зазря государственное время мотать (сам-то с делами управился и с чистой совестью мог несколько часов другу посвятить).
      Ну куда деваться? Сели тут же в скверике на лавочку, да прохожие стали оглядываться: сидят трезвые старые мужики и то друг друга по плечам хлопают, то хохочут враз, не поймешь над чем, то вдруг замолкнут и слезу пустят, рукавом по щекам заскребут...
      Короче, оказались они на вокзале, в ресторане. Справедливости ради надо заметить, что от первой Коровушкин пытался отказаться, но Ванюшка, друг его, с таким изумлением, даже обидой посмотрел на него, что бухгалтер махнул рукой и хлопнул стопку, а за ней и другую, хотя к вину был крайне непривычен. За разговорами, ахами да охами время пролетело быстро. Тут вспомнил Иван, что нынче видел в гостинице Настю Копейкину, старую любовь Коровушкина, с которой пути его еще в молодости почему-то разошлись и более не пересекались. Как было не навестить?
      В гостинице Коровушкин, глядя на свою первую любовь, снова засмущался, потерялся и, чтобы взбодриться и развязать язык, снова хлопнул - уже коньячку. Ему и без того было довольно, да Настя всполошилась, что во втором этаже Кузьма с Никитой живут (все они на одно совещание прибыли). Поднялись на второй этаж. А уж как спускались, и вплоть до сего утра Коровушкин уже ничего не помнил. И где красную папку оставил или потерял - тем более...
      - Ну поехали, - сказал участковый.
      Заскочили они к председателю и рванули в райцентр. По всем точкам прошли, по всем пунктам проверку сделали, всех старых друзей Коровушкина навестили, но без результата. Про красную папку так никто и не вспомнил. Андрей справился на всякий случай в райотделе и сказал Коровушкину:
      - Поехали домой. Не здесь мы ищем.
      Коровушкин, на глазах уменьшавшийся в размерах по мере того, как таяли его надежды, удивленно посмотрел на милиционера и решил, что тот его просто утешает. А участковый так рассуждал: бухгалтер - человек крайне добросовестный и строгий, и в каком бы виде он ни оказался, папку с колхозными деньгами и документами из рук не выпустил бы, да и не вспомнил ее никто - ни Иван, ни Настасья, ни Кузьма с Никитой. И официант, который их обслуживал, тоже про папку ничего не сказал. Хотя, конечно, причина тут и другая могла быть. Но вряд ли - парень был хороший, молодой, не испорченный еще.
      Соображений своих Андрей высказывать не стал, чтобы человека зря не обнадеживать. Пусть уж на всякий случай свыкнется со своей бедой. А уж если найдет он папку - что ж, от радости хуже не станет.
      Подъехали прямо к правлению, и благо председателева машина, на которой вчера бухгалтер в район ездил, на месте была и из-под нее Пашкины ноги торчали. Андрей прямо к ней подошел, заднюю дверцу открыл, осмотрел и о чем-то Пашку, голову высунувшего, тихо спросил. Потом они снова на мотоцикл сели.
      - Куда теперь? - тихо и безразлично поинтересовался Коровушкин. - За вещичками?
      - Домой. Папку возьмешь - и в правление, к председателю. Он, хоть и моложе тебя вдвое, а я думаю, не постесняется ногами потопать и кулаком по столу постучать для профилактики.
      - Калитку поправь, - сказал Андрей, проходя во двор.
      Коровушкин махнул рукой, какая уж тут калитка... и остолбенел: Андрей подошел к окну и взял с подоконника красную папку.
      - Посмотри для порядка, Тихон Ильич, все ли у тебя тут на месте?
      Бухгалтер взял папку, прижал ее к груди и сел прямо в куст крыжовника.
      - Ты ее в машине оставил, - пояснил Андрей. - Зря мы только в район гоняли.
      - Боже мой, - заплакал Коровушкин. - Как же ты догадался!
      - Сообразил, - улыбнулся Андрей. - Я, правда, еще здесь хотел в машине посмотреть - не верил, что такой человек, как ты, может потерять казенные бумаги. Думаю, небось когда садился в машину, положил ее на сиденье, а тут - Ванечка... Верно? У Павла спросил, а он говорит: "Я ее утречком на окошко ему положил, будить не захотел". Вот так, гуляка.
      - Андрюша! - торжественно сказал Коровушкин. - Что тебе сделать? Как тебя отблагодарить?
      - Бутылку поставь, - усмехнулся Андрей.
      - Привет, Ратников. Платонов говорит. Знаешь, прошли по его связям никаких следов. Да и связи-то... Человек, как выяснилось, он был крайне необщительный, даже нелюдимый. Холост, ни друзей, ни врагов у него. В институте никто и не знал, куда именно он собирается: свои заветные места имел и держал их в тайне. То есть совершенно никаких концов. Здесь скорее всего элемент случайности был, как думаешь? Вот и я так же. Ведь явных мотивов, по существу, нет. Цель ограбления, наиболее вероятная, вообще исключается: все вещи целы, документы, деньги, главное, - тоже. На месте надо получше искать, согласен? У тебя ничего пока? Ну да, конечно... Я уж подумываю - не наш ли Агарышев-Федорин руку приложил. Что, если он в ваших краях обитается? Ты собираешься к нам? Хорошо, жду. Да, ты просил меня место жительства гражданки Елкиной Зои Николаевны установить - записывай. Это вашего Дружка, что ли, беглая супруга? Ну-ну.
      Елкин недавно устроил у себя чаепитие, на которое созвал тех мужиков, кто всерьез решил кончать с вином. Во дворе, у всех на глазах, поставили самовар и сели чаи распивать. Паршутин за калиткой топтался, радовался. "Знаем мы эти чаи. Сперва воды наглотаются, потом молодость вспомнят и рубашки на груди рвать начнут, а опосля все равно кого-нибудь в сельпо пошлют и до утра песняка орать будут", - говорил он всем любопытным прохожим.
      Но в магазин не бегали, песен не пели, водки не пили. Разговаривали, Сначала Тимофею слово дали.
      - Мне, мужики, первую рюмку папашка - пусть спит спокойно, если может, - поднес, и я ее до своего гроба не забуду. Сколько из-за нее добра мимо себя пропустил, сколько, братцы, хороших минут не дожил.
      - Не так уж ты и выпивал-то до поры, - поправил кто-то.
      - До поры... То-то и оно. Кабы раньше не выпивал, так, когда меня Зойка бросила, я бы с этой бедой справился, а тут - и запил по-настоящему, вглухую. И совсем под откос пошел. Ни ума, ни стыда не осталось. Считал, вся жизнь кончилась. Был, правда, момент недолгий, одумался почти. Это Евменовна меня поучила. Дурак, говорит, ты, Тимка, я, как старость подходить стала, тоже думала - все, кончилась жизнь, чего уж хорошего ждать. Да нет - в любых годах своя радость и свой смысл есть и до самого конца будут. Мне, говорит, на солнышке погреться, внучонку нос выбить, чайком с хорошим человеком побаловаться, на молодых поворчать - счастье. И просто на белый свет глянуть - удовольствие, светло на душе и спокойно. А твои-то годы какие? Почитай, все еще самое доброе и разумное впереди. Верите - две недели после ее слов в рот не брал жидкого, кроме чая да супа, а потом Зойка письмо прислала, и я обратно срезался. Спасибо Андрюшке - подхватил вовремя и на ноги поставил. Хоть и стыдно было от пьянки лечиться, зато после как вновь народился, будто помыли все вокруг меня - такое чистое и ясное стало...
      Это заметно было - Тимофей очень изменился. Исчез стыд в глазах, который он маскировал развязностью и дурачеством, суетливость пропала, степенность и уверенность появилась - и в словах, и в поступках.
      Другим мужикам тоже нашлось что сказать, и беседовали долго, друг в друге поддержку нашли и еще больше укрепились. Вот так начал свою "антиалкогольную пропаганду" Тимофей Елкин - наивно, иногда смешно, но настойчиво и упрямо.
      Самовар свой они под ветелку перенесли. На сучок знак повесили круг, а в нем красной чертой водочная бутылка перечеркнута. Паршутин со своей гвардией попробовал было отбить ветелку, но чаевники - в прошлом достойные ветераны кулачных боев - хорошо их встретили, дружно проводили. Так что теперь на вечерние беседы вроде очереди установилось, расписание ввели. Правда, знак с бутылкой в удобный момент сбили и далеко забросили. Но это не беда, не в знаке ведь дело.
      Тимофей же на достигнутом не задерживался. Теперь он по лесу шастал какую-то народную травку собирал, будто бы очень помогающую от табака и алкоголя, в баньке ее сушил и в заварку добавлял. Сам-то он в ней не нуждался, заботился о том, кто послабее духом.
      Андрей уже тревожиться начал - видел, что Тимофей сам себе для поддержки новые заботы ищет, - и решил, не откладывая, Зойку навестить, поговорить с ней.
      Как у нее жизнь сложилась, он точно не знал, но по слухам - не очень гладко, не так, как Зойка рассчитывала. Надеяться, что она сама первый шаг к Тимофею сделает, не приходилось - не тот характер, но вот подтолкнуть ее можно было бы.
      Жила Зойка на окраине Дубровников, в совершенно деревенском домишке, где снимала комнату. Андрей удачно пришел - Зойку застал, а девчонок дома не было, так что можно было поговорить не спеша, серьезно.
      Зойка ему сильно обрадовалась, с односельчанами она связей не держала, по дому, видно, соскучилась и за Тимофея от души переживала. Как Андрей вошел, она ему чуть на шею не кинулась и стала чай собирать.
      Андрей огляделся и Зойку пожалел: трудно ей приходилось - в комнате пусто было, всего-то одна кровать на троих и чемодан с вещами.
      - Знаешь, Андрюша, - говорила Зойка, - я много тут думала... Это ведь я во всем виноватая оказалась. Тимофей-то - добрый мужик, да и не так уж он шибко выпивал, чтобы нельзя было с ним совладать. Я-то решила, что новую любовь нашла, лучше прежней, думала, счастье мне с ним будет... Ну и заявилась со всем, что нажила, - с дочками. Обрадовать хотела, сюрприз сделать. А он мне всего-то и сказал: "Ты б еще и мужа первого притащила". Вот... Ну куда мне было? Не назад же, с позором. Устроилась кое-как, в столовой работаю. Тимофей-то, верно, после этого как следует и запил.
      - Он ждет вас, - сказал Андрей. - Совсем другой человек стал. Не узнать. Хозяйство все поправил, работает, книги читает. - Тут Андрей решил немного схитрить, очень естественно смутился, замялся.
      - Ну? - насторожилась Зойка.
      - Ухоженный такой стал, наглаженный. Бреется каждый день. Сонька соседка ваша - ему и постирает и сготовит. Вроде шефство взяла. Ну, ей можно, разведенная, забот немного. Да и Тимофей, если надо, ей помощник, ты ж ведь знаешь его, никогда не откажет что по хозяйству, что в огороде...
      - Ах вот как! - взвилась Зойка. - Я тут одна с двумя хвостами бьюсь, а он там на чужой дом работает! Ну погоди, мне ведь собираться недолго. Она кивнула на чемодан.
      - Вот и собирайся, - встал Андрей. - Увольняйся, выписывайся и домой. Ждут вас там.
      Зойка сняла со спинки стула платок, уткнулась в него и заплакала.
      - А то хочешь, - сказал Андрей уже у двери, - я вас сам привезу, если перед людьми неудобно.
      - Сама натворила, сама и поправлю. - Зойка утерлась, улыбнулась. - А ты-то, Андрюша, не женился еще?
      - Собираюсь, - ответил Андрей и вышел.
      В селе участкового ждала новость: у Елкина банька сгорела. Андрей приехал как раз, чтобы на угольки посмотреть. В толпе больше всех суетился Паршутин и все кричал: "Это дело непростое! Эти алкоголики, которых милиция покрывает, зря свои бани не жгут! Они, граждане, следы свои скрывают". Увидав подъехавшего участкового, Паршутин не испугался, а, схватив Елкина за рукав, стал вытаскивать из толпы и еще громче орать: "Вот он - поджигальщик! Бери его, милиция! Не возьмешь, я знаю! За такой милицией алкоголикам спокойно. Они нас скоро убивать захочут, а милиция куда смотрит? В ихние голубые глазки? Я все знаю!"
      - Что это с ним? - спросил Андрей, слезая с мотоцикла. - Укусил кто?
      Двое дружинников взяли Паршутина под руки. Он вырвался и показал на дорогу:
      - Не торопись, богатыри. Сейчас вашего участкового самого под ручки возьмут.
      Что он имел в виду, никто не понял, но все обернулись и смотрели, как ныряет за кустами милицейский "уазик".
      Приехавшие прежде всего попросили народ разойтись, долго копались на пепелище, беседовали с Елкиным, с председателем, еще кое-кого опросили, а потом начальник сел в сторонке на лавочку и подозвал Ратникова.
      - Теперь погляди, лейтенант, зачем я приехал. По сигналу. - И протянул Андрею бумажку.
      "Сообщение, - было написано на ней. - Участковый милиции Ратников, который должен усилять борьбу, а сам покрывает неисправимых алкоголиков и защищает их от честных граждан и вступает с ними в преступление ради мотоциклетных покрышек для своего мотоцикла, на котором он возит алкоголика Елкина. Он их украл из государства и запер в бане, слева от двери и прямо, где находятся и другие похищенные Елкиным дефективные узлы и агрегаты на водку. Надо срочно принять меры к справедливости и каждому дать, который что заслужил, - участковому по шапке, а Елкину по башке. Честный гражданин".
      - Паршутин писал, - уверенно сказал Андрей. - Я его руку и выражения хорошо знаю.
      - А что у тебя с ним?
      Андрей рассказал.
      Приехали наконец пожарные. Тоже походили вокруг бывшей баньки и даже поливать ее не стали - незачем было.
      Паршутина увезли объясняться. А за Андреем сразу прибежали от магазина - какие-то проезжие ломились, водки требовали. Участковый их живо остудил - номера машин записал, документы проверил и пообещал в их хозяйства сообщить. Евдокия, когда он атаку отбил, в виде спасибо сказала ему, что хорошие сигареты привезли и она ему оставила.
      - Я ж не курю, - напомнил Андрей.
      - Закуришь на своей работе, - уверенно пообещала продавщица. - Вон Зайченков, уж как здоровье свое бережет, и тот курить начал, за троих смолит. Ну для гостей возьми. - Очень ей хотелось Андрею приятное сделать.
      А тут и легкий на помине Зайченков явился, посуду сдать принес. Увидал участкового и назад было повернул.
      - Постой, постой, - сказал Андрей. - У меня к тебе разговор есть.