Недалеко от нашего дома, возле детской площадки, стоит высоченный, в три обхвата, старый тополь. Вообще, в нашем микрорайоне много деревьев, он считается самым зеленым в Москве. У нас даже свой парк есть и своя речка, заросшая по берегам кустарником, а между домами и во дворах толпятся березы, липы, всякая сирень-черемуха, зеленые елочки у подъездов и даже развесистые каштаны.
      Но этот тополь почему-то у всех – самый любимый. Особенно весной. Он выбрасывает свою клейкую пахучую листву самым первым среди наших деревьев и сбрасывает ее, побуревшую и сухую, самым последним, уже на пороге зимы. И никто на него не сердится, когда он начинает зацветать и легкий ветерок заносит в открытые окна легкий тополиный пух. Как летний снежок.
      Под этим тополем любят посидеть на скамейке наши бабули с вязаньем, наши дедули с газетами и наши молодые мамаши с колясками.
      Несколько лет назад над тополем нависла угроза. Рядом начали строить новый дом, и строители решили, что тополь им мешает, а будущие жильцы решили, что он будет загораживать их окна от солнечных лучей и к тому же скроет прекрасный вид на загазованный проспект.
      К тополю ухватисто подошли мужички в пластмассовых касках с надписью «Экология», в красных комбинезонах и с бензопилой.
      Но не тут-то было! На защиту любимого дерева (от этой «Экологии») поднялись все наши жильцы: бабульки со спицами, дедульки с газетами, мамаши с колясками и дядя Федор с топором.
      Мужички отступили. Правда, в одну из ночей они снова подкрались к тополю, но кто-то (по-моему, мой младший брат Алешка) вылил на них из окна кастрюлю холодной воды. Хорошо еще, не из детского горшка плеснули...
      Тополь мы отстояли. И он нас благодарит своей шелестящей листвой, клейким ароматом после дождя, своей тенью в жаркий день, своим молчаливым участием... Не знаю почему, но когда у меня плохое настроение или какие-нибудь неприятности, я люблю посидеть возле тополя. Он меня как-то успокаивает, даже утешает. «Это все пустяки, Дима, – словно говорит он наподобие Карлсона, – дело житейское». И мне становится легче и спокойнее. Появляется надежда, что мои невзгоды и неприятности уже остаются позади. А впереди ждут одни «взгоды и приятности», как говорит мой младший брат Алешка.
      Но вот в этот весенний вечер я долго не мог успокоиться. Наступила тишина, даже птички в кроне тополя не чирикали – улеглись спать, угомонились в своих гнездах. В домах разноцветно светились окна. «Особаченные» жильцы уже завершили свои вечерние прогулки – нигде ничего не лаяло, только иногда мяукало возле помойки.
      Я прижался спиной к теплому стволу. Он чуть ощутимо подрагивал – то ли в легкой дреме, то ли от вечернего ветерка. И казалось, словно он легонько, дружески подталкивает меня в плечо: «Пустяки, дело житейское».
      Вот именно. В нашей семейной жизни такое житейское дело на моей памяти случилось впервые: мама поссорилась с папой. Такого у нас никогда не бывало. Они никогда даже не хмурились друг на друга. А если и спорили, то сразу же кто-нибудь из них уступал в споре. Чаще всего – папа.
      Но в этот раз он не уступил. Мама надулась, насупилась и ушла на кухню сердито брякать посудой. А папа ушел в кабинет, громко хлопнув дверью.
      Мы с Алешкой притихли. Как мышки после землетрясения. Потом Алешка пошел к маме, а я – к папе.
      Алешка сказал маме:
      – Да не сердись ты на него, мам. Зато он умный.
      – Вот и пусть сидит в своем кабинете, – отвечала мама, едва не разбив в мойке тарелку, – раз уж он такой умный!
      А я сказал папе:
      – Пап, да не сердись ты на маму. Зато она в нашей школе самая красивая.
      – Вот и пусть ходит в свою школу, – буркнул папа, – раз уж она такая красивая!
      Маме, в самом деле, очень часто приходится бывать в нашей школе – наш директор очень часто ее вызывает. Наверное, он в нее влюбился. Или он не может без нашей мамы с нами справиться, особенно с Алешкой.
      Мама приходит из школы немного расстроенная и немного сердитая и говорит папе:
      – Ну и дети у тебя! Оба в папочку!
      – Я горжусь этим! – отвечает папа. – И еще тем, что оба они красивые в мамочку.
      Тут мама улыбается и говорит:
      – А еще они в меня очень умные!
      – Не замечал, – отвечает папа и прячется за газету.
      Я тоже не замечал за нами ни особого ума, ни особой красоты. Правда, Алешка в самом деле похож на нашу маму – такие же длинные ресницы, немного курносый, задорный нос и большие наивные глаза. Но если наша мама и в самом деле немного наивная, то об Алешке я бы этого не сказал. За наивностью его взгляда скрываются и хитрость, и внимательность, и наблюдательность. Скоро вы в этом сами убедитесь...
      В общем, в тот памятный вечер Алешка остался дома – ходить из кабинета на кухню и обратно, уговаривая по очереди маму и папу, а я пошел во двор, посидеть под нашим добрым тополем.
      Но что-то в этот раз мне под ним как-то не очень сиделось.
      Я не сказал, что наш тополь любят не только наши жильцы, но и все окрестные собаки. Они то и дело возле него «отмечаются». Оставляют полезную информацию, как говорит наш сосед дядя Федор. Но сегодня эта «полезная информация» особенно сильно попахивала. И от этого мне становилось как-то еще более одиноко. Я чувствовал себя брошенной собакой.
      Я, конечно, из-за их ссоры сильно расстроился. Тем более что, в общем-то, ссора была, на мой взгляд, из-за пустяков, на ровном месте. И началась она довольно дружелюбно.
      Мы ужинали в большой комнате, за телевизором. Мы, вообще-то, его редко смотрим, интересного там мало, а всякой пакости много. Но папа всегда просматривает все криминальные новости. Это ему нужно по его работе. Конечно, ему на службе предоставляют всякие сводки происшествий, но он говорит, что иногда кое-что полезно увидеть и со стороны, на экране.
      Мама эти новости терпеть не может. Особенно, когда дают сообщения о жертвах преступлений и пострадавших работниках милиции. Она, хоть и никогда этого не показывает, очень боится за папу. Наш папа, полковник, не всегда сидит в своем кабинете. Он часто выезжает на место происшествия и даже участвует в задержании опасных преступников. Правда, никогда об этом дома не рассказывает. Но мы все равно об этом как-то узнаем. Чаще всего, когда подслушиваем папины разговоры по параллельному аппарату. Особенно Алешка в этом деле наловчился.
      Правда, когда-то, уже давно, папа прервал свой разговор и строго сказал:
      – Не сопи в трубку, Алексей.
      По случайности папиного сотрудника, с которым он в это время разговаривал, тоже звали Алексеем. И он даже немного обиделся.
      – Я не соплю, товарищ полковник. Это, наверное, ваш младший сын сопит.
      Алешка, не удержавшись, хихикнул, но с тех пор стал осторожнее. В трубку не сопел и не хихикал.
      И вот мы сегодня смотрели эти криминальные новости, а там как раз идет сюжет о том, как один майор задерживал пьяного угонщика. И ведущий весело завершил свой комментарий:
      – Вооруженный угонщик задержан, а майор Крылов с полученными в схватке ранениями доставлен в больницу. Сейчас его жизни уже ничто не угрожает.
      Мама встала и выключила телевизор. Майор Крылов оказался папиным хорошим знакомым, они вместе когда-то учились в школе милиции.
      – Отец, – вдруг сказала мама, – ты уже не очень молод.
      – Но еще и не очень стар, – гордо возразил папа.
      – У тебя дети растут, – продолжила мама.
      – Вот эти, что ли? – Папа с улыбкой кивнул на нас. – Симпатичные, на тебя похожие. И умные, почти как я.
      Мама не откликнулась на эту шутку и сказала очень решительно:
      – Тебе пора менять работу. – А потом мечтательно добавила: – Будешь в какой-нибудь солидной фирме юрисконсультом. Работа неопасная, зарплата немаленькая. Отдыхать будем, например, в Кордильерах.
      – Почему в Кордильерах? – удивился папа.
      – А я там ни разу не была.
      – Мам, – спросил Алешка, – а ты где-нибудь еще ни разу не была? Или везде уже побывала? Кроме этих... Кондильер?
      Алешка иногда такие вопросы задает, что не сразу поймешь – всерьез или в подначку.
      – Не твое дело, где я не была, – мама так разошлась, что осадила Алешку довольно резко. – Кордильеры – это моя мечта, с детства. Это самые прекрасные острова на свете. Там золотые пляжи и зеленые пальмы! А на них щебечут розовые попугаи.
      – Мать, – сказал папа с чуть заметной улыбкой, – а я-то, темный человек, всегда считал, что Кордильеры – это высокие горы. Там не зеленые пляжи и золотые пальмы, а мрачные скалы и белоснежные ледяные вершины.
      – Ты мне зубы не заговаривай, отец! И не губи мою красивую мечту! Лучше скажи: когда поменяешь работу?
      Глаза у папы блеснули, и он ответил сердито:
      – Когда на золотых пляжах Кордильер зеленые пальмы вырастут, с розовыми попугаями.
      Вот тут мама и пошла на кухню греметь посудой, а папа хлопнул дверью в кабинет.
      Мы с Алешкой переглянулись. Алешка вздохнул и зачем-то полез в кладовку. Загремел там всякими нужными и очень полезными вещами. О которых мы вспоминали раз в десять лет.
      – Чего ты там копаешься? – рассердился я.
      – Лопату ищу. Нашу, дачную.
      – Чего?!
      – Того! – Алешка выбрался из кладовки. – Уеду я от вас.
      – Куда?
      – В Кондильеры! Пальмы сажать!
      – Сажай, – вздохнул я. – Все равно папа со своей работы не уйдет. – И я пошел во двор, посидеть под тополем.
 
      ...Вечер кончался, ночь уже начиналась. Было как-то не по себе. То ли грустно, то ли скучно. В общем, невесело. Когда мы с Алешкой ссоримся, это пустяки, дело житейское. Двадцать раз в день. А вот мама и папа поссорились, кажется, первый раз за двадцать лет. И это было так неожиданно, так непривычно, что я даже растерялся. И никак не мог «собраться в кучку». Алешка ведь тоже не случайно в кладовку полез.
      Впервые в жизни мне не хотелось идти домой. Но пришлось. У нашего подъезда остановилась черная машина, а из подъезда вышел папа и помахал мне рукой. Ясно – его вызвали на работу, произошло что-то серьезное.
      – Иди домой! – крикнул мне папа.
      – А вы помирились?
      – Два часа назад! Беги скорей, мама волнуется! – И папа сел в машину и уехал. С мигалкой и сиреной.
 
      – Ты где пропадал? – набросилась на меня мама.
      – Во дворе. Посидел на скамейке. Нельзя, что ли?
      – Можно! В солнечный полдень. А не в позднюю полночь.
      – А в раннюю полночь? – спросил Алешка с хитрой улыбкой.
      – А ты, такой умник, когда наконец свои кроссовки на помойку отнесешь?
      (Ох уж эти старые Алешкины кроссовки! Он их доносил до того, что у них спереди отстали подошвы, и кроссовки стали напоминать двух голодных зверьков. И уже две недели стоят в прихожей, будто ожидая, что их покормят. Алешка все время про них забывает. А может, ему просто жалко их выбрасывать. Как старых верных друзей. Папа тоже ему все время о них напоминает. По утрам, когда об них спотыкается.
      – И вообще, я их боюсь, – признается папа. – Так и кажется, что они меня за пятку тяпнут. Особенно вот та, правая. Ишь, ощерилась. Фу, зверюга! Место!
      – Ладно, – проворчал Алешка. – Завтра выброшу.
      – А ты почему с лопатой? – наконец-то заметила мама. – Куда собрался? Огород копать?
      – В Страну Чудес, – сказал я. – Пальмы на пляже сажать. С попугаями. «Крэкс, фэкс, пэкс».
      Мама рассмеялась. Но было видно, что она чем-то взволнована.
      – У папы проблемы, – сказала она. – Один его друг попал в большую беду.
      – Какой друг?
      – Аркаша. На него наехали.
      – Мам, – спросил Алешка, – а это какой Аркаша? Дядя Каша? Которого в детстве дразнили «Аркашка-какашка», да?
      Мама вздрогнула и аж побелела от возмущения.
      – Алексей! Что ты себе позволяешь?
      Алешка невинно похлопал своими наивными глазками:
      – Это же папа рассказывал. Ему можно, да? А мне нельзя, да?
      С дядей Аркашей папа дружил в детстве. И немного в молодости. Потом папа стал работником милиции, а дядя Аркаша – работником торговли. Дядя Аркаша разбогател, а папа нет. Не знаю, как там дразнили Аркашу в детстве, но он был застенчивым и робким ребенком в очках. И папа всегда заступался за него, если его обижали. Обижали Аркашу часто. Потому что он был застенчивым. А сейчас он не застенчивый. Но все равно, как в детстве, готов спрятаться за папину спину. А еще дядя Каша долгое время был не только очень застенчивым, но и сильно невезучим. Он сам об этом часто говорил. Жаловался папе:
      – Понимаешь, Серега, вот такой я человек, невезучий. В любой тарелке мне почему-то больше всех достается жесткого лаврового листа и жгучего перца...
      – Даже в пирожных? – заинтересовался Алешка.
      Дядя Каша только вздохнул:
      – В пирожных и мороженых мне попадаются пуговицы. А однажды я ел хот-дог и сломал об десятицентовую монету свой любимый зуб.
      – Какой? – подскочил Алешка.
      – Вот, – дядя Каша показал свой золотой зуб.
      Алешка явно позавидовал:
      – Красивый. – И мне показалось, что он готов прямо сейчас помчаться за хот-догом, чтобы обзавестись таким же красивым золотым зубом. А если повезет, то и двумя сразу.
      А дядя Каша вздыхал все горше.
      – В прежнее время, когда я еще стоял в очередях, мне доставалась самая длинная очередь. А товар кончался прямо передо мной. Или начинался обеденный перерыв.
      – Зато когда начался передел собственности, – усмехнулся папа, – ты без всякой очереди успел.
      – Да, тут-то мне наконец повезло. – Дядя Каша самодовольно ухмыльнулся. – Теперь я в очередях не стою и лавровый лист не жую.
      – Теперь ты своих подчиненных жуешь, – поддел его папа.
      – Каждому свое, – засмеялся Аркаша. – Один жует, другого жуют. И выплевывают.
      И вот теперь этого Аркашу самого «зажевали». Или, как выразилась мама, наехали.

      Мы допоздна ждали папу. И переживали за Аркашу, хотя он и «жует» своих сотрудников. Но он, в общем-то, добрый и отзывчивый человек. Просто в его бизнесе свои законы, и он должен им подчиняться. У папы в его работе тоже ведь свои законы. И папа должен в любое время быть готовым помогать людям, попавшим в беду. И не важно – близкие они ему или совсем чужие. И кстати, хоть Аркаша и «жует» своих подчиненных, но никто из них от него не уходит, не ищет себе другого начальника. Это ведь неспроста, правильно?
      В общем, ожидая папу, мы разговаривали только об этом нашем Аркаше. Тем более что не так давно он был у нас в гостях. Они с папой пили коньяк и вспоминали свое детство. И немного – свою юность. До той поры, когда их жизненные пути разошлись. А мы все слушали их воспоминания. Потом Аркаша порасспросил папу о его работе и вздохнул:
      – Опасная у тебя служба, Серж.
      – У тебя работа опаснее, – усмехнулся папа.
      – С чего ты взял? – удивился Аркаша.
      – Ну... Ты вот с охраной ездишь. А я – нет. Я сам себе охрана.
      Мама стала внимательно прислушиваться к их разговору.
      – Надо тебе работу менять, – настаивал Аркаша. – Возглавить, например, юридическую службу солидной фирмы. Лет десять назад...
      – Эх, Аркаша, – с улыбкой перебил его папа, – как изменилась жизнь. Лет десять назад я бы тебя задержал, арестовал и посадил.
      – За что, Серж? – смущенно посмеялся Аркаша, поправляя прыгающие на носу очки.
      – За спекуляцию.
      – Это не спекуляция, Серж, а коммерция. Свобода торговли.
      А папа все его подначивал.
      – Мать, – сказал он нашей маме, – он, знаешь, как торгует? Он во Франции скупает целые партии колготок по одному евро за пару, а продает их здесь по сотне. Коммерсант!
      – А какие колготки? – заинтересовалась мама этой коммерцией.
      – Отставить! – сказал папа. – Никаких колготок. Взяточница!
      Аркаша подмигнул маме, поправил очки и поспешил переменить тему разговора. Он обежал глазами нашу большую комнату и вздохнул с сочувствием:
      – Скучновато, Серж, живете. Квартирка у вас не «ах».
      – У него и зарплата не «ах», – наябедничала мама. – И дача тоже.
      – Зато детишки «аховые», – опять встрял Алешка. – Оба как на подбор.
      – Отличники? – спросил Аркаша.
      – Не каждый день, – уклонился Алешка.
      – Иногда, – уточнила мама. – Раз в году. По физкультуре.
      – С квартирой могу помочь, – щедро предложил Аркаша. – У меня этих квартир как грязи.
      – Я мзду не беру, – усмехнулся папа. – Особенно квартирами.
      – Да, – подтвердил Алешка, – мы нищие, но мы гордые. Мы квартиру не возьмем. А вот какой-нибудь джип...
      – Отставить! – Папа шлепнул ладонью по столу. – Вымогатель!
      Но все-таки, когда Аркаша распрощался и ушел, на тумбочке в прихожей почему-то осталось несколько пар колготок в красивой упаковке. По пол-евро за штуку.
      Папа выбросил их в форточку со словами: «Оболенские взяток не берут».
      – Правильно, отец, – громко сказала мама. И шепнула Алешке: – Сбегай подбери. Мы взяток не берем, но от подарков не отказываемся.
      И вот теперь мы сидим и волнуемся. Мама толком еще ничего не знала и объяснить нам ничего не смогла. Мы стали ждать папу. Он приехал поздно – проводил оперативное совещание со своей группой.
      – Странное дело, – сказал он маме еще в прихожей, опять споткнувшись об Алешкины кроссовки и даже не заметив этого. – Ничего определенного. Какая-то невнятная записка. Безграмотная к тому же. Вроде того: «Палажи пад каминь ва дваре мильён денег».
      – Пацаны балуются? – предположила мама.
      Папа пожал плечами:
      – Мы тоже сначала так решили. Да вот только к этой записке добавилась еще одна. Вот, посмотри. – И он протянул маме сложенный листок.
      Мама его развернула и стала читать. Мы с Алешкой тоже сунули в него свои носы.
      Не понятно, что тут тревожного увидел папа. Это был какой-то список адресов. Самых разных. Фитнесс-клуб. Массажный салон. Салон красоты. Ветлечебница.
      – Ни фига! – вырвалось у мамы. Она, видно, сразу поняла, что это значит.
      – Да, – кивнул папа, – не слабо. Это все адреса, где бывает Мариша.
      Мариша – это жена Аркаши, красивая тетя Марина, Мисс какой-то области.
      – Она что, – безмерно удивился Алешка, – в ветлечебнице лечится?
      – У нее собачка есть, Маргоша, – усмехнулся папа. – Понимаешь, мать, это явный намек. Мол, мы прекрасно знаем, где постоянно бывает твоя любимая красавица-жена, и у нее могут быть большие проблемы, если ты, Аркаша, не положишь «пад каминь мильён денег».
      – И что будешь делать? – спросила мама с тревогой в голосе.
      – Я на завтра пригласил Аркашу к нам домой. Здесь его допрошу. Так спокойнее. За ним могут следить. А его квартира и все его телефоны могут стоять на прослушке.
      Мама усмехнулась и кивнула на нас с Алешкой:
      – В нашем доме прослушек тоже хватает.
      А я вот что скажу. Если бы мы с Алешкой не включили свои лопоухие «прослушки», эта история могла бы закончиться гораздо печальнее...
 
      Утром папа, споткнувшись в прихожей о кроссовки, уехал на работу. Мы с Алешкой сбегали в школу и отпросились с четвертого урока. Алешка сказал, что у папы разболелся зуб, а я сказал, что у мамы разболелось ухо. Больным нужна наша помощь. Забота и внимание им тоже необходимы.
      Вскоре приехал папа. А потом, к вечеру, Алешка, дежуривший у окна, сообщил:
      – Прибыл дядя Каша. Целым составом.
      Я тоже выглянул в окно. Напротив нашего подъезда остановились две машины: навороченный «мерс» и черный джип.
      Сначала из них вышли охранники, осмотрелись. Двое остались у подъезда, а еще двое пошли в дом, прикрывая собой застенчивого Аркашу.
      Ему и тут немного не повезло. Сначала он наступил в лужу, а потом охранник так быстро распахнул перед ним дверь, что едва не хватил Аркашу в лоб. И Аркаша прошмыгнул в подъезд, как серенькая мышка в очках. Мне даже немного жалко его стало.
      Мама дала Аркаше теплые тапочки и сухие папины носки. И они сразу же скрылись в кабинете. Не носки, конечно, и не тапочки, а папа с Аркашей. В дверях папа обернулся и сказал маме, кивнув в нашу сторону:
      – «Прослушки» наши заглуши.
      – Марш на кухню! – сказала нам мама. – И дверь за собой закройте.
      Мы не очень-то огорчились. Папа все равно потом все расскажет маме. А уж тут наши «прослушки» не откажут – технология подслушивания у нас с Алешкой отработана...
      Разговор в кабинете продолжался довольно долго. Наконец мы услышали голоса в прихожей – Аркаша прощался с папой и застенчиво его благодарил. Мы тоже примчались из кухни, но дверь за Аркашей уже захлопнулась. А на тумбочке опять осталась пачка пакетов с колготками. Наверное, взамен папиных носков. Папа посмотрел на колготки, но ничего не сказал. Он был озабочен.
      – Ну что? – спросила мама, тоже озабоченно. – Это серьезно?
      – Похоже, что так, – кивнул папа.
      – Идите на кухню, – приказала нам мама.
      – Мы только что оттуда, – обиделся Алешка.
      – А что вы там делали? – спросила мама невинным голосом.
      – Ничего, просто так...
      И вот тут-то мы попались!
      – А теперь, – злорадно сказала мама, – не просто так, а с пользой.
      – Посуду, что ли, помыть? – догадался Алешка и сделал вид, что очень огорчился. На самом деле именно это нам и было нужно.
      Мама с папой остались в большой комнате, а мы пошли на кухню. Пустили в мойку воду так, чтобы она погромче журчала, разулись и на цыпочках пробрались в коридор. Дверь в комнату была прикрыта не плотно, и нам все было хорошо слышно. Время от времени мы по очереди бегали на кухню и громко брякали тарелками, ложками и кастрюлями.
      – Что они там барабанят? – один раз спросила мама.
      – Протестуют, – сказал папа.
      – От таких протестов, – возмутилась мама, – мы скоро без посуды останемся.
      – Они только рады будут, – усмехнулся папа.
      В общем, мы прослушали весь их разговор и узнали много нового.
      На дядю Аркашу в самом деле «наехали». Кроме этих записок, он получил ночью и телефонный звонок. Ему было четко и ясно сказано, что если он дорожит своими близкими – Маришей и Маргошей (Маргоша – это Маришина собачка по имени Королева Марго), то должен, следуя дальнейшим указаниям, выделить из своих доходов некоторую сумму для обеспечения их безопасности.
      – Я сразу же спросил его, какие у него отношения с партнерами и конкурентами по бизнесу.
      – Прекрасные, – сказала мама. – Он же такой застенчивый.
      – Бизнес есть бизнес, – возразил папа. – Я поручил своим ребятам проверить всех, кто имеет к нему претензии. Но думается мне, что здесь что-то другое. Другие действующие лица, другая конечная цель.
      – Рэкетиры? – прямо спросила мама.
      – Возможно. – Тут папа прислушался. – Кажется, они последнюю тарелку грохнули.
      – Нет, – возразила мама, – мою чайную кружку.
      – Так ей и надо, – сказал папа. – Ей уже десять лет, и она вся в трещинах.
      – Была в трещинах, – вздохнула мама. – Теперь она в осколках.
      – В общем, мы поставили на контроль все Аркашины телефоны и выделили Марише свою охрану. От Аркашиных балбесов толку мало.
      – А дальше?
      – Будем ждать. Когда они назначат встречу для передачи денег, мы их возьмем.
      Папа сказал это так просто, будто собирался не опасных преступников брать, а ложку со стола. Ну что ж, он свое дело знает.
      – Видишь, – сказала мама, – как хорошо, что я отговорила тебя менять работу. От тебя ведь столько пользы.
      Алешка зажал рот, чтобы не расхохотаться во весь голос. С нашей мамой не соскучишься.
      Мы быстренько вернулись на кухню, обулись и взялись за посуду. Когда мама пришла к нам, она глянула в мойку и сказала:
      – Бездельники. Чем вы тут занимались? О! Моя любимая кружка, оказывается, цела. А что же вы грохнули?
      – Хрустальный кувшин, – успокоил ее Алешка. – И серебряные стаканы.
      У нас их отродясь не было. Ни серебряных кувшинов, ни хрустальных стаканов. Но мама на всякий случай все-таки проверила помойное ведро. И очень удивилась (с приятностью), что никаких осколков (ни серебряных, ни хрустальных) в ведре не оказалось.
      – Свободны, – сказала нам мама, когда мы домыли посуду. – Умываться и спать. Немедленно.
      Через пять минут она вошла в нашу комнату:
      – Алексей, умылся?
      – Частично, – пробормотал Алешка.
      – Это как? – удивилась мама.
      – Нос и одно ухо, – объяснил я.
      – Не ври, – возмутился Алешка. – Ухи я вообще не мыл. Это вредно.
      – Кто сказал? – спросила мама. – Карлсон?
      – Семен Михалыч, наш директор.
      Тут мама немного растерялась. Наш директор был в большом авторитете у школьных родителей. Как бывший боевой полковник. И мама не стала спорить. Поправила Алешке одеяло, выключила свет, пожелала спокойной ночи и ушла.
      И тут же вернулась:
      – Про кроссовки утром не забудь.
      – Не забуду, – сказал Алешка. – И что вы их так боитесь?
 
      Когда мама ушла, мы с Алешкой стали обсуждать подслушанную информацию. Потом, когда прошло немного времени, я один раз задумался: как же так получилось, что наше с Алешкой бытовое, как говорит папа, любопытство привело нас к активной деятельности. Мы ведь не собирались вмешиваться в эти Аркашины проблемы, нам своих проблем хватало. Мы просто волновались за него и за его любимую Маришу. И как-то незаметно включились в борьбу за их безопасность. А когда включились, узнали такое! Что даже папа, когда мы ему об этом рассказали, безмерно удивился.
      Так или иначе, но мы с большой пользой влезли в это дело. Хотя нас об этом никто не просил. Скорее – наоборот. Когда на следующее утро, за завтраком, Алешка с невинной мордашкой выразил пожелание навестить дядю Кашу в его доме («А то, пап, очень невежливо получается: он к нам все время шляется, а мы к нему – ни разу»), папа молча показал ему свой большой кулак. А потом добавил словами:
      – И близко к его дому не подходить!
      – Опасно? – спросила мама с тревогой в голосе.
      – Очень, – сказал папа. – Они там всех вымогателей распугают. Ищи их потом по всему свету.
      – Ладно, – смирненько пообещал Алешка, – не будем мы их пугать.
      – Правильно! – похвалила его мама. – Молодец! В конце концов, отец, это твоя обязанность.
      – Не знаю, не знаю, – папа чуть заметно усмехнулся. – Я все подумываю: а не поменять ли мне работу? Да и жена настаивает на этом.
      – Какая еще жена? – возмутилась мама. – Твоя жена тобой гордится!
      – Ладно, – сказал Алешка, вставая из-за стола, – вы тут погордитесь друг другом, а нам пора в нашу любимую школу.
      – Кроссовки захвати, – напомнила ему вслед мама.
      – Обязательно, – заорал Алешка из прихожей, заталкивая кроссовки подальше под тумбочку. Никак он с ними не расстанется.
      Когда мы пришли в школу, Семен Михалыч участливо нас поприветствовал и спросил Алешку:
      – Как у вашей мамы уши?
      – Довольно чистые, – машинально ответил Алешка, позабыв о мамином «больном» ухе.
      – А у папы зуб? – ехидно усмехнулся директор.
      – Поправился, – сказал я.
      – Ну-ну, – Семен Михалыч покачал головой. – Я проверю. Сегодня вечером.
      До вечера еще далеко, что-нибудь придумаем. А вот что нам делать после уроков, мы уже знали. Поедем вымогателей от Аркашиного дома отпугивать.
 
      Дядя Каша жил недалеко от нас, на окраине Москвы, где кончался город и начиналась природа, в большом новом доме (этажей в сто), окруженном железной оградой со шлагбаумом. Возле шлагбаума стояла веселенькая будочка, где нес свою вахту мрачный охранник в черной форме. Вооруженный до зубов пистолетом, наручниками, баллончиком и дубинкой. Он был очень вежлив с жильцами и очень груб с посторонними. Особенно с теми, которые не подъезжали к дому на клевых тачках, а подходили к нему пешком. Как мы с Алешкой.
      Мы походили вокруг ограды – никаких в ней дырок, кроме «глазков» видеонаблюдения, не обнаружили и остановились у шлагбаума.
      – Эй! – крикнул Алешка. – Нам к нашему дяде надо!
      Охранник вышел из будочки, смерил Алешку взглядом и, коротко отозвавшись: «Иди отсюда!» – снова скрылся в будке.
      Да, эту крепость нашими силами не взять. Я так и сказал Алешке. Он пожал плечами:
      – Возьмем хитростью.

      Через пару дней мы снова вертелись вокруг Аркашиного дома. Он, кстати, назывался почему-то «Парус». Наверное, потому что в самом деле немного походил на надутый сильным ветром парус, из бетона. Стены у него были не плоские, как положено, а какие-то кривые: одна выпуклая, а другая вогнутая. Наветренная и подветренная.
      Лешка посмотрел на этот «Парус», задрав голову, и пробормотал:
      – Парус... Это, Дим, не парус, а какой-то надутый великан.
      Лешка точно сказал. Этот странный дом будто гордился перед нормальными домами, что он сам не такой же нормальный. Будто изо всех сил выпятил брюхо: вот, мол, я какой, а вы все не такие!
      – Дим, а внутри у него стены тоже кривые? Наветренные и подветренные? Как же они там мебель вешают? Мебель у них тоже кривая? Наветренная и подветренная?
      – А я откуда знаю?
      – Пойдем, у охранника спросим.
      – А он откуда знает? Он в своей будке торчит, его внутрь не пускают.
      Алешка взглянул на меня так, что я сразу понял: его нисколько не интересуют выпукло-вогнутые стены. Во всяком случае – не снаружи. В этом доме, как и во всей этой истории, Алешку гораздо раньше, чем меня, заинтересовало что-то другое. И это другое, таинственное и опасное, скрывалось в пузатом доме. Потому Алешка так и рвался туда. Он будто чувствовал, где скрывается тайна и где находится что-то, что поможет ее раскрыть.
      Тут как раз к «Парусу» подъехала красивая машина, разрисованная по бортам розовыми леопардами в зеленых пятнах. Охранник мгновенно поднял шлагбаум, вышел из будки и вытянулся как стойкий оловянный солдатик. Только на двух ногах. Зато лицо у него при этом было по-настоящему оловянным.
      Машина въехала на территорию «Паруса», шлагбаум опустился. И поскольку охранник был не тот, что в прошлый раз, Алешка сделал еще одну попытку.