Утром я заехал в контору. Передал Женьке кассеты с записями всех сделанных разговоров. Помянул в душе добрым словом шефа за этот маленький, но мощный диктофон, который работал прямо из кармана.

– К моему возвращению распечатай, ладно? В одном экземпляре. И дай шефу заверить.

– А когда вернешься, конспиратор, через полчаса, что ли? На свадьбу-то успеешь?

– Опять?

– А что? – томно вздохнула Женька. – Все хочут Женьку. В жены. Кроме тебя.

– У меня жена есть.

– Жена! Смотри, она тебя выставила, она тебя и подставит. Учти, мимо счастья прохолишь. К несчастью. – И опять, искоса, своим волшебным зеленым оком.

Женька регулярно выходит замуж. Но всякий раз не до конца.

Обычно она приходит на службу гордая и торжественно объявляет о своем очередном бракосочетании, назначает день свадьбы. Мы сбрасываемся на подарок, к назначенному часу являемся при всем параде к ней домой. Стол щедро накрыт, за столом – довольные и радостные родители. Женьки еще нет. Мы ждем, покуриваем на лестнице с папой, беседуем с мамой, иногда выпиваем на кухне по рюмке.

В белом платье, с букетом роз, с зеленым блеском глаз из-под фаты врывается наконец Женька. Одна. Без мужа.

Горячее, возмущенное, веселое объяснение: в последнюю минуту очередной муж либо оказывается женатым, либо у него – трое внебрачных детей, либо он вылетел совершенно неожиданно в «горячую точку» за пределами СНГ, либо скоропостижно подхватил корь. Женитьба расстраивается. Что же делать? Стол накрыт, расходы сделаны – не пропадать же добру! Мы вручаем Женьке подарок, выражаем свое сочувствие, желаем ей не промахнуться в следующий раз и дружно садимся за стол. Женька сияет, родители светятся. Подарок занимает ненадолго свое место на полке, а на следующий день оказывается в конторе, причем самым нужным предметом. Ведь обаятельная бестия Женька каждый раз предварительно строго наказывает: «Дорогие гости, жду вас на свадьбу в орденах и с кофемолкой в подарок (кофеваркой, антипригарной сковородой, набором стаканов, цветочных горшков, а то и просто – с совком и веником). Все эти «подарки» незамедлительно перебираются в. контору, которая все больше превращается в какой-то общий для нас дом – родной, теплый.

Женькины родители, спокойные интеллигентные люди, с удовольствием принимают эту игру, прекрасно понимая, что рано или поздно кто-то из этих гостей сыграет с их красавицей-дочерью настоящую свадьбу. К тому же они нас любят и спокойны за Женьку в ее постоянном окружении из таких головорезов – добрых молоддев, с которыми она в абсолютной безопасности в любое время, в любой ситуации.

Тем более что они могли уже однажды в этом убедиться. Прямо на «свадьбе». Мы курили на площадке, ожидая «молодых». И тут в застрявшем лифте раздался сперва испуганный визг, а затем торжествующий в предвкушении мести Женькин вопль.

Павло рывком раздвинул двери лифта, Шурик и Сева выдернули из него насильника в расстегнутых брюках, а я – Женьку в разорванном белом платье и сбитой набекрень фате, кисею которой она возбужденно, не догадываясь поправить, сдувала с глаз.

Женька тут же рванулась из моих рук к двери квартиры:

– Павло, держите его, я сейчас!

– Сама, что ли? – разочарованно проворчал ей вслед Павло. – Оставь его нам маленько.

– Щаз-з! – донеслось из квартиры, и Женька снова вылетела на площадку, размахивая огромными портновскими ножницами «зигзаг».

Теперь уже другой визг огласил подъезд. Позеленевший лицом парень бился в руках ребят и визжал как поросенок.

На шум выглянул сосед:

– Женька, кончай орать. Бабку мою напугала.

– Извини, дядь Саш. – Женька все время лихорадочно отдувала с лица мешавшую ей кисею. – Сейчас, только жениху яйца отрежу! – И, примеряясь, защелкала ножницами.

– А, – сказал сосед. – Ну-ну! Только не очень коротко режь. – И скрылся за дверью.

– Может быть, сдать его? – спросил я Севу.

– Ну да, подержат его в психушке и опять на подвиги выпустят. А нашу терапию он надолго запомнит. – И он дернул парня за штанину.

Тот вдруг обмяк, повис на руках – потерял сознание.

Павло сплюнул презрительно и швырнул его с лестницы. Прокатившись по ступенькам, тот ударился о батарею, очнувшись от удара, обхватил ее руками и зарыдал. Под ним расплылась лужа. Шурик взял у Женьки ножницы, обрезал с трофейных брюк пуговицы, располосовал штанины и бросил все, что осталось, вниз, в пролет.

Мы вымыли руки и сели за свадебный стол. Женька наконец-то догадалась сбросить фату, хлопнула рюмку и деловито спросила:

– А подарок где?..

В общем, на Женькиных свадьбах мы не скучали. А с самой Женькой – тем более.

– Евгения Семеновна, – сказал я, прощаясь. – Свадьба у тебя не последняя. Погуляем еще. А мне – край как ехать надо.

– Колесом дорога.

По пути в Никольское, где я рассчитывал разыскать какие-нибудь реальные следы Чванько, мне пришлось заехать к Коныгину, одному из первых фермеров в Подмосковье. Прохор написал о нем и о его дурацкой затее с фермерством очерк и попросил показать ему материал перед публикацией.

Едва я свернул с шоссе, покрытие стало хуже, а уж проселок откровенно пытался нас запугать тракторными колеями, залитыми грязью, глинистой водой, оплывающими откосами и ветвями деревьев, низко нависающими прямо над дорогой.

Наконец на одной из развилок я разглядел приколоченный к сосне, разбитой то ли грузовиком, то ли молнией, обрезок фанеры с косыми буквами «Ферма Коныгино» и указателем-стрелкой вроде тех, что на старых открытках пробивают алое женское сердце.

Дорога кончилась воротами, в которых стоял хозяин фермы с коротким обрезком водопроводной трубы в руке, в окружении трех кобелей-кавказцев. Серьезный арсенал.

Я вышел из машины, представился другом Прохора, объяснил свой визит. Фермер отбросил трубу, собаки задрали хвосты и убрали зубы.

– Гостей жду, – туманно пояснил хозяин и пригласил в дом на терраску.

Коныгин поставил передо мной горшок с молоком, прикрытый ломтем свежего черного хлеба, стакан. Стал читать очерк.

Мне этот мужик сразу понравился. Трудяга основательный. Широкие плечи, на которых – груз забот. Корявые руки, будто и не руки уже, а какой-то инструмент – на все годный и всегда к работе готовый. От него хорошо пахло самогоном, самосадом, свежей соломой, извечным трудом и потом. Что бы ни творилось в стране, он будет делать свое дело – сеять хлеб. Кормить и тех, и других – друзей и недругов. Почему? Может, Прохор знает?

Фермер разгладил ладонью листы, подровнял в стопочку, вздохнул.

– Все верно написано. Только в жизни еще хуже. Да и ни к чему оно теперь.

– Что так?

– Сворачивать надо лавочку, – спокойно-безразлично уронил он тяжелые слова.

– Надоело?

– Как не надоест? Я ведь в фермачи прямо из колхоза выскочил, разогнали колхоз. Зачем было разгонять? – Пожал плечами. – Хорошее хозяйство, всего в достатке – и пашни, и лугов, и техники. Но поначалу вроде и ничего. Ссуду взял, обустроился кое-как. Свободу почуял – без командиров. А потом и началось: командиров поболе оказалось и пострашнее – сосед грозится, ревнует, государство грабит, цены за горло держат. Ты почем молоко берешь? То-то. А я с этой цены и седьмой доли не имею. По всем статьям убыток. Веришь, за прошлый урожай даже косилку новую не смог купить. А нынешний – дешевле обойдется в поле оставить. Я посчитал: если государству по его цене сдам, даже горючку на уборку не оправдаю. Да ее еще и купить надо, а на что? – Он тяжело, угрюмо помолчал. – Теперь вот эти вцепились, рэкетмены. «Ты, – говорят, – большие деньги зарабатываешь, поделиться надо. А мы тебе за это твои поля и фермы охранять будем». Охранники… «А то, – говорят, – не ровен час, сгорит или что с семьей случится». Ну что тут поделаешь? – Просто страшно было видеть этого сильного нужного человека в нескрываемом отчаянии. – Сегодня срок, – он взглянул на стучавшие на стене ходики, – сейчас должон прийти. Вот я и вооружился. Да тут, если всерьез возьмутся, и пулемета мало. Всем скопом бы на них. Да где? Народ силу свою забыл. О деньгах только помнит…

– Сейчас, говоришь, приедет?

– Приедет. Он-то на своей машине сюда не проедет. Сопляк по виду, а боязно. Сила за ним.

– Давай-ка я с ним поговорю. Проводи его сюда.

Я сбегал в машину, забрал дубинку и, вернувшись на свое место, положил ее рядом, на лавку.

– Ты из милиции, что ли?

– Немножко, – уклонился я, помня, что нам запрещено выдавать себя за работников милиции.

– Был я у них – без толку. Нужно, говорят, с поличным брать. А у меня до телефона сорок верст бездорожных. Вон он, приперся, – обернулся Коныгин на яростный собачий лай. – Пойти собак отозвать, а то ведь постреляет еще.

Как было хорошо здесь – ветерок играет за стеклами ветками сирени, тени их бегают по стене, на чистом полу – яркие солнечные пятна, хлебом пахнет, крестьянским бытом; как бы хорошо… если бы не эта жадная до чужого сволочь. Кругом. Всюду.

На крыльце тяжело застучали шаги. Вошел крепкий молодец, коротко стриженный, настороженный.

– Привет, – дружелюбно сказал я. – Садись, выпей молочка.

Он немного растерялся, совсем не того ждал. Но сел напротив.

– Киса велел сказать… – начал угрожающе.

– Подожди, мы что, уже виделись сегодня? – перебил я, отпивая молоко маленькими глотками – давно я так искренне не наслаждался. И подсказал: – Где «здравствуй», понял?

Он начал угрожающе подниматься. Не вставая и не выпуская из левой руки стакан, я сильно ткнул его дубинкой в солнечное сплетение. И резко сменил тон:

– Сядь, я сказал!

Он и не пытался встать – корчился, всхлипывал, хватал воздух ртом и руками.

– Что за Киса такая?

– Кликуха, – тяжело дыша, выдавил молодец. – Вообще-то он Игорь. Игорек.

– Так вот, передай Игорьку, чтобы на этой фазенде ни ноги, ни духу вашего не было. Имей в виду: я не от себя работаю, понял? Или объяснить? – Я покачал дубинкой.

– От Руслана, что ли? Так бы и сказал, – с обидой проскулил он. – Можно идти?

– Идите, – величаво кивнул я.

В распахнутую дверь я видел, как фермер проводил его до ворот, и парень, пожав плечами, что-то объясняя, протянул ему руку.

– Кто такой Руслан? – спросил я Коныгина, когда он вернулся. – Не слыхал?

– Нет, не знаю. Молочка еще хочешь?

– Спасибо, ехать пора.

– Прохору Матвеичу привет от меня. Молочка ему отвезешь?

– Я не скоро у него буду, прокиснет.

– Ну бывай, спасибо тебе. Хоть ты из этих, а человек…

– Объединиться вам, мужики, надо. Эт-точно. Тогда и государство вас слушать станет, и бандиты будут обходить.

«Сделал доброе дело, – усмехнулся я, садясь в машину, – и в бандиты попал…»

Перед поездкой в Никольское я еще раз просмотрел записи в Мишкином «Ежедневнике бизнесмена», но ничего нового в нем не обнаружил. Та же, частая в последних числах мая, загадочная буква Р с точкой или восклицательным знаком, те же динамично-лаконичные строки по поводу Алки. Впрочем, одна деталь мне показалась интересной: записи об Алке («позвонить», «передать», но еще не «трахнуть») появились всего на несколько дней раньше, чем буква Р, и дальше они мелькали, все время переплетаясь. Более того, если вчера была Алка, завтра – непременно Р, и наоборот. Что-то здесь такое было. Какая-то – тоньше паутинки – связь, хотя скорее всего случайное совпадение. Я старался не думать об этом, не отвлекаться на бесплодные догадки, но эта мысль все время беспокоила меня как задоринка на столешнице – вроде гладко и ровно, проведешь случайно ладонью – больно цепляется что-то остренькое, царапает… Напоминает.

– Ну что же, там, где след потерялся, с того места и искать его нужно; где веревочка оборвалась, оттуда и клубочек распутывать, с самого кончика.

Алка, Алка… Алка-давалка… Манекенщица в Никольском Доме моделей. Знаем мы такие «дома», и «манекенщиц» из них тоже знаем, не вчера родились, не в яслях воспитывались…

Сперва я не хотел ехать на машине, чтобы загодя не светиться – уж больно она приметная. Но, подумав, что мне все равно потребуется легенда, причем такая, чтобы своей «тайной деятельностью» я как можно скорее привлек к себе пристальное и настороженное внимание определенных кругов, решил, что Крошка Вилли неплохо на эту легенду сыграет: люди, на которых я собираюсь выйти, получат информацию о моей глупости и неосторожности, а значит, хоть на самую малость потеряют бдительность, и тогда мне будет легче, достовернее войти в их окружение и решать там свои задачи…

По дороге в Никольское я такую легенду, с которой мне придется шастать, видимо, по всей области, вчерне накидал, оставляя в узловых ее пунктах пробелы для возможного маневра и необходимой импровизации. Легенда получилась, так сказать, трехслойная, для всех уровней возможного общения: вначале – что-то разнюхивающий, не очень опытный мент, потом – лох, неумело работающий под делового по поручению туповатого шефа, а на самом-то деле – ого! – прекрутой полномочный представитель мощной организации, осторожно, под дурачка, нащупывающий новые связи, новые формы и области бизнеса, чтобы из Москвы прибрать к рукам то, что еще не прибрано провинцией, а если подвернется что-то стоящее, то и отобрать не грех…

Дом моделей в Никольском я нашел достаточно легко – нынче в нашей стране все дороги так или иначе ведут в тот или иной бордель. И как всякий бордель, он был окружен хищной стайкой иномарок – тут и дрянь ржавая с дырявыми крыльями, подвязанным проволокой выхлопом, слепленными скотчем стеклами, но есть и новенькие – прямо с картинок спецкаталогов. Иные из них пустые (значит, шеф сам за рулем), в иных – водилы-хранители: кругломордые, мутноглазые штампованные «качки», тупо жующие резинку или нахально сосущие пиво из банок, выставляя порожние на капот – вот, мол, я какой крутой: и пиво-то пью западное, по два куска банка, и на ментов мне плевать…

Я загнал своего «козлика» в самую гущу стаи и резко тормознул – вызывающе, с визгом, нахально. Наше появление было подобно плюхнувшемуся в аквариум с экзотическими заморскими рыбками облезлому уродливому ротану.

Реакция золотистых аборигенов прошла несколько стадий. Поскольку, подобно золотым рыбкам, брызнуть в стороны они не могли, да и сами были рыбками плотоядными и зубастыми, сначала их постигло немалое изумление, потом они проявили оскорбительное внимание, сменившееся агрессивным интересом. Но пока еще в пассивном выражении. Да на это нам на…. то есть все равно.

– Командир, – лениво окликнул меня, ухмыляясь через полуопущенное стекло ближайшей «Вольво», коротко остриженный белобрысый парень в ладно потертой джинсе, – ты куда вперся? Плейсом, часом, не ошибся? А то и по фейсу можно схватить. Здесь тебе не помойка, понял? И не очередь за картошкой.

Примерно на это я и рассчитывал. Права сейчас качать опасно, да и войти в их круг было бы крайне полезно. Ведь об этом Доме моделей я почти ничего не знал. К тому же я мог сделать заявку, оставить свой след именно на этом уровне. Поэтому лучше всего красиво пошутить, сыграть дурачка вначале, заслужить снисходительное одобрение, а может, и покровительство. И лучше всего для таких дубов – смеяться над собой. Попробуем.

Я шагнул из машины, поставил ногу на подножку, вышиб отработанным щелчком сигарету из пачки и, дурашливо улыбаясь, отмочил:

– Отсталый народ, парни. За делами от жизни оторвались. Такая модель, – я положил руку на капот, – на Западе – самый дикий визг моды. «Олдсмобил» – называется. Старина-автомобиль, по-нашему.

– И на какой же свалке ты его откопал, свой мобил? – угрожающе хохотнул другой водитель, в пестрой до ужаса майке и в таких же разноцветных трусах. – На нем, что ли, Чапаев к Анке ездил?

Все заржали: юмор – отпад! Да и мой не выше, как и надо.

Я тоже похихикал – с явной досадой на несмышленышей, осмеивающих по темноте своей то, чем должны восхищаться.

– На свалке? – Я сокрушённо покачал головой в ответ на такую явную серость. – Ты приглядись – ведь это точная копия военного джипа, с полной имитацией. Видишь, даже пулевые пробоины сделаны, даже ржавчина несмываемая нанесена – от настоящей не отличишь. – И тут по их глазам я с ужасом понял, что они мне верят, что мою незамысловатую шуточку не поняли, принимают за чистую монету. Вот это уже опасно. Разберутся – могу и по ушам схлопотать. Ладно, Бог не выдаст… – Ну а внутри кисочки все, конечно, с иголочки, по последнему слову. Движок ж-образный, с двойным передувом наддува, резина – пуленепробиваемая (на хрена она на открытой-то машине, спохватился я внутренне, но остановиться уже не мог – понесло). Стекла из Австралии – там какой-то редкий песок для них нашли – не грязнятся и не бьются, скрытый бортком-пьютер и всякое прочее.

Мужики подобрались поближе. Белобрысая «джинса» недоверчиво ахнула:

– Ну, дают гады-немцы! И сколько же такая тачка стоит?

– Хрен ее знает, – я небрежно дернул плечом. – Я ее не покупал – подарок фирмы «Хорнс энд хувз» («Рога и копыта»). Между прочим, наш парень основал, одессит. Толковый мен, мы с ним на Привозе одно время знались, он мебелью торговал – столами, стульями, гобеленами. Теперь в Мюнхене заправляет. По старой памяти мне сделал, – я похлопал ошалевшего от такой биографии Вилли по капоту.

– Дай движок глянуть! – с блеснувшим в глазах огоньком профессионала робко попросили «цветные трусы».

Во-во, только этого не хватало!

– А что тебе под капотом глядеть? – нахально отказал я. – Ты ж водила, а не механик, не поймешь все равно ни… черта, там все на интегральных схемах и топонимике.

– Водила… – вдруг обиделся он. – Да я знаешь какой мастер был? Первый люкс! Развалилась наша лавочка – кто на нары, кто – в бега, а мне выпало за баранку сесть. Дай глянуть – душу поласкать…

– Так у нее ж капот не открывается! – Наглость – лучшее средство в любой борьбе. – Условие фирмы – гарантия на пятнадцать лет. Никакого обслуживания, только горючку заливай. Но если вдруг что – поставляют за свой счет любую другую модель.

– Ну дают немцы! – напомнил о себе белобрысый.

– Одесситы, – ревниво уточнил я. – Сейчас по всей Европе мода такая пошла. Даже этот… Мюрилин Диор в такой тачке ездит – копия нашей «Победы», если кто помнит…

– Ну, – уважительно протянули «трусы». – Как не помнить – первая моя тачка. Считай, еще пацаном по болтикам собрал. Броневик! Двенадцать годков на ней калымил, пока не зарвался – конфисковали… Теперь где-нибудь в Тараканий какой-нибудь темный пенсионер-ветеран свою старую красно-коричневую жопу в ней греет, – сказал с таким искренним презрением, будто сам он – истинный демократ – живет и работает, по крайней мере, в Париже, закончив последовательно МГУ, Кембридж и Сорбонну.

– Ладно, парни, – озабоченно прервал я нашу милую беседушку. – Шеф поручение дал, он ждать не любит…

– Крут? – с лакейским участием отозвался белобрысый.

– Да ничего, в общем-то, ладим… Но если что – у него не задержится… Но за своих – горой!

– А он кто? Московский?

Я усмехнулся, огляделся, подмигнул и с выразительной томностью возвел к небесам свои лживые очи. Всю эту примитивную мимику надо было понять так: мой деловой круг на порядок выше, им он недоступен, и всякая информация о нем для них не только недосягаема, но и просто опасна.

– Так что, мужики, не задавайте глупых вопросов – не получите грубых ответов.

– Я тебе не мужик, – вдруг оскорбился белобрысый. – Мужики в поле…

– Это точно, – дружелюбно согласился я и не сдержался: – А холуи – в «Вольве».

Он засопел и начал выбираться из машины, одновременно запуская красную волосатую «лопату» под мышку. Остальные тоже сделали несколько шагов, окружая мою машину.

– Не спешите, коллеги, – спокойно посоветовал я, ныряя за руль и запуская двигатель, – а то я вам такой ночной таран в подмосковном небе устрою… – Но ссориться с ними в мои планы не входило, хотя и очень хотелось. Я круто переменил курс. – Стоп, парни, погорячился. Ради красного словца ляпнул, – примирительно сказал я. – Есть такой недостаток. Трепану, потом сам жалею. Приношу свои искренние извинения. Тем более что хлебаем мы из одной кормушки. – И я протянул белобрысому раскрытую коробку «Джи Пи Эс».

Он еще немного попыхтел, убрал свою газовую пушку, взял сигарету, закурил, потом – халявная натура – вытянул еще две и положил на полочку в машине.

– Не знаешь, – спросил я его, – сама здесь сегодня? – Мне было известно, что Домом моделей командовала какая-то дама, но ни ее имени, ни «псевдонима» я не имел.

– Хозяйка-то, – ухмыльнулся белобрысый, – Серафима? Кто ее знает! Но должна быть. Как же без нее? Мы этот Дом-модель Дом-бордель зовем. Здесь хозяйка телок напрокат дает. Девки – блеск. Я и сам пользовался. Но дают не всех и не каждому, по чину. Самых крутых для больших людей держат. Ты, значит, для шефа приехал невесту на ночь выбрать? Что ж у вас, в столице нашей Родины, своих телок мало?

Я ухмыльнулся: коммерческая тайна.

– Пригляди за тачкой, ладно? Я скоро. Пиво за мной.

На верхней ступеньке, преградив вход, маялся охранник: расставив ноги, руки за спиной (и когда научился?), на поясе – дубинка, на лице – рябинка, сонный, тяжелобезразличный взгляд.

– Куда? – грубо спросил он, когда я почти ткнулся головой в его живот.

– К самой, – так же грубо отрубил я.

На его лбу собрались морщинки, трудно зашевелились, глаза еще больше затуманились – соображает, пытается ворочать заржавевшими без практики шариками. Сообразил!

– Зачем?

– Фирма мне сказала: если Рябой спросит, пошли его на…

Он ухмыльнулся – такой ответ был вполне доступен его пониманию, ясен и понятен – и сделал шаг в сторону, пропуская меня в здание.

Снаружи Дом моделей, даже облепленный по всем своим облупленным стенам разномастной рекламой, более всего походил на кирпичный барак или казарму. Впрочем, так оно и было – до революции здесь квартировал какой-то конно-гвардейский полк. И я вспомнил об этом, когда вошел внутрь: здесь одуряюще пахло конюшней, где вспотевшие после скачек лошади перебирают ногами, стучат копытами и встряхивают растрепанными гривами. Но в конюшне, надо полагать, не бывает такого шума: дурная музыка, аплодисменты, топот ног, свист, визгливые возгласы распорядителей и посетителей.

В холле я осмотрелся и вздохнул. Мебель, рекламные листы на стенах, одноногие пепельницы по углам, вазы с искусственными цветами – все здесь было рваное, ломаное, пыльное, затасканное; не было ни одной новой или хотя бы целой вещи. Вытертые подлокотники и лопнувшие подушки кресел, царапины, следы загашенных сигарет и неприличные слова на полировке столешниц. Как будто какая-то фирма решила наконец обновить свой ставший уже неприличным интерьер и выбросила все атрибуты на помойку, а Дом моделей подобрал и с дикарским благоговением расставил по углам и развесил по стенам весь этот хлам. Наверное, и персонал такой же, особенно – девочки. Ну и вкусы же у нашей элитарной провинциальной мафии…

Я перехватил делового озабоченного молодого человека в малиновом пиджаке и черных бесформенных брюках, при бабочке и усиках, с какими-то бумажками в руках, и спросил, как мне найти Катю Иванову. Выходить непосредственно на Алку было рискованно.

– Кэт? – озабоченно переспросил он, нетерпеливо постукивая стоптанными лаковыми копытами. – Она на подиуме. Через три минуты освободится. Я передам ей, что ее спрашивают. Подождите здесь. Ведь вы от Руслана?

– Еще бы! – согласился я, до сих пор понятия не имея, кто такой Руслан.

Молодой человек со снисходительным одобрением, но как-то не очень хорошо усмехнулся и исчез.

Я присел в уголке, но не успел выкурить сигарету, как девушка в стареньком спортивном костюме, а вовсе не в мехах, как я ожидал, вошла в холл и уверенно направилась ко мне. Шла она хорошо, профессионально – высоко держала головку, равномерно, свободно выбрасывала длинные ноги и ритмично покачивала узкими бедрами.

Она вплотную подошла ко мне, улыбнулась.

– Хай, – приветствовала меня Кэт Иванова и, все еще улыбаясь, уперла мне в грудь пальчик. – Ты мент, верно?

– Вроде этого, – уклончиво не стал отрицать я. – А как вы догадались?

– По глазам. У всех моих знакомых ментов такой же взгляд: вроде твердый, но какой-то уклончивый, у меня раньше много было друзей среди ментов.

– А сейчас что же? Растеряли?

Она пожала плечами, отбросила волосы:

– Времена изменились. И менты – тоже. Теперь от них подальше надо держаться. Так что я тебе ничего не скажу.

– А мне от вас ничего и не надо. Я Алку ищу.

– Какую? У нас их три.

– Ну, эту… подружку Чванько.

– А! – обрадовалась Катя. – Жувачку! – Она поняла мой вопросительный взгляд и пояснила: – Мы с девками ее так прозвали. Понимаешь, вроде развитая, интеллигентная, тампаксами пользуется, все книжки перечитала, а все – «жувачка» и «жувачка». Мы сколько раз учили: не жувачка, а жевачка, а она все свое. Так Жувачкой и осталась. А клиента ее, этого Чванько, мы Папой Карлой прозвали. Он такой же лысый, поделки какие-то из дерева делает и сам будто поленом пристукнутый. Бабник! – пропела она, широко раскрыв глаза. – Но слабак, ты понимаешь?

– Понимаю, – успокоил я ее и вспомнил, как безжалостно определила Мишкины мужские достоинства Яна, – однопалочный…

Катя залилась таким смехом, что я даже позавидовал. А слоняющиеся по холлу охранники уже откровенно уставились на нас.

– Слушай, пойдем в бар, у меня время есть, там и поговорим. С тобой интересно. И никакой ты не мент, врешь ты все.

– Это почему же?

– Ну, – она опять отбросила волосы и пожала плечами. – Не хамишь. Встал, когда я подошла, сигарету выбросил…

– Ты уж очень плохо о ментах думаешь.

Она немного поскучнела.

– Да знаю я их, – поморщилась. – Разные среди них попадались. Всякие…

Девочка ушлая, окончательно убедился я. И огонь, и воды прошла. Мне стало ее жаль.

– Ну пошли? Что, не при деньгах? Ну и что? Я приглашаю – я угощаю. Как на Западе. И ты не бойся, у нас для сотрудников скидка. Пойдем, очень хочется с хорошим человеком хоть раз в баре посидеть.

Бедная девочка…

Мы прошли какими-то мрачными коридорами, спустились вниз и вошли в бар через мутные стеклянные двери, заляпанные вкладышами от «жувачки». Он был почти пуст, только в уголке за столиком шептались над коктейлями две проститутки. У одной юбка была всего лишь до пупка, зато у другой – до пола, правда, с лихим разрезом во всю длину. Кэт кивнула им и помахала ладошкой. Они ответили ей, оглядели меня и еще сильнее зашептались, сблизив головы над стаканами.

За стойкой маячил молодец в форменной куртке и золотых очках.

– Ник, запиши на меня. – Катя ловко, я даже не успел ей помочь, взлетела на высокий табурет. – Есть хочешь? – Это уже мне. – Нет? Тогда две финской водки, две колы и мороженое. Садись, кури. Как тебя зовут?

Мы выпили, закурили, я пододвинул ей пепельницу. Бармен, протирая стаканы, искоса поглядывал на нас, посверкивая стеклами очков.

– А зачем тебе Алка? – спросила вдруг Катя, потягивая колу. Не дожидаясь ответа, понимающе кивнула. – Я ведь ее тоже давно не видела. Она ушла от нас. Как-то сразу и вдруг – даже тряпки свои и косметику оставила. За ней белый «мерс» приезжал, она прямо с подиума в него и порхнула, даже не переоделась. Говорят, где-то ближе к Москве обосновалась, мехами торгует. Руслан ее устроил.

Бармен дернулся и снова сверкнул очками. Катя не отреагировала.

– Ну да, ну да… – задумчиво проговорил я, понизив голос. – Руслан у вас – большой человек. Он что, глава администрации?

Катя звонко и от души рассмеялась:

– Ну, ты даешь, Леша! – И тут же задумалась. – Глава – не глава, а самый главный. Он и меня ведь в люди вытащил. Школу кончила – куда деваться? Учиться дальше? Зачем? Никакого смысла. Хотела работать пойти. У нас тут раньше фабрика была, мама еще на ней работала. Много рассказывала. Там хорошо было. Всякие путевки, профилактории, кружки, самодеятельность, учеба разная, квартиры давали. Свой дом отдыха в Крыму держали. И все, считай, бесплатно…

– И что же?

Катя вздохнула.

– Да кто-то купил ее. И закрыли фабрику.

– Может, Руслан купил? Чтобы девочки не на фабрику шли, а в бордель?

Я думал, она обидится, но Катя только пожала плечами, безразлично так: какая разница…

– Ну, деваться некуда, а жить надо. Пошла в киоск торговать. Надоело. Владельцу – дай, охраннику дай, под оптовика тоже ложись… Надоело. И тут меня Алка с Русланом свела. Не с самим, конечно. Я-то его всего раз и видела. Он меня сюда устроил.

– Нравится здесь?

– Жить можно, – безразлично отозвалась она. – Платят неплохо. Правда, клиентов все-таки подбрасывают иногда. А что делать? Надо зарабатывать свои миллионы…

– А зачем тебе миллионы?

Катя грустно посмотрела на меня, будто очень пожалела дурачка, и серьезно сказала:

– Квартиру куплю, обставлю и выйду замуж за хорошего парня. Буду его любить, ухаживать, заботиться, детей ему рожу…

– А что же – никого еще не любила?

– Любила, как же… – Она вздохнула. – Сразу после школы. Потом он меня своему приятелю отдал.

– Прямо так и отдал? – удивился я.

– Ну, не прямо, за деньги, да и побил не много на прощанье…

Она говорила о своей жизни легко, с улыбкой, будто и не могло у нее быть другой судьбы – простой, чистой, среди нормальных людей, которые не продают своих любимых. Она была уверена, что какой-то Руслан вправе распоряжаться ею как собственностью, заставлять на себя работать, ложиться под нужных ему людей, безропотно погибнуть, захлебнувшись этой грязью, когда она станет ненужной или в чем-то помешает ему в его делах… Что-то страшное происходит с нашими людьми. Я невольно подумал о Костике, который тоже крутится в этом безжалостном, жестоком мире, которого тоже может кто-то унизить, купить, продать, уничтожить…

– Слушай, – оживилась Катя. – Мы здесь все равно не поговорим. Может, заглянешь вечерком ко мне? Я рядом живу, возле универсама, дом шесть, квартира двенадцать. Заходи, а? Просто так, по-хорошему. Без денег.