— Отдаа-а-ай! — громким басом взревела девочка. — Мое!

Я немедленно вернул трофей, но это уже не помогло. Девочка, обеими руками вцепившись в мяч, зашлась криком. По сравнению с этим воплем звук, издаваемый пожарной сиреной, заметно проигрывал. Я заткнул уши, надеясь, по крайней мере, что хоть эти звуки привлекут внимание хозяев квартиры. И если уж такой крик не даст здесь никакого эффекта, значит, точно: все улетели на шабаш. И забыли только маленькую ведьмочку с мячом…

— Замолчи, Санька! — послышался из боковых дверей зычный голос. — Замолчи, а то ухи надеру! Заткнись, кому сказала!…

Маленькая ведьмочка, еще пару раз взвыв, заткнулась, а я облегченно вздохнул. Значит, квартира все-таки не пустует. Очень хорошо. Мне, признаться, совсем не улыбалось брать напрокат у старлея Коваленко казенную метлу и лететь на здешний Брокен в поисках необходимой информации.

— Опять в футбол играла? Ну, я тебе задам!… С этими словами в кухню номер два вошла высокая полная женщина, одетая в полосатый домашний халат уже непонятной расцветки и в зелененький фартук поверх халата. Юная футболистка Санька выпустила из рук мяч, радостно подпрыгнула, шустро вскарабкалась на кухонный стол, а оттуда с ловкостью Тарзана перепорхнула прямо на плечи женщине, обхватив ее шею, и что-то зашептала на ухо.

— Санька, слезай! — проговорила женщина, стараясь, чтобы ее голос звучал построже. — Отпусти мое несчастное ухо и сию же секунду слезай! Вот я тебе по попке…

— Э-э… — сказал я, надеясь привлечь внимание к своей скромной персоне. — Видите ли…

Тут хозяйка, наконец, обратила внимание на меня.

— Санька, а ну брысь отсюда! — произнесла она, повышая голос. — А то я тебя вот дяде отдам. И дядя тебя съест.

Потрясенная такой кошмарной перспективой юная акробатка Санька немедленно сползла с матушкиных плеч, подобрала свой мячик и, со страхом поглядывая на меня, поскорее покинула кухонные пределы.

— Здравствуйте, — сказал я. — Я хотел бы…

— Очень рада! — жизнерадостно перебила меня хозяйка. — Вы с санэпидстанции? Двух ваших мышей мы сами уже поймали, а третья, такая хитрая…

— Я из Министерства безопасности, — поспешно проговорил я, обрубая на корню все мышиные подробности.

— Откуда-откуда? — с недоумением переспросила хозяйка. По ее лицу не было заметно, что она в курсе каких-либо переименований нашего славного учреждения. Пришлось вспомнить старинное название.

— Ну, из КГБ, — уточнил я. — Капитан Лаптев, Максим Анатольевич.

Полная хозяйка метнула в мою сторону заинтересованный взгляд. Очевидно, чекист в этих краях был редкостной и диковинной птицей. Возможно, даже рыцарем щита и меча. Одно слово — провинция, улица Чапаева. В Москве уже давным-давно на буковки всех наших аббревиатур люди реагируют иначе. Безо всякого интереса, если не сказать сильнее.

— Софья Павловна, — галантно представилась хозяйка, протягивая мне ладонь. — Полякова.

Рукопожатие мадам Поляковой оказалось крепким, почти мужским. Надо полагать, коммунальная жизнь в окружении плит, соседей и неугомонной Саньки была — в смысле наращивания мускулов — значительно эффективней всевозможных тренировочных занятий армреслингом и бодибилдингом.

— Только вы опоздали, капитан Лаптев, — добавила вдруг Софья Павловна. — Товарищ Бабушкин здесь уже давно не живет.

— Вот как? — удивился я, чтобы выиграть время. Выходит, я, как работник ГБ, должен был заинтересоваться абсолютно неизвестным мне Бабушкиным, да еще и товарищем. Любопытно, кто же это такой? Что если Бабушкин — местный псевдоним международного террориста Нагеля?

— Съехал он, два года еще назад, — уточнила госпожа Полякова. — Раньше все на площадь с флагом с красным бегал…

— К Ленину, на Театральную? — переспросил я, демонстрируя осведомленность в здешних делах. Всего только несколько часов в Саратове, а уже могу разговор поддержать. Ай да Макс, ай да молодец…

— Именно что, — закивала Софья Павловна. — А потом выписался и укатил. На Кубань, сказал. К казакам. Защищать, сказал, рубежи какие-то. И саблю купил, холодное оружие.

Сабля товарища Бабушкина меня совершенно не заинтересовала.

— Уехал, ну и Бог с ним, — легкомысленно отмахнулся я от беглеца на Кубань. — Авось никого не зарубит.

— Да уж куда ему, — согласилась Софья Павловна. — Разве что самому себе ухо или нос с пьяных глаз отхватит. Тот еще вояка.

Я мельком взглянул на часы. Разговор с хозяйкой получался живой, но какой-то непродуктивный. Мы болтали уже четверть часа, но так и не доехали до гражданки Селиверстовой. Пора было брать быка за рога.

— Соседка меня ваша интересует, — бухнул я вне всякой связи с предыдущей светской беседой. — Ольга Денисовна. Дома она?

Софья Павловна поглядела на меня с сожалением:

— Нету ее.

— А когда будет?

Софья Павловна медленно покачала головой. Туда-обратно. Ей, наверное, стало жаль чекиста-бедолагу, но помочь она мне, кажется, ничем не могла. И даже не очень-то хотела.

— Не вернется уж, наверное, — объяснила она. — Собрала вдруг вещички, попрощалась по-хорошему и — в путь-дорогу. Комнатку свою нам оставила. Саньке, на вырост. И правильно, я считаю. Заневестится Александра, а у нее — пожалуйста! И комната своя, и мамка рядом. Комнатка-то небольшая, но…

— Очень хорошо, — вмешался я. Кажется, не слишком вежливо. — Но вот куда Селиверстова уехала? И почему вдруг так сразу? Вы ссорились, что ли?

Госпожа Полякова гордо выпрямилась. Мой вопрос показался ей не просто обидным — оскорбительным.

— Мы? С Ольгушей? Никогда! Да мы с ней — душа в душу… Да она Пашку моего выхаживала, когда болел, и Саньку нянчила… А я ей завсегда чем могу — помогу. И сыночка ее, покойника, старуха моя вместе с нами за стол сажала, когда мамани его дома не было…

Софья Павловна раскраснелась, уперла руки в боки. Похоже, мне предстояло услышать волнующую историю одной великой дружбы. Я охотно верил, что история эта правдива от начала и до конца. Но меня-то как раз интересовал уже финал. Отъезд дорогой Ольгуши.

— Так куда она, простите, уехала? — уточнил я. — Я не расслышал.

— А я еще и не успела сказать, — с достоинством ответила госпожа Полякова. — В Алма-Ату она укатила. Валька ее поманил пальчиком, и она за ним, как хвостик.

В ту же секунду я выкинул из головы все сегодняшние неприятности, включая наехавших на меня молодцов старлея Коваленко и чуть не наехавший трамвай. Имя, ради которого я ехал в Саратов, было произнесено.

— Валька? — небрежно переспросил я. — Кто такой? Еще один защитник рубежей, вроде товарища Бабушкина?

— Вот еще! — фыркнула мадам Полякова. — Валька-то Лебедев — мужик солидный, ученый. В Москве жил, но сколько себя помню, всегда к Ольгуше — как к себе домой. Чуть ли не с войны. Я еще пацанкой была, от горшка два вершка, а у них уж шуры-муры, и сыночек у них, царство ему небесное, подрастал…

Почувствовав, что у злого дяди сегодня нет аппетита, из коридора в кухню тихонько прошмыгнула проницательная Санька, уже без мячика. Она спряталась за спиной матери и оттуда искоса поглядывала на меня, готовая в любой момент улепетнуть, если я вдруг начну проявлять каннибальские намерения.

— Я не ем маленьких девочек, — торжественно объявил я Саньке. — Можешь меня не бояться.

— Не бойся дядю, — милостиво разрешила Софья Павловна. — Дядя добрый, он не кушает маленьких… Дядя из КГБ, — добавила она.

— Ты только взрослых кушаешь, да? — простодушно спросила у меня Санька. И на всякий случай снова спряталась.

Я вздохнул. Вот тебе и провинциальный интерес к рыцарям-щита и меча! Даже дети — и те обязательно напомнят про былые прегрешения нашей конторы. Про Лаврентия Павловича и тому подобное. Сколько нас ни переименовывай — все без толку.

— Я травоядный, — устало сказал я маме и дочке. — Обожаю овощные салаты, а человечины не переношу. Желудок не тот. Но это сейчас к делу не относится. Вот вы говорили: Лебедев вашу Ольгу поманил — и они уехали. Давно это было?

Софья Павловна с недоверчивым прищуром оглядела мое лицо. Если бы я интересовался одним только товарищем Бабушкиным, мадам Полякова наверняка сохранила бы свою провинциальную приветливость. Зато вопросы о Селиверстовой пробудили в ней большие сомнения по части моей травоядности. Тем не менее она ответила. Но — кратко:

— Позавчера.

То есть за день до того, как я предпринял безрезультатный налет на лебедевскую квартиру. Выходит, я отстаю от него не больше, чем на двое суток. Уже хорошо.

— Скажите, Софья Павловна, — поинтересовался я, — а как он выглядел, Лебедев, когда приезжал сюда позавчера? Ну, усталым, обеспокоенным или, наоборот, бодрым? Может быть, он чего-то боялся?

Такой простейший вопрос неожиданно поставил мадам Полякову в тупик.

— Как выглядел? — переспросила она, что-то мучительно соображая. — Да как вам сказать…

Пока мамаша раздумывала, Санька из-за ее спины вдруг пискнула:

— А дядя Валя не приходи-ил… А-а-а!

Писк ее мгновенно перешел на визг и рев, поскольку рассерженная мадам Полякова одной рукой выволокла дочку на свет божий, а другой же — дала ей крепенький подзатыльник.

Санысин рев, наполнивший кухню, на время лишил меня возможности задать следующий вопрос, а Софье Павловне — на него ответить. Или уклониться. Пережидая, пока утихнут возмущенные Санысины вопли, я лишь укоризненно смотрел на хозяйку. Хозяйка — с чувством оскорбленного достоинства — на меня. Наконец, рев перешел во всхлипы. Софья Павловна запустила руку в карман фартука, вытащила конфету в потертой обертке, развернула ее и неторопливо сунула дочке в рот. Всхлипы моментально сменились чавканьем.

— Ну, так как же, гражданка Полякова, — ласково проговорил я. — Приходил дядя Валя к тете Оле? Или вам все померещилось спросонья?

Слова свои я произнес донельзя приторным тоном. Как будто тоже конфетку предлагал. В некоторых ситуациях такой тон воспринимается как угрожающий. Мол, здрасьте, дети, я ваш папа, я работаю в гестапо…

— Я его не видела, — сообщила Софья Павловна.

Вид у нее был по-прежнему самоуверенный, но, по-моему, слегка виноватый.

— То есть как это? — тут же полюбопытствовал а — Человек приезжает, увозит вашу соседку в Алма-Ату а вы с дочкой, выходит, его в упор не видите. Может, этот Лебедев — человек-невидимка?

По всей видимости, последнее обстоятельство заинтересовало и саму мадам Полякову. Словно бы до моего визита она и не задумывалась о таких простых вещах. И только я со своей профессиональной любознательностью открыл ей глаза.

— Он звонил, — проговорил она. — Он сначала точно звонил, я еще брала трубку…

— Звонок был местный или междугородный? — сразу же уточнил я.

— Наверное, местный… — неуверенно предположила Софья Павловна.

— Так наверное или точно? — не отставал я.

— Без телефонистки, — госпожа Полякова нашла, как ей показалось, удачный ответ. — Сразу его голос, попросил Олю, я позвала…

О таком достижении цивилизации, как звонок по коду, Софья Павловна позабыла. От волнения, надо полагать.

— Зуммер был обычный? — спросил я. — Или, может быть, такие были короткие, прерывистые звонки?

На лбу мадам Поляковой собрались складки — признак напряженного раздумья. Я представил себе, как она, с поварешкой в одной руке и с орущей Санькой в другой, прямо из кухни бежит к телефону, и догадался о неуместности последнего из моих вопросов. Какой там, к черту, зуммер! Тут бы успеть добежать и ничего не уронить по дороге.

— Не помню я уж про звонки, — откликнулась Софья Павловна. — Вроде обычные. Или может эти… прерывистые. У Саньки тогда зубы болели. Визгу было на весь дом.

Услышав свое имя, Санька добросовестно защелкала зубами, уже свободными от конфеты.

— Больше не болят, не болят! — встряла она во взрослый разговор. — Орехи даже могу лопать…

— Цыц! — скомандовала хозяйка. — Разговорилась тут. Орехи ей подавай, на блюдечке… Я ей тогда полоскание заваривала, из трав, — сообщила Софья Павловна уже мне. — С утра у плиты торчала, как проклятая…

Разговор о соседкином отъезде незаметно уплывал куда-то — в сторону. Мне пришлось не очень деликатно вернуть эту заботливую мамашу к интересующей меня теме. Мое воодушевление, возникшее было при упоминании фамилии Лебедев, успело куда-то улетучиться. Не нравился мне этот человек-невидимка. И звонки не нравились, и игры в прятки.

— Давайте по порядку, — предложил я. — Итак, он позвонил… неважно откуда, но позвонил. И попросил к телефону гражданку Селиверстову. Дальше что было?

В ходе дальнейших моих расспросов выяснилось следующее. Поговорив по телефону с Лебедевым, гражданка Селиверстова О.Д. засуетилась, засобиралась и на прямо поставленный гражданкой Поляковой С.П. вопрос, куда это Ольгуша намылилась, был получен прямой ответ про Алма-Ату. (Родичи у нее там какие-то, — кратко пояснила Софья Павловна. — Седьмая вода на киселе, но о-о-чень богатые…) Причем, про эту самую Алма-Ату, столицу Казахстана, гражданка Селиверстова объявила, по меньшей мере, раз двадцать. Как будто опасалась, что соседка позабудет название города или, может, сама боялась позабыть. Столько же раз, оказывается, было повторено и про то, что едет она совместно с Валентином и тот, дескать, уже прибыл в Саратов и ждет. Во время сборов Валентин еще неоднократно звонил и, как показалось Софье Павловне, даже здесь мелькал, чуть ли не укладывал вещи. Правда, в суматохе сама мадам Полякова его так и не видела. И, как выясняется, не она одна: глазастая Санька тоже почему-то дядю Валю не углядела…

— Но он был здесь, он точно был… — прибавила Софья Павловна под конец своего сумбурного рассказа. В голосе ее, правда, уже чувствовалось некое сомнение. Будто бы она сама не вполне доверяла собственным словам. — Точно ведь был… Ольга сама сказала, что был…

— Итак, он был или Ольга сказала, что был? — поинтересовался я. — Хотелось бы все-таки знать поточнее.

— Да не помню я уже! — раздраженно произнесла мадам Полякова. — Вроде был. Говорю же — зубы у Саньки болели…

— Ясненько, — пробормотал я, хотя никакой ясности у меня еще не было и в помине. — А адрес свой алма-атинский оставила она?

— Пока вроде нет, — ответствовала Софья Павловна. — Сказала, что, пока не устроится, писать ей можно на Главпочтамт, до востребования.

— Ага, — кивнул я. — Так, может быть, вы фамилию этих ее алма-атинских родичей знаете? Или там слышали случайно…

Госпожа Полякова честно наморщила свой лоб. Вернее, лобик.

— Сафроновы, — проговорила она наконец. Это было уже кое-что. Тем не менее я счел нужным переспросить:

— Точно Сафроновы?

— Точно, — обнадежила меня хозяйка. — Или Сафаровы.

Вероятно, лицо мое в этот момент разговора страдальчески перекосилось, потому что несколько минут после этого Софья Павловна говорила со мною участливым тоном, как с человеком, отягощенным каким-либо недугом. Должно быть, такую мину на своей мордочке носила малолетняя Санька, когда мучилась зубами.

— Сафроновы или Сафаровы?! — выдохнул я, стараясь, чтобы мой голос не сорвался на крик.

— Сафроновы или Сафаровы, — успокаивающим тоном произнесла мадам Полякова. — Точно, одно из двух. В крайнем случае Сухаревы. Но, по-моему, все же не Сухаревы. Такая вот фамилия, нерусская.

Я сделал глубокий вдох. Потом выдох. Вдох — выдох, вдох — выдох. Гимнастика для нервов по системе йогов. В какую-то секунду мне почудилось, будто Софья Павловна тонко надо мною издевается. На мгновение я даже остро пожалел о своей травоядности; секундный позыв немедленно заорать дурным голосом и пальнуть из своего «Макарова» в потолок мне удалось быстро ликвидировать. За каких-то несчастных пять-шесть вдохов-выдохов. Хорошую гимнастику придумали индусы.

— Сафроновы, получается, — нерусская фамилия? — медленно-медленно прошептал я.

— Да ведь не Ивановы же! — убежденно ответила мне мадам Полякова. — Татары, надо полагать. Какая там нация в Алма-Ате проживает?

Софья Павловна отнюдь не издевалась надо мной. И бестолочью она, судя по всему, тоже не была. Просто-напросто ей было наплевать на все, что выходило за пределы ее дома, ее кухни, ее детей. Она даже честно соглашалась помочь хмырю из ГБ. И помогала, чем могла. Я вдруг посочувствовал лично не знакомому мне товарищу Бабушкину. Кажется, я начинал догадываться, за каким чертом этот сосед прикупил себе саблю и сдернул отсюда подальше…

— Хорошо, — проговорил я после некоторой паузы. — Подведем итоги. Значит, Селиверстова с Лебедевым уехали в Алма-Ату. Но Лебедева в этот его приезд сюда вы сами не видели. И адреса их теперешнего, в Алма-Ате, вы не знаете. И фамилию родственников тамошних вы не помните… Но хоть за название города вы ручаетесь?

— Что я, дура какая-нибудь?! — возмутилась мадам Полякова. — Ольгуша и на бумажке все написала, чтобы я не забыла… — С этими словами она выдернула из-за спины Саньку и приказала: — Ну-ка, неси дяде ту бумажку, которую баба Оля нам оставила! Мигом!

Санька с радостным взвизгом выскочила из кухни и умчалась. Послышались треск, звон, что-то покатилось по полу и посыпалось, но в конце концов довольная девчонка вновь появилась на кухне, держа в руках замурзанный клочок.

Я осторожно, как музейный экспонат, взял бумажку. На ней действительно было написано: Алма-Ата, Главпочтамт. До востребования. Селиверстовой О.Д. (для Лебедева В.Д.). Почерк был мелкий, аккуратный.

Вытащив из кармана блокнот, я печатными буквами переписал этот, с позволения сказать, адрес на отдельный листок. Листок протянул Софье Павловне, а оригинал припрятал. Пусть лучше хранится у меня. Плохонькая, да улика.

— Ладно, — произнес я, стараясь не слишком выказывать хозяйке своей досады столь ничтожным результатом переговоров. — Спасибо вам за помощь. Вы сообщили мне очень ценные сведения.

Мадам Полякова засмущалась, но потом спохватилась. С большим запозданием она вспомнила, что с КГБ следует держать ухо востро.

— А чего это вы Ольгушу с Валей ищете? — с тревогой осведомилась она. — Уж не случилось ли, часом, с ними чего-нибудь?

Я придал своей физиономии строго официальное выражение.

— Потому и ищем, чтобы не случилось, — авторитетно заверил я. Кстати, это было чистейшей правдой. Во всяком случае, по отношению к Лебедеву. Я искренне надеялся отыскать его раньше, чем это сумеют сделать другие. Кто-то вроде блондинчика с рукастым.

Моя туманная формулировка вполне устроила Софью Павловну.

— Ну, и слава Богу, — певуче проговорила она. — Хорошие ведь люди, что Ольга, что Валентин. Только, жаль, невезучие. И сынок их, Юраша, сгорел совсем молоденьким…

Я сочувственно кивнул. Из разговора с Селиверстовым-мавзолейщиком я уже знал, что сын Ольги Денисовны умер рано. И, по убеждению хранителя мумии, произошло это вследствие недостатка отцовской заботы.

— …И внучок их, Петруша, сиротинушка, пошел по кривой дорожке…

На секунду я оторопел. Ни о каком внуке, тем более выбравшем кривую дорожку, я и понятия не имел. До сих пор я был убежден, что сын Ольги Денисовны и Валентина Дмитриевича ушел из жизни в том нежном возрасте, когда еще трудно завести своих детей.

— Постойте-ка, Софья Павловна, — я попытался собраться с мыслями. Появление внука придавало всей истории новый поворот. — Какой еще Петруша? Разве этот Юраша не умер молодым?

Мадам Полякова всплеснула руками:

— Ой, батюшки, заговорилась я! Просила ведь меня Ольгушка, умоляла: о внуке — ни слова! Совсем забыла, голова дырявая…

— О внуке — ни слова! — важно надувая щечки, повторила, как магическое заклинание, Санька. И, передразнивая кого-то, унылым свистящим шепотом зашелестела, набирая темп: — Никому не говори, Софа, никому не говори, Софа, никому-никому-никому-никому-никому…

— Заткнись, паршивка! — крикнула мадам Полякова и попыталась по привычке заткнуть Саньку подзатыльником. Однако девчонка уже была начеку, и потому легко увернулась от материнской ладони, вскочила на стол, затем перемахнула на кухонный шкаф. Оттуда эта обезьянка важно произнесла все тем же шепотом, с легким завыванием в голосе:

— Вопрос жизни и смерти!

Вслед за этим Санька сбросила со шкафа запыленную жестяную миску, которая со свистом пронеслась над нашими головами и улетела в кухню номер один. Звон и грохот подтвердил прицельность попадания. Совершив эту диверсию, мартышка Санька ускакала. Подпольщики в книгах про гражданскую войну, насколько я помню, уходили к Котовскому огородами. Санька же удирала исключительно шкафами. С одного на другой, с другого на третий. И — на волю, в пампасы!

— Вот я тебе ухи-то надеру! — запоздало крикнула вслед Тарзанке донельзя огорченная Софья Павловна. Но угрозы ее могли услышать теперь только кухонные шкафы да я.

Когда вопли и грохот кастрюль стихли, я сказал:

— Значит, внука их зовут Петром. Я правильно вас понял?

На мадам Полякову жалко было смотреть. В кои-то веки ей доверили настоящий секрет и упросили хранить от посторонних. И вот пришел посторонний любопытный тип и все сразу узнал.

— Документы покажите, — мрачно заявила мне Софья Павловна. — Может, вы не оттуда, откуда сказали.

Я немедленно показал свою книжечку.

— Софья Павловна, — увещевающим тоном обратился я к хозяйке, пока та ожесточенно изучала мой документ. — Ведь и правда речь идет о жизни и смерти. Кто-то охотится за Валентином и за Ольгой, и если мы их не защитим — никто не защитит.

Разумеется, я немного слукавил. На самом деле, у меня не было никаких данных о том, что кто-то и впрямь охотится за Селиверстовой. Зато Лебедев — уж точно в опасности. Судя по всему, кто-то очень старался пополнить им мертвую компанию Фролова и Григоренко. Черт побери, как много вокруг меня последнее время этих иксов и игреков! Слишком много, перебор. Кто-то нанимает блондинчика и рукастого. Кто-то убивает Машу Бурмистрову. Кто-то отправляет телефонограмму, благодаря которой меня чуть не превращают в решето… Не арифметика, а чуть ли не высшая математика! Задача со многими неизвестными… Или все-таки с немногими? Но тогда все еще больше запутывается.

Мадам Полякова вернула, наконец, мне мои корочки и недовольным голосом произнесла:

— Ну, внука Петрушей зовут. А вообще-то я мало что знаю…

Теперь каждое слово приходилось вытягивать из нее клещами. В результате многочисленных моих понуканий и мадам-поляковских отнекиваний я стал счастливым обладателем весьма скупой информации о судьбе потомства Селиверстовой-Лебедева.

Юрий, сын Валентина Дмитриевича и Ольги Денисовны, родился в годы войны и действительно умер от пневмонии. Но только не во младенчестве, как я думал, а уже в середине 60-х, успев подарить бабушке внука. Дедушки Вали тогда как раз поблизости не было — он занимался своею физикой в столице, временно забыв о своей первой любви (эту часть истории лебедевской подлости я уже слышал в изложении Селиверстова-из-мавзолея). В результате чего внучок Петруша был отправлен в Москву, учиться в суворовском училище, с перспективой армейской карьеры в последующем. Долгое время Лебедев-дедка и не подозревал о наличии внучка в том же городе, где жил сам, а когда именно узнал — про то Софья Павловна в точности не знает уж сама. Короче говоря, сейчас Селиверстов-самый-младший, которому уже стукнул тридцатник или около того, проживает в столице. С дедкой? Общается. Впрочем, подробности мадам Поляковой неизвестны. А что известно? Что пошел Петр свет Юрьевич по кривой дорожке.

Эта дорожка рефреном проходила по всему мадам-поляковскому повествованию, пока я, не выдержав, спросил:

— В тюрьме он, что ли, сидел?

Сразу выяснилось, что я понял Софью Павловну превратно. В тюрьме Петруша, по счастью, не сидел, но и военной карьеры, увы, не сделал. А зарабатывает себе жизнь в Москве каким-то биз-не-сом.

Последнее слово мадам Полякова выговорила брезгливо.

— Наркотики? Порнография? Торговля живым товаром? — я стал перечислять всевозможные разновидности преступного бизнеса, которые в моем представлении увязывались со злополучной кривой дорожкой.

Софья Павловна пришла в негодование от таких предположений и, в полном противоречии со всеми предыдущими ахами и охами, заверила, что Петруша — приличный юноша, а вовсе никакой не преступник. Хотя, конечно, пошел по кривой дорожке. Держит коммерческую палатку или целый павильон. Где именно? Да в Москве же!

Я вновь проделал пару йоговских упражнений и лишь потом сказал:

— Москва-то большая, Софья Павловна… Мадам Полякова в очередной раз тяжко задумалась, и я уже побоялся, что она так и не выйдет из этого ступора, когда она все-таки вышла и озолотила меня крупицей бесценных сведений.

— Это недалеко от памятника, — сообщила она. Вдох — выдох, вдох — выдох… Спокойнее, Макс!

— Памятников в Москве очень много, — объяснил с тоской. — Их ведь, Софья Павловна, даже в Саратове полным-полно…

Мадам Полякова с готовностью согласилась, что памятников в ее родном городе определенно чересчур и вот даже рядом с домом ее, Софьи Павловны, крестного лет десять назад поставили какую-то каменную дурынду. Мужика в кресле и с косичкой.

Я сообразил, что мадам-поляковский крестный обитает примерно в том районе Саратова, где пару часов назад чуть не состоялась историческая перестрелка между героическими представителями одного и того же ведомства. Однако эти важные сведения из жизни крестного нисколько не приблизили меня к внуку физика Лебедева.

— Может, вспомните все-таки про московский памятник? — спросил я, переходя с делового тона на почти умоляющий. И поймав себя при этом на желании просто начать канючить. Как Санька. Тогда, глядишь, мне и достанется конфетка.

Тактика моя оказалась правильной. Уловив знакомые интонации, Софья Павловна немного приободрилась, прервала начатый было рассказ о добродетелях крестного и неожиданно подарила мне московский памятник! Честное слово, я его сразу узнал, еще в самом начале мадам-поляковского описания.

И любой бы на моем месте узнал. Женщина с серпом и мужчина с молотом.

— А что за коммерция в той палатке, не помните? — забросил я удочку напоследок. Не клюнуло.

— Что-то продает, — лаконично объяснила мне Софья Павловна. Я немедленно распрощался с гостеприимной хозяйкой. Ясно было: в этих стенах больше ничего полезного мне выведать не суждено. И на этом спасибо.

Когда я выходил из кухни, хозяйка, уже позабыв о моем существовании, колдовала над кастрюлей, время от времени выкрикивая в пространство: Санька! Санька! Ты где, паршивица?

Саму паршивицу я обнаружил во дворе, где она самозабвенно ползала вокруг ярко-зеленого ушастого автомобиля. «Запорожца», единственного и неповторимого.

— До свидания, Александра, — сказал я.

Санька только на секунду отвлеклась от «запорожца», обнаружила, что я — всего лишь тот дядька-который-не-ест-детей, пренебрежительно махнула мне лапкой и снова углубилась в свои важные дела. Молодому поколению саратовцев — в ее лице — скучный взрослый тип по фамилии Лаптев был совершенно не интересен. И слава Богу.

Из двора дома на улице Чапаева я вышел усталым, опустошенным и с громадным количеством новых «почему?» и «где?».

Ярко светило в небе апрельское солнышко, близлежащее заведение под странным названием «Куры братьев Гриль» распространяло вкусный аромат, однако мне сейчас было не до кур, не до братьев и даже не до солнышка. Предстояло добраться до гостиницы «Братислава», принять в своем номере горизонтальное положение и обо всем хорошенько поразмышлять. Надеюсь, что напарничек Юлий еще не прилетел дневным дирижаблем. Но даже если он и прилетел, то я все равно попробую уединиться для раздумий. Посоветую ему пока осмотреть саратовские достопримечательности. Памятники с косичками и без. Возможно, он захочет часок-другой пообщаться со своими коллегами из местного уголовного розыска. По-дружески, без перестрелки. А не так, как я пообщался сегодня со своими.

Я вышел на перекресток и стал ловить попутку. Несколько минут автомобилисты упорно меня игнорировали. Возможно, я со своей протянутой рукой подспудно напоминал им монумент с Театральной площади. От стояния в неудобной позе голосовальщика рука вскоре затекла, и мое желание поскорее принять положение лежа стало усиливаться с каждой секундой. На исходе пятой минуты я твердо решил: если Юлий приехал и откажется осматривать памятники или общаться со своими ментами, а, напротив, попытается затеять со мною беседу, то я закроюсь от него в ванной. Часика на полтора минимум. Имею право.

Чья-то сердобольная «волга» притормозила у кромки тротуара. Водитель испытующе посмотрел на меня.

— Гостиница «Братислава», — заискивающим противным тоном сказал я. Сам от себя такого не ожидал.

— Две штуки, — лениво проговорил сердобольный водила.

В масштабах Саратова цена была просто грабительской, но я немедленно согласился, и вскоре мы уже мягко рулили по центру города, огибая один монумент за другим. Вернее, рулил водила, а я, наконец, думал.

Если отбросить нюансы, то состоявшаяся беседа с Софьей Павловной Поляковой оказалась далеко не бесполезной. В ходе моих поисков пропавшего Лебедева передо мной возникла неожиданная развилка. Очень многое — начиная с рассказа мавзолейщика Селиверстова и кончая клочком бумаги с алма-атинским адресом для переписки — указывало однозначно: Лебедева надо искать в столице Казахстана. То есть брать билет и ехать туда. И уж там либо отыскивать Сафроновых-Сафаровых-Сухаревых самостоятельно, либо бить челом в кабинетах тамошнего гэбэшного начальства и просить суверенной помощи. Однако чем больше я разглядывал эту простую и ясную версию будущих поисков, тем меньше она мне нравилась. И очень скоро разонравилась вовсе. Я вдруг почувствовал себя марионеткой, которую крутят чьи-то умные пальцы. Раз — и я в Саратове, два — и я готов догонять Лебедева в Казахстане. И наверняка там, в Алма-Ате, меня ждут и три, и четыре. Но вот будет ли там Лебедев? Большой вопрос. Сдается мне, что никакого Лебедева там может и не быть. Уж слишком здорово вдолбили Софье Павловне про Алма-Ату — так, чтобы бабонька, все позабыв, город сумела назвать точно, без ошибки.