– Время вышло, господин Сорок Восьмой. Сейчас по распорядку у вас икебана.

Созерцать икебану Курочкину предстояло в одиночестве, без участия гоблинов. Расписание отводило данной процедуре почему-то четырнадцать минут – не пятнадцать, а именно четырнадцать. Откуда взялось это некруглое число, Дмитрий Олегович понятия не имел. Возможно, число что-то символизировало. Возможно, киллер Сорок Восьмой знал некие загадочные тонкости японских ритуалов, и как раз благодаря этим тонкостям жители Страны восходящего солнца превращали обычное разглядывание чахлой флоры в мистическое таинство. Курочкину немедленно припомнилась старая песенка про космонавтов, которым на перекур перед стартом отводилось ровно столько же минут. До сих пор он, как медик по образованию, полагал эту песенку на редкость глупым сочинением: если медкомиссия Звездного городка допустила к полету явных токсикоманов, то грош цена этим хваленым врачам из Центра подготовки космонавтов. Теперь же Дмитрий Олегович вдруг сообразил, что дурацкая фраза насчет курения могла возникнуть в песне в результате вмешательства советской цензуры – дабы не обеспокоить слушателей непонятным и не слишком благозвучным словом, да еще японского происхождения. Курочкин представил себя на месте цензора, не чуждого поэзии, после чего сразу догадался, как мог бы звучать первый куплет на самом деле. Примерно вот так:

«Заправлены в планшеты космические планы и штурман уточняет в последний раз маршрут. Давайте ж, как ни странно, займемся икебаной: У нас еще в запасе…»

Стоп-стоп! Дмитрий Олегович старательно замотал головой, пытаясь вытрясти из нее так некстати попавших туда космонавтов. Вместо того чтобы обдумывать план спасения, он вот уже три… даже четыре драгоценные минуты отвлекает свое внимание черт знает на что! Ну какое ему сейчас дело, чем именно занимаются эти друзья перед стартом, пусть хоть анашу курят: для него-то, для Курочкина, стартовый выстрел давно прозвучал, и уже недалек финиш. А новых идей – что кот наплакал. Тряся головой, Дмитрий Олегович попробовал даже вернуться к мыслям об утопших негритятах, с которыми у него как будто связан был отдаленный проблеск в конце туннеля. Однако сколько Курочкин ни старался, ни напрягал воображение, никакой более-менее внятной подсказки в его голове не возникало, хоть плачь. Итогом всех его мысленных усилий стала компания отчаянно дымящих папиросами воображаемых негритят, одетых в белоснежные космические скафандры. Курочкин чертыхнулся, но добился лишь того, что мысленные негритята побросали окурки в песок и один за другим сиганули в море. Последний из них обернулся напоследок к Дмитрию Олеговичу и, осклабившись черным циферблатом с бровями-стрелками, нагло пропел: «У вас еще в запасе ля-ля-ля-ля минут!» И тоже – по-хулигански ушел в глубину, присоединяясь ко всей остальной утонувшей компании.

Курочкин машинально посмотрел на часы-ходики, висящие на стене прямо напротив открытого окна во двор. Пока он разбирался с космонавтами и негритятами, прошла уже половина времени, по распорядку Сорок Восьмого, отведенного на созерцание букетиков. Толку никакого. Плодом мучительных раздумий Дмитрия Олеговича оказалась донельзя куцая мыслишка о том, что озарение-де не возникает по заказу, однако может нечаянно нагрянуть, когда его совсем не ждешь. Иными словами, следовало посиживать у моря свободных ассоциаций, ожидая, пока что-нибудь само выбросится на берег. Например, план конкретных действий.

Дмитрий Олегович вздохнул и уселся на берегу воображаемого моря. Сперва волны вынесли разбитое корыто с инвентарным номером 48, потом – ковбойскую шляпу, простреленную в трех местах. Обе ассоциации были довольно мрачными, как и нынешнее положение самого Курочкина. Стоило ему так додумать, как морская пучина весело расступилась, и четырнадцать негритят, выйдя из моря на манер пушкинских богатырей, веселым танцующим шагом двинулись куда-то вдаль и скрылись среди барханов. Замыкающая четверка неуловимо напоминала здешних охранных гоблинов, просто уменьшенных в размерах. Черные мини-гоблины весело протащили с собой букетики икебаны. Курочкин честно пронаблюдал за танцем маленьких негритят, но этот поток привольных ассоциаций ему не принес никаких свежих идей. Кроме вдруг явившейся странной мысли о том, что для вегетарианца флора даже в виде букетиков может напоминать не только о возвышенном, но и о сугубо съедобном. С таким же успехом Курочкин мог бы выставить для углубленного созерцания первое, второе и третье блюда из ресторана либо, в конце концов, красиво выложить в ряд разнообразные бутерброды от «Макдоналдса». Чем не икебана? Тотчас же стайка воображаемых бутербродов в аппетитных фирменных обертках с большой буквой «М» выпорхнула из моря и исчезла за окном. Повинуясь этой мысленной подсказке, Дмитрий Олегович встал со своей табуретки, подошел к окну, выглянул и поспешно вернулся на место. Как и докладывал наодеколоненный господин, рядом с окном во двор по стене дома действительно пролегала свежевыкрашенная пожарная лестница. Но никакого прока от этой лестницы Курочкину все равно не было. Бежать раньше времени он так и так не имел права. К тому же Дмитрий Олегович с юных лет боялся высоты, и однажды, забравшись на дерево с целью спасти дурака-котенка, он потом сам вынужден был звать на помощь…

– Мяу… – раздалось откуда-то сзади. Сперва Дмитрий Олегович решил, что это мяучит воображаемый котенок из его детства. Однако затем Курочкин окончательно пришел в себя и обернулся на зов.

Кот был настоящий. Тот самый рыжий разбойник, из-за которого весь кухонный пол до сих пор был покрыт скрипучими шариками американского корма.

– Мяу… – повторил рыжий разбойник, и Дмитрий Олегович понял, что животное обращается вовсе не к нему, а к соловьиной клетке, накрытой куском плотной ткани. Надо полагать, кот, как и раньше, жаждал общения с соловьиной парой, согласной петь исключительно при посредстве фонограммы.

Курочкин посмотрел на циферблат ходиков: до окончания плановой медитации под чахлую вегетарианскую икебану оставалось еще три минуты. Потом в распорядке значится пятиминутный «Туалет» – не то посещение уборной, не то смена гардероба.

– Брысь! – отмахнулся от разбойника Дмитрий Олегович, отвернулся и попробовал вновь вернуть себе мысленное море. Он уже почти представил себе песчаный берег, небо и барашки волн, как вдруг мерный шум воображаемого прибоя был заглушен настоящими громкими звуками.

Блямс! Зззз! Блямс!…

От неожиданности Курочкин едва не подпрыгнул на месте, крутанувшись одновременно со стулом. Виновником шума был проклятый кот: он уже катал по полу металлическую клетку с птицами, стараясь сорвать тряпку. Вместе с клеткой по полу елозил зацепившийся проводом магнитофон. Больше всего шума производило железо клетки, поскольку кот, отмяукав свое, действовал теперь четко и молча. В свою очередь, соловьиная пара, кажется, дала себе зарок не подавать голоса даже в форсмажорных обстоятельствах и сидела тихо. Вернее, перекатывалась тихо.

Забыв про море, икебану и план спасения, Курочкин бросился на выручку пернатым. Он, конечно, знал, что курица – не птица, однако из-за своей фамилии почему-то ощущал иногда отдаленное родство со всеми летающими тварями, за исключением комаров и самолетов. Возможно, киллер Сорок Восьмой и любил наблюдать за кошачье-соловьиными потасовками, однако Дмитрий Олегович гораздо больше любил справедливость…

Справедливость восторжествовала сама собой еще за полсекунды до того, как Курочкин подхватил с пола клетку: рыжий разбойник ненароком наступил на магнитофон. И, как назло, включил его.

«Ш-ш-ш-ш-ш!» – злое шипение магнитофона, многократно усиленное динамиком, повергло кота в ужас. Он сразу прекратил охоту и испуганно заметался по комнате, чуть не перевернув кувшинчики и вазочки с вялой японской зеленью. Наверное, рыжий решил, будто магнитофон – еще один кот из конкурирующей фирмы, а громкий голос – признак могущества конкурента. На счастье рыжего, дверь в комнату в эту минуту отворилась, что позволило коту юркнуть в образовавшуюся щель.

Удовлетворенный Курочкин нажатием кнопки прекратил неприятное шипение агрегата, после чего вернул клетку с узниками на свое место, в углу.

– Скандальный зверь, – заметил он вошедшему толстому гоблину, имея в виду беглого кота. – Оч-чень своенравное создание.

– Баловник, – с отвращением признал охранник. – Лапушка.

Видно было, что разговор на кошачью тему не доставляет ему радости.

– Икебана закончилась, – сообщил Дмитрий Олегович, кивая на ходики.

После чего он с почетом был эскортирован в туалет – в соответствии с распорядком дня. Киллер Сорок Восьмой, должно быть, умел командовать своим организмом и наверняка воспользовался бы уборной с толком. Власть Курочкина над своим телом не простиралась так далеко. Несмотря на четкий пункт плана, его посещение туалета оказалось бесполезным; организм не подчинился чужому распорядку – точно так же, как раньше он оказал активное сопротивление вегетарианскому безумию Сорок Восьмого с его кошмарными травами. Вообще организм Дмитрия Олеговича был, похоже, принципиальнее самого Дмитрия Олеговича. С одной стороны, это радовало, но с другой – пугало. Впрочем, книжный опыт террориста Карлоса Кугеля из романа «Мишень» вовремя подсказал Курочкину, что делать. Он стал внимательно осматривать все закоулки обширной туалетной комнаты, и в пластмассовом шкафчике рядом с рулонами розовой бумаги и дезодорантами с иностранными этикетками обнаружил, наконец, искомое: тяжелый металлический ночной горшок с ручкой, переносной сортир наемного убийцы. Примерно такой же сосуд был у Димы Курочкина в глубоком детстве, разве что немножко полегче. Кроме того, на курочкинской ночной вазе изображены были три поросенка, в то время как данный сосуд был украшен кокетливым цветочным бордюром. Не исключено, узор на горшке специально подбирался с учетом вкусов травоядного террориста. Чтобы потом, если что, не бегать по городу и не искать замену… Дмитрий Олегович прислушался. Ему внезапно показалось, будто за дверью туалета началась какая-то беготня. Хлопали двери, гоблины в коридоре оживленно переговаривались о чем-то своем, неразборчивом. Если учесть, что ночной горшок с растительным орнаментом уже не нуждался в замене, переполох в квартире был, вероятно, вызван чрезмерной активностью кота.

Курочкин спустил воду (для конспирации) и, держа тяжелый пустой горшок наперевес, покинул туалет. При этом он постарался изобразить на лице чувство исполненного долга.

За дверью уже переминались двое гоблинов из охраны – толстяк и культурист. На лицах у обоих было написано оживление. Кота поблизости не наблюдалось.

– Что-нибудь произошло? – строго осведомился Курочкин у охранников.

– Все по плану, – бодро ответил гоблин-культурист. – Вы даже с опережением на одну минуту.

Дмитрий Олегович с толком использовал лишнюю минуту. Он протянул охраннику сосуд с цветочками и скомандовал:

– Отнесите в ГЛАВНУЮ комнату.

Ничуть не удивившись, гоблин-толстяк послушно подхватил на руки железный горшок и деловито понес его в указанном направлении. Мол, приказ есть приказ: велят – мороженое принеси, велят – ночную вазу с нарисованной икебаной. Наше дело охранное.

Сам Курочкин, проследив, как выполняется команда, отправился в сопровождении гоблина-культуриста прямиком в спальню. После «Туалета» распорядок отводил киллеру Сорок Восьмому полчаса на непонятный «Сексодром». Дмитрию Олеговичу совсем не нравилось это слово. Он искренне уповал на то, что данный пункт в плане – всего лишь юмористическое обозначение виденной им большой постели, где можно просто отдохнуть в горизонтальном положении. Расслабиться, как пообещал ему во время экскурсии серебристый хек, – и ничего кроме этого.

Тем не менее Курочкин вступил в будуар с изрядной долей тревоги: не будет ли тут сюрпризов? «Все по плану», – успокоительно повторил сопровождающий гоблин и плотно прикрыл за его спиной дверь.

Дмитрий Олегович вгляделся и перевел дыхание. Кажется, никого. Кровать в углу была похожа на Землю в один из первых дней Творения, сразу после отделения воды от тверди. То есть – безвинна и пуста, если не считать белоснежного покрывала. Адам с Евой еще не изобретены, и Дмитрию Олеговичу этот факт на руку. На полпути к ложу он с облегчением скинул обувь, а потом, не раздеваясь, с разбега запрыгнул на кровать…

– О-о! – простонал кто-то под покрывалом.

– Ай!! – в страхе воскликнул Курочкин, безуспешно пытаясь выбраться из зыбучей перины.

Дмитрий Олегович, привыкший к советским тюфячкам, недооценил мягкости явно импортной кровати: оказывается, сверхмягкая постель могла почти целиком поглотить человека. И даже двух.

Парализованный периной Курочкин со страхом наблюдал, как из-за покрывала появляется большая черная рука. Потом – большая черная нога. И наконец, – целая большая женщина в крохотном красном купальнике. По своим габаритам она необычайно походила на курочкинскую супругу Валентину. Только ЭТА женщина была еще иссиня-черного цвета – точь-в-точь как кристаллики перманганата калия. Курочкину-фармацевту был знаком такой оттенок.

– Хелло, май дарлинг! – нежно проворковала огромная и почти голая негритянка. – Ай вонт ю!

Сережка Солопов, институтский приятель Курочкина, далеко не сразу стал почтенным доктором медицинских наук и заведующим кафедрой гангрены. Было время, когда Солопов еще только-только выбирал свое возможное поприще и даже всерьез планировал завоевать себе место под солнцем на просторах психоанализа. С этой целью он прочел вдоль и поперек всего полузапрещенного тогда Зигмунда Фрейда, а затем долго и с пристрастием экспериментировал на Дмитрии Олеговиче, безжалостно классифицируя все его потаенные комплексы. Именно тогда Курочкин с удивлением узнал истинную причину, по которой он, оказывается, женился на своей Валентине. По Фрейду ровнехонько выходило, что некрупные мужчины вроде Курочкина подыскивают себе подруг жизни с комплекцией Брунгильды, подчиняясь неосознанным желаниям обладать не столько женой, сколько матерью. «Да что ты?» – тихо конфузился Дмитрий Олегович, поплотнее прикрывая дверь в комнату (свой психоанализ Сережка засекречивал). «Именно, Димыч, можешь мне поверить, – убежденно говорил Солопов, кружа по кухне, где они якобы играли в шахматы. – У старика Зигмунда об этом прямо сказано во всех его пяти лекциях, а особенно – в пятой. Эвиг киндлихе, усекаешь? Скрытая потребность сохранения вечно детского состояния взаимодействует с дискомпенсированным либидо, в результате чего любая попытка коитуса для мужа-ребенка подсознательно символизирует возвращение в плаценту, к девятимесячному внутриутробному комфорту… Тебе ведь хочется во время полового акта называть жену мамочкой, да?» В ответ Курочкин уныло отнекивался. «Обязательно захочется, – „обнадеживал“ Солопов. – Рано или поздно, гарантию даю. От бессознательного, Димыч, не убежишь. Эта разновидность эдипова комплекса в мире наиболее распространена. Крупногабаритная женщина – твой сексуальный оптимум, четко детерминированный правилами психоанализа… Понял?» Из всей этой зауми Дмитрий Олегович понял только одно: согласно непреложным законам психоанализа, он мог бы изменить родной Валентине разве что с женщиной ее же формата. И ни килограммом, ни кубическим сантиметром меньше. Аксиома.

Правда, у Курочкина все не находилось повода проверить эту аксиому на практике…

– Хелло, – повторила негритянка и потянула руки к Дмитрию Олеговичу.

– Мамочки! – пискнул Дмитрий Олегович, в замешательстве глядя на темнокожую копию его Валентины. Килограмм в килограмм.

И Сережка Солопов, и покойный доктор Фрейд одинаково ошиблись. Крупногабаритная дама в красном купальнике не вызвала у Курочкина опасных мыслей об измене. Абсолютно никаких сексуальных желаний – лишь отчетливое желание удрать поскорее и подальше. Впрочем, подобное чувство иногда овладевало им даже в постели с законной супругой. Интересно, что бы сказал старик Зигмунд по этому поводу? Наверняка бы не растерялся. Объяснил бы что-нибудь умное, про вечно детское. Мол, и ребенку случается уползать от своей мамули…

– О-о, май лав! – с придыханием произнесла внезапная негритянка и без акцента добавила: – Верю! Люблю! Надеюсь!

С этими словами она попыталась заключить Курочкина в объятья. К счастью, темнокожая незнакомка не сделала должной поправки на зыбучую мягкость перины, а потому промахнулась. Вместо объятий Дмитрию Олеговичу достался не очень сильный удар локтем в плечо. Благодаря этому удару, Курочкин получил некоторую начальную скорость и сумел откатиться сантиметров на пятьдесят от эпицентра.

– Ду ю спик… по-русски? – удивленно прошептал он, стараясь удерживать равновесие на периферии.

– Йес, я говорю по-русски, – с готовностью сообщила негритянка. – Здесь мне хорошо платят, в твердой валюте. Я русский бы выучила только за то.

Темнокожая дама на кровати вновь попробовала поймать Дмитрия Олеговича, и вновь – неудача. Небольшие габариты самого Курочкина таили известное преимущество. Попробуйте-ка экскаваторным ковшом ухватить поллитровку!

– У меня нет валюты… при себе, – уворачиваясь, зашептал Дмитрий Олегович. – Я обронил свой бумажник. Очень сожалею, но… По его представлению, подобные слова просто обязаны были отпугнуть интердевочку любой расы и комплекции. Кто же согласится развлекать на халяву? Угроза не сработала.

– Не волнуйся, дарлинг, сеанс оплачен заранее, – немедленно успокоила его русскоязычная негритянка. – По высшему тарифу, с отдельной надбавкой за фантазии клиента. Мне сказали, ты большо-о-о-ой фантазер…

Курочкин издал нервный смешок и испуганно заелозил по перине, проклиная про себя гигантские масштабы сексодрома. До края постели оставалось добрых метра два зыбучего белого безмолвия. А то и все три.

– Я что-то сказала неправильно? – усомнилась в своем русском языке черная интердевочка. – Фан-та-зер. Так у нас говорят, когда клиенту мало обычного туда-сюда с разговорами, и он желает странного…

Дмитрий Олегович мысленно содрогнулся. За короткий срок он уже приобщился ко многим странностям террориста Сорок Восьмого, включая его любовь к икебане, к травяной диете и к соловьиному пению под фонограмму. Теперь Курочкин выяснил его любимые цвет и размер. Судя по всему, этот Сорок Восьмой был неординарной личностью с большими запросами. Привередливость его не знала границ. Если киллер был так же меток, как и капризен, его жертвам не позавидуешь.

– Уже можно раздеваться? – деловито спросила негритянка и, оставив на время попытки отловить Курочкина, вознамерилась освободиться от верхней части купальника. Крупноформатный бюст опасно заколыхался. Дмитрий Олегович помертвел: его либидо окончательно спряталось в пятки.

– Нет-нет, – выдавил из себя он. – Не надо… раздеваться. Пусть… пусть будет так…

– Великолепно, дарлинг, – с энтузиазмом откликнулась интердевочка цвета перманганата. – О'кей. Мы будем ЭТИМ заниматься одетыми? – Судя по всему, удивить ее чем-нибудь было трудно. Сказывался богатый профессиональный опыт.

– Не-ет, – задушенным голосом пробормотал Дмитрий Олегович, не теряя еще надежд доползти до края постели. Скользкое и гладкое покрывало тянуло его назад. С каждым новым поползновением Курочкин все больше ощущал себя подбитым летчиком Маресьевым в окружении обледенелых торосов. Не хватало только шишечки, которую можно было по пути обглодать.

– О'кей, – согласилась валютная негритянка. – Уже поняла, дарлинг. Обнажен будет только один из нас. Тебе помочь, май лав?

Темнокожая путана успела приноровиться к мягким хитростям постели-сексодрома. Теперь она просто похлопала по перине – и Курочкин сам заскользил под горку вниз, тщетно стараясь задержать свое движение. Вот уже мощный бюст, стянутый красным лоскутом купальника, навис над Курочкиным мягким и неумолимым дамокловым мечом.

– Не на…до, – из последних сил выговорил Дмитрий Олегович. – Я не хо… – Зубами он вцепился в покрывало и приостановил сползание. Свободными руками и ногами он начал энергично подгребать, нашаривая точку опоры.

Негритянка замолчала, о чем-то напряженно раздумывая.

– Прости меня, дарлинг, – наконец, виновато сказала она. – Как же я сразу не сообразила! Сперва мы каждый в своем, а на счет три быстро меняемся одеждой. Да?…

«Нет!!» – мысленно завопил Курочкин, однако вслух не издал ни звука, опасаясь выпустить из зубов спасительный клок покрывала.

– …Мне так неловко, – покаянным тоном вымолвила черная интердевочка. – Ну, не сердись, дарлинг, у меня очень давно не было трансвеститов. Они в России – такая редкость, как белые слоны в Найроби… О-о, до чего у тебя славный пиджак! Он меня та-ак возбуждает! – почти без паузы продолжила она. – Я та-ак его хочу, дарлинг, умираю…

Курочкин представил, как на негритянке трещит по швам его старенький пиджачок – и ужаснулся. Потом он вообразил, как натягивает на себя красный купальник Валентининого размера, – и ужаснулся втройне.

– Я – не транс… – выдохнул он, упуская единственную точку опоры и начиная неумолимо съезжать прямо в лапы чернокожей профессионалки.

Валютная негритянка заметно расстроилась: прошло уже минут десять, а она все еще не могла угодить дорогому высокотарифному клиенту.

– О, май да-а-арлинг, – жалобно протянула она. – Ты огорчен… Ты обижаешься на свою куколку, на свою девочку…

При этом тяжелый девочкин бюст, еле сдерживаемый красным купальником, придавил Дмитрия Олеговича к кровати. Чувство насекомого, угодившего под солдатский сапог, хорошо было знакомо Курочкину из семейной практики. Правда, от своей супруги он никогда не слышал таких жалобных интонаций. Накрепко пригвоздив его к супружескому ложу, Валентина обычно командовала: «Делай – раз, делай – два!»…

– О, только не молчи, дарлинг… – в голосе негритянки послышались слезы. – Скажи, как ты хочешь. Мне казалось, я знаю все русские фантазии… Может быть, я слишком стара для тебя?

Зажатый бюстом, Курочкин лишился возможности возразить.

– О-о, я старая! – вполголоса зарыдала негритянка, не дождавшись ответа. – Я ведь так и думала! Я дряхлая, ни на что не годная! У нас в Найроби меня бы давно съели…

Дмитрию Олеговичу стало стыдно за свою черствость. Извиваясь под тяжестью бюста, Курочкин все-таки нашел в себе силы остаться воспитанным человеком.

– Нет, что вы… что вы… – галантно прохрипел он. – Вы не старая… Совсем наоборот…

Дмитрий Олегович и сам не понял, к чему он ляпнул это наоборот. Зато темнокожая путана сразу обо всем догадалась.

– О'кей! – расцвела она. Своей ослепительной улыбкой негритянка тотчас же перещеголяла американского госсекретаря: у нее-то зубы наверняка были свои, а не из кабинета стоматолога. – Наоборот, о'кей!

Черная интердевочка нежно потрепала Курочкина по плечу. Это был ощутимый знак внимания, плечо заныло. Курочкин сжался в ожидании неприятностей.

– Я немножко молода для тебя, дарлинг? – ласково произнесла негритянка. – Пара пустяков, май лав. У меня как раз гостит моя бабушка, ей девяносто восемь лет. До восьмидесяти она считалась самой дорогой женой вождя… Он, как и ты, дарлинг, был геронтолюб…

Кошмарная возможность оказаться в объятиях бабушки придала Курочкину свежих сил. Что есть мочи он заворочался и, отталкиваясь от бюста, наполовину выполз из-под негритянки.

– Я… я не герон… толюб! – тяжело дыша, выговорил Курочкин. – Я совсем не вождь!… Я! Не хочу! Вашу ба… – Ему удалось совершить еще два рывка в сторону, по-прежнему используя мощную грудь темнокожей путаны как надежную точку опоры. Вот такой точки, наверное, в свое время не хватило Архимеду, чтобы перевернуть мир. Но Дмитрий Олегович – не Архимед, ему бы самому вывернуться. Прочь, прочь.

Негритянка с недоумением наблюдала за эволюциями Курочкина. Должно быть, она мысленно перебирала знакомую картотеку всевозможных перверсий и не находила там места для Курочкина. Смысл ФАНТАЗИЙ нового клиента по-прежнему оставался для нее мучительной загадкой.

– Вашу бабушку… – Дмитрий Олегович тем временем сделал еще один самоотверженный рывок и едва не вывихнул о крепкий бюст толчковую руку. – Вашу маму!… – застонал он, принимаясь отчаянно дуть на свое запястье.

Недоумение на лице негритянки моментально сменилось сочувствием. Либо очень хорошей имитацией его.

– О-о, дарлинг, – участливо сказала она. – Ты ушибся, маленький? Тебе больно? Если хочешь, я могла бы тебе дать…

Чтобы не услышать вдруг полезного совета из коллекции вождя-старушколюба, Курочкин предпочел не дослушивать фразу до конца.

– Не надо, – поспешно перебил он. – Спасибо-спасибо-спасибо. Мне хорошо, мне просто замечательно. – Сморщившись, он вновь дунул на запястье: кажется, боль стихала.

Темнокожая путана удивленно вскинула черные брови, задумалась, но вскорости просияла.

– Тебе хорошо, когда больно? – ласково осведомилась она. – Ты мазохист, дарлинг? Я должна тебе сделать больно?

Новый поворот темы ужаснул Дмитрия Олеговича, чуть не лишил его всякой способности к передвижению по кровати. Он знал, что мазохисты добиваются оргазма всякими подручными средствами, от иголок до бензопилы. Одна японка вот так, в процессе, просто задушила своего партнера – по его просьбе, что характерно… Ну, зачем это Курочкину, скажите на милость? А для чего он, идиот, соврал, будто ему хорошо?…

– Я не мазохист, – выдохнул Дмитрий Олегович, стараясь отпихнуть негритянку от себя подальше. Вернее, себя от нее. От страха он взбрыкнул сильнее, чем требовалось, и его пинок оказался болезненным для интердевочки цвета перманганата.

– Дарлинг, ты садист? – моментально спросила ушибленная негритянка. Курочкину почудились в ее словах опасливые нотки. «Сейчас она от меня отстанет… – злорадно подумал он. – Это как раз то, что надо!»

– Да, я садист, – отчеканил Дмитрий Олегович и для наглядности громко щелкнул зубами. Он был уверен, что после таких признаний темнокожая профессионалка сама отпрянет от него в дальний угол кровати. А может, вообще с визгом убежит. Дмитрий Олегович, честное слово, не будет ее преследовать. И не потребует платы назад.

Сначала все произошло так, как и рассчитывал Курочкин. Негритянка отшатнулась от него в дальний угол, к подушкам. Однако это вовсе не было отступлением с поля боя. Из-под подушки интердевочка деловито достала сумочку крокодиловой кожи, извлекла оттуда целые три пары настоящих наручников и послушно звякнула ими о прикроватный столик.

– Я готова, дарлинг, – отрапортовала она и преданно посмотрела на Курочкина. – Ты уже придумал, к чему меня приковать? Здесь, по-моему, нет спинки… Может быть, к батарее? О-о, дарлинг, что же ты раньше молчал? Я просто обожа-а-аю, когда меня приковывают! Если ты устал, я сама могу себя побить… Тебя это возбуждает, май лав? Стукни, стукни меня по правой щеке! Я подставлю левую…

Воркуя таким милым образом, черная интердевочка надавала самой себе оплеух, весело взвизгнула и стала осматриваться в поисках батареи.

– Ах, дарлинг, – шептала она, – ты такой герой! Такой зверь! О-о, коршун…

Обалдевший «коршун» Дмитрий Олегович сперва впал в оцепенение, потом попробовал резко вскочить. Но перина не позволила ему сохранить равновесие. Падая, он наступил негритянке на руку.

– Извините, – пробормотал он, вновь вскакивая и падая. На сей раз он наступил темнокожей интердевочке на ногу. – Изви… – Теперь из-за его неловкости опять пострадала рука валютной негритянки. «Наверное, синяк будет, – виновато подумал Курочкин. – Хотя, с другой стороны, все равно не будет заметно…» Еще секунда – и он с грацией ваньки-встаньки вновь опрокинулся навзничь и угодил коленом в бок интердевочке в купальнике.

– Ну, наконец-то, дарлинг, – томно простонала жертва его неуклюжести. – Тебе так нравится, май лав? О-о, великолепно, необычно! Наступай, наступай же на меня!…

Покрывало было таким скользким, перина – такой зыбучей, а иссиня-черная путана – такой масштабной и раскидистой, что отступающий Дмитрий Олегович без всяких просьб со стороны ухитрился еще неоднократно упасть сверху на негритянку и придавить какую-нибудь часть ее большого тела. На каждое падение путана послушно отзывалась стонами радости и неги.

– Еще! Еще! – взывала она, честно отрабатывая высокий валютный тариф. – Грандиозно, дарлинг!… Такого у меня не было!… Еще!…

Уже в полуметре от края постели-ловушки Курочкин успел еще раза три отдавить несчастной интердевочке ноги, один раз – ладонь, а напоследок – наступил ей на подставленное ухо.

– Медведь! – сладострастно проговорила валютная негритянка и попыталась простонать какую-то залихватскую мелодию. Мотива Курочкин не узнал, поскольку слуха у путаны определенно не было. На последней ноте мелодии он достиг края сексодрома и кулем свалился на пол. «Все, больше не могу… – обреченно подумал он. – К дьяволу ваши либидо, сдаюсь!»

В то же мгновение в дверь деликатно заскреблись. Голос гоблина вежливо напомнил: «Время».

– Время – деньги! – откликнулась негритянка, сразу прерывая свои фальшивые стоны. – Гуд бай, май лав, гуд бай!

Черной торпедой она вывинтилась из кровати и, подхватив сумочку, исчезла за дверью. Только что была здесь, а уже – там. Курочкин услышал, как за притворенной дверью громко зашептались. «Как он тебе? – интересовался гоблин. – Не бил?» «Большой фантазер, – с уважением отвечала „интердевочка“. – Бить не бил, но ногами потоптал. Строгий…» Шепот стал удаляться, хлопнула входная дверь.

Курочкин с трудом поднялся с пола, сдернул пиджак и машинально глянул на прикроватный столик. Надо же! Темнокожая путана до того торопилась покинуть строгого кавалера-топтуна, что даже позабыла свою коллекцию наручников. Теперь они матово поблескивали рядом с большим флаконом «Элениума-Супер». «Убойное сочетание, – усмехнулся про себя Дмитрий Олегович. – Три пары браслетов плюс лекарство с побочными эффектами. Вот они, приметы нашей цивилизации во всей красе. Металл и химия…» Курочкин пожалел улепетнувшую негритянку: кто ей теперь возместит потерю ее собственности? Без наручников честной девушке – как без рук. Вдруг в следующий раз негритянке попадется подлинный садист? «Десять негритят пошли купаться в море…» – замурлыкал он.

И тут до него дошло. С большим запозданием рыбка схватила крючок.