– Нет-нет, – сказал Курочкин. – Замечательный план. Все как по нотам.

– Согласно контракту, – ввернул свое любимое словечко серебристый.

– Все по инструкции, – не остался в долгу черный господин, пахнущий французским одеколоном. – Обратите внимание: мы отвели на аудиенцию от пятнадцати до двадцати минут, эту вилку мы закрываем ниже. Шеф обычно беседует с исполнителем не больше пятнадцати минут, но с таким мастером, как вы…

Слово «аудиенция» прояснилось, зато выплыла необходимость встречаться с ШЕФОМ. «Беседовать он, видите ли, любит, – с внезапным раздражением подумал Дмитрий Олегович. – Никакого понятия о конспирации…»

Впрочем, он постарался сохранить на лице лучезарное выражение.

– Порядок, – проговорил он. – Так что у нас теперь по плану? Завтрак?

Желудок откликнулся на это слово голодным бурчанием.

– Точно так, – подтвердил серебристый и почему-то сразу засобирался. – Ну, теперь мы вас покидаем на время.

– На два часа восемнадцать минут, – уточнил пахнущий одеколоном и тоже попятился к двери.

– Может, позавтракаете со мной? – вежливо предложил Дмитрий Олегович.

Предложение Курочкина не обрадовало серебристого и наодеколоненного.

– Вы настаиваете? – неуверенным тоном поинтересовался первый.

– Если вы требуете, мы готовы… – безо всякого энтузиазма пробурчал второй.

Дмитрий Олегович решил, что его помощники просто не голодны, а потому не стал настаивать и тем более – требовать. Узнав об этом, серебристый и любитель одеколона «Ле-Крезо» просветлели и быстро предпочли откланяться.

Как только щелкнул замок, Курочкин сказал в пространство:

– Завтрак!

Он успел забыть, какой из охранных гоблинов отвечает за какой из пунктов распорядка, так что теперь ему оставалось ждать, кто из четырех откликнется.

– Прикажете подавать? – откликнулся самый толстый из охранников с бритой головой, похожей на яйцо. – Прикажете на кухне?

– Да, – ответил Дмитрий Олегович. – Да. Кстати, вы не хотите позавтракать за компанию?

На лицах всех четверых гоблинов тут же отразилась тоска, причем бритоголовый толстяк из всей компании стал выглядеть наиболее жалко. Похоже, сама мысль о еде вызывала у этих гоблинов непонятное уныние. Словно бы Курочкин приглашал своих охранников не поесть, а как минимум сделать себе харакири.

– Мы-ы… мы пото-о-ом… – нестройным хором затянула четверка. – Вы поку-у-шайте, а мы уж…

Дмитрий Олегович пожал плечами и в сопровождении одного только скорбного толстяка отправился на кухню, где, опять едва не споткнувшись на шариках кошачьего корма, сумел без потерь достичь стола. И даже облизнуться в предвкушении.

С последним он несколько поторопился. Гоблин-подавальщик достал из холодильника поднос – и Курочкин мгновенно понял, отчего никто не пожелал разделить с ним трапезу.

Киллер Сорок Восьмой, зарабатывая себе на пропитание отстрелом людей, был вегетарианцем. И, похоже, не простым, а злостным. Фанатичным.

С рационом обычных вегетарианцев Дмитрий Олегович еще способен смириться и даже видел в нем толк. Тем более что супруга Валентина в целях экономии часто вводила мораторий на мясные и даже рыбные блюда, причем сливочное масло у нее попадало в число белых врагов организма и кошелька, наряду с сахаром и яйцами. В дни объявленных мораториев Курочкин покорно кушал салатики, кашки, намазывал на хлеб самое дешевое айвовое повидло и грустно думал, что все-таки приносит своему организму известную пользу.

Судя по всему, Сорок Восьмой даже из растительной пищи исключил для себя все мало-мальски приятное на вкус и оставил в рационе ту вегетарианскую еду, которая даже выглядела и пахла на редкость омерзительно.

– По вашему заказу, – пробурчал толстый гоблин, старательно отворачивая голову от подноса.

Сорок Восьмой не заказал к завтраку даже хлеба. Зато на подносе выстроились в ряд четыре глубокие миски и прозрачный кувшинчик с ядовито-зеленой жидкостью. В первой тарелке были навалены какие-то бурые листья, кое-как порубленные. В двух емкостях по соседству высились горки загадочных травяных смесей, а последняя миска, похожая на фотографическую кювету, была наполовину заполнена водой и в ней плавали синие водоросли. Из всего меню Дмитрий Олегович рискнул, задержав дыхание, взять в рот щепотку травы и попробовать прожевать.

Работая в НИИЭФе, Курочкин неоднократно был вынужден испытывать на себе новые лекарства, за неимением подопытных шимпанзе и по причине дороговизны кроликов. Если бы не этот богатый опыт, Дмитрия Олеговича наверняка бы сразу вытошнило – настолько дрянной вкус имела пища Сорок Восьмого. Больше всего это напоминало полынь в горчичном соусе или, по крайней мере, пырей с тысячелистником, обильно политые хинином.

– Во… ды!… – прохрипел Курочкин, чувствуя, что силы его на исходе. – Воды!…

Толстый гоблин встрепенулся, извлек откуда-то стаканчик с мерными делениями, накапал туда ядовитой зелени из кувшинчика и почтительно поднес Курочкину.

Дмитрий Олегович сделал даже не глоток – полглотка, четверть глотка. Но хватило и этого. Страшно кашляя, Курочкин вскочил с места и ринулся к водопроводному крану. Пожар во рту удалось погасить лишь через несколько минут, на протяжении которых толстый господин позади раз пять спросил, не может ли он чем-нибудь помочь господину Сорок Восьмому, а Дмитрий Олегович ни разу на это не ответил, потому что ликвидировал очаг возгорания. Наконец он почувствовал себя лучше – настолько, что смог вернуться к столу и немного отодвинуть от себя ужасный поднос.

Вид у толстяка-гоблина был отчасти виноватым, но также и удивленным: он, видимо, честно исполнил странный продовольственный заказ и не ожидал рекламаций.

– Что-нибудь не так? – произнес он, вопросительно глядя на Курочкина. – В вашей инструкции…

– Все так, – ответил Дмитрий Олегович, переводя дыхание. – Отличная трава, свежая. Укропчика бы еще к ней, для ровного счета… Да ладно.

– Будете еще кушать? – полюбопытствовал гоблин. – Или можно уже унести?

«Унести и утопить в унитазе!» – едва не сказал Курочкин, но все-таки промолчал. Он перебирал способы выбраться из этой идиотской ситуации с наименьшими потерями. Где-то он читал, что лучший способ обороны – нападение.

– Что значит – унести? – капризно сказал он. – Я только начал завтрак, и я его продолжу… Но я не могу есть в одиночестве! Зовите остальных, тут на всех хватит. Давайте-давайте, присоединяйтесь. Очень питательная и полезная зелень…

На толстяка жалко было смотреть. Судя по его комплекции, он был особенно не дурак вкусно поесть и потому, как видно, сильнее всех прочих страшился этого ужасного зеленого меню. Дмитрий Олегович подозревал, что попытка приобщить здешних гоблинов к вегетарианскому рациону Сорок Восьмого может обернуться бунтом. Как на броненосце «Потемкин».

– Ну, где же все остальные? – пропел он. – К столу, к столу…

– Мы… не… мы… – только и смог сказать ошарашенный гоблин. В глазах его плавали недоумение с обидой, которые, впрочем, могли смениться и злостью. Тут главное – не переборщить.

– Я понял, – со вздохом проговорил Курочкин. – Вы не привыкли к зеленой растительной пище. Так?

– Так, – попугаем откликнулся толстый гоблин, с неприязнью поглядывая на поднос. – Мы, это, не привыкли…

– Но чем же вы тогда здесь питаетесь? – продолжил Дмитрий Олегович. – Я вас спрашиваю.

Устрашенный перспективой отведать зеленых яств, толстяк сделался необычайно косноязычен.

– Мы это… – забормотал он. – Мы, значит, все больше, маки…

– Маком питаетесь? – удивился Курочкин. Толстый гоблин отрицательно помотал головой…

– Макаронами?

Толстяк закрутил головой в обратную сторону, но тоже отрицательно.

– А-а, – догадался Дмитрий Олегович. – «Макдоналдс»!

Уловив знакомое слово, курочкинский желудок привычно забурчал. Голод, временно приглушенный знакомством с отвратительной зеленью, опять напомнил о себе.

– Во-во, «Макдоналдс»! – обрадовался толстый охранник, вновь обретая членораздельную речь. – Мы там заказываем на всех.

– И что берете? – строго осведомился Дмитрий Олегович, пытаясь изобразить сердитого вегетарианца. Получалось не очень здорово: голодный желудок предательски бурчал о чем-то о своем.

– Все подряд берем, – объяснил прожорливый гоблин. – Биг-маки берем, двойные чизбургеры, макчики, филе-о-фиш… ну, это я сам не очень… Картошечку берем фри, в пакетах… – Разговор о еде окончательно излечил толстяка от косноязычия и заикания.

Курочкин проглотил слюну.

– Холестерин, – ворчливо сказал он. – И калорий лишних – не сосчитать.

Толстый охранник переминался с ноги на ногу. Чувствовалось, что плевать ему на холестерин и на калории.

– Ну, хорошо, – выговорил Дмитрий Олегович, как бы отходя после глубоких раздумий. – Раз уж вы не желаете есть мою травку… – Толстяк рефлекторно вздрогнул. – …то придется и мне за компанию травиться этими макбургерами. Ну, тащите побыстрее!

Толстяк опрометью бросился из кухни и отсутствовал минут десять. Где-то в лабиринтах квартиры слышались возбужденные голоса охранников, хлопали двери, а Курочкин, невольно поглядывая на отодвинутый подальше поднос с любимыми блюдами Сорок Восьмого, размышлял о том, что человек, по природе своей, мазохист. Изводит себя бегом от инфаркта, спит на деревянных досках, ест не то, что хочется, а то, что полезно… и в благодарность от Фортуны может получить вместо здоровой старости кирпич на голову или пулю из снайперской винтовки. Любопытно, не вегетарианец ли Брюс Боур?…

Мысли Дмитрия Олеговича приняли опасное направление, но тут, к счастью, на пороге кухни возникла очень довольная четверка гоблинов, возглавляемая толстяком. Последний был нагружен дарами от «Макдоналдса». Оступившись на кошачьем корме, толстый охранник чуть не потерял равновесие, но все-таки добалансировал до стола и возложил на него гору разноцветных пакетов. Рядом с подносом, из-за которого уже вся кухня грозила провонять вегетарианством.

– Можно унести? – с надеждой спросил толстяк, кивая на поднос.

– Можно, – разрешил Дмитрий Олегович, которому и самому не терпелось избавиться от заказа террориста Сорок Восьмого и побыстрее начать губить себя лишними калориями и травиться холестерином в лошадиных дозах.

Зеленый поднос исчез, словно провалился, после чего Курочкин, лицемерно вздохнув, вцепился зубами в первый попавшийся многоэтажный бутерброд, который, вероятно, и был биг-маком. До сих пор Дмитрию Олеговичу как-то не доводилось испробовать кушаний от «Макдоналдса»: пока он был юн, эти закусочные в Москве еще не водились, а когда они завелись, Курочкин уже жил в установленном Валентиной режиме экономии. Нечего было и надеяться, что супруга расщедрится на гастрономические излишества. И вот – совершенно посторонние гоблины, от которых он бы шарахнулся на вечерней улице, кормят его теперь этими биг-маками и заглядывают в глаза. Мол, как он, не сердится, что вынужден жевать биг-маки вместо своей травы?…

Дмитрий Олегович дожевал двойной чизбургер, запил холоднючей «кока-колой» и подумал, что пункт плана под названием «Обед» выполнен блестяще. Теперь самое время было приступать к последнему пункту распорядка под названием «Отход».

– Мороженого бы еще, – требовательно проговорил он, метнув требовательный взгляд на толстяка. – Для полноты амальгамы.

Толстый гоблин, ответственный за обед, тотчас же поднялся с места.

– Какого именно мороженого? – деловито спросил он. – Там три сорта, а рядом, в «Баскине» есть еще восемнадцать… – Видно было, как он рад, что знаменитый киллер в хорошей компании отказывается от своих травоядных замашек. – Только скажите, я принесу…

– Ладно, я сам выберу, – проговорил Курочкин, поднимаясь с места. Главное – это выйти из квартиры, а уж потом он как-нибудь потеряется. Или сбежит. Или спрячется. Оставаться здесь в роли снайпера ему совсем не хотелось.

К сожалению, попытка к бегству была немедленно пресечена.

– Простите, господин Сорок Восьмой, – извиняющимся голосом произнес один из гоблинов, самый нескладный и рукастый. – Вы, наверное, забыли… Вам ведь до АКЦИИ выходить отсюда никак нельзя, по инструкции… Приказ Шефа.

Простой и ясный план отхода лопнул как мыльный пузырь. Только сейчас Курочкин сообразил, что ни в одной из комнат огромной квартиры он не увидел даже обычного телефона.

Наниматели киллера, как видно, придерживались принципа: «Доверяй, но проверяй»! Обратно хода не было.

Хорошая мина при плохой игре – самое главное.

Эту аксиому саперов, разведчиков, драматических артистов и заигравшихся в киллеров немолодых фармацевтов Дмитрий Олегович вынужден был сегодня постигать сразу на практике, не пройдя соответствующего курса теории. Правила игры, установленные травоядным убийцей Сорок Восьмым вместе с неизвестным Шефом, Курочкину категорически не нравились. Однако он понимал, что сейчас любая его попытка поменять основное из правил поведения означает немедленный проигрыш, превращение его из якобы-киллера со странными замашками и скверной памятью – в самую обычную жертву. Курочкин догадывался: с жертвами здешние гоблины знают, как обходиться. При желании любой из четверки легко бы одолел Курочкина в обычной драке, а все вчетвером вообще не оставили бы от Дмитрия Олеговича даже мокрого пятнышка на паркете. Следовало выдумать какой-нибудь хитроумный способ, но вместо спасительных стратегических либо тактических замыслов в голове у Курочкина проворачивалась лишь дурацкая песенка про десять негритят. Между тем в пределах квартиры, несмотря на ее обширный метраж, не было ни одного моря – как и не было надежды, что гоблины-охранники начнут один за другим тонуть в этом несуществующем море, соблюдая живую очередь.

Таким образом, положение было – не позавидуешь.

Отказавшись от собственной идеи насчет мороженого, Курочкин теперь сидел на высоком табурете в Главной комнате, глядел в окно и отчаянно симулировал исполнение пункта третьего киллерского распорядка дня – «Изучение диспозиции». На подоконнике были разложены схемы с по-прежнему загадочными синими и красными стрелочками. Все изучение, которому план отводил двадцать пять минут после завтрака, состояло в том, чтобы время от времени переводить глаза с заоконной перспективы на бумажки, вычерченные наодеколоненным наводчиком, и изображать плодотворную мыслительную деятельность.

Один из гоблинов маячил в дверях комнаты, не то охраняя покой, не то карауля высокого гостя. Это был самый мускулистый из охранников-караульщиков – груда мышц, венчаемая приплюснутой головкой с перебитым носом. Вероятно, главным своим жизненным предназначением гоблин полагал умение вовремя бить морды всем, кому прикажут, а в свободное от мордобитья время накачивать свои мускулы в спортзалах. Этакий «Смертельный Комбат» отечественного замеса, только без рогатой маски.

– Эй! – тихо сказал Дмитрий Олегович, проверяя быстроту реакции гоблина. Просто так, вдруг пригодится?

Накачанный гоблин моментально встрепенулся.

– Слушаю! – браво сказал он, выпячивая грудь колесом. Колесо было здоровенное, как от КамАЗа. На секунду Курочкин попробовал представить свою рукопашную схватку с этим охранником – в случае попытки к бегству – и только вздохнул про себя. С таким же успехом он мог бы сразиться голыми руками с танком.

– Нет-нет, это я так, – объяснил гоблину Дмитрий Олегович. – Все в порядке… Между прочим, – вдруг решился полюбопытствовать он. – Если не секрет, сколько килограммов вы поднимаете?

Вопрос ничуть не удивил гоблина.

– Лежа – двести десять, – с гордостью ответил он и виноват добавил. – Больше пока не получается, боюсь мышцы растянуть…

Дмитрий Олегович и сам не мог понять, зачем он задал этот вопрос. Наверное, для того, чтобы уяснить: скольких Курочкиных его охранник может поднять одновременно. Оказалось, примерно трех. Эта на редкость бесполезная информация мертвым грузом осела в мозгу Дмитрия Олеговича, где-то сбоку от песенки про негритят. Если каждый негритенок тягает штангу по двести десять килограмм… Тьфу!

– Молодец, – на всякий случай поощрил своего караульщика Курочкин. – Терпение и труд все перетрут…

Он еще собирался упомянуть народную мудрость про пруд и рыбку, но затем понял, что в малюсенькой приплюснутой головке гоблина сразу две умные пословицы могут не поместиться, а потому решил не рисковать.

Кивнув гоблину, Дмитрий Олегович отвернулся от двери и продолжил свое занятие, обозначенное в распорядке дня под пунктом три. За время разговора с охранником диспозиция за окном ничуть не изменилась. Торговый павильон рядом с комплексом «Известий» по-прежнему сверкал на солнце ярко-синей бесплатной краской, полученной от мэрии в честь дорогих гостей из США. Чисто вымытый Александр Сергеевич Пушкин на постаменте готов был пробуждать чувства добрые не только давно отсутствующей лирой, но и одним своим опрятным внешним видом. Призывно бил во все стороны фонтан у кинотеатра «Россия», скликая приличную публику и обещая москвичам и гостям столицы необходимую прохладу. Прилично одетые воскресные прохожие, в свою очередь, обтекали фонтан, еще не зная, что именно здесь суждено пролечь маршруту американской делегации – маршруту с тремя ТОЧКАМИ СХОДА, пригодными для снайпера по кличке Сорок Восьмой…

Мысли о предполагаемом теракте не улучшили настроения и.о. Сорок Восьмого, то есть Дмитрия Олеговича Курочкина. Он бросил взгляд на электронные часы: согласно распорядку, ему следовало еще одиннадцать минут высиживать здесь диспозицию и, рискуя заработать косоглазие, рассматривать попеременно то синюю коробку свежевыкрашенного павильона, то синие стрелки на карте. Возможно, для настоящего киллера этот пункт подготовительных мероприятий был весьма значительной вехой, но вот Курочкину это сидение у окна в позе пушкинской царевны казалось полной бессмыслицей. Сколько ни смотри, Пушкин останется Пушкиным, фонтан – фонтаном и даже восьмиэтажный особняк, из окна которого он ведет свое наблюдение, не подрастет на пару этажей вверх. Рутина.

Дмитрий Олегович снова посмотрел на электронный циферблат. Теперь до окончания этой фазы его распорядка оставалось десять минут – точно по числу негритят. Курочкин вдруг подумал, что если негритенок Дмитрий Олегович утопнет (например, в ванне) или скоропостижно вывалится из окна восьмого этажа, или даже совершит удачную попытку к бегству (допустим, по пожарной лестнице на чердак, а там крышами до буквы «М» в «Макдоналдсе»), теракт едва ли будет сорван. Наверняка у Шефа есть какой-нибудь запасной вариант – на тот случай, если заботливо нанятого киллера экстра-класса вдруг разобьет паралич или он перекушает своей ужасной травки. Возможно, кто-то из присутствующих гоблинов обучен снайперскому ремеслу, либо дублерами могут стать серебристый хек с наодеколоненным. Да, сейчас с Курочкиным носятся, как с капризной театральной примадонной, и согласны терпеть его странную забывчивость и мчаться за мороженым по первому его требованию… Но в каждом порядочном театре у каждой примадонны имеется замена на крайний случай. Ибо спектакль обязан состояться в любом случае.

Очевидно, это применимо и к теракту.

Стало быть, единственная возможность уберечь Брюса Боура от выстрела из винтовки – это занимать вакансию Сорок Восьмого до того момента, когда будет уже поздно что-либо изменить. «Мрачная перспектива», – подумал Курочкин. Если за оставшиеся два с лишним часа он не придумает, как вместе с Брюсом спасти и себя, то ему самому уж точно не поздоровится. Снайпер, не оправдавший надежд, – это не гроссмейстер, получивший мат от третьеклассника. Другая степень ответственности.

Дмитрий Олегович попытался сосредоточиться и придумать хоть какой-нибудь план спасения. Фортуна, богиня невезения, уже не раз ставила его в почти безвыходные положения, но всякий раз каким-либо образом избавляла его от смерти. Однако теперь Фортуне, похоже, надоело подкладывать Курочкину соломки, и если он сам сейчас не проявит какой-нибудь инициативы, то богиня невезения элементарно спишет его со счетов. У Фортуны, как известно, не бывает постоянных фаворитов. Проигравший выбывает из игры.

Дурацкая песенка про негритят, засевшая в голове, по-прежнему мешала Курочкину думать о чем-то толковом, и, чем больше он пытался заставить себя не думать о негритятах, тем громче звучала в его мозгу проклятая песенка о десяти юных любителях купания, не пожелавших учить правила безопасности на воде. Сдавшись, Дмитрий Олегович стал размышлять о негритятах. Почему, например, они продолжали проявлять беспечность, когда море уже вело свой отсчет утопленников? Наверное, потому, что морская пучина не глотала своих жертв помногу, а скромненько, незаметненько отсекала негритят по одному. По одному… Курочкину почудилось, что где-то вдалеке перед ним что-то забрезжило – некий слабый намек на спасение. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре… Четыре негритенка пошли купаться в море, четыре негритенка резвились на просторе… Так-так… Курочкин уже чувствовал себя рыбаком, у которого вот-вот клюнет. Рыбка в глубине уже плавает вокруг наживки, еще минута-другая – и леска натянется, и вот тогда спасительная мысль, пойманная на крючок, всплывет на поверхность…

Увы, две лишние минуты никак не были предусмотрены в железном плане киллера Сорок Восьмого. Стоило Дмитрию Олеговичу начать подсекать, как электронные часы равнодушно возвестили об окончании срока, отведенного в расписании на диспозицию. В ту же секунду в комнату ввалились еще два охранника-гоблина, неся в руках большой телевизор. Телевизор был установлен в углу комнаты, включен и сразу наполнил комнату невероятным шумом. Шум, естественно, распугал всю рыбу: спасительная мысль отпрянула от крючка с наживкой и ушла в глубину.

«Проклятье!» – с досадой подумал Курочкин, прилагая все усилия, чтобы эта досада не нарисовалась на его лице.

Один из гоблинов тем временем сверился с сиреневым листочком плана, чуть уменьшил звук телевизора и произнес:

– Прямой эфир, господин Сорок Восьмой. Все по расписанию.

Оказывается, один из московских телеканалов как раз вел прямую трансляцию из аэропорта «Шереметьево»-2. Американская делегация только-только вышла из самолета и сразу попала под прицел телекамер. Конечно, операторы, знающие толк в субординации, поначалу ловили объективами лица американского госсекретаря и встречающего гостя нашего премьер-министра. Но время от времени камера показывала всю прибывшую в Москву делегацию – и тогда Курочкин явственно различал плывущую в толпе широкополую ковбойскую шляпу, а заодно и улыбчивое лицо под шляпой. Не узнать актера Брюса Боура было невозможно.

Как отличить нашего от американца? По зубам.

Наш человек привык считать свои зубы чем-то вроде военной тайны, которую нельзя открывать ни посторонним, ни даже родным. Улыбаясь, мы по-прежнему остаемся пограничниками, охраняющими стратегические зубные секреты за железным занавесом губ. Лишь стоматологи, в силу профессии, знают кое-что о тайнах наших резцов, клыков и коренных, – и именно поэтому мы так не любим посещать зубоврачебные кабинеты, готовые лучше потерпеть дома, но только бы не отдаваться в цепкие руки повелителей бормашин.

У американцев – совсем другие комплексы. Им кажется, что зубы – это витрина частного магазина, обязанная привлекать внимание всех встречных-поперечных демонстрацией самого лучшего товара в ассортименте. Демонстрировать положено без перерыва. Стоит только кому-нибудь хоть ненадолго укрыть свою витрину за бронированными губными жалюзи, как все могут заподозрить, будто и сам магазинчик – беден либо вовсе пуст…

– Хау ду ю ду, – под щелканье блицев старательно проговорил премьер-министр Миронов. – Вэлкам ту э-э… э фридем Раша.

Произнеся выученную фразу, премьер добросовестно чмокнул в щеку мистера Ламберта, а затем тоже повернулся к камерам анфас. Глядя на телеэкран, Курочкин посочувствовал Миронову, чья скупая протокольная улыбка блекла на фоне ослепительной зубастости госсекретаря США. Скорее всего мистер Ламберт давно сточил свои настоящие зубы на всевозможных брифингах и саммитах, однако отменное качество протезов в витрине его рта позволяло высоко нести знамя улыбчивой американской демократии. Тридцать две прекрасные фарфоровые поправки к Конституции, имплантированные в челюсть Основного Закона двухсотлетней давности.

– Здрав-ствуй-те, – произнес госсекретарь по-русски, сверкая фарфором. Камера показала зубы крупным планом. – Мы ра-ды по-се-тить Москва… – На этом, как видно, скромный словарный запас мистера Ламберта иссяк, и гость без паузы перешел на родной английский. К сожалению, английского Дмитрий Олегович не знал, а на весь прямой эфир почему-то не нашлось переводчика, который растолковал бы зрителям содержание приветственной речи госсекретаря. Из всего длинного монолога уши Курочкина выхватили лишь «о'кей», «президент», «бизнес» и «Голливуд», повторенные несколько раз. Каждый раз при упоминании Голливуда один из гоблинов, принесших телевизор, радостно сопел: наверное, ему просто очень нравилось звучание этого слова.

– Ну, чешет… – не выдержав, сказал он, наконец. – Жаль, не по-нашему.

Кажется, и на телевидении сообразили, что среди москвичей не так уж много полиглотов. Все еще приветствующий госсекретарь начал потихоньку отдаляться на задний план, а камера выхватила из толпы вокруг премьера Миронова очень худого и очень серьезного типа, похожего на учителя математики. Как сразу выяснилось, учитель был замом министра экономики. Искоса посматривая на мистера Ламберта, замминистра скучным учительским голосом принялся толковать о каких-то инвестициях, которые-де наша страна получит из Америки по новому договору. Это сухое экономическое занудство до того не вязалось с полупраздничной атмосферой встречи в аэропорту, что телеоператор, не дослушав, объективом поймал в задних рядах встречающих другого типа – плотного, живого и веселого. Курочкин сперва решил, будто этот живчик – не меньше чем министр внешней торговли, и приготовился услышать разглагольствования об экспорте-импорте пшеницы, молока и мяса. Однако надпись в углу экрана тотчас известила, что тип по фамилии Птахин является президентом некой Ассоциации «Кинорынок России».

– Я счастлив, – жизнерадостно заявил господин Птахин, – что вместе с глубокоуважаемыми американскими гостями в Россию прибывают замечательные ленты из Голливуда…

– Ну, Голливуд! – радостно повторил все тот же гоблин-охранник, но, вдруг вспомнив о присутствии в комнате Сорок Восьмого, осекся и замолчал.

Под аккомпанемент приглушенной английской речи госсекретаря мистера Ламберта телекамера вновь зашарила по задним рядам встречающей толпы и уткнулась в унылое лицо, обрамленное седым ежиком сверху, висячими щеками с боков и галстуком-бабочкой у подбородка. Если верить надписи на экране, это был российский министр культуры.

– Нам очень приятно, – еле разжимая губы, пробурчал министр в подставленный микрофон, – когда представителей американского бизнеса и американской культуры встречают в столице России с таким воодушевлением… Наших артистов в Америке так бы не встретили, – в протокольном тоне внезапно возникли нотки раздражения. – Хотя именно кинематографисты нашей страны прославились не бездумными сериалами, а высокохудожественными…

В этот момент госсекретарь мистер Ламберт закончил свою так и не переведенную речь, и телеоператор, бросив нашего министра на середине фразы, вновь вернул свою камеру на исходную позицию, чтобы вовремя подгадать к финальным аплодисментам. Последнее, что успело мелькнуть перед глазами Курочкина, – это седой ежик оборванного на полуслове министра культуры и мрачный взгляд, который тот напоследок метнул в толпу приезжих знаменитостей. Будь в арсенале министра не взгляд, а граната – и представителей дружественной американской кинокультуры разнесло бы в клочья. Что стало бы несомненной потерей для Голливуда.

Громкие хлопки аплодисментов возвестили о том, что официальная часть встречи делегации завершена. Телекамера, будто только того и ждала, немедленно оставила в покое наших и американских чиновников, взяв на прицел прибывших кинозвезд. За кадром мигом прорезался голос комментатора. В то время, пока мистер Ламберт своими фарфоровыми зубами разжевывал приветственную речь, этот комментатор где-то шлялся, зато теперь был тут как тут. Захлебывающимся от воодушевления баритоном он принялся перечислять имена, фамилии и кондиции голливудцев.

Сведения, предоставленные Курочкину, оказались точными. В числе гостей, кроме Брюса Боура, действительно оказались режиссер Твентино, экс-ребенок Маколей, кинодива Таня Коллинз (мимоходом был упомянут даже повар, он же предполагаемый бой-френд) и комик Махони. Каждой звезде закадровый комментатор посвящал в среднем секунд двадцать скороговорки, пересыпанной датами, названиями фильмов и премиями. Каждая звезда награждалась эпитетами в превосходной степени, так что Дмитрий Олегович довольно быстро устал от многочисленных великих и выдающихся и ожидал только, когда дело дойдет до человека в ковбойской шляпе.

Тот был явно оставлен на сладкое. Лишь после того, как все голливудцы уже получили в прямом эфире положенную порцию комплиментов, очередь дошла до несравненного Брюса. Было пересчитано не только количество фильмов с его участием, но и количество недругов, коих его герой прикончил в своих картинах из всех видов оружия. Последняя цифра выглядела особенно внушительно. «Некоторые снобы от кинокритики полагают, что Брюс Боур прошел пик своей славы и начал повторяться, – с глубочайшим сарказмом произнес заэкранный голос. – Однако цифры говорят сами за себя. Три последних фильма с его участием возглавили прокатную десятку и за первую неделю проката собрали…» Прозвучали какие-то несусветные суммы в долларах. «При этом гонорары за каждый новый фильм составили в среднем… – голос назвал цифры, – …что превышает даже гонорар Такера в „Бронтозаврах“, и, следовательно, все инсинуации выглядят, по меньшей мере…»

«Интересно было бы узнать, – неожиданно подумал Курочкин, – кто же за работу получает больше – голливудский профессионал Брюс Боур или профессиональный киллер Сорок Восьмой, взявший подряд на убийство Брюса Боура?» Эта мысль показалась Дмитрию Олеговичу отчего-то важной, однако додумать ее до конца, как и прежде, помешали предупредительные гоблины-охранники. Один из них аккуратно выключил телевизор и вежливо напомнил: