Земля звонка, как тыквенное дно
Дорога спит.
Московские ворота возникли впереди, проплыли слева и исчезли во тьме. Занесенная снегом триумфальная арка…
Барханы исчезли. Дворники поскрипывали по стеклу, сметая ледяную пыль. Спокойней, еще спокойней. Сны, живущие внутри Ласковина, просились наружу. Страшные сны. Иголочки, покалывающие кожу на затылке. Электрический ток… ветер, подталкивающий вперед. «Ты не тот, кем кажешься, — сказал тогда его сэнсэй. — Кажешься самому себе!»
Вячеслав Зимородинский был единственным, кто знал настоящую причину. Настоящую причину, по которой Андрей остановился на лестнице. Между учеником и мастером. Кровь снилась Ласковину. Чужая кровь, смешавшаяся с его собственной. Да, он не тот, кем кажется. Поэтому сейчас едет к единственному человеку, который его поймет. При том, что сам он не понимает ничего, кроме «ты должен это сделать!» Чужая кровь, брызжущая из разорванной артерии… Там, в снах, он знал, что делает. А здесь?
«Я не буду убивать! — сказал он сам себе. — Я только верну долг!» Гири, говорят японцы. Груз обязательств.
Андрей выключил магнитофон и свернул направо, на Благодатную, а потом еще раз направо — во двор. Здесь он остановился, вытащил магнито-лу и спрятал под сиденье. Часы показывали 22.58. Поздновато, конечно, но Слава поймет.
Дверь открылась раньше, чем Ласковин нажал на кнопку звонка.
— Не шуми, — сказал Зимородинский, пропуская его внутрь. — Дашенька с хлопцами спят! Давай на кухню.
Слава усадил его за стол, налил плодового чаю и с невероятной быстротой изготовил несколько бутербродов. За ним было очень приятно наблюдать: Зимородинский двигался по кухне так же, как на татами: быстро, легко, без единого лишнего движения. Мастер всегда мастер.
Только откусив от первого бутерброда, Андрей сообразил, насколько голоден.
— Лимонник? — спросил он, отхлебнув чай.
Зимородинский качнул головой:
— Не только.
Белый спортивный костюм подчеркивал смоляную черноту его волос и жестких, загибающихся к подбородку усов.
— Почувствовал, что я иду? — спросил Андрей.
— Проще. — Слава улыбнулся, и лицо его приобрело выражение Хитрого Лиса. — Увидел твою машину во дворе. Ты кушай, кушай! Сытый голодному не товарищ.
Мягкое «г», от которого Слава не избавился за годы жизни в Питере, загнутые книзу усы и эта хитрая улыбка сообщали всякому, что родился Слава намного южнее Северной столицы. Но лишь немногие знали — насколько южнее. В Питер Зимородинский действительно перебрался из Днепропетровска. Однако впервые увидел свет в Алжире. Оттуда — в Китай, из Китая — на Кубу, снова в Китай и только в двенадцать лет, после смерти отца, оказался на Украине. Впрочем, Зимородинский не скрывал, что к боевому искусству впервые приобщился не в буддийских храмах, а в областном городе Днепропетровске, когда его тренер по самбо вдруг увлекся каратэ-до. Там, на Украине, это было баловство. Мастерством он был обязан полутора годам армейской службы, прожитым в деревянном бараке с шестью такими же сержантами-связистами и тремя вольнонаемными из местных. Один из последних, бурят по национальности, решил, что из младшего сержанта срочной службы выйдет неплохой ученик. После дембеля Слава не поехал домой, а остался там же еще на три года. Вернулся на Украину только тогда, когда его наставник решил, что обучение окончено. Спустя год Зимородинский занял первое место в своем весе на закрытом чемпионате в Таллине. И был замечен абсолютным чемпионом и одним из лучших каратеков страны. Спустя еще год Вячеслав Зимородинский переехал в Питер и получил первый дан. Его бурятский учитель данов не присваивал: есть мастер и есть ученик. И все остальное население земли. Прошел еще год — год расширения легализации и «спортизации» каратэ, и Совдеп скорчил очередную гримасу. Каратэ было запрещено, большой сэнсэй угодил за решетку (для повышения бойцовских качеств зэка, надо полагать), а сам Зимородинский, от греха подальше, вернулся на Украину. Но прошло всего два года — и он снова оказался в Питере. Этот город как наркотик. Его ядовитые испарения проникают в кровь, и избавиться от них можно разве что на солнечных берегах Калифорнии.
Таким был человек, ставший когда-то сэнсэем Андрея и по сей день остававшийся самым надежным его другом. Ласковин пришел к нему не за помощью: втягивать в свою борьбу человека с семьей, человека уязвимого, он бы усовестился. Ни Слава, ни Митяй в этом деле ему не соратники. Андрей пришел к Зимородинскому за пониманием, однако первый вопрос, который задал ему Слава, выслушав:
— Зачем это тебе?
— Я виноват, — сказал Андрей. — Парень пострадал из-за меня.
— С ним должно было случиться подобное, — возразил Зимородинский. — Я знаю Гудимова! Скорее уж я виноват, чем ты, раз не сумел научить его смирению. Ты хочешь ему помочь? Хочешь, чтоб я ему помог? Я помогу.
Это были не пустые слова. Методы Зимородинского были не менее эффективны, чем традиционная медицина. Особенно если дело касалось травм.
— Я помогу. Что еще?
— Еще я должен наказать этих!
— Андрей, — Зимородинский покачал головой, — разве ты можешь наказать всех? Волк хочет задрать овцу. Может ли глупый щенок помешать?
— Я не глупый щенок! — возразил Андрей. — Ты прекрасно знаешь!
— Это ты так считаешь. Ладно. Ты не щенок. Ты — тигр. Так вот, и тигр уступает стае диких собак. Вспомни Киплинга.
— Значит, ты считаешь, что я должен спасовать?
— Разве я так сказал?
— А разве нет?
Зимородинский засмеялся.
— Я спросил, — напомнил он, — зачем это тебе? Тебе, который уселся на обочине дороги только потому, что испугался собственной силы!
— Я не хочу убивать ради позолоченной медальки! — вспылил Ласковин.
— Вот! — с удовольствием сказал Зимородинский. — То, что требовалось! Только не кричи, пожалуйста, хлопцев разбудишь! Ты сказал: не хочу убивать ради позолоченной медальки. Разве я спорю? А теперь ты убивать готов. Ради чего?
— Не убивать… — буркнул Ласковин. — Драться.
Слава усмехнулся.
— Драться! — Андрей опять повысил голос, но вспомнил о спящих и добавил значительно тише: — Драться. Ради справедливости.
Слова показались истертыми, как коврик под дверью.
Зимородинский окинул ученика особым, «рассеянным» взглядом. Смотрел больше минуты, так что Андрею стало не по себе.
— Думаю, ты прав, — сказал он наконец. — Это твоя карма. И никуда тебе не деться. Жаль только, не я стану твоим проводником на этом пути. Могу, впрочем, дать несколько советов.
— Да? — Андрей машинально глотнул тепловатый чай. Это было не очень приятное чувство: видеть человека, знающего о тебе больше, чем ты сам. Зато было очень приятно слышать, что Зимородинский не считает его идиотом.
— Первое, — произнес сэнсэй. — Не важно, что ты делаешь. Не важно — зачем. Важно — как!
— Буддизм, — скептически улыбнулся Ласковин. И обнаружил, что хорошее настроение вернулось к нему.
— Скорее, Дао, — уточнил Зимородинский. — Может быть, тебе придется отнимать чужие жизни… Не спорь! Я сказал: может быть! Это не должно повиснуть на тебе. Теперь о конкретных действиях, — деловито продолжал он. — Как думаешь, когда в этом притоне на Мастерской будет больше всего людей?
— Вечером. Часов в семь. Но я не собираюсь тянуть до вечера…
— Зря. Как ты помнишь, воин сам должен выбирать время и место боя. Учитывая эффект неожиданности и собственную готовность. Тебе нужно время, чтобы подготовить свой дух. И чтобы подготовить возможные пути отхода. Ты не можешь выбрать благоприятное место атаки, но иметь выбор в отступлении ты можешь. Это главное. Атаковать ты сумеешь, но потом последует ответ, и это будет намного опаснее.
— Да, понимаю, — сказал Андрей, хотя, честно говоря, до сих пор не рассматривал будущее с этой точки зрения.
— Если ответный удар тебя уничтожит, твоя… акция справедливости будет иметь обратный эффект, — заметил Зимородинский.
— Я думаю, что сумею как-то сориентироваться, — сказал Андрей.
— Твой недостаток! — Зимородинский поднял палец. — Ты солдат, а не полководец. В любом случае я советую выбрать именно семь вечера!
— Почему?
— Максимальное число противников. Психологически это тебе на руку. Им это даст ложную уверенность в себе, а тебе — наилучший пост-эффект. Кроме того, вечером рефлексы обычного человека притупляются. Кое-кто будет пьян или курнет травки. Работать с неподготовленной, расслабленной, дезориентированной группой проще, чем с шестью-семью вооруженными, готовыми к схватке бойцами. В комнате, набитой народом, стрелять не станут. Сразу не станут, а потом ты уже наработаешь себе преимущество, психологический прессинг. Тебя начнут бояться. Сам ведь знаешь, что победить восьмерых иногда сложнее, чем восемнадцать. Андрей, я абсолютно уверен, что ты управишься с двумя дюжинами рэкетиров, если инициатива будет за тобой. Ты прекрасно работаешь с группой. Они «потеряют» тебя на первой же минуте.
— Как-то все просто у тебя выходит, — сказал Андрей.
— Просто, если ты ухитришься проникнуть внутрь без сопротивления. Вообще-то ты достаточно уязвим. Один точный выстрел — и все.
— Ты же сам учил меня уходить от ствола! — напомнил Ласковин.
— Я не учил тебя уходить от снайперской винтовки. Или от газовой гранаты. Ты должен полагаться на чутье. Чутье на опасность. И ты разовьешь его. Или погибнешь. Подумай, какой шанс для шага вперед! — Зимородинский улыбнулся.
— Ты имеешь в виду, что, разгромив эту шарагу, я сделаю шаг вперед?
— Нет, сэмпай! Я говорю об охоте, которая начнется потом. Ты будешь сражаться не за медальку, а за свою жизнь. Это большая удача.
— А ты, — спросил Ласковин, спросил более резко, чем хотел, — ты сражался за свою жизнь?
— Было дело, — кивнул Зимородинский. — И научись обуздывать свой боевой дух. Это звучит парадоксально, но так. Дух воина толкает тебя вперед. Сейчас — тоже. Если он будет управлять тобой, а не наоборот — мы больше не увидимся.
— Значит, — Андрей не дал Зимородинскому сменить тему, — ты сражался за свою жизнь? И что же, тебе понравилось?
— Нет, — ответил Зимородинский. — Но, как видишь, я жив. Ты покушал?
— Да, спасибо.
— Тогда отправляйся домой. Через два часа будешь спать сном праведника, так что поторопись. Если прижмет — звони. Если прижмет по-настоящему.
— Спасибо, Слава. — Андрей поднялся. — Ты мне здорово помог!
— Я буду молиться за тебя… ученик! — серьезно сказал Зимородинский. — Будь здоров, сэмпай! Когда мы увидимся снова, ты уже станешь мастером!
Примерно в то время, когда Андрей Ласковин покинул квартиру своего учителя, в загородном доме, удаленном примерно на пятьдесят километров от черты города, раздался телефонный звонок.
— Это Сипякин! — проворчало в трубке. — Хозяина позови!
— А… Конь, — отозвался мужской голос. — Занят он. Завтра звони!
— Занят? — недовольно произнес Сипякин. — Ну тогда… тогда передай ему, что тот, о ком мы говорили, ну, он знает, в общем…
— Я в курсе, Конь, — сказал мужской голос. — Короче!
— Ну так передай: мужик настроен серьезно, крепко завелся, пусть имеет в виду!
— Насколько крепко? — Собеседник Сипякина не скрывал насмешки. — Торчком? Ладно, Конь, мы имеем. Спасибо, что предупредил! — Мужчина на другом конце линии расхохотался и бросил трубку.
— Коз-зел! — злобно процедил Сипякин, услышав короткие гудки. — Ну что уставился? — рыкнул он на телохранителя, кривящего губы.
— Подставляешь своего! — сказал Абрек, выдвинув вперед и без того внушительную челюсть.
— Заткни пасть! — рявкнул Сипякин, закашлялся, схватил бутыль «Смирнофф», налил полстакана и разом выплеснул в глотку. Руки у него тряслись.
— Какой он тебе свой, — уже спокойнее продолжал Конь. — Фраер он!
— Жалеть будешь, — негромко произнес Абрек.
— Хорош целку строить! — сердито бросил Сипякин. — Я тоже рискую! Все мы рискуем!
— Все, — согласился телохранитель. — Только ты жопу свою в кресле прячешь и подняться надеешься. А парня так и так в парашу спустят!
— Потому что мудак!
— Потому что честный! — возразил телохранитель. — А ты, Петрович, честных не любишь!
— Я преданных люблю! — закричал Сипякин. — Преданных! Вроде тебя, кабан! Кончай базар! И позвони этой, Мануэли, пусть приедет! Едздаться хочу!
— Хрен там, — сказал Абрек. — Мандраж у тебя. Не телка тебе нужна, а седуксен.
Сипякин хрюкнул.
— Глянешь на тебя, — сказал он, — говядины кусок! Зачем такой елде мозги, Абрек?
— Узнаешь. Когда Крепленый тебя раком поставит!
— Хер! — закричал Сипякин. — Хер он узнает! А узнает — так Тошка меня покроет!
— Угу. Во всех смыслах. Звонить бляди или передумал?
— Не звони. Не хрен баксы тратить. Налей мне стопарь и пожрать принеси. Проголодался я! — Он откинулся в кресле, прижмурился. — Я, Абрек, — хозяин жизни! Мне хорошо кушать надо!
— Мандавошка ты, — проворчал телохранитель и отправился на кухню разогревать пиццу.
А шеф его тупо уставился в телевизор и долго не мог сообразить, куда пропал звук. Потом вспомнил, взял пульт, и комнату наполнил вой подраненного Хищника.
— Хер им, — пробурчал Сипякин, обращаясь сразу ко всему миру. — Хер им! Абрек, сука, я же сказал: стопарь налей! Боров егучий! — И потянулся к бутыли.
Глава пятая
Когда отец Ласковина, отбывая за кордон, по его просьбе поставил квартиру на охрану, он полагал, что сын будет жить с бабулей на Шпалерной. Благо места там хватит на пятерых. Но Ласковин-младший решил, что свобода должна быть полной. А тут еще подвернулись дальние родственники с просьбой сдать квартирку хорошему человеку, однокомнатную квартирку на Блюхера, неподалеку от авторынка.
«Сам буду жить», — сказал Андрей.
Он даже оформил все официально, на три года вперед, со страховкой. Квартирка была хоть и однокомнатная, но хорошей планировки, с балконом, со стоянкой прямо под окнами. И двор зеленый. Рядом парк, куда Маринка ходила улучшать цвет кожи. До того, как пристрастилась у бошей к соляриям.
Когда Ласковин проснулся от лучей позднего зимнего солнца, было уже около девяти. Постель его пахла ленориными духами, но самой кореяночки не было, спал он один. Один — и никаких вурдалачьих снов! Что это, Славины травки? Или вчерашнее берсерково решение?
Первую половину дня Ласковин провел дома. Упражнялся, укреплял дух, думал. В основном, по совету Зимородинского, о том, что будет после его визита на Мастерскую. Бандитскую группировку можно было сравнить с очень крупным, очень сильным и почти неуязвимым противником. Чтобы достать такого, надо выйти на дистанцию короткого эффективного удара. Лучше локтем, коленом. Роскошные киношные уромаваши в прыжке — они киношные и есть. На длинной дистанции у противника все преимущества: ноги у него длиннее, руки толще. Прорываться вплотную, атаковать, непрерывно атаковать, делая больно, раздражая, уходить, меняя направления, не давая себя схватить: ударил, ушел в сторону, отскочил, снова ударил. Организации нужно время, чтобы отреагировать. Она опережает одиночку не в быстроте, а в охвате пространства. Заранее подготовленными действиями. Банда — медлительный тяжеловес. Зверь, которому непривычно шнырять в траве, пытаясь схватить крохотную ласку. Банда делает деньги. Если он выстоит некоторое время, выстоит и будет продолжать атаковать, банда поймет: дешевле его не трогать.
Тут Андрей почувствовал слабину в своих рассуждениях. Дешевле ли? А престиж? У нас не Чикаго. Убытки? Начхать! Денег нет? Достанем! Киллеров нет? Наймем! Киллеров не киллеров, а если правде в глаза смотреть, у нас каждый десятый от семнадцати и старше соседа пришьет и не поморщится. Лишь бы за руку не схватили. За полбанки пришьет, за то, что баба у соседа сисястее, да просто так пришьет, достало все потому что! А уж за сотню зеленых — прямо-таки с наслаждением! Только и радости, что не киллеры они, а, так сказать, любители. Бутылкой по голове, стамеску в бок… Да, любители… Вон в урне на Лиговке опять отрезанные руки нашли…
«Что-то я не о том, — постарался Ласковин упорядочить мысли. — Я не могу наказать всех! Это Слава точно сказал. Задача поставлена. Работаем».
Первое: ему нужно укрытие. Квартира отпадает. И эта, и родительская, и тем более бабулькина. Вычислят на счет «раз». Друзья-подруги тоже отпадают. Дача? Далеко. Одну ночь можно поспать в машине. Потом рискованно. Мафия есть мафия. Сами не найдут — ГАИ подключат. Убежище… Стройка? Холодно, зима все-таки. Подвал? Чердак? Чердак лучше. В случае чего можно уйти по крыше. Да, чердак. И не один. В старых районах, недалеко от метро. Там, где темные проходняки и сросшиеся крыши. Этим он и займется попозже. Теперь… что взять? Туристский набор: спальник, фляга, фонарь, аптечка обязательно, манерка, спиртовка, две смены белья. Хватит на первое время, а потом прикупить можно. Бритва, зубная щетка, нитки, складной нож, веревка… Ладно, если что и пропустишь — не в лесу.
Следующий час Андрей укладывал вещи. Все они уместились в большую сумку. С трудом уместились.
Собравшись, Ласковин полежал полчасика, помедитировал. Затем поел и пошел одеваться. Уходя, оглядел напоследок комнату. Уютное местечко. Свободное. С тех пор как Маринка съехала и увезла три четверти барахла. Аппаратуру жалко, если разгромят, собственными руками собрана. Остальное — наплевать. Застраховано. Ах да! Андрей открыл бар и взял две бутылки коньяка. Теперь всё.
Вышел он около двух, а к четырем уже нашел два подходящих чердака. Один — на улице Мира, второй — на Советской. Оба достаточно большие, с выходами на крышу, относительно теплые и сухие и при этом бомжами не освоенные. Подходы к каждому из подъездов — подворотнями, по неосвещенным дворам (специально проверил: никаких лампочек). Первой базой Андрей избрал тот, что на Петроградской. Немного поразмыслив, сделал еще один заезд в Апрашку: прикупил второй спальник, фонарь и прочий инвентарь. Уложился в сотню баксов, а удобство несомненное: пришел налегке — и ночуй спокойно. Имущество распихал по укромным углам, каких на чердаках изобилие.
Слегка перекусив, Ласковин двинулся на Мастерскую — вершить справедливость. Состояние у него было самое то. Голова пустая и спокойная, тело расслабленное, гибкое, как кнут.
Оставив машину на Декабристов, Андрей пешком добрался до Мастерской, миновал кафе, у входа в которое сгрудилось с полдюжины иномарок, и спустя пару минут оказался у нужного дома.
Железные раздвижные ворота перегораживали дворовую арку. В воротах калитка. Кнопочный замок. Очень эффективен против алкаша, спешащего поскорее опорожнить мочевой пузырь. Практически бесполезен против наблюдательного человека. Андрей немедленно определил три потертые кнопки. Звонка не было.
Пока Ласковин раздумывал, постучать или просто войти, сзади возник автомобиль и оглушительно взвыл сиреной. Андрей посторонился. БМВ пятой серии, темно-серый, гладкий, две «ноздри» радиатора угрожающе наведены на Ласковина.
Ворота поехали в стороны, и Андрею открылся двор-колодец с полудюжиной припаркованных машин: от серебряного «мерса-родстера» до заляпанной грязью темно-зеленой «восьмерки» с белыми дверцами. Возможно, той самой машины, что сбила Виктора.
«На ловца и зверь…» — подумал Ласковин и решительно шагнул вслед за БМВ в створ смыкающихся ворот.
Ого! Это посерьезней, чем кнопочный замок!
Молодой парень в бронежилете поверх мехового комбинезона выпрыгнул из застекленной будочки и преградил Ласковину путь.
— Не заблудился, друг?
Через его плечо Андрей увидел, как из БМВ выбрались двое и остановились, наблюдая.
— Нет, — спокойно ответил Ласковин. — Не заблудился. Долг пришел отдать.
— Хорошее дело, — кивнул парень в бронежилете и, отстегнув похожий на переносной телефон металлоиндикатор, бегло провел им вдоль тела Ласковина. Индикатор загудел дважды, и парень ощупал подозрительные места.
Один из приехавших на БМВ подошел поближе. Лицо у него было хмурое, как похмельное утро.
— Где-то я тебя видел, — проворчал он, недружелюбно оглядывая Ласковина.
— А я тебя — нет, — холодно ответил Андрей.
И, обращаясь к «вахтеру»: — Гришавин здесь?
— Гришавин? — Парень в бронежилете ухмыльнулся. — Эк губу раскатал! Желвак! — сказал он хмурому. — Проводи клиента. Или лучше дай ему деньги, — парень указал на хмурого, — он сам передаст!
— Нет уж! — отрезал Ласковин. — Пойдем… Желвак!
— Не веришь мне? — вскипая, подступил к нему нахмуренный. — А по ушам не хочешь?
Андрей стоял спокойно. Молча. Ждал. Нахмуренный давил глазами, но к более решительным действиям перейти не решался. Парень в бронежилете хлопнул его по спине.
— Уймись, — сказал он. И Андрею: — Ты его не бойся. Он смирный! — И заржал.
— Может, хватит время тянуть? — негромко произнес Ласковин.
— Быстро только мухи толкутся! — сказал парень в бронежилете.
— Ладно, пойдем, фраерок, — буркнул Желвак и двинулся внутрь двора. Его напарник по БМВ пристроился позади: ни дать ни взять — конвой.
Этот «офис» выглядел так, как, должно быть, Зимний после вторжения большевиков. Только что на полу не насрано. Но запах был. Устойчивый «аромат», примешавшийся к вони «травы», табака, какой-то кислятины. Дорогая итальянская мебель (стандартный офисный набор) — в пятнах и порезах, на стенах — дешевые плакаты а-ля «Пентхауз».
Андрея отконвоировали и буквально втолкнули в открытую дверь.
— Принимай гостя, Крепленый! — гаркнул Желвак. Ласковин оценил обстановку. В комнате примерно шесть на пять метров было человек пятнадцать. Все — мужчины до тридцати лет. Кроме одного. Этот постарше и одет иначе. Серенький костюмчик среди красных пиджаков и кожаных курток. Обстановка была «праздничная». Три стола завалены едой и уставлены банками и бутылками. Накурено так, что не топор — гильотину повесить можно.
«Плохо, — подумал Ласковин. — Дышать трудно будет. Впрочем, посмотрим!»
— Ты кого привел? — спросил тип в сером пиджаке.
— Сам пришел, Крепленый! — ответил Желвак. — Долг, сказал, принес!
— Долг? — У Крепленого было маленькое пожеванное личико и ровные крупные зубы. Явно искусственные. — Не знаю тебя, парень!
— Я его знаю! — прозвучал справа от Ласковина знакомый голос. «Видал-Сосун»!
— Тот самый, за кого с Конем базар был! — сообщил «Сосун». — Спортсмен, помнишь?
— А… — Крепленый тут же утратил к Андрею интерес. — Зря пришел. С тобой — в расчете. Колян, налей ему на ход ноги, и будь свободен!
Крепленый повернулся к крупному рыжему парню, взял его двумя пальцами за отворот куртки:
— Я тебя учу, Корвет, а ты мне благодарен будь…
— Ну въенздил я ему в пятак, — сказал кто-то справа от Ласковина, — он — с копыт, чувиха — в визг, а кореш его бабки мне сует…
— Вот козел!
— Ну, я за дешевку…
— Я, слышь, баксы только для кабака держу, — сказали за спиной, — с прихода всегда ржавье покупаю, у меня в ломбарде…
— А он мне говорит: слышь, дырку проткну и волосину заправлю, слышь, сам, говорит, мне мудила один оформил, так теперь бабы спину в клочья рвут…
— На, дружбан! — Андрея толкнули под локоть.
Приземистый, поперек себя шире парень протягивал ему стакан. Простой граненый стакан, до половины налитый водкой. В другой руке — огурец. Как еще один палец, только темно-зеленый и не такой волосатый, как остальные.
«Забыли обо мне, — с холодной злостью подумал Ласковин. — Ну я вам напомню!»
Он взял стакан, подержал в руке, понюхал (хорошая водка, однако!)… и метнул в окно.
Раздался прозрачный звук разлетевшегося стекла.
— Ты, чмо, охренел?! – взвизгнул приземистый. Разговоры мгновенно оборвались. Вся кодла сомкнула взгляды на Ласковине.
Только «серый пиджак» продолжал что-то втолковывать рыжему, страшно недовольному мордовороту, тыча того пальцем в накачанную грудную мышцу.
— Долг есть долг, — веско в наступившей тишине произнес Андрей. — Надо возвращать!
— Ты зачем стекло разбил, придурок? — спросил «Видал Сосун», протискиваясь к Ласковину. — На хер сесть хочешь?
— Спокойна! — неожиданно вмешался Крепленый, втыкая в Андрея глазки-буравчики. — Ты о каком долге толкуешь? Своем? Или нашем?
— Быстро врубаешься! — одобрительно отозвался Ласковин. — О том самом! Кто из вас, киздюков, парня сбил? Ты? — Выпад правой рукой в сторону пробившегося-таки на свою голову «Сосуна», выпад и захват указательным и большим пальцами за прыгающий кадык. — Ты, пидор?
Говорить при таком захвате человек не может. «Сосуна» человеком можно было назвать с приличной натяжкой, тем не менее он тоже говорить не мог. Только вцепился левой рукой Андрею в запястье, а правой пытался достать до лица. Но промахивался: мешали соседи. Ласковин, впрочем, ответа «Сосуна» и не ждал. Просто хотел слегка подогреть компанию. И преуспел в этом.
Приземистый, тот, что подал стакан, немедленно пнул Андрея коленом в пах. Но не учел, что реакция у Ласковина лучше, техника — эффективней, а нога — немножечко длиннее. Получив тем же самым по тому же месту, приземистый Колян на некоторое время погрузился в собственные проблемы.
Пальцы Ласковина сжались на трахее «Сосуна» в полную силу, рывок — и еще одним игроком стало меньше. Приветив локтем в глаз третьего, Ласковин перемахнул через один из столов, классической серией цки успокоил еще двоих (надо меньше пить, ребятки!) и поддел ногой стол. Поток стекла, черной икры, бананов, грибов и колбас хлынул под ноги атакующим, и по ту сторону стола мгновенно образовалась куча-мала.
Зато с флангов на Ласковина одновременно ринулись человек десять.
Прямо перед Андреем была стена. Поэтому он не стал дожидаться, пока атакующие массы сомкнутся на его теле, а, шагнув в сторону, ушел от хука справа и свинга слева (хорошая штука — бокс!). Длинным уширо-гери (ударом лошади, если верить переводу в самопальной распечатке восьмидесятых) размазал по чьей-то физиономии грязь, приставшую к рифленой подошве ботинка (не нравится? А ты как думал?), и в низкой стойке буквально вбуравился между нападавшими. При этом голова Ласковина опустилась на полметра вниз и исчезла из поля зрения противника. Затем он практически доказал, что кулак ничем не уступает колену. Пара «бойцов» отключилась, заодно минимум на неделю избавившись от сексуальных потребностей.
Когда правая «волна» натолкнулась на левую, уже частично опавшую, Ласковин вынырнул из толчеи наружу…
И оказался один на один с рыжим мордоворотом, собеседником Крепленого, от которого немедленно получил ногой по ребрам. Крепко!
Ласковина отшвырнуло к стене, он выдохнул сквозь зубы, концентрируясь и подавляя боль. Мордоворот же послал ему вдогонку превосходный удар в голову и гияку-цки в подмышечную впадину. От первого Андрей уклонился, второй заблокировал шуто-уке, с огорчением обнаружив, что перед ним противник грамотный, спокойный, трезвый, к тому же Митяевой комплекции, то есть раза в полтора тяжелей Ласковина. Андрей выдал серию разнообразных ударов. Рыжий отбился с легкостью, главным образом потому, что Ласковин вынужден был «держать» под наблюдением фланги и тыл. Дела его стремительно ухудшались. Рыжий давил массой, бил длинные прямые ногами, уже не чтобы достать — чтоб смять, загнать в угол, зажать окончательно. Рывок вперед был рискован: рыжий держал средние удары, как бетонная стена, не замечая. Ласковин попробовал, потерял пару драгоценных секунд, а на третьей оказался втиснут между столом и сейфом. Стул, которым (используй подручные предметы!) Андрей попытался отделить себя от противника, был превращен в мусор одним-единственным ударом, следующий удар мог бы «развалить» самого Ласковина, не присядь он и не поймай ногу противника. Поймать-то он поймал, но удержать ее и провести бросок оказалось не по силам: рыжий был слишком тяжел. Ласковин выпустил ногу… и в это время какой-то «расторопный» бандит попытался достать его через стол бутылкой «Абсолюта». Крайне удачно! Ласковин тут же поймал бутылку, дернул — и «боец», в силу природной привычки не пожелавший с ней расстаться, опрокинулся на стол, откуда Ласковин, схватив бандита за шиворот, отправил под ноги рыжему. Выигранный миг он использовал, чтобы перемахнуть через стол и опрокинуть его вместе с гешефтом на спину так вовремя вклинившегося «бойца». Рыжий завяз в обломках и объедках и был временно отодвинут на второй план.
К этому времени комната превратилась в полноценный бардак. Шум стоял такой, словно дюжина разъяренных шлюх громила собачью площадку. Примерно четверть игроков отбыла в аут. Еще четверть могла принимать участие лишь в вокальной составляющей игры. Половина оставшихся занялась общением друг с другом. На десятке игроков были такие же кожаные куртки, как на Ласковине, а лица после второго-третьего стакана имеют свойство становиться очень похожими. Учитывая же, что самые прыткие постарались принять участие в первом раунде и получили по полной миске, на ногах должны были остаться те, кто попроще.
К сожалению, это было правильным лишь в целом. Кое-кто из «ведущих» оставался. Например, рыжий.
С легкостью опрокинув еще пару человек, Ласковин ринулся к дверям. Да, он хотел навести шухер — и навел. Теперь пора сваливать. Кто-то вцепился Андрею в рукав. Он отшвырнул «довесок» резким поворотом, боковым зрением поймал рыжего громилу — в опасной близости, позади, но дверь была — вот она. Ласковин сделал последний рывок через скопление тел… и наткнулся на черный змеиный глаз пистолета!
Рефлекс сработал быстрей, чем Ласковин сообразил, что произошло. Достать целившегося Андрей не мог, поэтому мгновенно упал ничком, лицом в чью-то костлявую спину. Счастливый обладатель огнестрельного оружия нажал на спуск на четверть секунды позднее. Над головой Ласковина раздался оглушительный хлопок.
— Не стрелять, бляди! — завопил кто-то, скорее всего Крепленый.
Но хозяин пистолета ухитрился еще два раза нажать на спуск и скосил, вернее, сдул, поскольку пистолет был газовым, всех, кто имел несчастье оказаться у Ласковина за спиной. В том числе и рыжего, который, фонтанируя слезами и соплями, навалился на последний устоявший в баталии стол, шаря перед собой в поисках чего-то, способного промыть глаза.
