Александр Мазин
      Владение
      (Дракон Конга-2)
      Книга вторая
      ВЛАДЕНИЕ
      Глава первая
      Некогда на юге Красной Земли, в одном из племен Эдзама, что кочевало вдоль побережья Солнечного моря, родился мальчик.
      Отец его, вождь племени, умелый во владении кривой эдзакской саблей и боевым топором, в науках искушен не был, но племенем в тридцать пять семей правил как надо. И боги благоволили вождю: ни разу за все время его власти над людьми и скотом великая сушь не выжигала племенных пастбиш. Сын его и первенец ко времени, когда минуло ему полных двенадцать лет, стал искусен в стрельбе из лука, ловок и легок в движениях. Лицом он был приятен, телом худощав, с друзьями ласков, а врагов еше не приобрел.
      Более всего любил отрок носиться на стремительном парде по холмистым пастбищам. И еще слушать истории Бина, чужака, беглого раба из Гурама. Рожденный далеко на севере, Бин прижился в племени за шесть лет до рождения мальчика.
      Был умен сын вождя. И к языкам способен: выучился языку Северной Империи у старого Бина, чужака, и диалекту Бур-Чаданну выучился. У пленника, захваченного в стычке на южном берегу реки Норовистая, выучился языку Бур-Чаданну сын вождя. Пленник, впрочем, скоро сбежал к своим.
      В утро, о котором пойдет речь, ничто не предвещало беды. Напротив, стойбищный колдун, взглянув на расположение легких перистых облаков, сообщил: удачным будет день для людей и стад. Должно быть, он имел в виду погоду.
      Подкрепившись куском сыра и лепешкой из грубой муки, вскочил сын вождя на крепконогого парда и умчался к северным холмам, туда, где граничили они с песчаными дюнами побережья.
      Сын вождя и будущий вождь свободен от ухода за скотом. Поиск добрых пастбищ - вот достойное занятие мя того, кому водить племя после ухода отца.
      Не более пяти миль проскакал отрок, когда пард вынес его на холм близ одной из маленьких бухточек, что языками врезаются в линию побережья. Выехал сын вождя на вершину - и тотчас повернул парда назад. Увидел он, что на спокойной глубокой воде бухты стоит двухмачтовая шекка под бурыми спущенными парусами. Вид сошедших на берег не оставлял сомнений в их профессии. Остры глаза мальчика-эдзака. Но глаза моряков, высадившихся на чужой земле для набега, не менее остры. Стрела свистнула над вершиной холма. Спущенные с поводков, застоявшиеся за время плавания боевые псы бросились в сторону отрока. А за ними - шестеро пиратов на рыкающих пардах.
      Ветром взлетел сын вождя на холм. Приложил к губам раковину. Хриплый рев разнесся над побережьем. На десять миль слышен тревожный крик морской раковины при тихой погоде.
      Посмотрел мальчик на свирепых псов, бухающих низким лаем: пускай! Никогда пиратским псам не догнать эдзакского парда!
      И помчался на запад, туда, где синели вдали драконьи гребни Большого хребта. Завыли пираты, подгоняя псов. Короткими прыжками карабкался пард на склон холма. Обернулся сын вождя к преследователям.
      "Хой-хой-хой!" - закричал он, срывая кожаный шлем и размахивая им над черноволосой головой.
      Не любят боги хвастунов. Оскользнулась нога парда на гладком камне, угодила в нору шипоглавой змеи. Метнулось серо-желтое тело... Закричал пард, когда впилась ядовитая стрела в его легкую ногу. Закричал, прыгнул высоко, стряхивая с себя гада... И повалился набок. Быстро действует яд шипоглавой змеи.
      Слетел сын вождя со спины парда, упал на землю спиной, покатился вниз по травянистому склону - навстречу преследователям. Быстрее помчались псы. Только и успел отрок, что вскочить на ноги, выхватить короткую саблю: лук его остался притороченным к седлу. Подскочили псы, окружили кольцом клыкастых слюнявых морд... Не набросились. Им - держать, не пускать добычу до прихода хозяев. Махнул сын вождя сабелькой - отпрянул пес, но плотней обступили другие. Что может сделать маленький эдзак со своей маленькой сабелькой против пяти натасканных на человека гигантских собак?
      Подскакали всадники, закружились пятнистым смерчем. Упало широкое лезвие меча на мальчишескую макушку. Плашмя упало: кто убивает раба?
      Очнулся мальчик вечером. Деревянная палуба была под ним. Соленый запах моря освежал ноздри. Бурые паруса, наполненные ветром, заслоняли небо. С трудом поднялся на ноги сын вождя. И увидел далекий-далекий берег. И черный форштевень, прыгающий на короткой волне.
      - Эй ты, крысенок, иди сюда, - раздалось за спиной. Гневно обернулся сын вождя - и грубая кожа бича рассекла ему щеку.
      - Не скаль зубы на хозяина, сопляк, если хочешь сохранить кожу! широкогрудый бородач в красной головной повязке лениво взмахнул бичом. Ни слова не говоря, бросился сын вождя на обидчика. Удар кулака швырнул мальчика на палубу.
      - Вот дикий псеныш! - донесся сквозь гул в голове удивленный голос пирата. И вновь бич ожег кожу.
      Так сын племенного вождя, великий маг Фахри Неистовый, прозванный впоследствии Праведным, вступил на путь славы.
      Сантай Темный. "История великих"
      Глава "Красная Тверль"
      Небольшая парда с оранжевой, в коричневых неровных пятнах, шерстью потыкалась мордой в плечо. Санти протянул ей слипшийся комок вяленых фруктов. Шершавый язык деликатно подхватил угощение, и комок исчез в широкой пасти. Парду звали Ушкой. Коричневый, с кремовым брюшком детеныш подбежал и пихнул Санти головой в поясницу: тоже хочу! Санти бросил ему еще один ком, и малыш ловко поймал его на лету. Молочно-белые клычки звонко лязгнули.
      Санти принялся седлать парду. Язык Ушки трудился над его головой. Когда юноша застегнул последнюю прайску, волосы его были такими, будто он недавно попал под дождь. Санти ухватился двумя руками за края седла и подтянувшись, влез на спину Ушки.
      - Купаться! - крикнул он.
      И довольная парда легким галопом, чтобы поспел детеныш, понеслась в сторону озера.
      Никогда еще у Санти не было верхового животного. Конечно, он умел держаться в седле - мальчиков его сословия с пяти лет учат этому. Став старше, он иногда ездил на отцовском парде. Но то был пард отца - не его.
      Ушка увидела озеро и длинными прыжками понеслась вниз по склону. Отставший детеныш жалобно завизжал. Разбрасывая во все стороны сверкающие брызги, они врезались в прохладную воду. Парда принялась лакать, а Санти с удовольствием разглядывал поросшие лесом холмы. Владения соххоггои Нассини заканчивались в шести милях к северу. Там возвышалась сплошная каменная стена. Санти был предупрежден, что верх ее покрыт ядовитой смолой, разъедающей одежду и оставляющей на коже глубокие язвы. Но даже если бы юноша об этом не знал, взобраться на стену высотой в пятнадцать локтей все равно не смог бы. Тем более что все деревья рядом с оградой были спилены, а снаружи постоянно двигались вооруженные караулы. К чему такие предосторожности, Санти было неведомо, но это не слишком беспокоило юношу. По крайней мере, меньше, чем факт, что с того момента, как Санти похитили, ни единой строчки не возникло в его голове.
      Я хотел бы стать облаком, легким, пушистым, как сон,
      Ослепительно белым, парящим в прозрачной дали.
      Чтоб кружить и кружить над кудрявым покровом лесов,
      Гладью рек и озер, далеко, далеко от земли...
      звонко пропел Санти, чтобы убедиться, что не забыл сочиненного прежде. Нет, не забыл. Он взглянул на круглые верхушки замковых башен. Все остальное не разглядеть отсюда, из впадины.
      "Вот то место, что виделось мне в снах!" - подумал он. Свои первые шесть лет Санти прожил в доме старшей сестры отца. Он отлично помнил эту просторную хижину с тонкими стенками и тростниковой крышей. Помнил и огромного, как ему тогда казалось, а на самом деле низенького, крепкого, похожего на дождевой гриб рыбака, мужа тетки. Рыбак не столь уж часто бывает дома, так что тетка в одиночку управлялась и с маленьким хозяйством, и с пронырами-сыновьями - братьями-близнецами, на четыре года старше Санти. И с ним самим, сначала - болезненным младенцем, потом таким же тощим шустрым безобразником, как и его двоюродные братья.
      Вскормленный молоком овцы, Санти до трех лет называл тетку мамой. А узнав, что не она мать ему, не стал от этого любить ее меньше. Однако он помнил, как удивился, когда один из братьев сказал ему, что высокий темнолицый мужчина с плечами шире дверного проема, тот, что изредка навещал тетку, - его отец.
      Тилод, отец Санти, не был уроженцем Фаранга. Он появился на свет в одном из крохотных селений Междуречья. Детство его было ничем не примечательно. А когда Тилоду минуло четырнадцать лет, родители его заболели хисором и умерли в одну неделю. Две трети поселян унесла болезнь, но не тронула отрока Тилода. И он поехал в Фаранг, где жила его замужняя сестра.
      В четырнадцать лет Тилод ростом не уступил бы и взрослому. И силой тоже. Потому работу отыскал быстро. А спустя четыре года уже заправлял артелью каменщиков. Тут-то и положил на него глаз Пос, зодчий: сделал своим помощником. Еще четыре года - Пос умер, и Тилод занял его место.
      Зодчий Тилод! Неплохо для парня двадцати трех лет от роду!
      И стал юноша важным не по возрасту, еще более неторопливым, еще более немногословным. Быть бы ему Мастером из средних, что даже в жарком Конге отращивают могучее брюхо, прежде чем обзаводятся парой сыновей. Быть бы... Да боги решили иначе!
      "Строенный меч", сотник Бентан, прибыл в Фаранг в конце месяца Увядания. Прибыл с двумястами воинов по личному повелению Великого Ангана. Выбрав лучший из шести фарангских больших боевых кораблей, он разместил на нем свой отряд и с полудюжиной солдат отправился глотнуть вина в самую чистую из ближайших харчевен. Случилось так, что и Тилод, фарангский зодчий, заглянул туда же - выпить чашку охлажденного вина.
      - Какой силач! - Бентан толкнул плечом своего помощника.
      Тот без интереса поглядел на толстощекого парня.
      - Мясо! - уронил равнодушно. Но глаза сотника уже загорелись.
      - Эй ты! - закричал он зычным голосом военачальника. - Ты, ты!
      Из немногочисленных гостей таверны Тилод последним оглянулся на окрик.
      - Поди сюда! - Сотник призывно замахал рукой.
      - Тебе надо - ты и подходи! - отозвался юноша. К изумлению солдат, Бентан даже не рассердился.
      - Нет, ты гляди, какая у него шея! - заорал он прямо в ухо отодвинувшемуся десятнику.
      - Один хороший удар. - Десятник был старым воякой и цену шеям знал.
      Сотник хлопнул ладонью по столу, оглядел своих солдат.
      - Парень нам нужен! - безапелляционно заявил он. - Такой богатырь!
      Солдаты полностью разделяли мнение десятника, но знали: если сотнику в башку запала мысль - вышибить ее невозможно даже дубиной.
      Сотник встал. Встал и сам (!) подошел к молодому зодчему. Обняв его (Тилод брезгливо отодвинулся - от сотника воняло, как от старого парда), Бентан, хитро улыбаясь, сказал:
      - Два золотых "дракона" в неделю! - И подмигнул: ни один из его солдат не получал больше одного.
      - Отойди! - сказал Тилод.
      Деньги его не заинтересовали. Как зодчий он имел больше.
      - Ты увидишь мир, парень! - зашел с другой стороны сотник. Теперь он был убежден - фарангец нужен ему позарез!
      Мир Тилода интересовал еще меньше. Ему вполне хватало Фаранга.
      Он стряхнул с себя руку сотника и встал, намереваясь уйти. Бентан опять не рассердился. Он был в восторге от парня! Но, само собой, не собирался его отпускать.
      - Карамон! - бросил он одному из солдат. - Ну-ка, останови его!
      Карамон, коренастый, темнокожий, был ростом едва по плечо Тилоду, и юноша с удивлением уставился на заступившего ему дорогу.
      - Притормози, паренек! - лениво произнес солдат. - Командир тебя не отпускал!
      Юноша почувствовал раздражение.
      - Что мне твой командир! - сердито сказал он и попытался оттолкнуть солдата.
      Тот ловко схватил его за руку и заломил за спину. Карамон был когда-то борцом, а зодчий - всего лишь деревенским парнем. Но иногда сила тоже имеет значение. Тилод распрямил завернутую за спину руку с такой легкостью, будто его держала девушка. Он стряхнул с себя Карамона, как бык стряхивает дикого пса, и зашагал к двери.
      Все бывшие в таверне притихли, ожидая развязки.
      - Ну-ка, парни! Возьмите его! - закричал Бентан.
      Он прямо-таки лучился от радости.
      Пятеро солдат поднялись с мест. Но еще прежде отброшенный Тилодом Карамон вскочил с пола и ударом под колено свалил Тилода. Вот тут зодчий по-настоящему рассвирепел. Он был увальнем, но, рассердившись, двигался достаточно быстро. Прежде чем солдаты обступили его, он снова был на ногах и разбросал их, как щенков. Бентан хохотал. Он был доволен. Он ни на минуту не усомнился, что его подчиненные сладят с Тилодом, но ему очень понравилось, как тот обошелся с ними, полагавшими, что скрутят его играючи.
      - Ну ты! - зарычал фарангец, шагнув к Бентану. И, получив удар рукоятью кинжала повыше уха, мешком повалился на грязные доски пола.
      - Свяжите его, ребята, и тащите на корабль! - распорядился он. - Да поласковей, хуруги! Из этого мяса я сделаю бойца!
      Наместнику доложили о случившемся лишь вечером, когда паруса корабля уже скрылись вдали. Наместник подумал - и махнул рукой. Зодчим Тилод был так себе, одним из многих. Жаловаться? На военачальника с полномочиями личного порученца Великого Ангана? Нет, он, Наместник, не вчера родился!
      И Тилод был забыт. Неудивительно. Удивительно, что спустя два года зодчий вернулся!
      Однако от парня, которого когда-то увез Бентан, в возвратившемся Тилоде остался разве что рост. Теперь это был мужчина, на пути которого становиться не хотелось. И предшественник Дага, пожелавший узнать, где провел время бывший зодчий, поглядев Тилоду в глаза, оставил это желание. Предшественник был стар, его вскоре заменили. А бывший зодчий доказал, что он вовсе не бывший. Больше того, Тилод стал мастером, не знающим равных в Фаранге. И в тени этого превращения осталось незамеченным то, что он привез с собой крошку сына.
      Тилод строил дома, виллы, военные укрепления. Всем была видна его работа, но сам зодчий оставался тайной. Впрочем, тайной, убранной в славу... Мало кто возвращается с Юга! Мало кто, возвратившись, становится лучше, чем прежде. Но никто не остается таким, каким был.
      Тилод взял сына к себе, когда тому исполнилось шесть лет. Скромен был дом зодчего. Для человека его ранга. Но мальчику дом показался дворцом. Три этажа: один - под землей, два - над ней. Резьба, шелк, мозаика, драгоценная посуда. Ванна из цельного камня, прозрачного, зеленоватого, как вода. На крыше - сад. Не боялся хозяин, что крыша упадет на голову во время землетрясения, - сам строил. Прочен дом, устойчив, как корабль. И красив, как корабль.
      А слуг было совсем мало: кухарка, садовник, служанка да учителя Санти. За собаками и пардом Тилод ухаживал сам.
      Сложными были отношения отца и сына. Санти его побаивался, хотя поводов не было. Напротив, отец делал для мальчика все, что бы тот ни попросил. Поначалу
      Санти опасался, что отец возьмет в дом жену, но Тилод этого не сделал. Матерью своей мальчик почитал сестру отца, а что до настоящей матери, когда он спросил о ней, Тилод сказал только: надеюсь, ей не пришлось бы тебя стыдиться!
      В этом был весь зодчий: гордость и скрытность.
      Лишь с одним человеком водил дружбу Тилод: с капитаном Шиноном, тем, кто позднее стал Начальником Фарангской Гавани.
      Фаранг. Легкий и строгий, жаркий и веселый, с сине-зелеными садами и белыми домами из мягкого камня над голубой чашей залива... Город, который стоит любить! И Санти любил. Он знал каждый закуток Фаранга, каждую крохотную бухточку его побережья. Семнадцать лет его жизни, первые семнадцать лет, когда память впитывает то, что будет потом вечным и светлым чувством Дома, - это Фаранг! Санти знал его сверху донизу, до бастионов, охраняющих вход в Гавань. Сколько раз он пробирался туда ведомыми лишь мальчишкам лазейками, чтобы пощупать древние толстые камни, поболтать с солдатами, вырезать свое имя на деревянной раме баллисты. Воины не возражали. Многие из них сами десяток-другой лет тому назад карабкались по обветренным скалам, чтобы оказаться на рыжем от пыли гребне крепостной стены. От фортов до сторожевых застав за цветущими предместьями каждый дом, каждая решетка, каждый бортик каждого общественного бассейна - все было перетрогано, пересмотрено, накрепко осело в памяти... Дом! А еще был Порт, Гавань... Весь Мир, сосредоточенный между крыльями залива. Разноликий и многоязычный. И неизменно дружественный к тому, кто приходит с приязнью и любопытством. Если мир жесток - это справедливая жестокость. Если добр добр по-честному. Но, главное, он бесконечно, безумно интересен, этот мир. И огромное искушение - смотреть, как уходят корабли в море Зур. Смотреть... И оставаться Дома. Сколько тощих мелкозубых фарангских мальчишек не устояли! Сколькие из них ушли в пенное море Зур... Многолюден Конг. Многолюден и щедр. Улыбка на лице его. Но терпкий вкус у этой улыбки... Зато двери Конга открыты, корабли крепки, а жители надежны, как древко копья. Так думал Санти. И не ошибался. В семнадцать лет человек редко помышляет о том, что у каждого копья есть наконечник. И сделано оно человеческой рукой для того, чтобы, пропев победную песнь, разорвать острием человеческое же сердце. Но кто осудит древко за его упругую легкость? Кто осудит меч за чеканный узор на рукояти? Таков Фаранг. Таков Санти. Таков благословенный Конг.
      Санти рос, жил, учился, как любой из фарангских мальчиков, чьи отцы могут избавить сыновей от каждодневного труда. Быть может, был он немного более застенчивым, немного более самоуглубленным, но с теми же желаниями и мечтами: водить боевой корабль по пенному морю, скакать на парде...
      А потом вдруг, неожиданно для самого мальчика, возникла в нем музыка. И начал он узнавать музыку вокруг: в плеске волн, в голосах людей, в мерной, чудесной речи уличных сказителей. Сверстники его уже вовсю тискали девушек, а сын Тилода уединялся, чтобы читать древние свитки. Отец, заметив увлечение, потакал: покупал книги, как прежде - игрушки. Хотя стоило это в не знающем печатного дела Конге недешево. И трепет, который испытывал Санти, вынимая пожелтевшую рукопись из цилиндрического футляра-тубуса, был не меньшим, чем у его ровесника, раздевающего девушку. А потом вдруг подвернулся Билб, добродушный хитрый толстяк, любитель вина и пошловатых анекдотов. И виртуозный мастер игры на ситре. Санти догадывался: Тилод нарочно свел их, чтобы очарованные друг другом, похожие не больше, чем пушистый гурамский следопыт и боевой пес, но происходящие из одного корня, старый Билб и юный Санти вцепились друг в друга, как лапки медовницы вцепляются в чашку цветка.
      Когда же выучился Санти настолько, что игру его начали находить приятной, стали приходить к нему слова. Некоторое время спустя спел он для своих друзей, в которых у сына Тилода не было недостатка. Друзьям понравилось. А потом Санти пел новые песни - и те нравились еще больше. Когда юноше исполнилось восемнадцать лет, его сочинения уже растеклись по всему Фарангу. И стали сами приходить за ними певцы, актеры, однажды пришел даже скадд. И полюбили песни Санти. И его самого полюбили. А как не полюбить - добрый, не обидчивый, красив, кстати. И перестал юноша быть Сантаном, сыном Тилода, а стал Санти, Певцом. Хотя и без значка на лбу. Со значком они - певцы. А он - Певец.
      Тилод, Зодчий (хоть и со значком), отнесся к славе сына осторожно. Считай: никак. Да и слава эта - слава предместий, не того города, что строил Тилод. Слава хижин. Впрочем, и у такой славы острый запах. Она привлекает ловцов.
      Привлекла.
      Глава вторая
      И вот: когда она ушла,
      Я вновь смешал раствор.
      Улыбки, волосы, тела...
      Их не было. Я стер.
      Сам Бог водил моим резиом.
      С начала до конца.
      И вот: взглянул в ее лицо...
      И не нашел лица.
      Баянлу из Тайдуана
      Прямы улицы Фаранга. Главные из них сходятся к Гавани, подобно колесным спицам. Но в богатой части его, где каждый строит так, как ему заблагорассудится, улицы коротки, широки и изломаны. Тенистые кроны деревьев укрывают их от палящих лучей солнца и от скудного света ночных небес. Лишь там, где столбы ворот обозначают входы в маленькие усадьбы, горят фонари.
      Богатого всегда сопровождает слуга - и чтобы не потерялся во тьме, и для уважения. Богатого и облеченного властью - много слуг. Слуги несут лампы или факелы. У Тилода не было слуг. Его пард всегда сам находил дорогу. Парду тьма - не помеха. А Санти знал Фаранг так, что мог бы идти и с завязанными глазами.
      Так он и шел, во тьме, по широкой тихой улице. Шел и улыбался. Прислушивался к себе: к мыслям своим, к телу, еще помнящему, еще хранящему запах другого тела. К будущему, что непременно наступит и, хвала богам, будет достойным его, Санти. Но, дважды хвала богам, еще не скоро наступит. И потому пока можно петь, любить, удивляться тому, как приходят в его голову слова и мир съеживается до размеров светящегося рачка.
      Так и шел он, а внутри у него уже собиралось нечто. Стоящее рядом, дышащее, но не вошедшее, невидимое. Другой мир, полный, ждущий его еще более жадно, чем он сам ждет новой встречи с Марой. Но мир, который не схватишь, не прижмешь к себе, будто девушку. Мир, который можно увидеть лишь очень осторожным, боковым, случайным взглядом. А...
      ... А проснулся Санти на жестких стланях корабельного трюма. Вонючая вода плескалась под ним. Ни рук, ни ног он не ощущал - они были связаны, и уже давно. Зато голова раскалывалась от боли. И рот горел: пить! пить!
      Санти не был героем. Он испугался. Он пришел бы в ужас, если бы не мальчишеская уверенность в том, что именно с ним ничего плохого случиться не может. Боги! Скольких обманула эта уверенность!
      Как долго он так лежал? Кто знает? Очень хотелось пить. Мутило от вонючего воздуха. Санти ничего не слышал, кроме ворчания воды под днищем и, иногда, топота над головой.
      Время от времени судно начинало раскачиваться, и тогда Санти мотало на твердых досках, а запах гнили становился сильнее.
      Когда открылся люк, юноша был почти в бреду. Его выволокли наружу, как куль с мукой, и бросили на палубу. Путы сняли, но Санти долго еще не чувствовал ни рук, ни ног. А когда почувствовал - это было очень больно. Один из тех людей, что выволокли его наружу, выплеснул на Санти ведро забортной воды. Юноша успел поймать ртом толику и проглотил. Но жажда только усилилась.
      Зато свежий ночной воздух был живителен. Санти лежал на спине. Слева сиял Алмазный Жезл, справа - созвездия Арки и Паука. Звезды были тусклыми их затмевало огромное синее око луны.
      Судно сбавило ход. Оно сильно качнулось, борт его приблизился к причалу, корпус встряхнуло от смягченного кранцами удара. Санти услышал крики и ругань кормчего.
      Пожилой полуголый конгай наклонился над Санти, приблизил к нему морщинистое лицо.
      - Ну как ты, паренек? - спросил он ласково.
      - Дышу! - улыбнулся Санти. Голос его сел от сырости трюма.
      - На-ка! - сказал конгай и вставил в рот Санти горлышко фляги. Кисло-сладкая струя некрепкого теплого вина потекла в горло юноши.
      - Где этот? - рявкнул неподалеку густой бас.
      - На баке! - ответил другой голос.
      Матрос поспешно убрал флягу.
      - Хранят тебя боги, паренек! - И ушел.
      Палуба заскрипела рядом с головой Санти. Сильные руки оторвали его от пола и поставили на ноги. Санти едва не упал.
      - Равахш! - выругался мужчина, хватая его за руку.
      Он был высоченный, мощный, в кольчуге и шлеме. Но шлем был не такой, как у солдат Великого Ангана, а круглый, с толстым коротким плюмажем. Второй воин появился рядом. Такой же высокий и сильный.
      - Я донесу ягненка, Сихон! - сказал он, крепко обхватив туловище Санти.
      - Подколи его мечом, Беззубый! - посоветовал третий воин позади юноши. - И он поскачет, как молодой пес!
      - Зачем? - захохотал Беззубый. - Я люблю красивеньких мальчиков! А ты, ягненок, любишь меня? - Он заглянул в лицо Санти.
      - А любишь ли ты свою парду? - спросил юноша. - Или у тебя пард? Если так, скажи: кто из вас кого любит чаще?
      - А болтливый ягненочек! - злобно сказал солдат и стиснул Санти так, что у того потемнело в глазах. - Я пощиплю твои ребрышки, клянусь челюстью Равахша!
      - Клянись лучше его задницей! - посоветовал третий солдат.
      - Если ты попортишь щенка, я попорчу тебя! - резко сказал Сихон. Хлам! Найди кормчего и дай ему в рыло - почему сопляка приходится тащить?
      Солдат затопал в сторону кормы.
      Под ногами Беззубого закачался трап. Беззубый сдавил юношу еще сильнее.
      - Давай, прикончи меня, - прошептал Санти. - Вот честь для тебя!
      - Для тебя это было бы подарком! - пробормотал воин, с трудом удерживая равновесие на узких сходнях.
      С палубы донесся смачный звук оплеухи, потом жалобное всхлипывание и причитания.
      Третий солдат догнал их и хлопнул по спине того, что нес Санти.
      - У тебя новый родич, Беззубый! - крикнул он. - Такой же беззубый, как и ты! - и радостно захохотал.
      - Заткни пасть, Хлам! - рявкнул Сихон. - Беззубый! Щенка - в пятую нору. Щенок, жрать хочешь?
      Санти не ответил.
      - Ну так будешь голодным! Беззубый, бросишь ему циновку, а то околеет ненароком.
      Они подошли к воротам, врезанным в серую стену. Ворота были открыты. Беззубый перехватил Санти, как мешок с мукой. Теперь юноша висел у него под мышкой. Поза настолько же неудобная, насколько унизительная.
      - Эй! - прохрипел Санти. - Я пойду сам!
      Беззубый несильно шлепнул его по затылку. Он нес его довольно долго, но не похоже, чтобы устал.
      Наконец воин остановился и уронил Санти на землю. Потом пнул башмаком железную дверь, отозвавшуюся жалобным звоном.
      Санти, цепляясь за неровности стены, встал на ноги и огляделся. Луна уже зашла, но света было достаточно, чтобы юноша понял, где он. Вот теперь Санти действительно стало нехорошо.
      Истошно заскрипела дверь, из темного коридора вышел угрюмый стражник в зеленой набедренной повязке с факелом в руках. Он вручил факел Беззубому. Факел и большой черный ключ. И сразу ушел обратно в зев коридора. Они с Беззубым не обменялись ни единым словом.
      - Вперед, ягненочек! - Беззубый впихнул юношу в сырой коридор.
      Они прошли шагов пятьдесят. Беззубый одной рукой держал факел, другой поддерживал, вернее, волочил за собой пленника. Миновав несколько низких дверей с бурыми, ржавыми пятнами, он остановился у той, на которой была грубо намалевана пятерка. Беззубый вставил в скважину ключ и с натугой повернул. Маленькая дверь, не больше трех локтей в высоту, открылась.
      - Полезай, - велел солдат. И Санти понял, почему это место называется "нора". Минуту спустя внутрь была заброшена циновка.
      - Не скучай, ягненочек! - гаркнул Беззубый, дверь с лязгом затворилась, и вокруг юноши сомкнулась абсолютная тьма.
      Глава третья
      В чужом краю даже тень сосновой ветки может принести смерть.
      Пословица
      Опершись на поручни, Эрд смотрел, как кипит, выплескиваясь из-под широкой кормы "Светоча Фуа" желтоватая вода. Громада желтых парусов, натянутых горячим дыханием ветра, волокла судно вверх по течению. Многоводная, медлительная с виду Фуа безостановочно скатывала корабль вниз, но он настырно карабкался вверх, вверх, буравя упрямым килем теплую воду.
      Далеко внизу остался взбудораженный Фаранг. Еще дальше - белые гребни моря Зур. И уже совершенно в невообразимой дали, за голубыми пространствами Межземного моря - лучшая (как полагал Эрд) из земель Мира, опаленный с запада и окрыленный с востока, великий и многообразный Белый материк.
      Эрд смотрел на мутную воду, на высокие уступчатые берега, на слоистые широкие кроны деревьев и готов был заплакать от того, насколько чужды эти илистые воды светлым струям вспоившего его озера Лёйр.
      - Ненавижу тебя, Конг, земля предателей! - прошептал он, стискивая поручни побелевшими пальцами. - Ты хуже грязной Хуриды! Хуже Омбама! Ты смерть доблести, Конг! - Эрд зажмурился и увидел искаженное лицо Шинона, ощутил, как раздвигает ребра метательный нож. - Я обещаю: когда-нибудь сюда придут сотни боевых кораблей, тысячи воинов Севера! Они выжгут твою лживую прелесть и уподобят тебя истинной земле!
      Глаза Эрда, яростные и несчастные, щурились от беспощадного солнечного света. И ничего не видели, кроме желто-зеленой воды и восходящего марева над нею.
      - Нил! - сказал Хихарра, почесывая толстую ляжку. - Говорят, ты был большим человеком, вождем там, у себя, на Севере, э?
      Кормчий возлежал в гамаке под тенью надувшегося паруса, а мальчишка-юнга, голый, лохматый и грязный, делал вид, что обмахивает его опахалом.
      - Говорят, у храмового быка два члена, - лениво отозвался лежащий в соседнем гамаке Нил.
      - Это как? - поинтересовался юнга, совсем перестав двигать опахалом.
      Кормчий приподнялся, дал ему затрещину и, совершенно обессиленный, упал в гамак.
      - Жарко! - простонал он. - Жир душит меня! - И уже другим тоном: - Так как, воин, это правда?
      - Хочешь поговорить о войне, - произнес Нил, не разлепляя век, расспроси моего отца. И вели подать лимонного сока, нет, лучше - доброго тайского винца.
      - Ох-хо! Где я возьму тебе тайское, воин? Я бедный, почти разорившийся кормчий...
      - Болтай! - сказал Нил. - Если пошарить в твоих трюмах, пожалуй, можно найти и дюжины три бочонков. Я возьмусь за это.
      - Обижаешь меня, кровник! - хрюкнул Хихарра. - Хочешь сказать: я жаден? Нет! Я щедр! Может быть, где-нибудь в моих больших пустых трюмах и завалялся ма-аленький бочонок тайского, но даже я сам почти ничего о нем не знаю. Клянусь ягодицами Морской богини! Я не жаден, нет! Ты получишь свое вино! Эй, бездельник! - Он попытался, не вставая, пнуть мальчишку с опахалом, но юнга увернулся с уверенностью, обретенной богатым опытом. Поди за кухарем, вели принести мне крепкого морского, а воину Нилу - кружку светлого тайского!
      - От крепкого тебя развезет, господин! - сказал юнга и на всякий случай отошел подальше.
      - Мать твоя - крыса! - рявкнул Хихарра.
      Нил захохотал.
      - Эй, не смейся! - сказал ему юнга. - От твоего смеха осыплется краска с мачты, и ты станешь таким же черным, как я. Кто тогда поверит, что ты это ты, а не твоя набальзамированная тетка?
      Нил захохотал еще пуще, а Хихарра нашарил под гамаком сандалию и запустил в юнгу. Не попал, конечно.
      Мальчишка отправился за кухарем, а Нил, приподнявшись на локте, окинул взглядом северный берег Фуа.
      - Это не та? - спросил он, имея в виду высокую серую стену, видневшуюся между купами деревьев.
      - Нет, - ответил кормчий, не повернув головы. - Если ветер продержится, завтра до полудня мы придем. А уж дальше правь сам. Рад бы помочь - не по зубам.
      - Ты нас приведи, - сказал Нил. - А мы достанем.
      - Давай, давай! - буркнул Хихарра. - Соххоггои - тебе в самый раз. Владение - еще почище Урнгура. Про Урнгур мы не знаем ни хрена. А про Владение знаем: ни хрена хорошего, кусай меня в задницу десять раз!
      - Если бы ты не был так ядовит, из тебя вышел бы добрый кусок жаркого к столу соххоггоев! - засмеялся Нил.
      - Вот, вот! - Хихарра хлопнул себя по плечу. - И жира добавлять не потребуется. Только я слишком стар для них. Они любят молоденьких!
      - Все любят молоденьких! - сказал Нил и повалился на спину. - А я люблю всех!
      - Все любят молоденьких, никто не любит старого Хихарру, - пожаловался кормчий. - Один ты сказал, что любишь, но я думаю - ты врешь!
      - Точно! - согласился Нил. - Всех, кроме тебя! Потому что твой кухарь ленивей, чем хуридская шлюха. Где мое тайское?
      - "Светоч" доставит нас сюда. - Вагар провел пальцем по карте. Владение - здесь, чуть ниже излучины. Это удобно для нас. Выше судну все равно не подняться - слишком мелко. Отсюда же, если все кончится благополучно, мы сможем верхом достичь предгорий, обойти Урнгур с юга и идти на северо-восток.
      - Не стоит углубляться в горы, - заметила Этайа.
      - Идти напрямик, по земле Урнгура, конечно, быстрее, - согласился вагар. - Но такой путь представляется мне сомнительным. И здесь трудно будет форсировать Черную.
      - Нам не стоит углубляться в горы! - повторила Этайа.
      Биорк свернул карту и сунул ее в футляр.
      - Если ты скажешь идти через Урнгур, мы пойдем через Урнгур, - отвечал он.
      - Будущее скрыто от меня, - медленно проговорила светлорожденная. - Не могу я знать даже того, кто из нас достигнет цели. Может быть, собственный мой путь кончается здесь, в Конге.
      - Не хочешь ли ты сказать, что оставишь нас, светлейшая? обеспокоился вагар. - Неужели ты пришла сюда только ради мальчишки?
      - Мальчишки? - повторила Этайа. - Он - величайшее сокровище, Биорк. И его место в будущем определено.
      - В том, которое туманно? - не удержался вагар.
      Этайа засмеялась. Смех ее был как музыка.
      - Когда оно туманно, - сказала она, - это не значит, что его нет. Если юноша не займет в нем своего места, оно останется пустым. Тогда - худо.
      - Мы вытащим его! - заявил вагар уверенно.
      - Пожалуй. Силы наблюдают за нами.
      - Оставь! - отмахнулся Биорк. - Не будь ты той, кто ты есть, я решил бы, что ты пытаешься меня запугать. Слишком похожи твои речи на болтовню моей покойной жены, да утешится ее душа в Нижнем Мире. Она была пророчицей, как ты помнишь. И она была красивая. Красивым женщинам многое прощают, хотя, видят боги, ее предсказания сбывались куда реже, чем мои!
      - Мои предсказания сбываются всегда, - уронила Этайа. - Прости, меня утомил разговор. В нем нет света.
      - Может, выйдешь на палубу? - предложил вагар. - Здесь душно.
      - Нет, - отказалась светлорожденная. - Слишком много глаз, а я устала. Не будешь ли ты так любезен позвать сюда Эрда? Я чувствую: ему нелегко сейчас.
      - Ему всегда нелегко! - проворчал вагар. - Он как бык. Выставил рога и вперед. Пока не получит дубиной по лбу. А получит - удивляется.
      - Биорк! - укорила Этайа. - Я не узнаю тебя!
      - Позову, позову, - сказал вагар. - Но вы с Нилом слишком нянчитесь с этим мальчишкой! Его достойный отец был куда тверже. Впрочем, ваше дело. И Биорк вышел из крохотной каюты.
      Этайа легла на узкую подвесную койку и закрыла глаза. Пушистый следопыт выбрался из-под кровати, лизнул ее руку. Этайа погладила его по голове.
      Ветер спал. Корабль еле двигался. Казалось, все силы парусов уходят на то, чтобы удержать его на месте.
      - Отец! - сказал Хихарре Флон. - Не нанять ли упряжку? Того гляди назад поплывем.
      - Пустое, - откликнулся разморенный Хихарра. Щеки его и прежде были красными, а от спиртного запламенели, как закатное солнце. - Не будет ветра - бросим якорь. Слышь, Нил? - обратился он к дремлющему великану.
      - И-и-и! - отозвался тот.
      - Да, знавал я одного мага, кусай меня в... Ты чего, сынок?
      - Надо, говорю, упряжку нанять!
      - От настырный! Вели прибавить парусов!
      - Все поставлены, отец.
      - Ну, так. А кто у руля?
      - Пипус.
      - Добро. Ну так сядь и не маячь. Слышь, Нил, знавал я одного мага, кусай меня в задницу. Вез его с севера. На Красную мы шли. Так весь рейс ветер был - что хорошее вино. Ровный, крепкий. В самую меру. Всю дорогу. Ну, он, когда сходил на берег, обещал: назад пойдем - такой же будет. Представь - не соврал. - И добавил подумав: - А плату я б с него и так не взял. Что ж, я сам себе враг? У мага деньги требовать!
      - Угу, - сквозь сон пробормотал Нил.
      - Он те так заплатит! Обратит, скажем, в жабу! Или еще в какую дрянь вот и вся плата! Так я к чему: вот бы нам такого мага, а? Что скажешь, Флон, сынок?
      - Упряжку надо брать, отец. Не будет ветра.
      Нил проснулся, поглядел на краешек белесого неба.
      - Будет ветер! - пообещал он. - Погоди чуток, парень, хороший ветер будет. - И вновь закрыл глаза, погружаясь в сон.
      Флон сплюнул за борт (на море - дурная примета, здесь - добрая. Речную воду презирать - моряку заслуга) и пошел дать команду - бросить якорь.
      А Нил оказался прав. Меньше чем через полчаса задул ровный крепкий ветер, и корабль быстро пошел вперед, делая не меньше пяти миль в час. Все оживились. Даже Хихарра соизволил подняться и самолично проверить, чем занимается команда.
      Только Нил как спал, так и остался спать. Флон, чье уважение к северянину возросло почти до вершин Закатных гор, строжайше велел: не беспокоить гиганта. И Нил благополучно проспал до самого вечера. Да и вечером проснулся, должно быть, только от голода.
      Быстро темнело. Хихарра велел зажечь огни: чтоб с кем-нибудь не столкнуться в темноте.
      Этайа, сопровождаемая Эрдом, вышла на палубу. Светлорожденный жадно втягивал ноздрями густой теплый воздух.
      - У тебя такой вид, светлейший, будто тебе не терпится прорубить чью-нибудь голову! - заметил Биорк.
      - Огорчусь, если это будет твоя! - задиристо заявил светлорожденный.
      - Желаешь размяться, светлейший Эрд? - Биорк шагнул назад и положил ладонь на рукоять меча.
      - Хотите устроить представление для матросов? - холодно бросила Этайа.
      - Хо-хо-хо! - Огромный Нил внезапно возник между отцом и Эрдом. - А вот и я! Отлежал себе бока в гамаке! Подраться - это по мне! Валяйте, господа мои, я - к вашим услугам!
      Вагар и светлорожденный, сконфуженные, одновременно убрали руки с мечей.
      - Не ошибусь, доблестные, если скажу: вам надо развеяться! ухмыльнулся Нил. - К примеру - немного перекусить!
      - Ой-мей! - вскричал из темноты Хихарра. - Поддерживаю! Кухарь все приготовил, не так уж он ленив!
      - Пойдем, светлейший! - позвал Нил. И Эрд послушно двинулся за ним.
      - Напрасно ты сердишься на Эрда, воин, - сказала Этайа. - Он таков, каков есть. И мы приняли его таким, а твой брат Уве поручился за него. Разве это плохо для вождя людей, если он готов поменять долгую и спокойную жизнь на короткую и славную?
      - Будто этого достаточно! - проворчал вагар. - Он так и рвется в жертвы, этот аристократ. Не как вождь - как молодой пес, что сдуру прыгает на вожака-тура.
      - Светлейший не знает, что он - жертва! - напомнила Этайа.
      - А знал бы - что толку? - буркнул вагар. - Такая жертва - демонов кормить! Если бы мы поступили, как сказал я, - обошлось бы куда спокойней.
      - Ты первым пролил кровь! - заметила светлорожденная.
      - А по чьему желанию я сунулся прямо в глотку? Да, я убил. Но кто бы узнал, что это сделал я, если б мне не пришлось возвращаться в гостиницу?
      - Мог не возвращаться.
      - Мог. Но тогда бы наш светлейший утром искал меня по всему Фарангу, размахивая своим мечом.
      - Ты недооцениваешь, Биорк. Недооцениваешь нас. И ты сердишься.
      - Да. - Вагар потер лоб маленькой рукой. - Я сержусь. И делаю ошибки. И принимаю решения будто по чужой воле...
      - Ты в этом уверен? - озабоченно спросила Этайа.
      - Нет... Не знаю! Я пошел в этот поход для того, чтобы уберечь их от ошибок, а что вышло? Я чувствую себя тем самым конгским мальчишкой, которого изображаю. Скажи, зачем нам всем идти в это гнездо зла? Если я пойду один, через три дня твой певец будет с тобой. Если он жив, разумеется. А отправимся туда вчетвером - будет еще похуже, чем в Фаранге. Потому что гнездо меньше, а змеи злее...
      - Нет.
      - Ну тогда идем хоть без нашего светлорожденного Эрда. Пусть плывет до излучины!
      - Нет, Биорк. Он пойдет с нами. Это необходимо, не проси меня объяснить, почему так. Он не столь сдержан, как ты, хотя, похоже, сдержанность и тебе стала изменять. Но он - один из нас. И ты забыл еще одно, что важно.
      - Что же, светлейшая?
      - На него указал оракул.
      Глава четвертая
      Каждое существо стремится к наслаждению, а достигнув его - к еше большему наслаждению. Многие из нас знают, сколь незаметна грань между естеством и пороком. За ней же существо превращается в худые меха. Сколько ни лей вина - все вытечет. Пустота, жажда и вместилище бедствий. Хуже, впрочем, когда соединяются Порок, Власть и магия Тьмы...
      Фахри Правелный. "Существо и Истинное"
      Санти проснулся, взмокший от пота, на мокрых простынях и целую минуту стряхивал с себя ночной кошмар. Во имя Неизъяснимого! Пять ночей он здесь и пять ночей сны его изнурительны, как бег оседланного демоном. Санти ничего не помнил, но каждая клеточка его тела была выгоревшей, опустошенной. И опять тот же кислый запах витает в воздухе. Может, это запах его пота?
      Санти спустил ноги с ложа, и они по щиколотку утонули в густом белом мехе. Как всегда по утрам, свет солнца уже ворвался в башенку, ослепительный, веселый. Он будет здесь до полудня, а потом более высокие ярусы Дворца примут башенку в свою тень, а ветер принесет с востока влажное дыхание озера. Нет, башенка хороша! Именно о такой он мечтал когда-то (давным-давно!) в доме отца. Высоко над землей, чтобы вокруг - только воздух.
      Снизу башенка казалась маленькой, но на самом деле ширина ее достигала почти десяти локтей. Комната, правильный восьмиугольник, в котором часть отгорожена тростниковым занавесом. Там - ванна и туалет. Стены - из бледного жилковатого камня, пять узких высоких окон, куполообразный потолок из полированного серебра, в углах - высокие вазы розового кварца. Служанка каждый день меняла в них цветы, но всегда приносила одни и те же: светло-голубые, почти не пахнущие, похожие на взлохмаченные шары.
      Вход в башенку - через люк в полу. Меховой ковер над крышкой надрезан полукругом и выкрашен в светло-розовый цвет. Под ним, вдоль стены винтовая деревянная лесенка. По оси колодца - гладкий шест. Хочешь спускайся по спирально уходящим вниз ступеням, хочешь - встань на укрепленную на шесте доску, возьмись за перекладину - и скользи вниз. Сойдешь - и эластичный трос утянет устройство наверх - подняться в башенку можно только пешком.
      Если б не жуткие сны, жизнь в замке была бы восхитительна. Никаких ужасов из тех, что рассказывали о красноглазых соххоггоях. Красивые девушки, вежливые слуги, быстрые парды. Правда, была еще та, первая ночь...
      Санти отодвинул занавес и вошел в ванную, в крыше которой был круглый фонарь, затянутый кисеей. Встав на прохладный отполированный камень, он нажал на рычаг. Твердые струи нагретой солнцем воды ударили в спину, смывая с кожи испарину.
      Санти топтался в ванне, похрюкивая от удовольствия, подставляя под колючие струи каждый кусочек своей кожи.
      Горячая вода сменилась теплой, а потом - прохладной. Санти отключил душ и растерся пушистым, пропитанным благовониями полотенцем. Стало полегче. Мышцы вновь обрели упругость. Санти швырнул полотенце на пол и, встав на руки, сделал несколько шагов. Но пальцы запутались в мехе, и он повалился на спину. Лучи солнца грели живот. Санти потянулся, выгнулся и прыжком вскочил на ноги. Худощавый, ловкий, гибкий, как девушка, он был слабее большинства своих сверстников. Среди гражданских верхов Фаранга недостаток физической силы не считался изъяном. Власть и деньги вполне заменяли умение переносить тяжести или поднимать на плечи боевого пса. Но из-за замкнутой жизни отца друзьями Санти были дети простонародья. А у этих - другие правила. Добро бы юноша умел владеть оружием или знал приемы борьбы. Тогда ловкость и быстрота восполнили бы слабость мышц. Но отец запретил Санти учиться воинскому искусству, и юноша не рискнул пойти против его воли.
      "Отцу хорошо! - думал Санти. - Он-то силен, как пард! Да и мечом владеет".
      Раз, случайно, Санти увидел отца, фехтующего с самим Шиноном. И они были достойны друг друга! Почему тогда сын должен позорить себя слабостью? Но попробуй настоять на своем, когда Тилод сказал - "нет"!
      Если бы мать Санти жила с ними... Санти почему-то всегда знал, что она жива. Пока он был совсем маленьким, он думал, что сестра отца - его мать. А когда узнал правду, все ждал, ждал: вот она приедет, его мама... Потом вырос и перестал ждать. Будь она с ними, отец не был бы таким нелюдимым. Хотя юноша не мог пожаловаться, что Тилод многое запрещал ему. Куда меньше, чем отцы его сверстников - своим сыновьям. Но Тилод никогда не объяснял, почему он что-либо запрещает, а это было обидно.
      Санти несколько раз высоко подпрыгнул, потом ухватился за выступ над окном и подтянулся.
      Скрипнул, открываясь, люк, и юноша мягко спрыгнул на ковер. В башенку поднялась девушка-служанка, маленькая, отлично сложенная, с шоколадным личиком и черными удлиненными глазами. Она поставила в вазу новые цветы, высыпала в чашу на столе фрукты и принялась чистить ковер, изредка поглядывая на Санти.
      Юноша обернул вокруг бедер белую шелковую повязку и взял из чаши виноградную гроздь. Пожалуй, после завтрака он поедет к озеру. Старик кормчий предложил научить его управляться с парусом. Будет совсем недурно, если к моменту возвращения в Фаранг он сможет управлять юккой. [Юкка маленький одномачтовый парусник (одномачтовое парусное судно около пяти метров длиной).] Если, конечно, он вернется туда. Да нет, конечно, вернется. Отец купит ему юкку. И он возьмет Мару и увезет ее в одну из бухт на северном побережье, о которых рассказывали друзья. Вдвоем там совсем неплохо! Юноша посмотрел на служанку: славная девочка. И кожа такая гладкая. А как стреляет глазками! Явно не прочь поиграть.
      Санти уже готов был протянуть к ней руки, но вдруг понял, что не испытывает никакого желания. Абсолютно никакого. Будто рядом не женщина, а деревянная статуэтка.
      "Нет, - решил он. - Эти ночные кошмары еще хуже, чем я думал".
      Санти улыбнулся служанке, распахнул люк, скользнул по шесту вниз и отправился завтракать. Лишь одну дорогу знал он во Дворце: от трапезной до своей башенки. Юношу подмывало побродить по всем этим хаотическим коридорам и галереям, но он опасался заблудиться и забрести в какое-нибудь запретное место. Все-таки это Дворец соххоггоев! Хорошо бы познакомиться с кем-то, кому известны здешние лабиринты. Но приятелей во Владении у Санти не появилось, хотя он жил здесь уже три дня. Казалось, здешние обитатели сторонятся его, будто слово Властительницы не только охраняет его, но и отделяет от других. Санти вспомнил то, первое утро, когда его, измученного почти бессонной ночью в подземелье, едва не падающего от голода, выволокли из камеры два стражника-гурамиди. Выволокли и посадили на каменные плиты у входа в подземелье...
      Санти щурился от яркого света, перед глазами плавали разноцветные круги. Не сразу он заметил высоченного светловолосого воина, что разглядывал его, немного наклонив голову и теребя ус. На воине не было доспехов, никакого оружия, кроме прямого меча в ножнах, с рукоятью, украшенной узором из крохотных драгоценных камней. Широкий обруч с золотой насечкой охватывал его голову. Рядом с ним рослые стражники-гурамиди в стальных кирасах выглядели не слишком большими. Примерно так выглядел бы Санти, поставь его рядом с одним из гурамиди.
      Поднятый подбородок, немигающий взгляд и жесткая линия рта ясно давали понять: светловолосый - начальник. Вряд ли Санти в этот момент представлял из себя приятное зрелище, но воин уставился на него так, будто хотел запомнить навсегда. Юноша переместился ближе к стене и оперся спиной на холодную каменную кладку. Он находился в маленьком внутреннем дворе. Посередине дворика - бассейн. Посреди бассейна - фонтан в виде золотой рыбы с раскрытым ртом.
      При виде сверкающих струй Санти ужасно захотелось пить, и он облизнул пересохшие губы. Он чувствовал лицом крохотные брызги, приносимые воздухом. Юноша поглядел на стражников: они возвышались над ним, неподвижные, как колонны, поддерживающие надвратную арку. Еще трое - пожилой мужчина в сером переднике и две девушки в цветастых юбках - терпеливо ждали, пока высокий воин налюбуется плачевным обликом Санти. Наконец здоровяк кивнул и удалился.
      Только после этого слуга и девушка взялись за Санти. Они стащили с него вонючую одежду, почти на руках отнесли в бассейн и опустили в прохладную воду. Санти пил ее, пока не почувствовал: сейчас польется обратно. Тогда он закрыл глаза и отдался рукам девушек.
      Санти вымыли до идеальной чистоты, умастили благовониями, высушили полотенцами и расчесали волосы. Юноша блаженствовал. Если бы не голод, он чувствовал бы себя превосходно.
      - Я хочу есть! - обратился он к слуге в переднике.
      Тот поглядел на солдат. Лица воинов остались непроницаемыми. Тогда слуга мигнул одной из девушек. Она убежала и вернулась с двумя длинными кривыми бананами. Ничего вкуснее Санти сроду не едал. Слуга что-то сказал девушке на незнакомом Санти языке.
      Девушка отмахнулась и покраснела. Вторая служанка фыркнула и взбила рукой длинные черные волосы.
      - Что ты сказал? - спросил юноша. Но слуга сделал вид, что не услышал.
      - Время! - произнес один из воинов.
      - Закончили! - ответил слуга, на этот раз - на конгайском, и подал Санти кожаные сандалии с задником и петлей для большого пальца. Таких в Фаранге не носили. Девушка-служанка застегнула ремешки и отошла. Санти ожидал, что ему дадут какую-нибудь одежду, но солдат взял его за плечо и повел внутрь.
      Они миновали несколько длинных галерей, потом второй стражник распахнул высокую дверь, и Санти оказался в зале, в котором без труда поместился бы весь дом Тилода целиком.
      Первым, кого увидел юноша, был светловолосый, успевший облачиться в кирасу, кольчужный кильт и золоченый шлем с пышным плюмажем. Рядом с закованным в доспехи воином голый Санти выглядел еще более жалким. Кроме них двоих в зале находилось не менее десятка стражников, дюжина слуг и важный пузатый господин в красно-белом балахоне. Господин этот сделал знак, и где-то за пределами зала пять раз ударили в барабан.
      Двустворчатые двери распахнулись, и восемь рабов внесли носилки, на которых стоял сверкающий золотом и каменьями трон под высоким балдахином. Соххоггоя. Больше Санти ничего не успел разглядеть - тяжелая рука в кожаной перчатке легла ему на затылок и пригнула голову юноши к груди.
      - Исполнено, повелительница, - раздался слева от Санти голос светловолосого.
      Красивый голос: мощный, густой, как звук боевой трубы.
      - Посмотри на меня! - произнесла соххоггоя.
      После баса воина, ее голос можно было сравнить разве что с детской свистулькой.
      Санти схватили за волосы, и голова его вздернулась так резко, что заныла шея.
      На высоком троне, поставив обутые в золотые сандалии ноги на черную атласную подушку, восседала маленькая бледнокожая женщина. Сетка из золотых нитей охватывала ее головку. Белые редкие волосы падали из-под нее на скрепленную пряжками пурпурную накидку. Накидка тяжелыми волнами ниспадала вниз, от тонкой шеи до самого подножия трона. Лиф с просторными, закрывающими кисти рукавами был щедро расшит серебром и жемчугом. Маленькое зеркальце из полированного золота сверкало чуть ниже края лифа. Ноги Властительницы были укрыты чем-то вроде синего с красными узорами пледа, из-под которого выглядывали кончики сандалий.
      Сказать, что женщина была непривлекательна, значило бы ей польстить. Мелкие, остренькие черты лица, бледная до голубизны кожа, брезгливо опущенные бескровные губы. Но самыми неприятными были глаза: тускло-голубые, мутные, с какими-то рыжими точками, застывшие, как у мертвой ящерицы.
      - Подойди, - произнесла соххоггоя, почти не разжав губ.
      Санти медлил. Откровенно говоря, ему было просто страшно.
      Сильный толчок швырнул его через семь локтей - к трону.
      - Я сказала тебе, хоб? - уронила женщина.
      В зале стало абсолютно тихо. Будто все разом перестали дышать. Санти почувствовал вокруг страх. Страх, намного превышающий его собственный потому, что все остальные знали, чего они боятся.
      Санти поднял голову, посмотрел на соххоггою и с облегчением убедился: слова относятся не к нему, а к толкнувшему Санти воину. Владычица оперлась руками на подлокотники трона и медленно поднялась. Санти, все еще распростертый на полу, приоткрыл рот от удивления.
      Юбка хозяйки Владения состояла из нескольких слоев шелкового прозрачного газа с вплетенными в него золотыми нитями. Она доходила до щиколоток. Нижняя часть тела соххоггои - от черной кромки лифа, окутанная почти неразличимым прозрачным шелком, казалась приставленной к верхней, как будто принадлежащей другому телу.
      В Фаранге нет запретов на отсутствие или наличие одежды. Санти совершенно не стеснялся собственной наготы. Но в одеянии соххоггои было что-то, заставившее юношу опустить взгляд. Однако он снова поднял глаза, когда услышал шаги. Соххоггоя спускалась по ступеням. Золотые нити пришли в движение. Казалось, воздух вокруг ее бедер пронизан искрами. Это было по-своему красиво. Но вызвало у Санти неприятное ощущение, словно бы при нем совершалось кощунство. Впрочем, словами чувство свое он не смог бы выразить.
      Цок! Цок! Цок! - выбивали по мозаичному полу костяные каблучки. В наполненной страхом тишине звук их был оглушительно громким.
      Владычица подошла к лежащему юноше и остановилась. Санти больше не смотрел на нее - он смотрел в пол. Ему было жутко. Соххоггоя наклонилась. Край парчовой накидки лег на голову юноши. Холодные пальцы сжали его предплечье. С силой, неожиданной у такой хрупкой женщины, соххоггоя потянула вверх, и рука Санти инстинктивно напряглась.
      - Встань!
      Владычица произнесла это слово мягко. Настолько мягко, насколько позволял ее резкий голос. И Санти понял, что она всего лишь хочет помочь ему подняться.
      Будто ветер прошелестел по залу. Это из уст десятков людей одновременно вырвался воздух. Отныне никто из них не смел не то что ударить - грубо прикоснуться к юноше. Но Санти этого еще не знал. Он поспешно поднялся. Благодаря высоким каблукам глаза соххоггои и юноши оказались почти на одном уровне. Санти заглянул в них, и эти глаза уже не показались ему такими отталкивающими.
      - Ортран! - громко сказала соххоггоя. Высокий воин быстро приблизился.
      - Позаботься! - бросила ему соххоггоя и повернулась к Санти спиной.
      Рабы поспешно подхватили носилки, подбежали к ней. Владычица поднялась по ступеням, задевая их краем пурпурного плаща, и заняла место на троне. Важный слуга подскочил к ней, потянулся, набросил на колени плед, поставил под ноги атласную подушку.
      Соххоггоя подняла трость и ударила по плечу одного из рабов. Сильно ударила - на плече остался красный след. Трон подняли. Снова пять раз ухнул барабан, и Властительница покинула зал.
      Так Санти из пленника превратился в принца.
      Его поселили в сказочной башенке, предоставили полную свободу, более полную, чем та, которой пользовались остальные обитатели Владения. Никто от него ничего не требовал, никто ему не приказывал. Впрочем, Санти сам старался вести себя осторожно: любая свобода имеет границы, которые лучше не преступать.
      У юноши не было сомнений, по чьей воле он оказался здесь. Но ему оставалось только ломать голову над тем, для чего он понадобился Властительнице. Все, чем он отличался от других фарангских юношей, - его песни. Но и певец Санти здесь также никому не требовался. Может быть, спой он разок для обитателей Владения - им пришлось бы это по вкусу. Однако у юноши не было желания петь для них: слишком подчеркнутой казалась ему почтительность слуг и вежливость воинов.
      Легкие белые облачка неподвижно висели в небе. Дневное пламя солнца разбрызгивалось по крышам Дворца.
      "Как там отец? - подумал, переступая через порог, Санти. - Хорошо бы известить его".
      И все же Санти не хотелось бы так сразу покинуть замок. Иногда здесь страшновато, но Владение - чудесное место. А Дворец... Эх, хорошо бы найти кого-нибудь, кто побродил бы с ним по Дворцу! Может, сама соххоггоя? Но Владычица ни разу не говорила с ним со времени их первой встречи. Нет, чем дальше Санти здесь жил, тем меньше понимал, почему тут оказался. А впрочем, ему здесь нравилось. И это было - Приключение!
      * * *
      Вспахивая темно-голубую воду, трехмачтовое судно под снежно-белыми парусами вырвалось из пролива в просторы Межземного моря. Вслед за ним вышли три других корабля Самита.
      Дул ровный свежий ветер. Парусники карабкались наверх, подминали белопенные гребни. Борта их скрипели, палубы кренились от носовой качки. Приближался шторм, но суда шли на всех парусах. Они спешили отойти подальше от скалистых берегов, от изобилующих подводными скалами мелей.
      Мара стояла у самого носа, держась за ванты. Когда корабль соскальзывал с волны, белая пена захлестывала его почти до колен носовой фигуры, изображающей Морскую богиню. При этом ноги девушки едва не отрывались от палубы, а соленые брызги ливнем обрушивались на нее. Одежда ее была мокрехонька и прилипла к телу. Мара дрожала. Но не от холода - от наслаждения: вот так стоять перед раскачивающимся морем, глотать его воздух - и не бояться!
      Кто-то взял ее за руку.
      Мара оглянулась: рядом стоял Самит. На нем был блестящий кожаный плащ с откинутым капюшоном.
      - Иди вниз, девушка! - крикнул он ей в самое ухо. - Будет шторм!
      Мара помотала головой.
      - Я еще постою! - крикнула она в ответ.
      - Одну минуту!
      Матросы уже карабкались по реям - убирали паруса.
      - Смотри туда! - закричал Самит, показывая на небо справа от корабля.
      Мара подняла голову и увидела двух драконов. Медленно взмахивая крыльями цвета светлой бронзы, они летели на юг, навстречу надвигающейся буре.
      - Куда они? - крикнула Мара. - Разве они не боятся шторма?
      - Боятся! Но, думаю, на них всадники, которые знают, куда летят!
      Черная дымная туша бури навалилась на солнце и проглотила его. Тень ее упала на палубу, и сразу стало холодно. Особенно Маре в ее промокшей тонкой одежде.
      - Вниз! Вниз, девушка! - громко закричал Самит, увлекая конгайку к палубному люку.
      Крышка захлопнулась и отрезала грохот волн, низкий гул ветра. Остался только скрип корпуса и мерные удары в днище и борта. Полутемным узким коридорчиком, освещаемым раскачивающейся лампой, пробралась Мара к своей каюте, крохотной, шесть на пять локтей каморке, зажгла масляную лампу.
      Она сбросила с себя мокрую одежду и вытерлась. Подвесная койка поскрипывала, раскачивалась на тяжах. Мара взяла хрустальный флакончик с густым золотисто-коричневым маслом. Привычными, плавными и сильными движениями ладони она принялась втирать теплое масло в кожу груди, живота, бедер. Сладкий аромат вечерних цветов Конга наполнил крохотную каюту. Постепенно тело Мары становилось блестящим, розовело.
      Мара взяла другой флакон, поменьше, зажала между колен зеркальце и занялась своим лицом. Шторм снаружи свирепел. Судно болтало, и Маре пришлось одной рукой взяться за тяж койки. Когда очередная волна обрушивалась на корабль, корпус его издавал жалобный, протяжный стон. Мара первый раз оказалась в открытом море, тем не менее она отлично переносила качку. Ей даже нравилось, что койка ее раскачивается, будто качели, а стены каюты меняются местами с полом и потолком. Она немного опасалась, что может погаснуть светильник, но он лишь раскачивался на короткой поскрипывающей цепи. Волны били в борта, и звук этот напоминал удары по деревянной бочке огромной дубиной.
      "Если волны разобьют корабль? - думала Мара. - Нет, не может быть. Кораблей так много, и они так редко тонут от штормов. А северные суда самые лучшие... Нет, боги не допустят, чтоб я утонула! Они сделали меня красивой, чтоб я жила!"
      Мара с удовольствием представила, как сходит с корабля в Глориане и взгляды мужчин, всех мужчин вокруг, встречают ее...
      - Глориана! - прошептала она. - Руна, Орэлея...
      Названия северных городов были музыкой.
      "А этот Самит тоже влюбился в меня, - подумала Мара. - Хоть он и старик. Хорошо. Он богат, этот купец. Интересно, знает ли он о том маленьком отличии, что делает кое-кого из женщин Конга неприступными? Наверное, знает. Северяне - красивые! - Тут перед ней возникло лицо Нила. Ну, многие из них красивы!" - поправила она себя.
      Мара легла на спину. Низкий светло-розовый потолок раскачивался над ней. К сетке вентиляционного отверстия прилип белый пух. В каюте было жарко. Капельки пота крохотными росинками блестели на гладкой коже. Мара не стала одеваться. Если кто-нибудь войдет, пусть... посмотрит. Мара представила, как в каюту заглядывает Самит... Нет! Лучше кто-нибудь из матросов: "Госпожа не желает пообедать?" - "Нет, госпожа не желает!" И повернуться так, чтоб спина изогнулась, как у кошки, когда та поднимает хвост. А груди чтоб касались сосками ложа и казались сочными и тяжелыми, как золотистые плоды... Койка мерно раскачивалась под ней, и убаюканная Мара погрузилась в сон, тем более теплый и томный от того, что снаружи уже вовсю разыгралась буря.
      * * *
      Желтый корпус юкки стремительно разрезал голубую воду.
      - Держи вот здесь! - приказал кормчий.
      Санти изо всех сил вцепился в фал, натянувшийся, как струна, едва старик сдвинул румпель. Юкка почти легла бортом на воду.
      - Тяни же, тяни! - закричал Хорон. - Тяни, прободи тебя Тур!
      Санти всем весом навалился на фал, и юкка немного выпрямилась.
      - Молодец! - похвалил кормчий. - Еще немного - станешь заправским матросом!
      Санти покраснел от удовольствия. Казалось бы, что ему похвала какого-то "озерного капитана"? Однако ж приятно!
      - Хорон, - спросил юноша. - Говорят, ты плавал на настоящем морском корабле?
      - Плавал! - возмутился старик. - Я был кормчим военного корабля! - Он выплюнул за борт комок хурма. [Хурм - жвачка, слабый наркотик.]
      - И ты оставил море? - удивился Санти.
      - Оставил! Нет! Оно меня оставило! Гляди! - Хорон задрал безрукавку и показал длинный красный бугор шрама, пересекающий живот наискось от левого подреберья до выпирающей тазовой кости справа.
      - Ух-хо! - воскликнул Санти с уважением. - Чем это тебя?
      - Топор омбамту! - Хорон опустил безрукавку. - Как рубанул - все кишки наружу.
      - Как ты жив остался? - удивился юноша.
      - Кто знает? Самому невдомек. В себя пришел - вижу, что живот зашит. И боли нет. Через три дня, правда, прихватило - не дай тебе испытать!
      - И кто твой лекарь?
      - Лекарь? - Кормчий хихикнул. - Не поверишь! Кормчий мой младший. Его работа. Вот слушай!
      Шли мы тогда вдоль побережья. Обычный рейд. Видим - на горизонте судно. Омбамский трехмачтовик. Далеко. Ветер не наш. Думали - уйдет. Однако ж глядим - они к нам курсом фордевинд, на всех парусах. Должно быть, ум у них отшибло - напасть на сторожевик. Эти придурки, как травы своей напыхаются, уж ничего не соображают. Но дерутся - как демоны. Да. Так подошли они, крючья закинули и полезли. Нам же проще: пока они нас на абордаж брали, половины недосчитались. Арбалет, знаешь, с тридцати шагов лупит ого-го! Да, Полезли. Ну, мы их встретили что надо! Мы-то - в доспехах, а пираты - кто в чем. Рубились они, впрочем, знатно. На себе попробовал. Пока я одному полбашки сносил, другой меня топором и достал. Во здоровый жлоб! Кольчугу прорубил, брюхо мне распорол - только и увидел, как кишки наружу вываливаются. А тут еще по голове кто-то меня долбанул, прободи его Тур! И все же час мой еще не настал. Очнулся - брюхо зашито, как старые штаны. Кормчий мой младший постарался. И внутрь мне смолы чудодейственной засыпал. Не пожалел, пес черномордый, дай ему богиня удачи! Смола та - из Урнгура. Дороже золота! Эй, ты там, потрави шкот - ветер ослаб! Да. Ни горячки, ничего. Иному ножом ткнут - и нету. А я, вишь, еще плюхаюсь.
      - А во Владение как попал? - спросил Санти.
      - То - своя история, - старик порылся в сумке, достал комок хурма, тщательно разжевал и продолжил. - Взяла блажь сынка красноглазой, Муггана, Равахш его пожри, корабль свой завести. И чтоб кормчий у него настоящий был. Послали Ортрана. Знаешь его?
      Санти кивнул.
      - Приехал он в Фаранг. Начал искать. Да какой же кормчий по собственной воле море на эту яму променяет? Поболтался наш хольдец по тавернам - никто не желает. А тут подсказал ему один из добрых людей, что всё знают: есть, мол, человек. Кормчий не кормчий, а тебе подойдет. Я в ту пору совсем духом пал. Живой-то живой, да кто меня с таким брюхом в море отправит? А тут подходит ко мне здоровяк. Поначалу я думал: хочет по доброте кружку калеке налить. Он и впрямь - налил. Поговорили о том о сем. Да. Я-то сразу догадался, что он северянин. По оружию. У нас "звезда смерти" не в ходу.
      - "Звезда смерти"? - переспросил Санти.
      - Не видел, что ли? - удивился старик. - Шест такой, железом обитый, да шар стальной, шипастый, нацепи. Видел ты! Слуга его за Ортраном носит. Да. Поговорили. А тут он мне и предложил.
      - А ты что ж, не испугался? - спросил Санти.
      Он хорошо знал, что говорят о соххоггоях в Фаранге.
      - Чего уж мне было бояться! - отозвался старик. - Мне тогда все без разницы было. Да и деньги посулил немалые - командующему эскадрой впору. И какой-никакой - кораблик! - Хорон похлопал жилистой рукой по тонкому борту. - Красноглазому быстро надоело, да меня не гонят. Десятый год тут обретаюсь. Вроде сам по себе. Сам для себя.
      - Не страшно? - спросил еще раз Санти.
      - Нет. Сейчас, парень, - нет. Вот при прежнем-то Владетеле - бывало. Я его не застал, но говорили такое, что и не повторишь. Народу извел страсть. А как помер - соххоггоя все переиначила. Теперь почти как у людей. Если и замучают кого - за провинность. Этим уж сынок занимается - не госпожа. Сынок бы с папашей поладили. Но госпожа ему воли - хрен! Да я и ей не верю. Красноглазая есть красноглазая. Что у нее на уме? Себя вот возьми. Ты кто есть? Схваченный. Хуже раба. А она тебя держит - никто тронуть не смеет. Зачем?
      - Как - хуже раба? - удивился Санти.
      - Ну, раб - он свой. Деньги за него плачены. А схваченный вроде преступника. Хотя кто их разберет, красноглазых? Один у них порядок: ты хоб! Но платят хорошо. И нанятых не обижают. Кто б у них иначе служил? Убирай парус, парень! Ты вот во Дворце живешь, может, поболе моего знаешь.
      - А скажи, как отсюда в Фаранг весть подать? - осторожно поинтересовался Санти.
      - Эко ты! Никак! Разве что Ортран или Сихон, Начальники Страж, помогут. Но от них не жди. Они хозяйке пятки лизать готовы. Иной раз стыдно смотреть. Что золото с людьми сотворяет! Эй, эй! Кранцы-то, кранцы вывешивай!
      Юкка подошла к причалу, и Санти ловко набросил огон швартова на деревянный кнехт.
      - Спасибо, мастер! - поблагодарил он, вылезши на пирс.
      - Приходи, сынок! - отозвался Хорон. - Хоть кому я нужен в этом мире!
      * * *
      - Воины готовы, сирхар! Королева ждет!
      - Много ли воинов, Клет?
      - Три большие хогры, сирхар. Пешие.
      - Это ничего. Что донес беззаконник?
      - Идут, сирхар. Все.
      - Другие мне не помеха. Его одного боюсь.
      - О сирхар! Ты - боишься?
      - Мой страх - от бога, Клет.
      - А не обойдут, сирхар?
      - Нет. Пошевелю Лихо. Не сплоховали бы тонконогие!
      - Три большие хогры, сирхар! Почти войско!
      - На этого войско - в самый раз. Подай мой Хлыст, Клет. Плащ подай. Королеве скажи: иду! Пусть не ропщет. Три хогры! Одарю блаженством. Достойна. Жертва готова?
      - Как повелел.
      - Пусть ведут. Хаор Хаором, но и других умилостивить надо. Что за шум?
      - Воины радуются, сирхар!
      * * *
      Почти две сотни воинов, каждый рядом со своим пардом, выстроились на площади. Все солдаты Владения, кроме тех, кто занят в караулах. Солнце садилось. Полчаса назад прошел дождь, и воздух пах цветами и мокрой травой.
      "Две сотни - немного, - думала Нассини, пока рабы неторопливой рысцой несли ее паланкин вдоль замершего строя. - Но каковы! Каждый двадцати стоит!"
      Соххоггоя вглядывалась в лица и с удовольствием наблюдала, как смущенные воины опускают взгляд.
      "Каждого, каждого! - думала она. - Чтоб были верными. Чтоб были преданными! Золото - лишь золото. Золота мало. Помнить должны. Каждую минуту вспоминать. С благоговением. Любить должны. Жаждать. Бояться и надеяться..."
      Толпившиеся за воинами слуги вытягивали шеи, но мало что могли разглядеть за спинами солдат и широкими крупами пардов.
      Мугган, ехавший чуть позади матери, насупясь, глядел в ее обтянутый золотой сеткой затылок.
      "Все - ее! - думал он. - Хоть бы один - мой! Хоть бы один паршивец! Сука! Вертишь мною, будто я тупоумный хоб! Сука! Сука! Сука! Когда-нибудь я вспорю твое чрево! Бездонное подлое чрево! И затолкаю туда всю твою коллекцию!" Он представил, как будет выть соххоггоя, как будет кататься по заблеванному ковру, а он будет стоять и... А потом... Мугган не представлял, что будет, когда он сам станет Властителем, - все застилала пелена. Он вытер вспотевший лоб... И вдруг ему представилось: вот он есть, а ее - нет. И в груди стало холодно.
      "Сука! Сука! Сука! - кипел от бессильной ярости Мугган. - Даже выпустить кишки тебе не могу! А эти твои!.."
      Он с такой злобой уставился на ближнего воина, что того передернуло.
      "Мясо! Мясо! Любуйся! Все твои! Зато я любого могу взять на клинок! Любого! Все знают! И ты знаешь, сука! Я - соххоггой!" - и утешенный этой мыслью погладил парда между ушами. Зверь обрадовался нежданной ласке и довольно заворчал.
      Носилки миновали последнего, и из глоток воинов разом вырвался рев. Владычица благосклонно кивнула. Воины, слуги, рабы - все разом вздохнули. Добра соххоггоя - никого не накажут. Третий день никого не наказывают. С тех пор как появился новый схваченный, юноша с зелеными глазами. Тиха соххоггоя - недаром злобится красноглазый. Тиха. Задумала что-то. Ну, подай боги милость - не меня коснется. Так думал каждый. День миновал. У ночи свои заботы. Много еды, много веселья. Кто ценит каждый день жизни - тот веселится вволю. Завтра, быть может, некому будет.
      Мугган поднял парда на дыбы и погнал напрямик: через клумбы, через цветущие, искусно подстриженные кусты. Порыв ветра овеял Санти, когда всадник промчался в трех локтях от него. Ушка сердито рявкнула.
      Юноша ощутил, что на него смотрят, и поймал взгляд Нассини. Ласковый-ласковый. И вдруг, без всякой причины, пробрал его озноб. И он покрылся холодной испариной. А соххоггоя все смотрела на него, смотрела... Санти уж совсем было решился подойти к ней, но тут Владычица уколола палочкой спину носильщика, и паланкин двинулся.
      Санти потер ладонью шею. Вечер был теплый, а ему - зябко.
      - Гляди, вон стоит хозяйкин милостивец! - сказала подруге девушка-прислужница. - Что это с ним? Бледный, будто кровь выпустили?