«Я заблужусь,– подумал он, и сердце сладко замерло.– Я потеряюсь и никогда не увижу Тарто, Нифру… Найду себе дупло и буду в нем жить, как белка».
Старый, старый лес, полный страха и опасностей. Не только от хищных зверей, вышедших на охоту…
Огромный пятнистый змей соскользнул с дерева и с невероятной для лишенного ног существа быстротой помчался по земле. Сухая хвоя шипела под его чешуйчатым брюхом. Рыжая лиса метнулась в сторону и забилась в мешанину корней вывороченного кедра. Сердечко ее часто-часто колотилось. Змей перемахнул через толстый ствол, как перехлестывает вода через плотину в дождливый месяц. В иное время он обогнул бы упавший кедр, но сейчас змей спешил…
Фаргал пошел быстрее… просто ему захотелось пойти быстрее. Он шел напрямик: напрямик – интереснее, чем по звериным тропкам.
Заросли папоротника, серый мох на бугристых стволах, белые чистые шляпки грибов.
Над головой вдруг заухало, заскрипело. Мальчик задрал голову, но ничего не смог разглядеть. Тогда он подобрал шишку и запустил наугад.
Захлопали крылья, между ветвями мелькнула тень и потерялась наверху.
Фаргал подобрал сухую палку, очистил от сучков и отломил тонкий конец.
«Привяжу нож – будет копье»,– подумал он, но возиться не стал, двинулся дальше, сшибая палкой зеленую поросль под ногами.
Никто не учил Фаргала, как следует вести себя в лесу, чтобы его не обидеть.
Змей полз, оставляя позади вдавленную полосу. По человеческим меркам он был очень стар, но по своим собственным – только вошел в возраст силы. Никто не осмелился бы преградить ему путь: ни тигр, ни храбрый до глупости серый медведь. Разве что человек, еще более глупый, прельстившийся изумрудным отливом чешуи. И человек был особенно приятной добычей.
– Бубенец, где Фаргал? – спросила Нифру.
Внук пожал плечами:
– Понятия не имею, только что был здесь. Мимошка, ты мелкого не видал?
Мимошка, не поднимая головы (он вырезал волчью морду на булаве для жонглирования), буркнул:
– Болтается где-то. Придет, куда денется.
У Нифру было другое мнение.
Вернувшись к фургону, фетсианка отыскала заштопанные Мили штаны Фаргала. Ей нужна была какая-нибудь вещь мальчика, чтобы сработало заклинание поиска.
Проделав все, что требовалось, Нифру кликнула Кадола.
– Пойдешь со мной,– сказала она.
– Что случилось, жена? – спросил Тарто.
– Малыш куда-то запропал, надо поискать.
– Ага, ладно.– Старшина не сомневался, что Нифру способна отыскать Фаргала даже в полной темноте.
Двадцать восемь всадников в черных ночных плащах двигались на запад по лесной тропе. Все, что осталось от отряда в шестьдесят (число удачи) человек, переправившихся через Сарсог одиннадцать дней назад. Ехали молча, тихо: копыта лошадей обернуты шкурами – предосторожность, которая никогда не бывает лишней, если ты на чужой земле. Первым, как обычно, Малдуат. Горец из клана Долины Длинных Теней. Он же – предводитель, хотя на пять лет моложе самого молодого из разведчиков. За пазухой Малдуата в кожаном, туго завязанном мешочке – карта. Ради нее погибли четыре десятка и еще один. И только Ашшуру известно, скольким еще не суждено коснуться родного берега, потому что карта пока не закончена. Но не позже чем через неделю на тонком пергаменте будет вся линия обороны северного Эгерина. Малдуат доставит ее в Самери, даже если останется совсем один.
Упавшее дерево перегородило тропу. Конь горца фыркнул и попятился. Малдуат наклонился к его уху, пошептал ласково. Конь коротко заржал и перемахнул через препятствие. Лошадь, шедшая второй, даже не приостановилась, прыгнула с ходу, вслед за вожаком.
Смеркалось. Но молодой предводитель знал, что придется одолеть еще несколько миль, пусть даже в темноте. Он намеревался достичь тракта, проехать по нему приличный кусок и только тогда укрыться на противоположной стороне большой дороги. Так Малдуат собьет со следа возможную погоню, а если кто и попадется навстречу самерийцам – рассказать об этом он уже не сможет.
Малдуат чувствовал себя уверенно, хотя это было первое дело, порученное ему на Императорской службе. Воин клана Долины Длинных Теней выполнит его с блеском. Его и все, что потребуется. Старейшины похвалят Малдуата, когда он вернется домой.
Фаргал остановился у большого камня. Он вдруг почувствовал, что дальше идти не хочется. Почти совсем стемнело, и шагах в двадцати уже ничего не разглядеть. Теперь мальчик точно знал, что обратной дороги не найдет, но это его не пугало. Фаргал взобрался на камень, на плоскую верхушку его, поднимавшуюся локтей на пять над землей, улегся на сухой мягкий мох, с удовольствием вытянул ноги и стал слушать таинственные лесные звуки. Они его не пугали, наоборот, мальчику было ужасно интересно. Провести ночь одному, в лесу,– разве не здорово?
Он достал нож. Развязал ремешок, которым зашнуровывалась куртка, и крепко привязал нож к палке. Теперь у него есть оружие. Пусть только какой-нибудь хищник попробует на него напасть!
Нифру шла очень быстро, Кадол еле за ней поспевал. Фетсианка поняла, что малыш ушел далеко, и торопилась. Скоро наступит время, когда ночные хищники выйдут на охоту. Хорошо, если Фаргал догадается залезть на дерево… К сожалению, лесные коты, змеи и ушастая рысь, чьи следы она видела у ручья, лазают по деревьям ничуть не хуже мальчика.
Малдуат почувствовал запах дыма и остановил коня, тихим свистом предупредив своих. Что это? Пожар? Горец медленно втянул воздух и уловил слабый запах жареного мяса. Нет, не пожар. По прикидке Малдуата, до тракта оставалось чуть больше мили. Вполне возможно, что какой-нибудь путник устроился на ночлег. Или купеческий караван. Или воинский отряд, один из тех, что охотятся за самерийцами. Надо разведать.
Больше всего молодому горцу хотелось сделать это самому. Но именно поэтому Малдуат подозвал к себе одного из воинов и велел ему проверить, что там, впереди. Остальным Малдуат приказал сойти с тропы, спешиться и ждать.
Разведчик вернулся примерно через час. И прошел бы мимо, если бы горец его не окликнул.
– Не солдаты,– сообщил воин.– Две большие повозки, охраны никакой. Собак тоже нет. Мужчин трое или четверо. С ними две бабы! – Разведчик осклабился, белые зубы блеснули в темноте.
Малдуат презрительно скривил губы. Он мог обходиться без сна, пищи и женщин столько, сколько требовалось. Без женщин – проще всего. Но эти равнинники так глупы и похотливы! Поэтому и убивать их так легко. Малдуат предпочел бы пару соплеменников всему своему отряду.
– По коням,– тихо скомандовал он.
Поглядим, каковы эти эгерини.
– Далеко еще? – спросил Кадол, не очень надеясь на ответ.
И не получил ответа.
Он шел следом за матерью, стискивая в руке топор и очень остро ощущая незащищенность собственной спины. Кадол не побоялся бы схватиться даже с лесным котом, но – днем и с луком в руках, чтобы свалить зверя раньше, чем тот окажется в опасной близости.
Нифру внезапно остановилась.
– Где-то здесь? – с надеждой спросил ее сын, безуспешно пытаясь разглядеть что-то в сгустившихся сумерках.
– Нет,– отрывисто бросила фетсианка.
Она почувствовала опасность. Но угрожающую не ей и не потерявшемуся Фаргалу, а тем, кто остался в лагере.
– Кадол,– резко произнесла она,– быстро иди обратно!
– А ты? – растерялся сын.
– Быстро, бегом!
– Но я не найду дороги! – справедливо возразил Кадол.
– Найдешь! – Нифру схватила его левую руку, мазнула пальцами по ладони – как огнем опалила, сняла с шеи тускло светящийся амулет: – Бери это. Если пойдешь не туда, камень станет холодным. Предупреди отца, что они – в опасности.
– А ты? – снова спросил Кадол.
– Они, а не я. Иди! – и подтолкнула его в нужную сторону.
Кадол сорвался с места и через мгновение исчез в темноте.
Нифру тут же пожалела, что отдала сыну амулет. Она чувствовала, что он очень скоро будет ей необходим. Но сделанное – сделано.
Оставшись в одиночестве, Нифру ощутила себя почти беспомощной. Дело не в том, что сын не мог теперь ее защитить. Просто, когда рядом находился кто-то из близких, Нифру могла выстроить связь между собой и родным человеком и черпать из нее силы, прятаться в ней, как путник, который поворачивается спиной к холодному ветру. Старый лес был полон древней магии. Пока с Нифру оставался Кадол, магия эта не пыталась проникнуть в душу фетсианки. Потому что рядом с ней – чужой. Теперь же осторожные щупальца потянулись к Нифру, как корни деревьев тянутся к воде. И фетсианка не могла даже прикинуться, что ее нельзя пить. Ей нужно отыскать Фаргала, а отыскать его можно только волшебством.
И Нифру сама взялась за нити магической паутины. Теперь на десятки миль вокруг все, кто умел видеть невидимое, узнали: она здесь. Зато и лес сразу открылся ей, и Нифру «увидела» Фаргала. Мальчик оказался совсем рядом. И в полном порядке. Он спал!
– Эгей,– негромко позвала Нифру.– Слезай, малыш, пойдем домой.
Фаргал проснулся и, нисколько не удивившись появлению фетсианки, тут же соскользнул вниз, ей на руки. И немедленно задремал, опустив головёнку на плечо Нифру.
– Неужели ты думаешь, маленький беглец, что я тебя еще и понесу? – поинтересовалась женщина.
Фаргал неохотно спустился на землю.
– Ух ты, как темно,– заметил он.– Ты думаешь, мы найдем дорогу?
– Запросто,– уверила его Нифру.
Все ее беспокойство мгновенно рассеялось. С некоторым удивлением она поняла, что этот кроха
охраняетее от опасных чар куда лучше Кадола. Просто потому, что в нем самом не было страха. Совсем не было. Удивительно. Почему Нифру раньше не замечала этого?
Где-то близко пульсировали недобрые порождения волшебства. Могучего волшебства, не чета ее собственному. А Нифру не боялась. Она заразилась бесстрашием малыша, как будто одной отваги довольно, чтобы уберечься от беды. А может быть, это впрямь так?
Когда нужно, змей мог двигаться совершенно бесшумно. Он тек, как вода, и сливался с темнотой, словно сам – часть ее. Собственно, так оно и было. Мрак не мешал змею. Ночью он видел даже лучше, чем днем, а две человеческие фигурки, петляющие между деревьями в каких-нибудь двадцати шагах, даже и не пытались прятаться. Время от времени треугольная голова змея поднималась вверх и медленно поворачивалась. Змей не терпел, когда на его охотничьей территории появлялись другие хищники. Серебристое днем, а сейчас совершенно черное тело вздымалось вверх на восемь локтей – вполне достаточно, чтобы любой ночной охотник убрался с дороги.
Чем ближе Нифру подходила к лагерю, тем сильнее беспокоилась. Определенно, ее близким готовилось что-то недоброе. Но что именно, она предположить не могла – с магией угроза не имела ничего общего.
Если бы она не отдала волшебный камень…
6
Малдуат стоял на краю поляны, шагах в сорока от костра. Он не опасался, что мужчина у огня его заметит. Ни один мало-мальски опытный воин не сядет лицом к костру, а этот уставился на пламя, словно это домашний очаг, а не костер в лесу. Даже если горе-часовой и оглянется, за те мгновения, пока глаза его привыкнут к темноте, Малдуат успеет укрыться за деревом.
Так, два фургона, четыре лошади. Явно не купцы и уж точно не солдаты. Будь Малдуат у себя в горах, наверняка заподозрил бы засаду. Слишком беспечны, слишком на виду. А в фургонах запросто можно спрятать полсотни бойцов. Но у равнинников на такое мозгов не хватит. Тем более откуда им знать, что Малдуат поведет своих этой тропой.
За спиной громко засопел его помощник. Тоже равнинник, недотепа.
– Возвращайся к нашим, скажи: я приказал оцепить поляну,– скомандовал горец. – Брать живыми. Фургоны беречь, понятно? И предупреди: если кто шумнет – зарежу.
Малдуат не шутил. И помощник знал: горец не шутит. Значит, постараются не шуметь. Если смогут. Великие предки, досталась же ему команда!
Малдуат был не совсем справедлив к своим людям, по обычным меркам – достаточно опытным разведчикам.
Помощник отошел.
Малдуат услышал шум. Воин беззвучно выругался, но тут же сообразил: это не его человек. Кто-то бежал к лагерю. Горец моментально выдернул из-за головы меч и еще через мгновение увидел бегущего. Тот промчался буквально в пяти шагах от него. Малдуат слышал его тяжелое дыхание. Бегун притормозил рядом с костром и начал что-то втолковывать сидевшему у огня мужчине. Слов Малдуат разобрать не мог, но подбираться ближе не стал. Ни к чему. Сидевший у огня пробубнил в ответ басом. Прибежавший стал с ним спорить. Потеха!
– Готово,– к Малдуату подошел помощник.– Это кто?
Он имел в виду прибежавшего.
– Не важно.
Горец видел троих самерийцев, спрятавшихся за толстенным стволом кедра буквально в пяти шагах от костра.
«Фургоны – это отлично,– подумал он.– Оставлю парочку эгерини, половину отряда посажу внутрь, и можно будет ехать, куда хочешь».
Малдуат вложил меч в ножны (вступать в драку он не собирался, сами справятся) и, поднеся ладони ко рту, трижды ухнул филином. Его люди разом выскочили на поляну.
Кадол и Налус не успели опомниться, как оказались на земле с самерийскими мечами у горла. Четверо разведчиков прыгнули в один фургон, шестеро – в другой. Из первого раздался женский крик, а через несколько мгновений наружу выкинули двух женщин и старика. Со вторым фургоном возникла заминка. Малдуат услышал шум, проклятия, чей-то придушенный вопль, затем из фургона кубарем вылетел один из самерийцев и остался лежать. С противоположной стороны фургона выскочила женщина и бросилась в лес. Напрасный труд. Ее тут же перехватили и швырнули на землю.
В фургоне все еще гремело и трещало. Затем, к некоторому удивлению Малдуата, из него выпрыгнул мужчина с двумя топорами в руках. Выпрыгнул – и тут же отпрянул в сторону, избегая стрел. Малдуат запретил своим стрелять, поэтому маневр этот был лишним. Но горец его оценил.
Стрелять – не стреляли, но кинулись на эгерини сразу человек восемь с разных сторон: перехватить, если вздумает удрать.
Мужчина, однако, удирать не собирался. Он сам бросился на двоих, что поспевали к нему первыми, и в два удара положил обоих. Малдуат даже прищелкнул языком от удовольствия. Экий молодец!
Но остальные сообразили, что эгерини – не деревенский увалень, и стали осторожными. Больше никто не подставился. Обложили, как гончие кабана, но чуть раньше эгерини успел отступить, прикрыв спину фургоном, и взять его стало намного трудней.
Малдуат не собирался вмешиваться. Двадцать против одного – вполне достаточно.
Какой-то умник метнул в эгерини меч. Тот с легкостью отшиб его топором. Стоявшие впереди мялись. Никто не хотел первым нарваться на топоры, которыми здоровяк орудовал с большой сноровкой. Оказавшиеся позади тоже не рвались в первый ряд. Малдуат знал, чего они ждут. Ждут, что вмешается воин клана… Или разрешит им взяться луки.
А Малдуат не торопился. Каждое мгновение, которое эта свора трусливых равнинников топталась в бездействии, покрывало их позором. И, самое смешное, они даже не думали об этом. Малдуат искренне развлекался.
А его помощник, который тоже не ввязывался в схватку, стоял рядом и не решался поторопить начальника.
Нифру и Фаргал подошли к лагерю, когда схватка уже фактически закончилась. Прижатый к фургону Большой вряд ли мог повлиять на ее исход. Тем более что Малдуату надоело глядеть на трусость своих подчиненных.
– Ладно,– сказал горец своему помощнику.– Пристрели его.
Нифру, в отличие от Кадола, сразу же заметила чужого. Даже раньше, чем увидела то, что творилось в лагере.
– Стой,– прошептала она, схватив Фаргала за руку.– Тихо.
Самерийцы. Лучше сразу умереть, чем попасть к ним в руки. Все равно живых они не оставляют. Сердце Нифру пронзила боль, внутри все оледенело, а чувства как будто съежились. Собственная жизнь потеряла всякое значение, но, может быть, ей удастся спасти хотя бы Фаргала?
Нифру начала медленно отступать, увлекая за собой мальчика.
Когда они остановились, Фаргал, даже привстав на носки, не мог видеть происходящего в лагере. Но когда Нифру попятилась, потянув мальчика за собой, Фаргал в просвете между кустами увидел костер, а у костра – лежащих на земле цирковых. И чужих людей с мечами в руках. В то же мгновение, не раздумывая, он вырвал ладошку из руки Нифру, поднял самодельное копьецо, которым намеревался обороняться от хищников, и, звонко крикнув, бросился на помощь.
– Фаргал! – в ужасе закричала Нифру.– Вернись!
Помощник Малдуата, наложив стрелу, двинулся в обложенному эгерини.
– Ну-ка расступись!– крикнул он.
Пронзительный возглас за спиной заставил его вздрогнуть. Не рассуждая, он резко повернулся и выпустил стрелу. На звук. Он не знал, что его противник – шестилетний мальчик.
Стрела свистнула над головой Фаргала и ушла во тьму. В следующее мгновение брошенный Большим топор (окружившие его расступились по приказу начальника) воткнулся между лопаток стрелка.
Второй топор отсек руку ближайшего самерийца, кулак циркового размозжил переносицу еще одного – и бывший десятник вырвался из круга. Подхватив меч одного из убитых, он тут же воткнул его в ногу самого шустрого из врагов, метнул второй топор – тот с хрустом проломил череп еще одного противника – и зарубил мечом пятого, попытавшегося проскочить под днищем фургона.
– Духи гор! – воскликнул Малдуат.
И они называются воинами!
«Придется вмешаться»,– подумал Малдуат и закинул руку назад, ловя рукоять меча.
Нифру с невероятной быстротой начала плести заклинание страха. Она была почти уверена, что чары выйдут ничтожно слабыми, но больше фетсианка ничего не могла сделать.
Фаргал бросился на самерийца, державшего меч у горла Тарто. С воплем он ткнул копьецом в бок врага… и сухая палка переломилась, а привязанный к ней нож лишь царапнул по кольчуге. Мальчик был немногим выше пояса солдата, и тот просто отшвырнул его пинком. Но Фаргал тут же вскочил, схватил обломок с привязанным ножом и снова кинулся в атаку. Самериец выругался и замахнулся мечом…
Нога Тарто с завидной точностью угодила самерийцу в пах. С силой, достаточной, чтобы тот уронил оружие и схватился за сокровенное место. Фаргал подпрыгнул, вцепился в шишак самерийского шлема и попытался воткнуть нож в шею врага. Последнее у него не получилось, но тяжести повисшего мальчика оказалось достаточно, чтобы самериец повалился на землю, а его мечом завладел Тарто.
Лет тридцать назад старшина цирковых был неплохим бойцом.
Клинок Малдуата с радующим сердце шелестом покинул ножны… И черная тень накрыла его голову. Вонь ударила в ноздри, ноги горца оторвались от земли, он услышал хруст – и не сразу понял, что это ломаются его ребра. Малдуат умер, так и не успев ощутить боль.
Громадный змей, выполнив приказ Господина, разжал челюсти, и человек, упав на землю с высоты восьми локтей, больше не поднялся. Змей же стремительно заскользил прочь.
Сила, неизвестно откуда влившаяся в Нифру, потрясла женщину. Боль, которую она испытывала обычно, творя волшебство, показалась ничтожной в сравнении с той, что обрушилась на нее сейчас.
Зато мощь сотворенных чар превзошла все, творимое ею прежде.
Большой не надеялся победить. Все, чего он желал, это прихватить с собой в страну мертвых как можно больше врагов. Поэтому, не дожидаясь, пока они пустят в ход луки, бывший солдат сам ринулся в атаку… и остался ни с чем. Самерийцы дружно обратили к нему спины и с воплями рассыпались в разные стороны. Большой опешил. Он подумал сперва, что это какая-то хитрость, но через несколько мгновений на поляне не осталось ни одного врага, способного передвигаться. Даже раненный в ногу, опираясь на меч, как на костыль, ковылял прочь. Бывший солдат не стал его преследовать. Соображал он довольно медленно, если дело не касалось драки. И теперь предпочел, чтобы в происшедшем разбирался Тарто. Благо старшина не пострадал.
Трупы убитых собрали на краю поляны. Раненых без излишней жестокости добили. К счастью, если не считать нескольких синяков и попорченного в драке реквизита, цирковые не пострадали. Это казалось невероятным. Тарто только головой крутил, глядя на трупы и кучу оружия, сложенного отдельно.
– Муж,– проговорила Нифру,– взгляни-ка сюда.
Совсем молодой воин. Грудь – в запекшейся крови, но черты безусого лица удивительно спокойны.
– Ого,– пробормотал старшина. – Это же самерийский горец! Кто его так отделал? Большой! – крикнул он.
– Погоди,– Нифру наклонилась над убитым, развязала куртку. Отсвет огня вспыхнул на кольчужных кольцах.
– Это не я,– подошедший Большой покачал головой, потом, присмотревшись, почесал голову и изрек: – Похоже, как в четыре руки били копьями.
– Переверни его,– сказала Нифру.
В спине самерийца обнаружились точно такие же раны.
– Что скажешь, муж?
Тарто развел руками.
– Это не копья,– проговорил Большой, ощупав разрывы кольчуги.– Никто не делает копий с круглыми наконечниками. А где его нашли?
– Налус! – позвал Тарто.– Где ты нашел этого парня?
– Там,– показал тот.– А что?
– Хотелось бы знать, кто его убил!
– А какая разница? – флегматично произнес сын старшины.– Убили, и ладно.
– Знаешь, муж,– задумчиво проговорила Нифру,– а ведь он прав.
Тарто внимательно посмотрел на жену… и ничего не спросил.
– Налус,– сказал он,– проследи, чтобы женщины легли спать. И принеси лопаты.
Мечи и прочее вооружение, кроме разрешенного, по решению Тарто сдали начальнику ближайшей крепости, куда цирковые без трудностей добрались на следующий день. Большой, правда, очень хотел оставить себе меч горца, но Тарто был тверд. Что запрещено – то запрещено. Возмещение за сданное оружие ничтожно, зато слава о цирковых, разбивших целый отряд самерийцев, летела впереди фургонов, утраивая щедрость зрителей, которые – сами профессиональные солдаты – совсем иначе глядели на жонглирующего топорами Большого. А уж Фаргалу, отвагу которого старшина расписывал с невероятным красноречием, просто овации устраивали. Мальчик, впрочем, не понимал, в чем, собственно, его заслуга. Разве можно поступить иначе?
Тогда-то старшина впервые и назвал его с помоста Даром Ашшура. Насколько же он был далек от истины!
* * *
Жрец Мудрого Аша и его прислужник-человек, которого звали Карашшер, глядели в магический кристалл, где в голубом сиянии скользил исполинский змей. Впрочем, только Карашшер видел змея. Маг в этот миг сам был той огромной рептилией, видел ее глазами и чувствовал все, что чувствовало гигантское пресмыкающееся. Более того, как слуга Мудрого, он мог бы превратить в змею, пусть не такую громадную, даже собственное тело. Но последние два века ни разу этого не делал. Он слишком дорожил магической властью, неразрывно связанной с человеческим обликом.
– Выходит, ты ошибся, господин,– осторожно произнес Карашшер.
– Нет,– сознание жреца полностью вернулось в человеческое тело.– У него особый путь, а законы Судьбы – выше воли богов. Потому-то отец наш Ашшур оставил дела своего мира.
– Это действительно так? – заинтересовался Карашшер.
– Так говорят.– Серые глаза жреца на миг утратили огонь холодной мощи. Но только на миг. – Мы служим Мудрому.– Последователь Аша сотворил старинный знак уважения, и зеленый огонек, сорвавшись с его пальцев, медленно опустился на мозаичный пол.– Не обращайся к тому, чего не можешь понять, и избегнешь беды.
Возможно, это была угроза. Карашшер опустил глаза, уставившись на зеленый огонек под ногами, молчал, не решаясь нарушить тишину. Маг был единственным существом, которого он боялся. И Карашшер не мог бы сказать, чего он страшился больше: кары за непослушание или того, что маг выбросит его, как негодную вещь, навсегда забыв о существовании какого-то Карашшера. Воин видел и то и другое (он был не единственным слугой жреца Мудрого) – и каждый раз ужас его был безграничен. Но Карашшер знал, что, пока он нужен хозяину, тот будет терпелив с ним. И воин старался оставаться нужным.
– Я полагал сделать его магом,– сказал жрец Аша.– У него есть и этот талант. Но, похоже, Судьбе угодно создать из него воина.
– Да, мой господин,– согласился Карашшер.– Этот мальчик – прирожденный боец. Он не знает страха.
– Он узнает его,– жестко сказал маг.– Позже.
– Я мог бы стать его наставником,– предложил Карашшер.– Уж бойца я из него сделаю. Лучшего в Четырех Империях!
Маг усмехнулся.
– Нет,– сказал он.– Ты сделал бы из него безупречного воина. А безупречный воин – всего лишь воин. Он слеп. Тот путь, какой ему предназначил я,– путь боли и одиночества. Пусть он познает слабость, пусть станет гибким, как плеть. Тогда никто, кроме держащего рукоять, не сможет угадать, куда он ударит.
– А рукоять держать будешь ты? – угадал Карашшер.
– Да,– сказал маг.– Так угодно Мудрому… и мне.
7
Фаргал разбежался и, высоко подпрыгнув, вскочил на подставленные ладони Большого, оттолкнулся – и вот он уже стоит, выпрямившись, у Большого на плечах. Мимошка бросил им, один за другим, пять ножей и застучал в маленький барабан, задавая ритм. Ножи замелькали в воздухе. Фаргал и Большой жонглировали в четыре руки. Отполированные клинки вспыхивали на солнце. Фаргал сам придумал этот номер, и они с Большим два месяца разучивали его, сначала с деревянными жезлами. Лезвия у ножей затуплены, но жала – острые. Ошибка – и получишь серьезную рану. Но партнеры не ошибались. Они на диво хорошо чувствовали друг друга.
– Хоп! – крикнул Мимошка, и один из ножей взлетел высоко вверх, а четыре, разом, полетели в деревянную мишень.
Пятый нож Фаргал поймал зубами и ловко спрыгнул на землю.
– Ну как? – спросил он Мимошку.
– Отлично!
– Не очень-то,– проворчал Большой, подходя к мишени, на которой был намалеван человек с длинными белыми волосами: пират-кушога.
Ножи, брошенные Большим, воткнулись в жирную бурую кляксу, обозначавшую рот. Один из ножей, брошенных Фаргалом, попал точно в глаз кушога, а вот второй валялся на земле.
– Ты куда целил? – поинтересовался бывший десятник.– В солнышко?
Фаргал молчал.
Большой выдернул пару ножей и бросил Фаргалу.
– Ну-ка! – сказал он.
Фаргал прищурился, резко взмахнул руками. Ножи, дважды перевернувшись в воздухе, ударили в мишень. Правый – в глаз, левый – на ладонь в сторону, у самого края доски.
– Еще раз! – потребовал Большой, возвращая Фаргалу ножи.
Мальчик повторил бросок. На этот раз левый попал в цель, а правый едва не продырявил учителя. Большой уклонился, подобрал нож и, не глядя, сбоку, вогнал его в мишень. Точно в нарисованный глаз.
– Баба,– презрительно сказал бывший солдат.– Неуклюжий щенок.
– Но я не могу думать о двух руках одновременно! – запротестовал Фаргал.
– А кто сказал, что ты вообще должен думать? – зарычал Большой.– Бросай, криворукий, а не болтай!
Фаргал метнул ножи… Правый – в цель, левый – куда-то в области «живота» мишени.
– Пятнадцать шагов,– презрительно процедил Большой.– Может, тебе попробовать с трех?
Фаргал надулся.
– Не могу я,– обиженно пробурчал он.
– Сможешь,– сказал бывший десятник.– Это не труднее, чем бросать вверх раскрашенные палки.
– Ну это-то у меня выходит получше, чем у тебя,– с оттенком превосходства заявил Фаргал.
Большой многозначительно щелкнул по своему ремню. Фаргал на всякий случай отошел подальше.
– Дядя, давай я ему скажу,– вмешался Мимошка.
– Ты? – Большой состроил гримасу.– Да ты и так-то не сможешь.
– Неважно. Слушай, малой, ты правую ногу вперед не ставь, нет, и левую тоже, ровно встань, понял? Во! Теперь бросай!
Фаргал метнул ножи. Левый опять ушел в сторону, но намного меньше, чем раньше.
– Шею не напрягай,– посоветовал Мимошка.– И на мишень прямо не смотри, пусть руки смотрят.
Большой открыл рот, чтобы высказать все, что он думает по поводу советов племянника, но тут Фаргал снова метнул ножи… и оба клинка угодили в цель!
– Еще раз! – потребовал бывший солдат.
Новый бросок был так же точен.
– Не понимаю, в чем тут дело,– пробормотал Большой,– но прими мое уважение, племянник. Может, сам попробуешь?
– Не, это не мое! – засмеялся Мимошка.– Мое – вот! – и махнул сальто назад.
– Я тоже так смогу! – заявил Фаргал.
– Сможешь,– согласился Мимошка.– А вот он – нет! – и сделал пренебрежительный жест в сторону Большого.
– А в лоб? – поинтересовался бывший солдат.
– Если поймаешь! – ухмыльнулся Мимошка.– Это тебе не железяки кидать.
– Дурак,– констатировал Большой и, Фаргалу: – Ты что стоишь, работать будем или уши чесать?
* * *
Пройдя по северному Эгерину с запада на восток, труппа Тарто повернула на юг. Через десять месяцев фургоны цирковых уже были в двух тысячах миль от самерийской границы. Труппа кочевала от города к городу, нигде не останавливаясь дольше чем на три дня, если не считать Мокрого месяца, который цирковые провели в гостях у Владыки Земли Шуруж, предоставившего Тарто кров в обмен на шесть представлений, данных во дворце. В этот месяц умерла жена Налуса. Умерла так же тихо и незаметно, как жила.
Фаргал продолжал расти как на дрожжах. В семь лет он выглядел ровесником Бубенца, хотя тот и сам был не из мелких. Внешне мальчик тоже изменился. Волосы его потемнели, брови стали совсем черными, а на переносице образовалась горбинка – намек на характерный «хищный» профиль, который через много лет будут чеканить на золотых монетах Карнагрии. Еще он выучился читать и писать. Причем не только по-эгерински, но и ажурной фетской звукописью, которую мало кто понимал к северу от гор Яго. Нифру находила, что у Фаргала способности к каллиграфии. Сам же мальчик изучил фетское письмо только из уважения к жене Тарто. Он привязался к фетсианке больше, чем к кому-либо из цирковых. Фаргал восхищался ею и завидовал Мимошке, который называл ее мамой.
В конце предпоследнего месяца года, именуемого в Эгерине месяцем Благодеяния, а в Карнагрии – Желтым, труппа остановилась в маленьком южном городке со смешным названием Корешок.
