Шагов через сто пятьдесят впереди обнаружилась полянка, а за ней сплошной частокол стволов, прорезанный лишь парой звериных троп.
– Стой!– скомандовал старшина, натягивая вожжи.
Но лошадки уже и сами остановились, сообразив, что к чему.
После обеда Тарто объявил: каждый может заняться, чем желает. Заработали.
Бубенец немедленно достал свой лук.
– Я иду охотиться! – гордо заявил он, и все расхохотались.
Один Фаргал отнесся к этому заявлению серьезно.
– Возьми меня,– с надеждой попросил он.– Пожалуйста!
– Пошли,– великодушно согласился Бубенец.
– От лагеря далеко не уходить! – строго предупредил Налус, взяв сына за вихор.– Ты понял меня?
– Ну ясно! – Бубенец всем своим видом демонстрировал послушание.
– За младшим присматривай,– сказала Нифру.
– Может, Кадол с ними погуляет? – предложила жена Налуса, тихая рыжеволосая женщина, выглядевшая лет на десять старше своей свекрови.
Красивое лицо Кадола выразило все, что он думает по поводу этого предложения.
– Ладно уж,– решил Тарто.– Пусть идут. Семь лет парню, сколько можно его пасти?
Шли звериной тропой. Бубенец, хищно поглядывая по сторонам,– впереди. Фаргал семенил следом, вертя во все стороны головой и пытаясь уследить за каждой вспорхнувшей бабочкой. Бубенец, чувствуя себя грозным охотником, то и дело вскидывал лук, но мелкие птахи были слишком проворны. Впрочем, внук Тарто не терял надежды. И Фаргал тоже. Он замирал всякий раз, когда Бубенец прицеливался. Приятель подобьет свою первую дичь и даст стрельнуть Фаргалу. Такой уговор.
Бубенец резко остановился, и малыш ткнулся ему в спину.
– Ч-шш! – сердито зашипел юный охотник.– Спугнешь!
– Кого? – сдерживая дыхание, спросил Фаргал.
– Там,– Бубенец повернул голову мальчика в нужном направлении, и Фаргал увидел в просвете между кустами ежевики, шагах в тридцати, пятнистый звериный бок.
– Олень! – с восторгом прошептал мальчик.– Стой, не двигайся. Сейчас я его…
И вскинул лук.
Фаргал услышал звонкий щелчок тетивы, увидел стрелу, нырнувшую в просвет…
Оглушительный визгливый рев потряс заросли… «Олень» прыгнул, с хрустом ломая ветки,– не прочь от стрелка, а прямо на него.
Бубенец закричал. Фаргал тоже закричал, хотя еще не понял, что произошло. А когда понял, вылетевший из рук стрелка лук уже лежал у ног Фаргала, а свирепый лесной кот, огромный, локтя в три длиной, стоял над Бубенцом, придавив его лапой к земле. Рубаха на груди мальчика была разорвана и покраснела от крови.
Кот рыкнул, и Фаргала пробрала дрожь. Он попятился. Кот заурчал, шерсть на его загривке еще больше вздыбилась.
Голова Бубенца была откинута назад, горло – в полулокте от клыков кота…
Фаргал замер. Он понял, что сейчас произойдет… И страх пропал. Пришла ярость.
– Не смей! – закричал он.– Не смей!
Кот оторвал взгляд от своей добычи. Глаза у него сузились и вспыхнули, как драгоценные камни. Но Фаргал не испугался. Схватив лежащий на тропе лук, он замахнулся…
Украшенные кисточками уши кота прилегли к затылку, спина напряглась. Восемь шагов между ним и крошечным человечком – только один прыжок. Еда, которая не убежит. Вязкая нитка слюны сползла вниз и повисла на нижней квадратной челюсти…
И вдруг вся шерсть хищника встала дыбом. Лапы выпрямились, и кот неуклюжим скачком подался назад, издав уже не рык, а сдавленный мяв. Он смотрел поверх головы Фаргала, но мальчик решил, что зверь испугался его, и решительно шагнул вперед.
Кот забыл о своей беспомощной добыче. Забыл о втором человечке. Хищник напрочь позабыл о голоде. Не отрываясь, кот глядел на зеленую плоскую голову с горящими глазами, и сиплый мяв вибрировал в его глотке…
Широкая змеиная пасть распахнулась, и оттуда вырвался свист. Человеческие уши его не могли услышать, но кота он хлестнул, как кнут. Подпрыгнув, хищник развернулся в воздухе, вцепился когтями в ветку, перемахнул на соседнее дерево и с воем умчался прочь.
– Ага-а! – в восторге завопил Фаргал.
Плоская голова опустилась ниже, почти коснувшись его макушки. Черный раздвоенный язык плясал между кинжалоподобных зубов.
Так продолжалось мгновение, а потом страшная пасть над головой мальчика беззвучно сомкнулась, и существо, повергшее лесного кота в такой ужас, стремительно и бесшумно кануло в чаще.
– Где? Что?
Большой с топором в руке проломился сквозь кустарник и застыл, увидев лежащего на земле Бубенца.
– Эй, подвинься, бегемот! – Налус протиснулся мимо бывшего солдата, перегородившего тропу, и бросился к сыну. Большой озирался, тиская в руке топорище. Но драться было не с кем.
Бубенец застонал и открыл глаза.
– Что случилось, сынок? – бережно придерживая ладонью голову мальчика, спросил Налус.
– Я стрелял в оленя, па,– пробормотал Бубенец.– Я попал, а он на меня прыгнул.
Появился Тарто. Он тяжело дышал: возраст не позволял ему соревноваться в беге с молодыми.
Убедившись, что явной опасности нет, он, первым из взрослых, обратил внимание на Фаргала.
Малыш стоял в стороне, все еще сжимая лук.
Тарто обнял его и почувствовал, что мальчика трясет.
– Ну все, все, не бойся! – ласково проговорил старшина.– Мы уже здесь.
– А я и не боюсь,– дрожащим голосом ответил Фаргал.– Это я прогнал его.
– Оленя? – спросил Налус.
Фаргал замотал головой.
Большой, наклонившись, высматривал в траве следы.
– Кто это был? – спросил Тарто, покрепче прижимая к себе мальчика.
– Такой, пятнистый, с зубами! – возбужденно проговорил Фаргал.– И шерсть у него такая! – мальчик растопырил пальцы.
Налус хмыкнул.
– Он повалил Бубенца,– Фаргал перестал дрожать,– и хотел его укусить! А я так замахнулся…– мальчик тряхнул луком,– как закричу на него, и он убежал!
– Ха! – воскликнул Большой выпрямившись.– Лесной кот! Глянь, какая лапища!
Тарто отпустил Фаргала и подошел к внуку. Убрав окровавленные лохмотья рубашки, он оглядел глубокие борозды, исполосовавшие грудь мальчика.
– Да,– сказал он.– Налус, дай-ка рубаху, надо забинтовать. Это точно лесной кот.
Трое мужчин разом посмотрели на Фаргала.
– Ну-ка покажи нам еще раз, что ты сделал,– попросил старшина.
– А вот,– охотно откликнулся малыш,– вот я поднял лук, он тут лежал, вот так замахнулся: «Пошел вон! Не смей его трогать!»
Глазенки у Фаргала разгорелись.
– А он вот так сделал шерстью,– малыш растопырил пальцы,– зашипел, подпрыгнул и убежал. Вон туда.
– Чудеса,– сказал Налус, стаскивая рубашку.
Тарто взял у Налуса рубаху, разорвал и крест-накрест обмотал грудь внука.
– Ну ладно, пошли! – распорядился он.– Бери парня, Налус!
Большой сунул за пояс топор, подошел к Фаргалу и протянул ему руку:
– Ты – храбрец! Давай пять!
Ручонка Фаргала была раз в десять меньше ладони Большого.
– А ты покатаешь меня на шее? – спросил малыш, полагая, что расположением Большого надо воспользоваться, не откладывая.
– А как же!
Бывший солдат одним движением забросил Фаргала на плечи. Мальчик вцепился ему в шевелюру и засмеялся.
Так они и появились в лагере. Первым – Налус с раненым сыном на руках, вторым – Большой с Фаргалом на загривке. Последним – Тарто, погруженный в размышления.
Раны Бубенца оказались довольно серьезными, но мази Нифру помогли, через несколько дней раны затянулись. Правда, шрамы на груди у Бубенца остались на всю жизнь.
А лук он подарил Фаргалу. Только стрелы пришлось сделать новые – старые потерялись в лесу.
4
Когда, позже, Фаргал вспоминал о своем раннем детстве, то первое, что всплывало в памяти,– бесконечные дороги, выкрашенные в красный цвет лошадиные гривы и негромкий голос Тарто, рассказывающий одну из бесчисленных своих историй. Или лесной лагерь, костер, вкусный запах и «так-так-так» маленького барабана, отмеряющего ритм гимнастам. А вот тренировки почему-то запомнились хуже, хотя упражнениями цирковые себя изнуряли непрестанно. Никто не увиливал, даже ленивый Бубенец. Это называлось – работа. Но Фаргалу все было легко, все – в удовольствие.
«Прирожденный цирковой»,– с удовлетворением говорил Тарто.
А еще были большие красивые города, и были маленькие поселки, где все жители без исключения выходили поглядеть на заезжий цирк. Очень хорошо помнил Фаргал, как первый раз вышел на подмостки. И как ему хлопали. Это была – радость. Да, были в жизни цирковых большие и маленькие радости, и горе тоже было. И смерть. Но больше всего было именно дорог. Дорога и лес вокруг, день, два, двадцать дней… пока не возникала впереди застава и важный стражник не вставал перед лошадьми: плати!
День-два – город. И снова лес, лес и дорога. И тренировки. Мягкая трава приятней ладоням, чем сухая хвоя. Но там, где лес гуще и пестрей, куда больше надоедливых насекомых. Зато ближе к горам их почти нет. Но там холодно.
За десять лет Фаргал пересек Эгерин не меньше пятнадцати раз. На некоторых трактах он знал каждый поворот и каждый придорожный камень. Даже спустя тридцать лет он мог бы запросто провести армию от берега Карна в любое место империи Эгерин. Но не сделал этого. Почему? Об этом знают боги. И сам Фаргал.
Пятилетний Фаргал, стоя на мелководье, пытался ловить руками рыб, идущих вверх по течению, на нерест. Мальчику хватало быстроты, чтобы схватить рыбу. Но каждый раз серебристое тяжелое тело выворачивалось у него из рук и с плеском падало в воду.
Шагах в сорока от Фаргала, ниже по течению, трудилась Мили. Рядом с ней, на камне, высилась целая гора выстиранного белья. Правда, половина работы была чуть раньше сделана Нифру, которая сейчас нежилась в солнечных лучах, сверкающих на вытатуированных виноградных листьях так, словно они были настоящими.
– Ма,– сказала Мили, выпрямляясь и растирая затекшую поясницу,– когда будем в Верталне, давай сделаем мне татуировку. Я уже придумала какую.
Нифру легко перевернулась на живот и поглядела на дочь. Мили и Налус пошли не в нее, а в отца. Никто не верил, что это ее дети. Может, оттого, что сама Нифру выглядела ровесницей дочери.
– Забудь,– сказала фетсианка.
Темно-коричневая хищная птица шевельнулась у нее на спине. Атакующий сокол: полусложенные крылья, вытянутые растопыренные хищно лапы. А под ним – изумрудный змей в золотой короне, широко открывший пасть. Хвост змея прятался между ягодицами Нифру.
– Почему «забудь», мама?
По лицу Мили видно было: сейчас обидится.
– Потому что это больно.
– Я уже слышала! Не беспокойся, я вытерплю!
– Еще нужен настоящий мастер… Нет, дай мне договорить – и услышишь то, что раньше не слышала.
Нифру с удовольствием наблюдала, как меняется выражение лица дочери.
– И еще,– торжественно проговорила она, – мастер должен любить тебя. По-настоящему. Иначе ты просто испортишь кожу,– заключила фетсианка и снова перевернулась на спину.
Мили соскочила с камня, подбежала к матери и присела рядом, обхватив мокрыми руками колени:
– Послушай, а расскажи, как это?
– Что? – лениво спросила Нифру.
– Как он любил тебя!
Ее мать прищурила глаза, посмотрела на взрослую дочь сквозь густые загнутые ресницы.
«Какая ты глупышка»,– подумала она и быстро пробежалась смуглыми пальцами по голому боку Мили.
Та хихикнула и слегка отодвинулась.
– В другой раз, девочка,– произнесла Нифру. – Фаргал! – крикнула она, приподнимаясь.– Так у тебя ничего не выйдет. Постарайся схватить под жабры.
– Ловкий мальчуган.– Нифру улеглась щекой на согнутую руку и закрыла глаза.
– Угу.– Мили встала и побрела к недостиранному белью.– Только ничего он не поймает.
Конечно, мать научила ее многому. Танцевать, например, или обращаться с мужчинами. Но волшебству учить отказалась наотрез. И вот с татуировкой то же самое. И никогда не поймешь, то ли она говорит серьезно, то ли смеется над ней. Великая Таймат! Да она приблудному мальчишке уделяет больше времени, чем родной дочери!
Мили с такой яростью скребла мыльным камнем грязные штаны, что протерла бы дырку, не будь ткань такой прочной.
– Поймал!
Мили вздрогнула от пронзительного вопля.
Фаргал стоял по пояс в воде, держа в вытянутых руках бьющуюся рыбу.
– Поймал!
Но у рыбы было другое мнение. Мокрый хвост хлестнул мальчика по лицу, Фаргал потерял равновесие, а когда вынырнул, отфыркиваясь, его добыча благополучно уплыла.
Мили невольно улыбнулась. Нет, все-таки забавный мальчишка!
* * *
Два жреца Мудрого бога Аша вели фетскую игру, называемую «Путь Императора». В самом Фетисе игра была запретной для всех, кроме членов Императорской семьи, ближайших родственников и государственных чиновников рангом не ниже наместника.
Один из жрецов, высокий, длинноволосый, с темно-серыми холодными, как вершины Ашшурова хребта, глазами, вынул меч из руки маленького серебряного человечка и, вложив в эту руку лопату, превратил воина в мастерового, а одного из всадников передвинул на две клетки влево, закрывая брешь. Игрок строил крепость. Когда он закончит, то сможет вывести вперед две трети солдат из охраняемой области.
Его противник задумался. Он был на три позиции дальше от Императорского дворца, но граница его владений слева уже выгнулась под давлением государственных войск. Демон, игравший за Старого Правителя, двинул сюда двух слонов и целых четыре колесницы. Может быть, он счел второго игрока более слабым и решил в первую очередь расправиться именно с ним? Нет, скорее демон просто подыгрывал первому игроку как более сильному магу.
Второй игрок стал поспешно перестраивать оборонительную линию, а для этого ему пришлось превратить шестерых рабочих и один недостроенный малый форт в трех всадников и подвести их к месту прорыва. Это было невыгодно, но уж очень не хотелось терять целую область с тремя селениями и уже готовой сетью оросительных каналов.
Второй игрок сцепил зеленовато светящиеся пальцы и посмотрел на первого.
Тот улыбнулся и двинул шестерых всадников и колесницу, уничтожив трех солдат-пограничников Старого Правителя. Тотчас по вымощенной крохотными золотыми чешуйками дороге заскользил всадник-гонец, а на сторожевых вышках вспыхнули огоньки костров. Весть Старому Правителю: «Война».
Следующий ход принадлежал демону, и, конечно, он отвел назад слонов и колесницы, а из крепости на противоположной стороне выполз отряд тяжелой пехоты и направился к нарушенной границе.
Второй игрок мог снова превратить всадников в рабочих, что он и сделал. Но на три четверти построенный форт был потерян безвозвратно.
А первый игрок переместил своих всадников внутрь Государства и, опустошив пограничную область, отступил к собственной крепости. Естественно, его колесница и всадники, даже с добычей, двигались быстрее тяжелой пехоты. Да, демон определенно подыгрывал первому жрецу.
Теперь право хода перешло ко второму игроку, но тот не спешил. Зеленоватые огоньки бегали по его коже, разделенной на очерченные темным шестиугольники. В настоящий момент руки второго жреца в точности копировали форму кистей первого. Но он мог бы превратить их в тигриные лапы или в клешни краба. Второй жрец был оборотнем.
Первый же – человеком. Вернее, магом в облике человека, поскольку тот, кто стал магом без малого четыре века назад, уже не может считаться человеческим существом. Хотя и способен делать все, что делает человек. В частности, зачать ребенка.
– Я видел твоего сына,– сказал оборотень.– У него великое будущее… Если он доживет до него.
Первый жрец оторвал глаза от игрового поля.
– Звезды поддерживают его,– отозвался он.– Я тоже буду охранять его, пока он не научится защищать себя сам. Я выбрал ему хороших наставников. Настолько хороших, что, когда придет время, он с легкостью покинет их.
– Циркачи…– неопределенно произнес оборотень и сделал осторожный ход. Его противник даже не взглянул на переместившиеся фигурки.
– Циркачи, среди которых фетская колдунья,– не совсем обычные циркачи! – возразил маг.
– Колдунья…– Оборотень издал звук, на который не способно человеческое горло. В одном мизинце сидящего против него вдесятеро больше волшебной силы, чем у этой женщины.– А что бы ты сделал, если б они оставили твоего сына на дороге?
– Невозможно,– уверенно сказал маг.
Он не стал ничего объяснять, но его собеседнику это и не требовалось. В том, как маг-жрец произнес слово «невозможно», уже содержались все объяснения.
– Когда он займет подобающее ему место, – сказал первый,– я приду к нему, и он будет служить мне… Мудрому Ашу! – поправился маг.– И очень скоро воцарится над всеми империями! Так определено звездами.
«Звездами определена лишь
возможностьбудущего величия»,– подумал оборотень, но вслух сказал только:
– Если выживет.
– Если – нет, значит, мы восторжествуем немного позже,– спокойно ответил маг.
– Хочешь, я сам поберегу его? – предложил жрец-оборотень, заинтересовавшись. Его собеседник никогда раньше не говорил о своих великих планах.
Маг покачал головой:
– Нет.
И сделал собственный ход, опрокинувший весь замысел соперника. Попытка оборотня отвлечь жреца-мага пропала впустую. Наоборот, это маг отвлек соперника, и тот, задумавшись, пропустил три интересные позиции и спохватился только тогда, когда армия первого за один ход сокрушила пограничную крепость Государства и вышла на золотую дорогу. Еще через три хода Старый Правитель сдал столицу в обмен на пост государственного казначея. Демон выглянул из ворот Императорского дворца и хихикнул. Оборотень оскалился: он не любил проигрывать.
5
Когда Фаргалу исполнилось шесть (по решению Тарто мальчика считали ровесником умершего сына Мили), труппа странствовала на северо-западе Эгерина. И держала путь в сторону самерийской границы, проходившей по реке Сарсог. Места эти – дикие, городов нет совсем, а селения крайне редки, в основном, небольшие хутора, дома охотников да землянки беглых в лесной чаще. Северное приграничье всегда считалось опасным краем, хотя линия крепостей вдоль Сарсога и дороги, связывавшие крепости между собой и с центром страны, поддерживались в порядке. Дороги и крепости строили еще в прошлом тысячелетии – после того, как переправившаяся через реку на бычьих шкурах армия Самери разграбила половину Эгерина и подошла к стенам его столицы Вертална. Впрочем, у Вертална набег и закончился. Вторгшееся войско было окружено и полностью разгромлено, Император-предводитель убит. Дикие самерийцы, страшные внезапным набегом, не выстояли против регулярной, хорошо обученной армии и боевых машин южного соседа. Но ответного удара не последовало. Тогдашний Владыка Эгерина не рискнул уводить войско из страны, опасаясь, как бы Карнагрийский Лев не прыгнул на спину Эгеринскому Дракону.
Восемнадцать крепостей, две дюжины небольших форпостов и дороги, по которым можно быстро перебрасывать войско с места на место. Большая часть крепостей возведена руками тысяч захваченных в плен самерийцев. Возведена в прямом смысле на их костях. С тех пор любая попытка серьезного вторжения пресекалась быстро и беспощадно, но все равно мелкие отряды самерийцев шарили в эгеринских лесах. Правда, во времена сильных Императоров это случалось реже.
Лет триста назад очередной Владыка Эгерина решил освоить север станы и насильственно переселил туда более ста тысяч подданных. Половина переселенцев перемерла, вторая половина рассыпалась по лесному краю, забившись в самые дремучие углы. А Императора вскоре отравили. Обычное дело.
В общем, от севера эгеринской казне – одни убытки. А вот Тарто уже дважды неплохо заработал в здешнем приграничье. Он надеялся, что и по третьему разу выйдет не хуже. Восемнадцать крепостей обороняли несколько тысяч солдат, исправно получавших жалованье. А куда его тратить, если еда, обмундирование и рабыни для мужских надобностей представляются Императором бесплатно? А развлечений никаких, разве что помучить пойманного лазутчика или самому схлопотать в брюхо длинную самерийскую стрелу. Серебро сыпалось в корзинки цирковых, как дождь на поля в Мокрый месяц. А от крепости до крепости труппу сопровождали благодарные зрители. Полсотни, а то и больше ветеранов. Не каждому Владыке впору такая охрана.
Но до первой из крепостей Тарто должен был добраться сам.
* * *
Острые скалы. Серо-голубые, как сталь меча. Темная трава, уже прибитая морозом, мертвая. И луна: круглое лицо бога с темными пятнами глаз.
– Готов ли ты? – Голос старейшины пришел сразу со всех сторон, как рык вышедшего на охоту снежного барса.
– Готов.
Человек чуть согнул ноги и привычным жестом заткнул за пояс конец косы. Если он останется жив, больше ему не придется этого делать. Бронзовая заколка воина скрепит косу на затылке ритуальным узлом. В знак того, что бог всегда за спиной воина клана.
– Готов ли ты? – второй раз спросил старейшина, ибо полагалось спрашивать трижды.
– Готов.
Четыре застывшие фигуры. По четырем сторонам света. Лица их закрыты. Глаза их не видят, носы не чуют.
– Готов ли ты?
– Готов!
Четыре клинка одновременно вылетели из ножен. Четыре свистящих звука обнажаемой стали слились в один.
Человек прыгнул – два меча пропели под ним песню смерти – и тут же упал ничком – два других прошелестели над ним.
В центре большого четырехугольника – малый. Там клинки Безликих Стражей не могут достать его. Но тот, кто хочет стать воином, не прячется от стали. Человек оттолкнулся от подмерзшей земли руками и ногами, как зверь, и прыгнул в сторону заката. Клинок Безликого Стража упал сверху и прошел так близко, что ресницы ощутили движение воздуха. Клинок Стража Полудня, выброшенный вперед, едва не пронзил человека насквозь, но он выгнулся кошкой, пропустил клинок перед собой и тут же отпрянул, чтобы обратное движение меча не вспороло живот. Еще прыжок – уход от удара снизу… и человек «поймал острие боя». Теперь он больше не думал о мечах Безликих. Он ни о чем не думал, только наблюдал отстраненно, как пляшет меж четырех клинков его отделившееся от сознания тело. Сколько этому длиться, человек не знал. Он ждал, когда вспыхнут в темноте, на западе, изумрудные глаза бога… И они вспыхнули. Зеленый огонь, родившийся в сухом звонком холодном воздухе, разделился и двумя ледяными жгутами соединил сердце и ум человека с ледяным жалом клинка за спиной. Человек закричал от счастья и, забросив руки за голову, жадно схватил длинную рукоять. Он услышал тонкий звон – лопнула серебряная цепь, скреплявшая эфес и ножны. Меч застонал, когда лунный свет облил его длинное тело. И воздух застонал, когда разящая сталь разорвала его. Человек завертелся на месте, как подстреленный барс. Он запел – и меч запел вместе с ним, сметая с пути хозяина клинки Безликих. Человек прыгнул вперед, толкнул коленом в живот Стража Восхода, и тот упал на спину.
– Аш-Хар-Хазд! – прогремел старейшина, и человек застыл.
Безликие, забросив мечи в ножны, стянули с голов шерстяные маски. Упавший – чуть позже остальных.
Человек, вернее, теперь уже – воин прижал холодную сталь к разгоряченной щеке. Он был счастлив. И он узнал свою судьбу: через несколько дней он спустится с гор и пойдет на восток. И свершит то, что велит ему, устами старейшин, мудрый и всеведающий бог гор. Так будет, потому что воин клана не знает поражений. Он может умереть, но проиграть битву не может.
* * *
Фаргалу казалось: они и не движутся. Тот же лес вокруг, тот же пустой ровный тракт. Иной раз обгонит всадник с белым флажком Императорского гонца или попадется рабочий отряд из дюжины невольников и нескольких солдат, поправляющий дорогу. После полудня, найдя подходящее место, сворачивали в лес, устраивались, делали обычное: отрабатывали номера, чинили-чистили что требовалось. Большой с Кадолом и Мимошкой раз в два дня ходили за свежим мясом, чтоб зря припас не проедать. Нет, все, что происходило после привала, Фаргалу нравилось. А вот по шесть-семь часов сидеть в повозке – ску-учно! Кабы Тарто отпустил его во второй фургон, где ехали Бубенец с Мимошкой,– другое дело. Но старшина держал мальчика при себе, вместе с Нифру, рабыней и Мили с ребенком.
Впереди показался деревянный мост через овраг. Внизу стучали топоры. Подъехав ближе, Тарто увидел, что на этот раз трудится не команда рабов под присмотром солдат, а одни солдаты. Рыжебородый десятник, завидев фургоны, ловко вскарабкался по откосу:
– Здоров. Куда путь держим?
– К вам,– сказал Тарто.– Цирк.
– Вижу, что не купец,– ухмыльнулся десятник. И, построжев: – Давай поворачивай. Не ко времени вы.
– А что так? – насторожился старшина.
– Банда плоскорожих шурует. Вторую неделю ловим.
– Большая банда? – спросил Тарто.
– Ашшур знает.– Десятник пожал плечами.– Но теперь поменьше стала, ясное дело.
– Ну так вы, удальцы, ее враз поймаете! – улыбнулся старшина.
– Вот как поймаем, так и приезжай,– сказал десятник.– Напоретесь – перережут вас как годовалых поросят.
– Ну это ты загнул! – Большой, соскочив на землю, подошел к первому фургону.
Десятник окинул его опытным взглядом:
– Служивый, что ли?
– Был,– сказал Большой.– Теперь – вольная птица.
– Я предупредил.– Десятник поскреб ногтями грудь.– А так – дело ваше. Проводить не смогу, приказ.– Он кивнул на мост.– Велено к следующей неделе опоры поменять, а нас, сам видишь, всего шестеро.
– Да ладно тебе,– ухмыльнулся Большой.– Не первый год на дороге. До крепости вашей сколько?
– Не близко. Миль тридцать.
– Ух ты! – обрадовался Фаргал.– Завтра будем?
– Ишь ты, белобрысый! – Десятник потянулся щелкнуть Фаргала по носу, но тот увернулся.
– Ты, брат, давай заканчивай поживей.– Большой хлопнул десятника по плечу.– На представление не поспеешь!
– Было б кому представлять,– проворчал десятник.– Ладно, храбрецы, езжайте. Авось доедете.
– И тебе того же,– сказал Большой и захохотал.
Лошади осторожно ступили на мост. Стук топоров внизу их беспокоил. Когда второй фургон поравнялся с Большим, тот ловко вспрыгнул на борт и уселся рядом с Налусом. Обитые железом колеса загрохотали по дощатому настилу.
– Счастливо»!– крикнул вслед десятник, но его не услышали.
Как миновали мост, опять потянулась дорога. Фаргал, покосившись на старшину, полез на спину правой, неноровистой лошади. Перебравшись, встал, выпрямившись, на круп, вынул из кармана шарики и принялся жонглировать. Лошадь бежала ровно, не обращая на малыша внимания. Привыкла уже.
Тарто с удовольствием наблюдал за названым внуком. Способный, ничего не скажешь. Жаль, растет, как гриб в Мокрый месяц. Пока-то публика глядит с умилением – экий малыш, а вон что умеет! А вытянется – совсем другая история будет.
– Тарто,– окликнула сзади Нифру,– здесь неподалеку – вода. Остановимся?
Старшина глянул на солнце.
– Да, можно бы,– сказал он.
Шагов через тридцать в лесной стене обнаружился просвет. Тропа.
Старшина потянул вожжи, лошади остановились. Фаргал едва не свалился под копыта, но устоял, даже ухитрился поймать все три шарика.
– Ап! – звонко крикнул он, соскакивая наземь.
– Налус! – позвал старшина.– Пойдем, сынок, глянем, как тут фургоны пройдут.
Фургоны прошли. Обнаружилось даже отличное место для ночлега: под огромным кедром, раскинувшимся кроной на добрых тридцать шагов. До ручья, правда, оказалось неблизко, но это уж пустяки.
Тарто беспокоила широкая тропа, отходящая от дороги. Он даже послал Кадола верхами проверить, куда она ведет. Юноша проскакал больше мили, ничего не обнаружил – и вернулся назад. Тропа и тропа. Может, хутор стоит, может, еще от чего осталась. Тарто выкинул беспокойство из головы. Запах жарящегося мяса плыл над поляной. Со вчерашнего дня осталась почти треть подстреленного Кадолом кабанчика. Сунулся дурачок сдуру на дорогу, прямо под выстрел. Жирное мясо, мучная болтушка с овощами и кореньями, мед – детишкам, а кто постарше – по кружке сладкого яблочного вина.
– Кто хорошо ест, тот хорошо работает,– изрек старшина и поймал за ногу дочку Мили, вознамерившуюся свалиться с борта фургона.
– Тогда самый лучший работник – хряк,– заметила Нифру, пробуя болтушку.– Готово. Собирай едоков.
После обеда – час отдыха. И – тренировка. Последнее не касалось только Мили: Нифру сказала, от нагрузок может молоко пропасть. Нельзя так нельзя. И Тарто усадил дочь чинить рваные Фаргаловы штаны.
Стоять в лесу – это совсем не то, что ехать по дороге. Дикий, старый, с высоченными соснами и широкими ветвистыми эгеринскими кедрами, лес зачаровывал Фаргала. Здесь можно было повстречать черного злого медведя и даже тигра. А уж оленей и кабанов столько, что сами в руки идут.
Выполнив под присмотром бдительного Мимошки дневной урок, мальчик был предоставлен самому себе. То есть мог делать что вздумается.
Была середина прохладного сезона, и под темными живыми сводами стояла тишина. Благодатное время, когда нет даже вездесущих москитов. Фаргал глядел в сумрак между прямыми стволами, и ему хотелось уйти туда, подальше от людей, от резкого голоса Мили, выговаривающей за что-то Бубенцу, от хныканья малышки, которой мать не давала заползти в костер, от бормотания недовольного Бубенца… Там, в чаще, жил покой.
Похрустывая сухими веточками, сзади подошла лошадь, фыркнула в макушку.
Вроде бы Фаргал сделал всего несколько шагов, а костер цирковых остался почему-то далеко-далеко позади. Опавшая хвоя покалывала пятки. Фаргал подобрал кедровую шишку, наполовину вылущенную, раскусил несколько орехов. Просто так. Лиса, днем рыжая, как пламя, а сейчас серая, словно тень, замерла с поднятой лапой, заметив маленького человека. Но человечек не видел ее.
Фаргал шел, трогая по дороге липкие стволы, словно здороваясь с ними. Он мог бы жить здесь. Вот ягодник… Фаргал не удержался, собрал и съел несколько кисло-сладких горстей.
