«…очередного террористического акта в Санкт-Петербурге. После недавнего убийства депутата горсовета Пашерова, вызвавшего столь значительный резонанс, взрыв бомбы на набережной Кутузова многие считают сенсацией второй величины. Но не секрет, что ряд компетентных специалистов усматривает прямую связь между двумя событиями. В первую очередь из-за того, что в обоих случаях жертвами стали люди, позитивно влияющие на процесс духовной стабилизации нашего общества. Игорь Саввич Потмаков, сын известного ученого, члена-корреспондента Академии наук, профессора Потмакова, еще в застойные годы выбравший нелегкий путь служения Богу, вернулся в Санкт-Петербург всего лишь полгода назад. И за это короткое время уже успел стать заметной фигурой… Человек совершенно бескорыстный, чья благотворительная деятельность…
      …к сожалению, далеко не первое убийство священника. Вместе с ним в результате взрыва, виновники которого успели скрыться с места происшествия, погибли шофер Потмакова майор в отставке Петр Николаевич Сарычев и секретарь Андрей Александрович Ласковин… Тело Сарычева, оставшееся внутри упавшей в Неву машины, было извлечено водолазной группой. Медэкспертами установлено…
      …Тела Игоря Саввича Потмакова и его секретаря пока не обнаружены. Специалисты полагают, что они унесены течением реки. Поиск продолжается…
      …также заявил, что правоохранительные органы уже добились определенных результатов и рассчитывают в достаточно короткий срок задержать преступников. К сожалению, это не первое подобное заявление, которое осталось лишь заявлением. Так что всем нам стоит задать себе вопрос: кто следующий? Вы смотрите программу „ГЛАЗ“, ведущий – Владимир Сидоров. А теперь минутка рекламы…»
      Телевизор «Акай», два дня назад привезенный Андреем.
      «Еще один террористический акт…»
      Наташа убирала в комнате и слушала вскользь, отдельные слова, пока комментатор не произнес фамилию Андрея…
      С тех пор прошло больше суток.
      Наташа выключила телевизор и вытянулась на постели, глядя в потолок.
      «… а также секретарь Андрей Ласковин…»
      Вот уже сутки они мусолят тройное убийство. Как стервятники. «Секретарь Андрей Ласковин». Для них – пустой звук. Повод, чтобы привлечь внимание к резинке «Стиморол».
      Наташа постаралась вызвать из памяти лицо Андрея. Господи! Почему Ты позволил его убить? Почему он позволил себя убить в день, когда ему исполнилось тридцать лет? Хотя какое это имеет значение? Двадцать лет? Тридцать? Сорок? Какое это имеет значение, если ты – мертв?
      Наташа закрыла глаза и увидела белые угловатые льдины, плывущие по черной воде… Она попыталась представить Андрея мертвым (зачем?). Наташа видела утопленников. Когда училась в мединституте. Утопленников, удушенных, замерзших… Сколько живет человек в ледяной воде? Сколько живет раненый человек в ледяной воде? Ответ – две-три минуты. Шок от потери крови, шок от холода, шок… Нет! Она не может представить его мертвым! Она помнит его руки, его подбородок, становившийся шероховатым к вечеру, помнит, как он хмурил брови…
      Наташа перевернулась на живот и впилась зубами в подушку. Он жив! Жив! Тело не найдено!
      Ей тоже было холодно. Но она не двигалась.
      Тело не найдено… Какая разница?
      Сколько живет раненый человек в ледяной воде?
      Зазвонил телефон.
      Наташа не шелохнулась.
      Вчера она хваталась за трубку с жадностью: вдруг?.. Не он. Сегодня – нет. Поздно. Сколько живет человек в ледяной воде? Минуту? Час? Сутки? Кто-то там просидел сутки в проруби… Бред. Это она бредит. Господи, как холодно! Отопление отключили?.. Надо бы поесть. Кажется, она ничего не ела сегодня. Или – ела? Нет, это было вчера. Вчера утрм. Конечно, теперь у нее слабость… и холодно… Надо принять душ… так мерзко… Андрюша! Наташа всхлипнула. Нет, она не плачет. Просто ей холодно, надо принять душ, жизнь продолжается, все люди смертны, земля… вода… Господи, почему – он? Почему так быстро, Господи?
 
      Осыпает мягким снегом
      Опустевшую дорогу.
      Осыпает понемногу
      Губы, волосы и веки…
      Снег ложится осторожно,
      На зрачки ложится тихо.
      На ладонях на моих он
      Вязь узорчатую сложит.
      Ветра нет. Уходят стройно
      В облака седые сосны…
      Как все сразу стало просто
      И совсем-совсем спокойно.
      Осыпает мягким снегом
      Опустевшую дорогу…
      Надо встать. Надо принять душ. Надо на работу, нет, уже не надо, поздно. Плохо. Люди ведь не виноваты… А кто виноват? Кто? Ты, Господи?
      Подушка намокла. Наташа уткнула лицо в ладони и начала молиться:
      «Господи! Сделай чудо! Сделай, ну что Тебе стоит? Пусть он будет жив, хоть какой, хоть калека, хоть разлюбит, сделай, Господи, сделай его живым, сделай чудо, Господи! Только разочек, больше никогда не попрошу, ну пожалуйста! Пусть он будет живым. Господи, миленький, как-нибудь сделай его живым. Господи!.. Или пусть я тоже умру!»
 
      Наташа лежала в темноте, пустая, холодная, неподвижная… Но она не умерла, нет, это было бы слишком… прекрасно.
      «Надо двигаться!»
      С трудом (тело будто чужое) Наташа поднялась и побрела по коридору, сбрасывая с себя одежду… прямо на пол (какая разница!).
      Неловко, с усилием, как тяжелобольная, она перешагнула через край ванны. Включила душ. Держалка опять расшаталась. Андрей обещал починить, но… не починит. Боль накатилась снова, но какая-то… жалкая. Вода падала на затылок, на плечи, на грудь… Сколько? Четверть часа? Час? Нет! Так нельзя!
      Наташа наклонилась (у нее закружилась голова) и решительно завернула кран горячей воды. Холод обжег тело, но Наташа не двигалась. С каким-то мазохистским удовольствием она стояла до тех пор, пока кожа полностью не потеряла чувствительность. Ну вот и все. Жизнь продолжается. Да…
      Наташа с силой растерлась сухим жестким полотенцем. Вот и полегчало, да? Девушка встала на деревянную подставку, включила фен, чтобы высушить волосы. Это Андрей провел сюда, в ванную, розетку… И тут накатило с такой силой, что Наташа согнулась пополам и заскрипела зубами. Как больно! Как физически больно! Включенный фен завывал, словно помешанный. Наташа дернула провод. Наступила тишина. Через некоторое время боль отошла. Наташа выпрямилась, чувствуя, как тысячи игл пляшут на ее коже. Голова перестала кружиться, остался только шум в ушах и тянущая пустота в животе. Наташа открыла дверь ванной… и тут же закрыла. Сердце забилось быстро-быстро. В квартире кто-то был!
      Спустя некоторое время Наташа сумела взять себя в руки. Собственно, чего она боится? Что еще может с ней произойти?
      Девушка приоткрыла дверь, выглянула в коридор и только-только успела заметить, как огромного роста мужчина вошел в ее комнату. Наташа шмыгнула обратно в ванную, плотно прикрыла дверь. Она знала, что свет в ванной из коридора не заметен.
      Минут пять Наташа простояла, прижавшись ухом к двери, но ничего не услышала. Кроме собственного прерывистого дыхания. Девушка поискала глазами одежду, но вспомнила, что бросила ее в коридоре. В ванной не было ничего, кроме полотенца.
      «Может, это просто грабитель? – подумала она.– Возьмет, что захочет, и уйдет? Зачем ему я?»
      И вдруг она вспомнила! Вспомнила и похолодела. «Пусть я тоже умру!» Разве она не просила об этом?
      Наташа толкнула дверь. Вышла. Побрела по коридорчику направо, мимо своего брошенного на пол халата, мимо остальной одежды, бесшумно, как сомнамбула, на подгибающихся ногах, с влажными облепившими голову волосами… Оставляя за собой цепочку мокрых следов (в ванной на пол натекла вода), Наташа дошла до комнаты и, перешагнув через порожек, остановилась. Руки ее бессильно повисли вдоль тела, плечи опустились. Она не собиралась драться, она вообще ничего не собиралась делать, но когда она увидела «грабителя», ноги ее буквально приросли к полу. Огромный длинноволосый мужчина, черный с ног до головы, стоял к ней спиной, разглядывая то, что держал в руках.
      Наташа попятилась, и тут мужчина медленно повернулся к ней. Лицо его, мрачное, с запавшими глазами, заросшее густым волосом, было ужасно. Наташа сделала еще один шаг назад и невольно прикрыла рукой обнаженную грудь. Нет, скорее – сердце. Черный великан устремил на нее тяжелый взгляд, изучая ее лицо, тело. Холодно, без смущения, без всякого интереса. Словно нечто неодушевленное.
      В руках великан держал книгу, и это еще больше испугало Наташу: «Не грабитель!»
      Девушка отступила еще на один шаг, и… чьи-то пальцы крепко сжали ее голые плечи.
      От неожиданности Наташа вскрикнула, рванулась, выворачиваясь из поймавших ее рук, обернулась… и ноги ее подкосились. Мир перевернулся, и Наташа потеряла сознание.

      Глаза открывать не хотелось. Банальный вопрос: жив или уже умер – отпал сам собой. Слишком реалистичными оказались телесные ощущения. Наверное, так чувствует себя кусок свинины, по которому всласть прошлись ребристым молотком.
      Ласковин попытался шевельнуться, но потерпел неудачу. Не потому, что не чувствовал рук, нет, руки были на месте. Только оказались плотно прикрученными к туловищу. Андрей был связан или, скорее, завернут во что-то тяжелое и колючее. В ковер?
      – Живучий, как кошка,– произнес рядом знакомый голос.– Хотя куда там кошке!
      – Не надо так шутить,– ответил не менее знакомый бас.– Гипотермия может привести к очень тяжелым осложнениям. К необратимым нарушениям функций…
      – У вас, отец, необычный словарь,– заметил первый.– Необычный для священника.
      – Когда-то я получил медицинское образование,– отозвался бас.– Но моя практика и познания не так обширны, как ваши.
      – Я бы не назвал это «познаниями»,– сказал первый,– но польза от этого есть, что да, то да.
      «Может, я все-таки помер? – подумал Ласковин.– Эти двое – вместе?»
      – Ага! – другим тоном произнес Зимородинский.– Молодец наш – подслушивает! Давай, давай, открой ясны очи! Скажи спасителю своему, что и я своих за так не отдаю!
      Андрей не без усилий разлепил веки. Вислоусое довольное лицо Зимородинского – на расстоянии вытянутой руки. Чуть подальше – черная с проседью грива отца Егория.
      – Кто это на мне лежит? – сиплым голосом проговорил Андрей.– Слон?
      – Шутит! – Вячеслав Михайлович повернулся к Потмакову.– Ну, отец, какой это признак?
      – Обнадеживающий,– пробасил Игорь Саввич.– Может, развернуть его?
      – Обойдется. Нет,– сказал он Андрею.– Это не слон. Всего-то пара верблюжьих одеял да овчинный тулуп.
      – Что произошло? – просипел Андрей.
      – Вопросы задает,– сказал Зимородинский, снова поворачиваясь к отцу Егорию.– Как доктор полагает, можно больному вопросы задавать или молчание пропишем?
      Ласковин подумал, что Потмаков сейчас взорвется, но тот лишь покачал головой.
      – Узнаешь,– сказал он Андрею.– Не спеши.
      – Ты умер! – вмешался Зимородинский.– И он,– кивок в сторону Потмакова,– умер! Так в газетах пишут. И умные дяди по телевизору тоже так говорят. Где уж нам с ними спорить! – и подмигнул.– Тем более, раз вы оба умерли, значит, больше вас убивать не будут. Верно, отец?
      «Телевизор… – возникла беспокойная мысль.– Телевизор… Наташа!»
      – Сколько… Как давно я так? – проговорил Ласковин.
      – Да уж часов тридцать, нет, побольше,– ответил отец Егорий.
      – Тридцать три,– уточнил Зимородинский.– Ты – хлопец основательный!
      – Наташа,– с беспокойством произнес Андрей.– Она – знает?
      Потмаков с Зимородинским переглянулись.
      – Вот это мы недодумали! – с досадой проговорил сэнсэй Ласковина.– Бабушке твоей я сообщил по секрету, а ей…
      – Я позвоню,– сказал отец Егорий.– Не поздно звонить? – спросил он у Андрея.
      – Поздно! – Ласковин скрипнул зубами.– Отец Егорий, пожалуйста, быстрей! Слава, дай ему телефон. И разверни меня наконец!
      Зимородинский подал Потмакову трубку. Отец Егорий по памяти набрал номер. Память у него – как японские часы.
      Ответа не было.
      – Никого,– сказал Игорь Саввович.– А может, спит?
      Ласковин рванулся так, что потемнело в глазах.
      – Выпутывай меня из этой дряни! – прохрипел он.– Куртка моя цела?
      – Цела,– сказал отец Егорий. Голос его стал непривычно тих, но Андрею было не до тонкостей.
      – Я поеду туда! – заявил он, пытаясь выдавить из тела нахлынувшую слабость.
      – Лучше я съезжу,– возразил Зимородинский, успешно скрывая собственное беспокойство…
      – Нет!
      – Ладно,– уступил Вячеслав Михайлович.– Будь по-твоему. Отец,– сказал он Потмакову,– разверните его и помогите одеться. А я пойду укрепляющее приготовлю. А не то помрет дорогой – и все старания наши прахом!
      Спустя час машина Зимородинского притормаживала у Наташиного дома.
      – Подождать вас? – спросил Андреев сэнсэй.– Вдруг нет ее?
      – Не надо,– отказался Андрей.– У меня – ключи.
      – А сам-то – как?
      – В норме! – как можно бодрее произнес Ласковин. Однако, когда он выбрался из машины, пришлось подождать с полминуты, опираясь на дверцу, чтобы прошла слабость.
      – Пациенту! – сказал Зимородинский, вручая отцу Егорию литровый термос и запечатанный флакон граммов на двести.– Это,– он указал на термос,– сегодня и завтра. По стакану через восемь часов. А это – по чайной ложке утром натощак.
      Андрей медленно пересек тротуар. Кажется, силы понемногу возвращались. Короткая лестница далась ему без особого напряжения.
      «Вот я и вернулся»,– подумал Андрей, открывая дверь.
      Темная квартира. Ощущение пустоты и… тревоги!
      – Наташа! – негромко позвал Ласковин.
      Тишина.
      Андрей щелкнул выключателем… и увидел одежду, в беспорядке разбросанную по коридору.
      Сердце его сжалось от дурного предчувствия. Вновь накатила слабость, но беспокойство было сильнее.
      – Наташа! – еще раз позвал Ласковин, уже не рассчитывая на ответ.
      Не дожидаясь отца Егория, не потрудившись снять ботинки, Андрей поспешил в комнату.
      Темно. И никого.
      Ласковин зажег свет. Разобранная постель… и никаких следов девушки.
      Вернувшись в коридор, он увидел отца Егория, запирающего дверь.
      – Раздевайтесь,– произнес Андрей бесцветным голосом.– И заходите в комнату.
      Верхняя одежда Наташи была на вешалке, обувь – тоже. Тапочки? Тапочки он видел в комнате. Записка? Наташа имела обыкновение оставлять ему записки на кухонном столе. Вдруг?
      Андрей прошел по коридору, задержался на секунду там, где от него ответвлялся «аппендикс», в конце которого – ванная и туалет, прислушался… Ничего.
      На кухне тоже ничего. Андрей тяжело опустился на угловой диванчик.
      «С ней все в порядке! – попытался внушить себе.– Могла ведь к матери уехать. Тем более если услышала… обо мне. Легче, когда близкий человек рядом».
      Ладони Ласковина стали влажными. И ему было худо. Совсем худо.
      «Если Слава еще не уехал, то… Но где ее искать?»
      Ни телефона Наташиной мамы, ни адреса ее Андрей не знал.
      «Стимульнуться бы чем-нибудь!» – подумал он и поднялся.
      Вдруг Андрею показалось: по коридору кто-то идет. Не отец Егорий, а кто-то, ступающий очень тихо. Усилием воли Андрей ненадолго вернул мышцам упругость. Приоткрыв дверь кухни, он выглянул… и не увидел ничего и никого. Но чутье говорило: кто-то прошел только что по видимому из кухни участку коридора. Кто-то, постаравшийся остаться незамеченным.
      Ласковин шагнул вперед и обнаружил влажные отпечатки на полу. Раньше их не было. Вот сейчас Андрей не отказался бы от своего «медиума». Но пистолет находился в комнате. Ласковин буквально увидел, как он лежит, завернутый вместе с кобурой в газету и уложенный в полиэтиленовый пакет…
      Длинная тень пересекала коридор. Неизвестный стоял на пороге комнаты.
      Слух Андрея, как всегда бывало в такие мгновения, обострился, и он отчетливо слышал два дыхания.
      Ласковин в один бросок покрыл оставшиеся метры и… Наташа!
      Ни разу в жизни он не видел, чтобы человек потерял сознание просто от волнения! Сил у Ласковина хватило ровно настолько, чтобы удержать девушку, пока отец Егорий подхватит ее, а заодно и самого Андрея, ставшего вдруг бледным, как осенний туман.
      – Битая ворона куста боится! – проворчал иеромонах, укладывая девушку на кровать и заботливо накрывая одеялом.– Сам тоже ляг! – приказал он Андрею.– Вид у тебя – краше в гроб кладут!
      Когда Андрей выполнил его распоряжение, Потмаков напоил его зимородинскими лекарствами, уселся рядом с постелью и погрузился в собственные мысли.
      Когда Наташа открыла глаза и увидела лицо Андрея, то подумала: «Я сплю!»
      Но знакомая рука сжала ее пальцы, и что-то изнутри еще крепче сжало горло Наташи. Ее губы шевельнулись. Беззвучно. Слезы брызнули, как фонтанчики. Андрей притянул ее к себе, поцеловал соленые глаза.
      – Ты… ты пришел,– отодвигаясь, чтобы еще раз посмотреть на любимого, прошептала Наташа.– Я знала… знала…
      И поцеловала Андрея в мокрые от ее собственных слез губы.
      Отец Егорий громко откашлялся. Напомнил о себе.
      Наташа отстранилась от Андрея (тот уронил голову на подушку и счастливо улыбнулся), посмотрела, приподнявшись на локте, на бородатого незнакомца.
      «Странно,– подумала,– почему я так испугалась?»
      Человек этот не был ни мрачным, ни страшным, наоборот, добрым и очень-очень печальным. Только теперь девушка сообразила, кто он.
      – Добрый вечер, отец Егорий!
      – Добрый вечер, дочь моя! – ответил иеромонах. Наташа перевела взгляд на Андрея… и едва не вскрикнула. Тот лежал неподвижно. Белое лицо, запавшие, плотно сомкнутые веки…
      – Ничего страшного,– раздался рокочущий бас Потмакова.– Спит. Ему, знаешь, досталось.
      – Можно, я обниму его? – спросила Наташа. Словно от отца Егория зависело: что им можно, а что нельзя.
      – Обними,– согласился Потмаков.
      Наташа мигом юркнула из-под своего одеяла под Андреево, прижалась к нему (какой горячий!), уткнулась носом в колючую щеку и уснула счастливая.
      Отец Егорий прикрыл глаза… и вновь оказался под мутно-зеленой водой, внутри железной коробки, уносящей его в мглистую студеную глубину…

      Шквал ледяной воды не оглушил Игоря Саввича, а, наоборот, привел в чувство. Вода всю жизнь была ему другом: теплая, холодная – какая разница? Потмаков приучил свое тело к любой. Дело было не в воде, а в том, что воздух уже вытеснился из машины через разбитое окно, вытеснился и ушел огромным пузырем к радужной от нефтепродуктов поверхности.
      Отец Егорий расслабился и прикрыл глаза: он успел увидеть все, что хотел: мелькнувшие вверху дергающиеся ноги Андрея, безжизненное тело Пети и желто-зеленую муть, поднимающуюся вверх.
      «Тонем,– подумал отец Егорий без всякого волнения. И тут же поправился: – Я тону!»
      Сарычев уже ушел из суетного мира.
      Отцу Егорию не было холодно. Помогала закалка. И одежда. И то, что грудь его была полна воздуха. Игорь Саввич, опытный ныряльщик, успел сделать полный вдох.
      Машина мягко ударилась о дно реки, закачалась, как лодка, и остановилась. Ледяная вода струилась мимо и сквозь, через выбитые окна. Игорь Саввич приоткрыл глаза. Стало темней, но можно было различить и смутный силуэт тела Сарычева, и продавленную сверху рамку переднего окна. Мысли отца Егория были такими же спокойными, как мягкие движения его тела. Тело же помнило, каким ему следует быть в ледяной воде. Игорь Саввич слегка толкнулся ногами, толкнул головой труп Сарычева и, как огромный черный тюлень, выплыл, разворачиваясь набок, из мятого железного панциря «Волги». А Петр Сарычев остался внутри. Ни могучий двигатель, ни дисковые вентилируемые тормоза, ни переделанная подвеска не уберегли его. Зато сохранили жизни тем, кого Сарычев вез. Может, это станет утешением ему на том свете?
      Отец Егорий медленно поднимался вверх, иногда помогая себе руками. Тело его оставалось совершенно расслабленным. Он ни о чем не думал, даже не молился – всплывал, как всплывает обрубок соснового ствола… И, когда поверхность уже заблестела над головой, увидел нечто темное, движущееся ему навстречу. Так же, не задумываясь, он схватил то, что опускалось в глубину, потом перехватил удобнее, под мышку, потому что пальцы совершенно онемели, и дважды гребанул свободной рукой, преодолевая оставшиеся метры. Шумно, бородатым тюленем, отец Егорий вынырнул из воды, выдохнул отравленный углекислотой воздух и тут же набрал полную грудь, чтобы не увлекло на дно.
      Гранитный берег стеной уходил вверх. Крупинки кварца искрами взблескивали на солнце.
      Правой рукой Потмаков поддерживал на поверхности голову Андрея. Ласковину повезло. Но везение это было относительным. Потому что он не дышал.
      «Господи, помилуй, Господи, помилуй…» – зазвучало в мозгу отца Егория, будто обнимая каждую мысль. Мысли же были конкретные: как выбраться?
      Мимо проплыла ноздреватая круглая льдина в метр шириной.
      Слегка отталкиваясь ногами, Игорь Саввович позволил Неве нести их вдоль берега, неприступного, как крепостной бастион. Изредка сапоги Потмакова задевали дно, но толку от этого не было. Слишком высоко.
      За себя-то отец Егорий не беспокоился. В шерстяной одежде, голова снаружи (волосы даже ледком не прихватило: тепло, солнце), он мог хоть полчаса проплавать без малейшего для организма вреда. Но Андрей…
      – Смотри,– сказал молодой парень своей подруге.– Первые купальщики! – и засмеялся.
      Девушка, перегнувшись через перила моста, посмотрела, куда он показывал.
      – Да они же тонут! – закричала она.– Витька, что ты стоишь, дурак!
      – А что я могу? – огрызнулся парень.
      Бог позаботился о них. Отец Егорий увидел впереди широкие ступени, сходящие к реке и исчезающие под ее поверхностью. Кое-как он выбрался на площадку и вытащил из воды Андрея…
      – Во, видишь? – сказал парень, глядя, как «купальщики», словно подмокшие насекомые, выкарабкались из воды.– Сами управились, нормально! Че ты панику гонишь!
      – Давай беги к ним, я сказала! – закричала девушка, пихнув его в бок.
      Парень нехотя двинулся… и остановился.
      – Ну? – победоносно заявил он.– Сказал, без нас обойдутся!
      Напротив спуска притормозила машина. Из нее выскочил человек и, прыгая через две ступеньки, сбежал вниз.
      – Чурбан ты! – сказала девушка и попыталась отстраниться, когда парень притянул ее к себе. Но сердиться ей было лень: больно день хороший.
      Руки и ноги отца Егория плохо повиновались ему. К тому же, понимая, что Андрею срочно нужна помощь, он совершенно не представлял, как за несколько минут добраться до места, где ее могли оказать.
      Топот ног заставил Потмакова поднять голову. Какой-то мужчина бежал к ним. Человек этот был отцу Егорию незнаком, и потому иеромонах инстинктивно прикрыл собой тело Андрея. Человек довольно грубо отпихнул отца Егория и, подхватив Ласковина под мышки, поволок наверх.
      – Стой! – закричал отец Егорий и, поднявшись, попробовал догнать незнакомца. Но за то время, за какое незнакомец с ношей поднимался на три ступеньки, Потмаков, с трудом переставляющий ноги, одолевал одну. Когда, оставив за собой мокрую полосу на граните, отец Егорий выбрался на набережную, незнакомец уже затолкал Андрея в машину. Уложив на правое, опущенное, сиденье, он стаскивал с Ласковина куртку.
      – Ты что делаешь! – невнятно, одеревеневшими от холода губами крикнул Игорь Саввич.
      Незнакомец проигнорировал его крик. Содрав куртку, он не стал возиться с рубашкой, попросту рванув ее в стороны так, что посыпались пуговицы. Отец Егорий увидел, как незнакомец замахнулся, но помешать ему не успел.
      Резкий удар – деревянное «бум»! – и на обескровленной коже проступило фиолетовое пятно.
      – Не тронь его! – закричал отец Егорий и вцепился в руку незнакомца.
      Тот, даже не взглянув на иеромонаха, шевельнул плечом – и Игорь Саввич отлетел назад, не упав только потому, что успел ухватиться за дверцу машины.
      – Бум! Бум! Бум!
      Целая серия ударов обрушилась на грудь Андрея. Тело его сотрясалось, а голова, дергаясь, стукалась затылком о подушку заднего сиденья.
      – Хо! – громко сказал незнакомец и перестал лупить по грудной клетке Ласковина.
      – Ну-ка, отец, посторонись! – произнес он, поворачиваясь к Потмакову. И, рывком приподняв тело Андрея, бросил его животом на свое колено.
      Игорь Саввич увидел, что спина Ласковина исполосована неглубокими порезами. Кровь из этих ран не шла. Очень плохо.
      Звонкий шлепок, от которого отец Егорий вздрогнул. Это незнакомец с силой хлопнул ладонью по пояснице Андрея. И тут же изо рта Ласковина хлынула на асфальт вонючая жижа. Незнакомец выждал с полминуты, потом приподнял Андрея и встряхнул, как мешок, из которого вытряхивают остатки содержимого, затем вытер платком лицо Ласковина и опрокинул того обратно на сиденье.
      – Надо… искусственное дыхание,– проговорил отец Егорий.
      С опозданием он сообразил, что незнакомец, хотя и не совсем обычными методами, оказывает Андрею первую помощь.
      – Шо такое? – резко поворачиваясь к нему, рявкнул незнакомец.– Цирк тебе тут? Сгинь с глаз моих, пока я не встал!
      Отец Егорий опешил, но, как оказалось, фраза была обращена не к нему, а к мужику, с любопытством заглядывающему сбоку.
      – Да я… может, помочь? – пробормотал мужик, пятясь.
      – Искусственное дыхание,– напомнил отец Егорий.
      Незнакомец дернул себя за ус, покосился на Потмакова.
      – Может, я? – предложил Игорь Саввович.
      – Стой где стоишь,– отрезал незнакомец. Но без агрессивности в голосе. И ткнул Андрея пальцем под ребро.
      Эффекта не было. По крайней мере, выражение удовлетворенности исчезло с лица усатого мужчины.
      Он повторил свой прием, нахмурился еще больше и довольно ловко (учитывая тесное пространство салона) перевернул Андрея на живот. Положив руки на изодранную спину Ласковина, он напрягся так, что длинное лицо побагровело, налившись кровью. Спустя примерно минуту, тяжело дыша, незнакомец опять перекинул Андрея навзничь.
      – Молись Богу своему! – бросил он отцу Егорию.– Вслух молись!
      «Что ж,– подумал Потмаков,– от молитвы вреда не будет!»
      «Скорый в заступлении един сый, Христе…» – начал он и вдруг остановился. На язык просились другие слова, и отец Егорий не стал противиться.
      «О великий угодниче Христов, страстотерпче и врачу многомилостивый Пантелеймоне! Умилосердися надо мною, грешным рабом…»
      Рука незнакомца легла на солнечное сплетение Андрея. Вторая же двигалась над его грудью, мерно, вверх, вниз…
      «…услыши стенание и вопль мой, умилостиви небеснаго верховнаго Врача душ и телес наших, Христа Бога нашего, да дарует ми исцеление от недуга, мя гнетущаго. Приими недостойное моление грешнейшаго паче всех человек. Посети мя благодатным посещением. Не возгнушайся…»
      Незнакомец отнял руку от диафрагмы Андрея и двумя ладонями стал совершать резкие движения над телом. Словно сдавливал его через посредство невидимых поршней.
      К страху своему отец Егорий увидел, как в такт этим движениям, хоть и происходят они не ближе пяди от тела, на голубоватой коже образуются слабые вмятины, как будто от физического нажима.
      Игорь Саввич испугался, но голосом не дрогнул и продолжал чтение…
      «…греховных язв моих, помажи их елеем милости твоея и исцели мя; да здрав сый душею и телом, остаток дней моих, благодатиею Божиею, возмогу провести в покаянии и угождении Богу и сподоблюся восприяти благий конец жития моего. Ей, угодниче Божий! Умоли Христа Бога, да предстательством твоим дарует здравие телу моему и спасение души моей. Аминь».
      Незнакомец прекратил свое действо, откинулся назад, закрыл глаза.
      Отец Егорий поддернул свитер, с которого до сих пор стекала вода.
      – Замерз? – не открывая глаз, спросил незнакомец.
      – Нет,– ответил Игорь Саввич.
      Он и впрямь холода не чувствовал. Не до того.
      – Садись, отец,– сказал незнакомец, открывая левую заднюю дверцу.– Поедем.
      Машина тронулась.
      Отец Егорий осторожно взял руку Андрея. Пульс был слабый. Но сердце билось, и слышно похрипывал воздух в груди Ласковина.
      – Благодарю Тебя, Спасе наш! – с увлажненными от полноты чувств глазами прошептал отец Егорий.
      Спустя много часов, после долгих целительных процедур, в кои Потмаков не вмешивался, Ласковин был упакован младенцем в шерстяные одеяла и оставлен в покое.
      Сам же Игорь Саввич, в шерстяных носках и толстом узбекском халате, допивал какой-то там по счету литр травяных чаев и томился беспокойством.
      – Как же вышло,– спросил он еще ранее,– что вы, Вячеслав, поспели столь вовремя?
      – Так мой же ученик,– ответил Зимородинский, с усмешкой человека, коему палец в рот не клади.– Где ж мне еще быть, когда он в жмурики нацелился? Можете, отец, считать это интуицией.