— Господин, мы их потеряли, — голос у гридня дрогнул. Он застыл, не поднимая глаз выше золоченого стремени, и не мог видеть, как ладонь всадника ласкает витую рукоять булавы. Один удар — и светлый затылок (шлем гридень держал в руках) превратится в кровавую кашу. Но всадник сдержался. Он умел смирять гнев. Вместо того чтобы ударить, он тоже снял шлем, погладил бритую загорелую голову, расправил влажный от пота чуб. Не выше уха у всадника — узкая полоса — шрам. И рука, расправлявшая поседевший чуб, тоже испещрена шрамами. Ее хозяин не любил рисковать попусту, но если уж выходило драться, то за щитами дружины не прятался.
      Сейчас дружина стояла поодаль. Рядом был только один, лучший.
      — Сказывал я те, батька: не хитри с хитрованами! — проворчал он.
      — А ты? С одного лиса две шубы не снять. Ты своего Скарпи слушай больше — с сумой по миру пойдешь!
      Варяжские усы говорившего были с густой проседью, а на концах крашены синим. Так же, как и у того, кого он назвал батькой.
      — Молчи, Асмуд! — бросил старший.
      Жеребец под ним заплясал, чуя настроение хозяина. Гнедая кобыла Асмуда недовольно покосилась на белого жеребца.
      — Встань да говори толком! — прошипел всадник. — Лиса сбежала с нашим золотом?
      — Не знаю. — Гридень медленно распрямился. — Их не было в уговоренном месте. Они ушли. След оборвался в Днепр…
      — Переправились? — отрывисто спросил всадник.
      — Скарпи сказал…
      Высокий нурман в золоченых доспехах спрыгнул на песок, пошатнулся… Оказавшийся рядом разведчик-гридь сунулся поддержать, но нурман сердито его оттолкнул.
      — Не девка, — грубо сказал он. — Не свалюсь.
      И пошел к воде.
      Наверху громко переговаривались по-нурмански хирдманы Скарпи, личная дружина княжьего боярина.
      Славяне-разведчики, обнаружившие след, помалкивали.
      Примерно в полутора стрелищах от берега стояли на якорях две большие боевые лодьи под полосатыми парусами. Там тоже интересовались происходящим на берегу, но нурмана в золоченых доспехах за высоким рогозом с кораблей видно не было.
      Скарпи долго разглядывал примятые камыши. Потом повернулся, хватаясь за торчащие из земли корни, вскарабкался по сыпучему склону, толкнулся от подставленных под ногу ладоней и уселся в седло.
      — Зови корабли, — бросил он одному из хирдманов.
      Тот дважды отрывисто дунул в рог. Гнусавый низкий рев всполошил птиц. Захлопали тысячи крыльев. Разведчики, в большинстве — из охотников-полян, проводили улетающую дичь тоскливыми взглядами.
      Лодьи снялись с якорей, развернулись к берегу…
      — Хрунгельв, я оставлю тебе две сотни, десятерых следопытов и дюжину собак, — сказал нурман в золоченых доспехах тому, кто трубил в рог. — Разделитесь. Одни пусть идут вверх по течению, а другие — вниз. Но за оба отряда отвечаешь ты.
      — А ты? — спросил Хрунгельв.
      — А я переправлюсь на тот берег и сделаю то же самое. У этих черных крыс нет лодок. Далеко по воде они не уйдут. След будет.
      Гридень перевел дух.
      — Ну! — сердито поторопил всадник. — Продолжай!
      — След мы нашли, — торопливо проговорил гридень. — На этой стороне и совсем близко. Только волки уже порвали лису.
      — Какие еще волки? — взъярился всадник.
      — Побили их, батька. На правом берегу, повыше Рачьего острова. Вся трава — в крови. И мешков не было. И хузар там тоже не было.
      — Трава в крови! — фыркнул Трувор. — Сбежали они, шакалья порода!
      — Не сбежали, — буркнул гридень. — Мы их нашли…
      Полуденное солнышко до песка пробивало мелководье. Скарпи не понадобилось спускаться с береговой кручи, чтобы увидеть то, что под водой. Зрелище объеденных раками тел — не самое приятное. Но Скарпи, который своего первого врага уложил в четырнадцать лет, а к семнадцати уже потерял счет тем, кого убил, вид трупов не взволновал. Его интересовало другое.
      — Вытащить и пересчитать, — распорядился он. — Определить, скольких не хватает. Пустить погоню по следу…
      — По которому? — флегматично поинтресовался Хрунгельв. — Их три.
      Скарпи задумался…
      — Скарпи решил: главный — тот, что в степь уходит. В степи потеряться легче. Остальные — чтоб глаз отвести, — сообщил гридень. — Так, батька, он и велел тебе передать.
      — А почем он знает, что они на тот берег не ушли? — вмешался Асмуд. — Может, их насады на реке ждали?
      — Скарпи на тот берег тоже послал, — ответил гридень. — След искать. И Днепром… Он одну лодью вниз послал, а вторую вверх, к волоку. А еще тебе велел передать, батька, чтоб ты с дружиной прямо к чумацкому тракту шел. Ежели что — он сразу знать даст. А ежели ты решишь с лодьями и насадами в Царьград идти — ничего. Скарпи сам найдет злодеев и злато ромейское вернет.
      — Ха! — воскликнул Асмуд, сын Стемида. — Нурман? Вернет! Только сначала ополовинит!
      Гридень потупился. Он сам был нурман, а ославленному варягом Скарпи приходился племянником. По чести он должен был тут же вызвать Асмуда на поединок, но поскольку то был не просто варяг, а сам боярин Асмуд, то гридень предпочел промолчать. Если дядя найдет нужным, он сам защитит свою честь.
      Старший же всадник Асмуда не слушал. Он размышлял.
      К ромеям он, конечно, не пойдет. Ромеи вероломны. К ним если идти, то с настоящей силой. Ежели ромеи силу видят — они сами дают, и брать не надо. Малая дружина в тысячу воинов — это не сила. Тем более что дань ромеи уже отправили. Потребуешь еще — решат, что дешевле кого другого купить. И натравить на Киев. Ромеями не доблестные правят — торгаши. Хотя, надо признать, есть у них и полководцы. Но правят все равно торгаши. Потому и неплох был план Скарпи.
      Приползут недобитые ромеи из тайного посольства к кесарю, доложат, что побили их степняки и дань, что русам да пацинакам причиталась, забрали.
      А большому хану Куркурэ он сам пожалуется, дескать, забрали хузары наше золото! И пусть храбрый хан от обиды наедет на хузар! Пусть задерутся — а Киев тем временем еще кусочек сурожского берега под себя возьмет. И ромеи пусть с печенегами решают, кто дань схитил. А русы что? Русам обещано? Обещано. Значит, собери снова — и отдай. А не то придут и сами возьмут!
      От этих приятных мыслей всадник пришел в хорошее настроение и произнес уже не так мрачно:
      — Передай Скарпи, я иду к тракту. А он пусть ищет. Не найдет — головой ответит за потерянное богатство. Отправляйся!
      Гридню подали свежих коней, и он ускакал.
      «Ничего! Скарпи найдет! Он золота не упустит, не та порода. Такое богатство! Да и делить ее придется только с малой дружиной. А Волку вообще шиш!»– Он злорадно ухмыльнулся, вспомнив, сколько пришлось отдать печенегам из прошлогоднего ромейского выкупа.
      Ухмыльнулся и тут же помрачнел, вспомнив, и эта дань ромейская пока что не у него в руках, а неизвестно где. А как хорошо все было задумано! Да и сделано хорошо. Кто ж знал, что у диких хузар достанет ума, чтобы угадать, какую судьбу им назначили русы?

      Утром варяги свершили погребальный обряд: перерезали глотки пленникам, подожгли плоты и оттолкнули от берега. Рассвет — хорошее время для такого дела: умершие не собьются с дороги, притянет их не луна синяя, а Хорс-Солнышко.
      Бледный, почти невидимый огонь, серый прозрачный дым… Некоторые видели, как на призрачных крылатых конях улетают в Ирий души героев.
      Духарев призраков не видел, да и не высматривал особо. Не до того. Мучило Серегу дурное предчувствие. Нервность нездоровая. Когда за каждой полынной метелкой мерещится соглядатай, а за каждым пригорком — вражья конница. И еще в спину как будто кто-то пялится: так и хочется оглянуться. А ведь это не чащоба — степь. Простор от горизонта до горизонта. А давит так, словно в каменном мешке сидишь. Хотелось рвануть галопом: бежать, бежать, пока не поздно…
      Но ехали они теперь медленно. Из раненых только Мисюрок смог сесть на коня. Остальным пришлось мастерить носилки — кожаные гамаки на жердях, уложенных на лошадиные спины. Кони с таким грузом могли идти только шагом.
      Подобранный Серегой чужак за ночь отлежался, встал. Духарев распорядился выдать ему лошадь и трофейную печенежскую одежку. Оружия не давать. Мало что у чужака на уме?
      Одежку чужак сразу надевать не стал: выполоскал в речке. И сам умылся. Чистоплотный. От завтрака отказался, немедленно вызвав подозрение Устаха. У многих народов так: с врагом вместе не едят. А с кем поел — того убивать нельзя. Боги не одобрят. Велено было Шуйке за чужаком приглядывать. И если что — не церемониться. Чужак, впрочем, повода для подозрений больше не давал. Тащился в хвосте, дремал, уронив поводья. Надо бы его потрясти: кто, откуда, как попал в плен? Принцип «враг твоего врага — твой друг» в степи не срабатывал. Тут все — против всех. И только твой клинок — за тебя.
      Километров через двадцать речушка свернула к северу, варяги перешли ее вброд, и опять потянулся однообразный степной пейзаж: пологие холмы, прикрытые травами.
      Миновали стадо могучих степных туров. Длиннорогие быки с горбатыми холками подняли головы и проводили всадников недоверчивыми взглядами.
      — Э-эх! — громко вздохнул Понятко. — Какая охота!
      Духарев слыхал, что степные туры еще сильней лесных, чью мощь он уже испробовал на собственных ребрах, но за все это время ему так ни разу и не пришлось поохотиться на степных быков.
 
— Ай да сокол молодой
Над горой летал.
Ай да белу лебедицу
Молодой искал.
Стал он с горки да на горушку
Перелетывать,
Да звал лебедушку-красуню
В муравушке поиграть…
 
      — затянул Понятко.
      У парня был звонкий и ясный голос. Ежели так случится, что в бою покалечат, может, гусляром станет. Певун с таким голосом на княжьем пиру — желанный гость. Тем более варяг…
      Солнце припекало, снизу поднимался густой запах трав. Не зря поляне этот месяц травнем зовут. Варяги-северяне поснимали доспехи и стеганые подкольчужники, оставшись кто в белой льняной рубахе, кто вообще без ничего. Рассудили: ежели что — дозорные упредят. Машег (Рахуг был в передовом дозоре) поглядел на разоблачившихся с усмешкой, процедил что-то обидное. Для него градусов тридцать — это еще не жара, а так, тепленько.
      Духарев тоже броню снимать не стал. С одной стороны, пример выдержки для подчиненных, с другой — все то же неясное беспокойство.
      Ехал, слушал, как весельчак Понятко беседует с Машегом. О женщинах. Вернее, о том, как это печально, когда их нет. И чем их, в принципе, можно заменить. Вот те же печенеги, к примеру, они вместо баб…
      Понятко, у которого всегда имелась наготове соответствующая история, рассказал, как его дальний родич был в полоне у печенегов-гилеев. Вот позвал однажды родича хан и сказал, что у его, хана, наложницы родился сын. И у сына того глаза сини. А сини глаза во всей округе только у Поняткова родича. Посему, выходит, согрешил славянин с хановой наложницей, и за то выходит ему, славянину, наказание: бить сильно, а мужские достоинства отрезать напрочь.
      Родич Понятки, естественно, огорчился и задумался. А подумав, сообразил и сказал вот что: не у тебя ли, хан, в табуне родился недавно жеребенок с черной гривой?
      — Было дело, — согласился хан.
      — А ведь у кобыл твоих и жеребцов, у всех гривы желтые да сивые! — показал удивление родич. — Как же так?
      Хан подумал немного, погладил черную бородку и молвил:
      — Добро. О сыне моем боле говорить не будем. Но и ты гляди: о жеребенке никому ни слова!
      Машег посмеялся вежливо, а потом сказал, что у них похожую байку рассказывают про славянского тиуна и ромея. Только там не кобыла, а коза была.
      Внезапно один из дозорных, достигнув очередного взгорка, резво повернул назад. Воины встрепенулись было, но увидели, что дозорный, это был Сирка Чекан из Устахова десятка, машет пустыми руками: опасности нет.
      — Ну что? — спросил Устах, когда дозорный подлетел к нему и осадил потного жеребца.
      Сирка Чекан, рыжий, весь в веснушках, прибился прошлой весной. Никто в дружине его не знал, но кто и откуда — не спрашивали. Видно, что варяг, видно, что жизнью бит. Бит, да не сломан, так что к делу годится.
      — Ну что?
      — Дорога там, — шепелявя из-за дефицита передних зубов, сообщил дозорный.
      — Соляной тракт, — сказал Машег, подъезжая к старшим.
      — Куда ведет?
      — К Сурожу.
      — К городу?
      Хузарин мотнул головой.
      — К лиману, к варницам. Но к городу отвороток есть. Городок старинный, небольшой.
      — Чей он? Как называется? — спросил Духарев.
      — Называется Таган. По-нашему. Раньше наш городок был.
      — А теперь?
      — А теперь– не знаю. Его хакан Олег под себя взял и с нами договорился, чтоб соль брать по малой цене, сколько надо. А кому сейчас дань платят — не знаю. Придем — спросим.
      — А печенеги там есть, как думаешь?
      — Может, и есть, — ответил Машег. — Это не беда. В Саркеле тоже печенеги есть. Наемные. И угры.
      — Значит, по тракту пойдем? — спросил Сергей.
      — Лучше — по тракту, — ответил Машег. — На тракте спокойней.
      — Почему? — Духарев эту часть Дикого Поля знал слабо. В прошлый сезон они один раз ходили от Орла по Донцу почти что до упомянутого Машегом хазарского города Саркела, но обратно возвращались тем же путем и к Днепру шли не напрямик, а вдоль северских земель, высматривая для Свенельда места, где удобно ладить укрепленные городки.
      — На тракте меньше грабят.
      — Да ну? — Духарев скептически поднял бровь.
      — Вдоль тракта истуканы языческие издревле поставлены. Кто степных богов боится, — Машег сплюнул, — тот на тракте лютовать не будет. Ну, может, возьмет немножко.
      — Печенеги — тоже их боятся?
      — Не знаю. У них свои демоны. — Хузарин снова сплюнул, затем добавил после паузы: — Ране этот тракт наши дозоры стерегли. Их-то поболе стереглись, чем кумиров деревянных.
      Машег уже несколько лет служил Свенельду, поскольку был воином из рода воинов, в …надцатом поколении, и не воевать не мог. Хузарский же хакан Йосып своих воинов не жаловал. Предпочитал по-ромейски нанимать за золото чужеземцев, которым доверял больше. Машег служил Свенельду, оваряжился, но всё равно считал себя именно хузарином и никак не мог привыкнуть к тому, что княжья русь и печенеги так потеснили его народ. А ведь совсем недавно Хузарский хаканат держал под собой и всю землю от Волги до берегов Греческого моря, и Сурожское море, и Степь — до самого Днепра. И те же поляне безропотно платили им дань… Потом с востока пришел хан Бече , с запада — варяги…
      — Поедем трактом, — подумав, решил Духарев.
      — Машег, — через некоторое время спросил хузарина Понятко, — а печенеги — они каким богам кланяются?
      — Те, что там, — Машег махнул рукой, — в Аллу верят. И в Мохаммеда-пророка. Хоть ложно верят, так хоть в Бога истинного. А те, что у нас, у тех вера черная, в демонов. — Машег скривился и сделал отвращающий жест. — Они своих демонов человечьей кровью кормят .
      Понятко кивнул. Одобрительно кивнул, поскольку, как любой варяг, покровителем считал Перуна, а Перун кровушку человечью тоже очень одобряет.
      Хузарин скривился еще больше, поглядел на Духарева, словно ища поддержки, но Сергей о специфике печенежской веры понятия не имел, что же касается жертвоприношений, то тех же пленных так и так прирезать пришлось бы. И если при этом кто-то хочет возглашать: «Тебе, Перун, воин Небесный», — то пусть возглашает. Хотя если Перун действительно воин, а не мясник, то ему должны быть больше по вкусу битвы, а не казни.
      Не дождавшись поддержки, Машег махнул рукой, пихнул коня пятками и умчался.

      На дороге пустили коней рысью. По голой земле идти легче, чем по разнотравью. Сменили сторожевые разъезды. Духарев верхом на заводной, прихватив Пепла, сам поехал в дозор. Обогнав отряд шагов на семьсот, оглянулся. Издали казалось — варягов много. Над дорогой поднималось густое желтое облако пыли. Такое заметно издалека — это минус. Зато за пылью сразу не разглядишь, что лишь на десятке лошадей — наездники.
      Сергей потянулся к фляжке, промочил горло. Встряхнул, определяя, сколько осталось. Когда он выезжал из Киева, в серебряной, обернутой толстым войлоком фляжке плескалось разбавленное водой белое хузарское вино. Убыль вина пополнялась из увесистого поначалу бурдюка, но с каждой неделей воды во фляжке становилось все больше, а вина — все меньше. Из-под копыт порскнула стайка перепелов. Лошадь под Духаревым шарахнулась.
      — Тих-хо! — прикрикнул Сергей и движением колен вернул лошадку на прежний маршрут.
      Он уже далеко обогнал своих. Ветер дул в лицо, относя за спину запахи и звуки, оставляя только стрекот насекомых, сдвоенный стук копыт и душный аромат зацветающей степи. По белесому небу ползли редкие прозрачные облака. Дикая Степь.
      «А я ведь уже три года здесь», — подумал Сергей.
      Прошлое, вернее, будущее: двадцатый век, телевизоры, компьютеры и «мерседесы» с «боингами» — где это все? Нет, Серега не жалел. Наоборот, теперь ему казалось, что до того, как попасть сюда, он и не жил по-настоящему, так, плыл в сонном тумане, жевал безвкусные котлетки, потрахивал вялых и синеватых, как мороженые куры, потаскушек…
      Серега посмотрел на свои загорелые руки, исчерченные светлыми полосками шрамов, потрепал лошадь по жесткой гриве. Взревновавший Пепел тут же пихнулся мордой: а меня? Духарев приласкал и его, поглядел на ладони. Да, эти ладони мало годились для ласки. Оружие и — особенно — тяжелое весло накатали на них такие бугры мозолей, что ими гвозди можно забивать вместо молотка. Настоящие рабочие руки, хм… работника ножа и топора. Вернее, меча и рогатины, поскольку топору Духарев безусловно предпочитал прямой клинок, а нож… Ну, нож — это не оружие, по местным понятиям, так, сало стругать.
      Пепел, не отставая, опять сунулся мягкими губами, уложил тяжелую башку на шею Серегиной лошади. Та тихонько заржала. Решила, видно, что жеребец к ней подбивает клинья.
      Серега вспомнил, как он горевал, потеряв коня в давней сече у Хортицы. И как чудом отыскал его той же осенью. А еще говорят всякие придурки, что Бога нет!

* * *

      Той осенью Серега с Устахом заехали в Чернигов. Собственно, путь их лежал мимо Чернигова в Любеч. В Любече друзей ждала торговая лодья. С ее хозяином, добрым приятелем Духарева, купцом Гораздом, было еще по весне сговорено, что возьмет он обоих варягов на обратном пути. А чего ж не взять? Заморский товар — легкий: шелка — не мука. А две пары варяжских рук будут очень кстати и на воде, и на волоках.
      От Переяславля до Любеча — рукой подать. Даже осенью верхами за несколько дней дойти можно. Но Духарев с Устахом не торопились. Был у них, перед отъездом, доверительный разговор с самим Свенельдом. И тайное поручение.
      «Я, — сказал Свенельд, — даю это дело вам, а не своим дружинным, потому как родичей у вас в наших краях нет и своих интересов тоже. А люди вы опытные. Хочу я, чтоб ехали вы в Любеч непременно через город Чернигов, а в Чернигове погостили бы денек-другой да и пригляделись к делам тамошним. Может, увидите что… занятное».