Высокая трава раздвинулась, и на полянку проскользнул Понятко, разведчик-следопыт из Серегина десятка.
      Половая лошадка разведчика тут же встрепенулась и сделала попытку подняться на ноги.
      Кто-то из воинов успел схватить ее за ноздри и прижать к земле. Ковыль был достаточно высок, чтобы скрыть не только лошадь, но даже и всадника, если тот пригнется к холке. Но слух у степняков острый. Лучше не рисковать.
      — Три больших десятка, двое дозорных, остальные спят, — шепотом доложил разведчик. — Собачек нет.
      И поглядел на своего десятника: доволен ли?
      Серега одобрительно кивнул, и Понятко расплылся в улыбке.
      Классный парень. Умница. И следы распутывать мастер, а как часовых снимает! Не захрипит, не булькнет. Залюбуешься!
      Значит, три больших десятка… Серега почесал взопревшую под доспехом грудь. Большой десяток, это обычно человек двенадцать-пятнадцать. Итого сабель сорок, не меньше. А варягов — двадцать три. Вполовину меньше. Но для рукопашной — более чем достаточно. Парни у Сереги — один к одному. Молодцы. Варяги, одним словом. Против сорока степнячьих сабель — и десятка добрых варяжских мечей хватит. Но… Есть одно «но». И «но» это заключается в том, что помимо сабель у степняков обычно имеются луки. И луками степняки пользуются не хуже варягов, а, как это ни печально, лучше. И если степняки успеют взяться за эти самые луки, тогда будет худо.
      Духарев поглядел на Устаха. Лучший Серегин друг и второй десятник в отряде был обуреваем теми же мыслями.
      — Кто они, печенеги? — спросил Духарев. Он был почти уверен, что услышит — «да». Но Понятко мотнул головой:
      — Хузары. Дикие.
      И поглядел на «своих» хузар, Машега с Рагухом: как отреагируют?
      Лицо у Машега стало, как у девушки, откусившей яблоко и неожиданно обнаружившей переполовиненного червяка.
      Понятко тихонько засмеялся. На него цыкнули. Духарев знал, что для большинства его варягов что «черный хузарин», что печенег — без разницы. Одно слово — степняки. Те, что, налетев, бьют, грабят, уводят в полон мирный люд… А потому и их самих бить да грабить — милое дело. Если силушки хватит. Но для тех, у кого соображения побольше, а уж тем более для кровных хузар — разница была ощутимая. А для последних — еще и обидная.
      Серега Духарев из чужих рассказов да из собственного опыта составил для себя примерную картину местной геополитики и понимал ситуацию так.
      После того как печенежские орды подмяли под себя изрядный кусок хузарского хаканата, очень многие из бывших данников нынешнего хакана Йосыпа и даже его собственные подданные из черных хузар-язычников примкнули к победителям, увеличив и без того многочисленные печенежские полчища. Наиболее отмороженные сколачивали собственные шайки и, на собственный риск или заручившись поддержкой того или иного большого хана, нагло безобразничали на торговых путях.
      Таких разбойничьих шаек численностью до полусотни стрелков каждая в степях Приднепровья было что блох на бродячей собаке. Иногда шайки объединялись, иногда резали друг друга. Они роились около трактов и волоков, как мухи у навозных куч. Раньше, когда Итильский хаканат был в настоящей силе, такого не было. Но хакановы хузары в этих краях уже вчистую проиграли печенегам, и теперь главной силой, способной противостоять степнякам, стала княжья русь: варяги, славянские вои, служивые нурманы, свеи и прочие. Им же теперь приходилось оберегать торговые пути к ромеям, чтобы кочевые полчища не отрезали их от тех же ромеев, как это уже случилось с Хузарским хаканатом.
      Воевать с печенегами было трудно. Степные орды находились в постоянном движении. Погрузят имущество на повозки да коней — и ищи их по всей степи. За несколько дней печенежское кочевье, с женщинами, детьми, стариками, и то уходило на сотню километров. А уж воинам-степнякам отмахать за день километров шестьдесят — сущие пустяки.
      Отчасти поэтому нынешний киевский князь даже и не пытался потеснить степняков. Насколько было известно Духареву, Игорь лишь единожды, да и то лет двадцать назад, ходил против печенегов. Пытался наказать хана, пограбившего киевские земли. Толку от этого вышло — ноль. С тех пор Игорь решил, что со степняками проще дружить. И дружил. Например, недавно ходил с ними на ромеев. Ромеи откупились от Игоря, а Игорь, соответственно, — от союзников. После чего русь отправилась домой, а печенеги — грабить булгар.
      С большими ордами и впрямь лучше было не связываться, но прижать всякую мелочь — не так уж трудно. Однако это, как оказалось, не совсем совпадало с интересами самого киевского князя, который предпочитал получать с купцов за право присоединиться к княжьему каравану.
      Впрочем, не все рассуждали, как Игорь. Иного мнения придерживался, к примеру, княжий (формально, а по сути — свой собственный) воевода Свенельд. А еще — полоцкий князь Роговолт, которому не улыбалось торговать под жадной рукой киевского князя. И в этом Роговолта поддерживали даже упрямые новгородцы. Не только словами.
      Поэтому вот уже второй год топтали степные травы небольшие летучие отряды славян — выискивали степных разбойников. Малых числом — били. На банды посильней наводили Свенельдову дружину. Если же наталкивались на большую орду, держались подальше. Такая вольная охота на степняков считалась делом опасным. Славянам, особенно тем, что с севера, воевать в степи еще надо было научиться, а для кочевников Дикое Поле — родной дом. Поди сыщи их раньше, чем тебя самого отыщет печенежская стрела, которая за пятьдесят шагов навылет щит пробивает. В общем, опасное дело. Но прибыльное. Иной раз не только пояса, но даже и седельные сумы разбойников были набиты серебром.
      Устах и Серега командовали одним из таких вольных отрядов. Ватажка их считалась варяжской, хотя из прирожденных варягов в ней был один Устах. Остальные — сборная солянка. Поляне, кривичи, прусс, свей. Особняком — Рагух и Машег. Двое хузар, оваряженных Свенельдом, — «подарок» киевского воеводы перспективному десятнику Серегею: очень не хотелось воеводе, чтобы Духарев стал кормом стервятников. Двое хузар благородной крови, воинов в …надцатом поколении, знавших все тонкости и хитрости степной войны, — это неоценимый дар.
      Вообще-то вначале хузар было четверо. Еще двоих Свенельд отдал в десяток Устаху. Но эти были попроще, и судьба им не улыбалась. Одного в первой же стычке посекли «черные» угры, второму печенежья стрела разбила локоть, и его с купеческой ладьей отправили в Киев.
      Собранный с бору по сосенке, отряд тем не менее получился крепкий. Правда, частые жестокие стычки с Дикой степью изрядно проредили храбрую ватажку. Храбрую-то храбрую, но вот насчет побудительных мотивов своего разномастного воинства Духарев не обольщался. Парни лезли в драку не за идею, отечество или поруганную честь родичей (хотя были, конечно, и такие), а исключительно ради того самого серебришка, что побрякивало в разбойничьих кошелях. Но старших младшие уважали крепко, и на этом уважении держалось единство воинской ватаги. На этом да еще на понимании варяжского славного братства. Не то перегрызлась бы разноплеменная компания на счет «раз».
      — Дикие хузары… — Устах поглядел на Машега, тот брезгливо скривил рот. Варяжские усы его были не усами, а насмешкой. По три волосины. Но лицом не смугл, а светел, ничуть не похож на большинство плосколицых кочевников, которых княжья русь пренебрежительно называла копчеными. Это потому что сам Машег был из «белых» хузар, поклонявшихся Единому. Из воинской элиты. А элита эта, ясное дело, в постель предпочитала класть не уродливых простолюдинок, а писаных красавиц. Обычно заморских. Потому стриженные под горшок волосы хузарина были светлыми, а глаза — синими. И этими синими глазами Машег взирал на хузар низших, «черных», язычников с презрительным высокомерием. Как волк — на деревенских собак. Иудейская вера, впрочем, не мешала Машегу вкладывать время от времени золото в черный языческий Перунов рот. Вера — верой, а обычай — обычаем. Тем более если обычай — варяжский.
      — Откуда они пришли? — спросил Духарев.
      — Вроде с волока, — не очень уверенно ответил Понятко. — Я далеко не бегал, точно не скажу, но точно, что от Днепра.
      Воины оживились. Если разбойник от реки скачет, значит, или спугнул кто, или — с добычей.
      — Бьем? — Тусклые обычно глаза древлянина Шуйки заблестели от жадности.
      Духарев с Устахом переглянулись: в общем все было ясно.
      — Бьем, — сказал Духарев. — Какие могут быть вопросы? Только на этот раз мы — зачинщиками! — ревниво добавил он.
      — Да ладно уж! — Устах ухмыльнулся. — Только Понятку мне дай. И Машега.
      — Машег, ты как? — для порядка спросил Духарев.
      Он знал, что хузары предпочитали держаться вместе, но понимал, что во второй группе тоже должен быть мастер-стрелок.
      — Пойду, — отозвался Машег. — Если Понятко меня петь заставлять не будет.
      Они с Поняткой были приятели, а шутка была старая, потому никто не засмеялся.
      — Клёст, Свей с лошадьми, — распорядился Устах. — Остальные проверьтесь: чтоб не звякать там, не кашлять и не пердеть.
      Через несколько минут вторая группа гуськом втянулась в густую траву, чьи стебли в сумраке казались совсем черными.
      Духарев выждал положенное время и, сделав знак своим, тоже нырнул в траву, в щель, оставленную возвращавшимся разведчиком. За Серегой бесшумно проскользнул Рагух, за хузарином — лучший из Серегиного десятка, Гололоб. За Гололобом — семеро оставшихся. План ночной атаки был просчитан до мелочей и не раз опробован в деле.
      Сергей скользил, пригибаясь, между высоких стеблей. Он двигался почти бесшумно, аккуратно раздвигая траву. Серые утренние сумерки — хорошее время. Его, Серегино, время.
      Когда ветерок донес кислый запах разбойничьей стоянки, Духарев подал знак: «Стой!» — и сам замер. Медленно потянул носом («взял», как сказал бы Рёрех) воздух. Потом еще раз.
      Пахло травой, людьми, лошадьми, мясной похлебкой, должно быть, старой, потому что дымом не пахло: степняки огня не разводили. А ведь здесь, в низине, трава еще не растеряла влагу, и пожара можно было не опасаться. Это позже, когда солнце основательно высушит степь, случайной искры будет достаточно, чтобы понеслась по Дикой Степи огненная волна.
      Духарев однажды видел такой пожар и помнил, как они обходили раскинувшееся на сотни стрелищ серое пепелище, которому лежать мертвым до первого дождя. А дождь этот, может статься, выпадет аж через месяц. Всему живому в огне — смерть, а под хороший ветер пал мчит вдвое быстрее лошади. И даже если поднявшийся от твоей искры огонь и обойдет тебя стороной, богини степей не простят жестокости. Найдут как отомстить.
      Не то чтобы варяг Серегей (не говоря уже о христианине из Питера Духареве) боялся степных божков. Но «дедушка» Рёрех, который городского неуклюжего кобеля Серегу оборотил в стремительного и смертельно опасного волчару, дразнить языческих божков не советовал. Тем более на их территории.
      Однако, кроме опасности пожара, была еще одна существенная причина не разводить костров. Запах дыма. Те, кто не желал афишировать свое присутствие в степных просторах, вынуждены были обходиться без огня. И разбойники, и охотники в степи попусту костров старались не жечь, а если жечь, то непременно со всеми предосторожностями.
      Значит, костра степняки не жгли. Тихарились. Ну и ладно.
      Приложив ладони раковинами к ушам и медленно поворачивая голову, Сергей прислушался. Человеческого дыхания он не услышал, зато услышал лошадей, пасшихся вокруг лагеря. Степняки, по обыкновению, отпустили их подкормиться. Но между варягами и лагерем не было ни одной, иначе пришлось бы обходить. Хузарские кони обучены не признавать чужих и поднимать тревогу.
      Духарев выждал еще немного. Устаху, который будет огибать лагерь по большой дуге, нужно время, чтобы занять боевую позицию.
      Прошло полчаса. В лагере степняков ничего не изменилось, только один раз визгливый голос спросонья забормотал по-хузарски.
      Сергей вопросительно поглядел на Рагуха, но тот мотнул головой. Ничего важного.
      Духарев ждал. Его десяток тоже ждал: кто — сидя на корточках, кто — на земле. Ждать в неподвижности они могли часами. Терпение воина превосходит даже терпение охотника.
      Сергей очень хорошо знал каждого из своих парней. Знал, кто и что может, знал, как к кому подойти, чтобы сделал сверх возможного.
      Любому духаревскому соотечественнику из того, прежнего мира эти парни показались бы стандартными, как игрушечные солдатики. Одинаковые шлемы, у кого — с прорезями для глаз, у кого — со стрелками-наносниками, одинаковые куртки с нашитыми бляшками, заправленные в сапожки штаны из прочной ткани, с кожаными нашлепками на коленях и в паху, мечи в ножнах — за спиной (подражание своему десятнику), луки, ножи… Обычный прикид для степной «охоты». Щиты и стальные доспехи имелись у всех, но остались на стоянке. Сейчас главное — легкость и быстрота.
      Время вышло. Сергей поднял два пальца. С ним пойдут двое. Кто эти двое, знали все. То же было бы, если бы он показал три или четыре пальца.
      Лагерь степняков — вытоптанное пятно шагов сто в поперечнике. На поляне в кажущемся беспорядке разбросаны упряжь, седельные сумы. Несколько больших мешков кучей свалены посередине. Хозяева всего этого барахла вповалку спят вокруг. Оружие под боком, но тетивы у всех, кроме часовых, спущены. Это хорошо.
      Сторожей было двое, и их следовало обезвредить быстро и аккуратно. На этот случай у Сереги имелась своя персональная примочка. Ноу хау.
      Серега осторожно развязал кожаный мешочек и извлек из него жирного живого слепня. Слепень злобно загудел, но это его не спасло. Крохотная деревянная игла с коричневым от яда жалом проткнула его насквозь. Жить слепню осталось чуть больше минуты. Этого достаточно. Та же печальная участь постигла и второго слепня.
      Духарев отцепил от ножен ровную тростниковую трубку, из тех, что использовались славянами для «подводного плаванья». Серега, однако, несколько расширил сферу ее применения.
      Духарев приложил полый тростник к губам, просунул между стеблями. Первый слепень отправился в последнее путешествие…
      С той стороны изготовившиеся к бою Устаховы молодцы наверняка опознали хлопок. Но ни часовых, ни спящих этот незнакомый звук не встревожил. А вот звук спущенной тетивы или характерный удар попавшего в цель швыркового ножа поднял бы на ноги всех.
      Часовой шлепнул себя по шее, поглядел на раздавленного слепня, отбросил его брезгливо, потер «укушенное» место… «Жало» осталось в ранке.
      До второго часового было подальше, метров двадцать, но Серега и на этот раз не промахнулся.
      Яд начинал действовать через две-три минуты. Это был хороший яд, Духарев отдал за него чародейке, «служанке» Мокоши, полную гривну. Попадая в кровь, яд сначала вызывал сонливость, потом слабость, а затем смерть. Состояния сменяли друг друга так быстро, что отравленный не успевал заподозрить что-то неладное.
      И тут, впервые, произошла осечка.
      Часовой, ближний, неожиданно поднялся. Второй, повернувшись, поглядел на него, но первый махнул рукой: все нормально.
      Возможно, у него просто затекли ноги. Проблема состояла в том, что сидящий со скрещенными ногами степняк, засыпая, так и остается сидеть. А вот тот, кто стоит на ногах…
      Второй вырубился раньше. Серега увидел, как он клюнул носом…
      И тут колени у первого подогнулись…
      Гололоб, опередив своего десятника, метнулся вперед, бесшумно, подхватил падающее тело, бережно опустил на землю. Хузарин успел глянуть на варяга мутнеющими глазами, но подать голос уже не мог.
      Все остальное заняло не больше минуты. Варяги ворвались в лагерь, как степные волки — в овечий загон. Брызги крови и ошметки плоти, вопли, визг, рев…
      Духарев прыгнул сразу в середину лагеря, к сложенным кучей мешкам, хлестнул веером сразу на три стороны, перебросил меч в левую руку, достал четвертого. Пятый успел откатиться, ухватился за лук… Топорик Гололоба проломил облепленный сальными волосами затылок. Кто-то из степняков свистнул с переливом, зовя коня. Перекрывая свист, над степью задрожал тоскливый злобный волчий вой. И тут же завыли, вперелив, по-волчьи, все варяги. От этого страшного звука шарахнулись прочь непугливые хузарские кони, а на их хозяев, тех, что успели схватиться за оружие, навалилась внезапная немощь, и что-то ослабло внутри. Лишь немногим удалось преодолеть отнимающий силы звук. Наконец зазвенела сталь. Но не степнякам тягаться с варягами в искусстве клинковой игры, тем более — на твердой земле. В одном месте, правда, нескольким хузарам удалось сбиться в кучу, ощетиниться пиками. Такой пикой степной всадник на скаку подхватывает брошенное в траву кольцо. Но пешими хузары не продержались и минуты. Устах и еще четверо варягов налетели с разных сторон, посекли и пики, и тех, кто их держал, и тех, кто под прикрытием уже нацеливал смертоносные луки… Быстро, очень быстро… Вот кто-то из степняков метнулся прочь, в спасительные травы… и полетел ничком, когда стрела Рагуха ударила ему под лопатку.
      Машег и Рагух в сечу не лезли. Били на выбор, неторопливо, насмерть.
      Минута, может, чуть больше — и всё закончилось. Для разбойников. Для варягов же, как выяснилось чуть позже, всё только началось.

      Победители неторопливо осматривали тела, срезали и снимали все, что казалось ценным. Раненых добивали. В воздухе висела тяжелая вонь крови, боли, пота, выпущенных внутренностей. К вони Серега уже давно принюхался. Притерпелся, как к свербящей под доспехами коже. Ну чешется — и ладно. Главное, чтобы вши-блохи не завелись. Естественная брезгливость цивилизованного человека, конечно, не исчезает совсем, но привычка натягивается на нее сверху, как перчатки патологоанатома. Правда, были вещи, к которым Сереге было притерпеться трудно. Но одно дело — изнасилованные или брошенные в костер дети, и совсем другое — порубленные в схватке разбойнички. Одним словом, как говаривали классики: труп врага пахнет очень даже приятно.
      Подтянулись Свей и Клёст, пригнали коней.
      Рагух и Машег сели на своих лошадок, пустились ловить разбойничьих. Поймают, конечно, не многих. Дюжины две. Но и эти пригодятся — трофеи везти.
      Сергей мертвых не обдирал. Не командирское это дело. Без него справятся. Обдирать — не убивать.
      А все-таки ловко у них стало получаться! Сорок восемь разбойничков — наповал, а у Сереги в десятке только одного поцарапало, да и то легонько. Конечно, резать спящих — неспортивно. Но это только в рыцарских романчиках все чисто-благородно. А по жизни чистая работа как раз такая: чтобы вокруг в живописном беспорядке валялись чужие трупы, а твои друзья стояли вокруг на собственных ногах. Вот картина, от которой становится тепло на сердце у всякого вождя. А он, Серега Духарев, теперь, как ни крути, а вождь. Хоть под рукой у него не тысячи, а всего дюжина.
      Короче, Духарев был собой стратегом вполне доволен. В открытой сшибке со степняками легла бы половина его парней. Это в лучшем случае.
      О худшем даже и говорить не хочется. Это они, варяги, с побежденными обращаются по-доброму: ножом по горлу. Не смерть, а чистое милосердие. А к степнякам в руки живьем попадать не стоит. За неполных два года Духарев в здешних краях насмотрелся всякого. Иной раз на то, что остается от угодивших в плен к тем же копченым-печенегам, не стоит даже смотреть. Лучше уж — к нурманам, чем к этим. Вон красавец валяется — на шее два ожерелья. Одно — золотое, второе — из сушеных пальцев. Притом не мужских, а женских. Или детских. Обдиравший разбойника Щербина, полочанин из Устахова десятка, угрюмый, битый громила, и тот передернулся лицом, сплюнул, разрезал шнурок и положил страшное украшение на землю…
      — Серегей! — За два года Устах так и не научился правильно выговаривать имя Духарева. — Поди сюда, глянь!
      Серега подошел. Глянул. Ёш твою мать!
      Устах стоял у развязанного кожаного мешка. И был этот мешок доверху наполнен серебряными чашами. И не какими-нибудь, а дорогой ромейской работы, с чернью и чеканкой. Иные — даже с эмалью.
      Духарев присвистнул. Повезло, однако! На один такой мешок боевую лодью построить можно. Да что там лодью — корабль морской, а то и два! Серега потянулся к другому узлу, поменьше, распутал шнурок… Ну вообще! Мешок, размером с баранью голову, был под завязку набит серебряными монетами: греческими, арабскими… Друзья переглянулись.
      Третий мешок они вскрыли вместе. И он тоже оказался набит монетами. Только золотыми.
      Они поглядели друг на друга. Губы Устаха растянула глуповатая улыбка, совершенно неуместная на суровом, обветренном лице синеусого варяга. Но Серега тут же поймал себя на том, что лыбится так же глупо. Как влюбленный шестиклассник, которого подружка неожиданно чмокнула в щечку.
      — Ax ты мохнатая Волохова гузня! — пробормотал Устах. — Скажи мне, брат, это морок или вправду золото?
      Духарев зачерпнул тяжеленькие монеты ладонью — как пшеничное зерно, взял одну, прикусил…
      — Высшей пробы!
      Это было богатство. Огроменное. Причем — для всех ватажников. Даже если в остальных мешках солома с глиной, что маловероятно.
      «Черт! — подумал Духарев. — Что ж я с этим делать-то буду? Такие деньжищи!»
      Очевидно, в голове Устаха роились такие же мысли. Но синеусый варяг был более практичен.
      — Чусок! — окликнул Устах своего помощника.
      Чусок, самый старый в ватажке — пятый десяток пошел, горбоносый, чернявый, как ромей, и такой же хитрый, подошел к десятнику.
      — Глянь.
      Воин глянул, глаза его блеснули алчно, мозолистая рука сама потянулась к рыжему металлу. Но Чусок тут же взял эмоции под контроль, ограничился одной монеткой.
      — Ромейская, — хрипло проговорил он, вертя красноватый диск корявыми пальцами. — Романовой чеканки. Вишь, морда его! — Черный ноготь чиркнул по императорскому профилю. А это что? — Чусок взял одну из чаш, полюбовался узором. — Товар отборный! — И тут до его лицу пробежала тень. Чусок положил чашу обратно, поскреб щетинистый подбородок, повернулся, поглядел на посеченных степняков…
      — Я вот чего думаю, — произнес он неторопливо, — больно мало их для… такого. Это ж какой товар! И деньжищи какие! Такое без доброго присмотра степью никакие купцы не повезут. Маловато этих было для такого дела…
      — Какие купцы, Чусок? — фыркнул Устах. — Это ж дикие хузары!
      Он еще не понимал. А Серега уже въехал, и нехороший холодок возник где-то у него внутри.
      — Может, их больше было? — рассуждал Устах. — Может, за это дело побили многих?
      — Может, и побили. Или они побили. А может… — Чусок подергал оттянувшую мочку, золотую серьгу с солнечным знаком.
      Духарев тем временем нетерпеливо распутывал следующий мешок… Так, серебро! А этот, поменьше… Черт! Опять золото!
      Радость от привалившей удачи растаяла, как мороженое во рту дикаря. Только вместо сладости остался совсем другой привкус…
      Устах и Чусок наблюдали за Серегой с большим вниманием.
      Так, еще серебро, и еще, а здесь — посуда драгоценная… Блин!
      «А ведь это жопа, — подумал Серега. — Надо же, как вляпались!»
      Нечто подобное, вероятно, испытал бы вокзальный воришка, ловко стыривший чемоданчик и вдруг обнаруживший, что тот доверху набит пакетиками с героином.
      Духарев не мог себе представить, чтобы такое охраняла кучка задрипанных разбойников. При таком товаре естественно виделись закованные в сталь грозные шеренги всадников, сторожкие дозоры, опытные, доверенные сотники…
      Очевидно, у Серегиных соратников перед глазами возникла сходная картинка.
      — А может… — пробормотал Чусок.
      — Что? — быстро спросил Устах, которому тоже открылась вторая, смертоносная сторона медальки.
      — Может, тайно везли?
      — Ромеи?
      — А кто же еще?
      Это могло быть правдой. Такое было вполне в обычаях Восточной Римской империи. Тайком подкинуть золотишко одному из возможных противников, чтобы тот не к имперским валам шел, а вцепился в загривок другому опасному для ромеев соседу.
      — Думаешь, даром кому? — спросил Устах.
      — Угу. Даром. Или откупом.
      — Похоже, что так, — согласился Устах. — Значит, от кого — мы догадываемся. А вот кому?
      Кандидатов, учитывая сумму, было не так уж много. Печенеги. Вернее, кто-то из больших печенежских ханов. Гонорар за внеочередной рейд по славянским землям? Или ущемление хвоста другому большому хану, своему сородичу? Вполне вероятно. Итак, печенеги — это раз.
      Хакан хузарский. Это два. Но сомнительно. Йосыпу хузарскому нынче не до империи. Своих проблем — выше крыши.
      И наконец, три — хакан русский . Он же великий князь Киевский Игорь свет Рюрикович. Вот это возможно. Год тому назад Игорь как раз на ромеев и ходил. Те откупились, но большого богатства киевский князь тогда не привез. Тем не менее в этом году великий князь за добавкой не пошел. Да, Игорь — кандидат реальный.
      Следующий вопрос: за что полагается такой существенный взнос в личную казну? Ну, это не вопрос даже. Ежику понятно: ромейское золото служит исключительно для пользы ромеям. Следовательно, во вред всем остальным… Следовательно, все остальные спят и видят это золотишко перехватить. Так что даже тайная миссия должна быть обставлена очень серьезно. И тот, кому предназначается золото, обязательно должен быть в курсе и тоже позаботиться о соблюдении правил безопасности. И дикие хузары при таком куше выглядят примерно как пацаны с рогатками в качестве охранников коммерческого банка. Следовательно, здесь что-то нечисто. Следовательно, ничего хорошего от этой немереной добычи ждать не приходится. И очень, очень вероятно, что настоящий хозяин имущества обретается где-то поблизости. Следовательно…
      — Следовательно, мы влипли, — констатировал Духарев. — Эй! Братья-варяги! Идите-ка все сюда!
      Через пару секунд две дюжины варягов уже толпились вокруг немереной добычи. Гоготали, лупили друг друга по спинам, щупали драгоценный металл, пускали слюни…
      — Значит, так, ребятки, — негромко, но веско произнес Духарев. — Слушай меня!
      «Ребятки» тут же оставили в покое золотишко и обратили восторженные лица к командиру. Общеизвестно, что преданность воинов напрямую зависит от удачливости военачальника. В эту минуту рейтинг Духарева поднимался аж до заоблачных высот. Сергею предстояло опустить его на землю.
      — Я не знаю, — сказал он, — как это все попало вот к ним. — Жест в сторону покойников. — Но я знаю твердо: у этого богатства есть настоящий хозяин. Вот этого мешочка… — Духарев поднял мешок с золотом, тянувший на полпуда, — хватит, чтобы год кормить дружину в три сотни клинков. И будь я хозяином этого мешка, я бы не хотел, чтобы ему было без меня одиноко. И присматривал бы за ним не хуже, чем евнух булгарского царя за его новой наложницей.
      — А мы его поделим! — задорно выкрикнул Мисюрок, совсем молодой парень из Серегина десятка. — И присмотрим вместе!
      Бац! Деревянная лопата, которую Устах называл своей ладонью, шлепнула Мисюрка по затылку так, что у парня шлем съехал на глаза.
      — У этого золота есть хозяин, — продолжал Духарев. — И я не уверен, что нам он по зубам. Но, с другой стороны, и мы все имеем некоторое право на эти деньги. Мы ведь взяли его в бою, верно?
      Ватажка дружно подтвердила: да, верно.
      — Может, нам следует подождать хозяина и спокойно отдать ему деньги: может, и нам что перепадет? — задал коварный вопрос Духарев.
      — Перепадет, — мрачно проворчал Щербина. — Секирой по загривку.
      — А хозяин-то кто? — поинтересовался неугомонный Мисюрок.
      — Это земля большого хана Куркутэ, — заметил Чусок. — Может, и деньги его?
      — Может, — не стал оспаривать Духарев.
      Понятко звонко рассмеялся.
      — Чтобы Волк поделился добычей? — воскликнул он. — Скорее мой гнедой жеребенка принесет!
      — А что ты предлагаешь? — Духарев усмехнулся.
      Понятко был молод, но храбр и неглуп. Потому пользовался в ватажке не меньшим уважением, чем Гололоб или тот же Чусок.
      — Взять добычу и бежать со всех ног! — Понятко снова засмеялся. — Авось не догонят!
      — Кто думает по-другому? — спросил Духарев.
      Ватажка ответила одобрительным ворчанием.
      — Ясно, — кивнул Сергей. Поглядел на небо: до восхода осталось недолго.
      Он минуту задумался, планируя дальнейшие действия. Остальные терпеливо ждали.
      — Значит, так, — решил Духарев. — Ты, Понятко, сейчас возьмешь Мисюрка, пару заводных — и махом — вдоль хузарского следа. Далеко не ходите. Как солнце выглянет — сразу назад! По седлам!
      Хотел еще добавить, чтоб поосторожней, но сообразил, что в этом нет необходимости.
      — Устах! — Духарев повернулся к другу. — Отсюда до берега стрелищ двадцать?
      — Тридцать.
      — Тем лучше. Слепим ложный след. Заодно коней напоим. Распорядишься?
      — Угу. — Серегину идею он ухватил с ходу. Чем больше следов поведет с места побоища, тем сложнее будет возможным преследователям Днепровский берег здесь — не то что у Хортицы, пологий. И течение ровное. Можно переправиться? Можно. Вот пусть преследователь и гадает: переправили добычу на тот берег или нет.
      — Клёст, Чекан, Шуйка! — гаркнул Устах. — Взяли лошадей — и к Днепру. Туда — широко гоните, обратно — цепочкой. Да на берегу не валандайтесь! Наполнили бурдюки — и назад. Свей, Морош, что стоите, разинув рты? Ждете, пока муха влетит? Ну-ка, давайте с мертвяками заканчивайте! Чусок, возьми кого-нибудь и пересыпайте это в переметные сумы. — Варяг небрежно пихнул ногой мешок с золотом. — На мешках, вишь, пометки сделаны. Да в сумах везти сподручней будет.
      — А делить? — заикнулся было Морош.
      — Печенеги тебя поделят! — посулил Устах. — Частей на шесть. Шевелись давай!
      Пока синеусый варяг организовывал производственный процесс, Серега старательно шевелил мозгами: что бы этакое сотворить для окончательного запутывания возможных преследователей?
      Его размышление прервало появление хузар. Лихо осадив коня в шаге от Духарева, Машег швырнул к Серегиным ногам труп еще одного разбойника.
      — Ну и что дальше? — спросил Духарев, поглядев на свежего покойничка.