До ближайшего городишки, как сообщал дорожный указатель, оставалась всего миля.
      Указатель сообщал также, что в городке шесть сотен облагаемых податью домов, а въездная пошлина составляет двойной медный курш с человека и шесть – со всадника.
      Через четверть часа друзья подъехали к воротам – паре деревянных створов в пять локтей высотой. Данил усмехнулся: городские ворота! За пару минут топором вышибить можно! Лучше уж тогда вообще без ворот. Приличней. Он пропустил Руджа вперед, а кормчий извлек из кошелька серебряную монетку. И едва не совершил серьезную ошибку. Хорошо хоть ему хватило ума бросить монету на землю. Вручи он ее солдату – не избежать неприятностей.
      Стражник же, заметив – монах что-то обронил, нагнулся и обнаружил серебро. Ему и в голову не пришло, что монах платит пошлину. Где это видано в Хуриде, чтобы воинствующий монах за что-то п л а т и л? Солдат не прочь был бы прикарманить деньги, но вдруг монах проверяет его честность? Поколебавшись не больше мгновения, стражник бросился вслед за всадником.
      – Святой отец! Святой отец! – завопил он.
      У Руджа душа ушла в пятки. Но он помнил: за ним едет Данил. Поэтому кормчий не пустил парда вскачь.
      Солдат догнал его и протянул монету.
      – Вы обронили, священный,– проговорил он, тяжело дыша.
      Рудж молча принял монету.
      – Должно быть, важные шишки,– сказал первый стражник второму, когда всадники отъехали достаточно далеко.
      – А то! – согласился второй.– Пошли сыгранем разок. Вишь, солнце садится, скоро на боковую.
      Спустя два дня оба получили по двадцать палок за потерю бдительности. Но кто же знал, что под плащами Братства скрываются безбожники-имперцы?
      – Плащи,– сказал Данил.
      Отъехав в тень, оба скинули плащи с пятиконечными крестами Святого Братства и заменили их зелеными накидками, которые запасливый Рудж прихватил из дома убитых монахов. Затем Данил внимательно осмотрел пардов и упряжь. Обнаружив на седельных сумах знаки Братства, светлорожденный соскоблил их, а соскобы натер землей, чтоб незаметно было.
      Улочка вывела на рыночную площадь. Торговля почти закончилась, и всадниками никто не заинтересовался.
      – Трактир,– Рудж указал на жестяную вывеску с изображением толстяка, прихлебывающего из кружки.
      Данил поглядел, скривил губы, однако направил парда в указанном направлении. Выбора все равно не было.
      В грязи перед раскрытыми воротами расположилось с полдюжины калек-попрошаек. Иногда Руджу казалось – таких в Хуриде больше, чем здоровых. Как будто кто-то специально уродовал людей и рассаживал вдоль дорог, словно чудовищные поганки. На всадников нищие взирали с полным безразличием. Рудж украдкой бросил на колени одного, слепого и без обеих ног, монету, возвращенную стражником.
      Въехали в ворота. Прямо за ними, прислонившись к столбам, дремали два здоровяка с дубинами. Вернее, делали вид, что дремлют. Данил заметил внимательный взгляд, брошенный на него из-под сдвинутой на самые брови черной повязки.
      – Сюда, сюда, господа путники! – К северянам, размахивая руками, бежал человек.
      – Еда и ночлег,– сказал Рудж, стараясь выговаривать слова на хуридский манер.
      – Все, что пожелаете! Пожалуйте сюда, пардушек ваших устроим. Ой хороши у вас пардушки.
      – Хороши! – с нажимом произнес Рудж.
      – Не извольте беспокоиться,– мгновенно поняв намек, отозвался хуридит.– У нас не воруют. Оплачено.
      Пард Руджа фыркнул. На земле лежал человек. Голова его была в крови, но это не беспокоило ни их провожатого, ни парня с дубиной у ворот в стойла, в такой же черной головной повязке, как и на привратниках.
      Покрытый жирной копотью потолок, до которого можно дотянуться рукой. Дюжина столов, на каждом – оплывающая салом свеча. Землистого цвета лица и кислый запах скверного пива.
      Данил шагнул к ближайшему столу, и сидевшие за ним поспешно подвинулись.
      Хозяин заведения уже спешил к ним. Наверняка ему сообщили о новых гостях.
      – Хорошего вина и хорошего мяса,– распорядился Рудж.
      – Сей момент, мой господин! Изволите остаться на ночь?
      – Да.
      – Господам приготовят лучшие комнаты!
      – Комнату,– уточнил Данил.– Одну. И две постели.
      – Как угодно, как угодно!
      – Как называется этот городишко? – спросил Рудж у соседа по столу, когда хозяин отошел.
      – Ширип,– пробормотал хуридит и еще больше отодвинулся и надолго припал к кружке.
      То, что он пил, цветом и запахом напоминало о сточных канавах.
      Ужин, который принесли северянам, оказался лучше, чем можно было ожидать. А вино – хуже.
      Хозяин вернулся в сопровождении угрюмого подростка.
      – Покажет вам комнату,– пояснил он.– С вас серебряк с четвертью, добрые господа. Плата, извините, вперед.
      А когда Рудж рассчитался, добавил:
      – Завтрак – бесплатно. Но если господа желают что-нибудь еще?
      – Горячей воды и два таза! – заявил кормчий.
      – Не понял, добрый господин?
      – Помыться.
      – А… Он все сделает,– кивок на подростка.– Если что еще, только скажите!
      – Надо же,– мимоходом бросил хозяин парню с черной повязкой при входе.– Монах ныне пошел: помыться желают. Ну хоть деньги платят.
      – Вот, брат Мореход, никого-то мы и не заинтересовали,– сказал Данил, когда они уже лежали в постелях.
      – Утром видно будет,– кормчий покосился на дверной засов.
      Засов был солидный.
      Впрочем, и ночью ни их, ни засов никто не потревожил.
      Утром северяне позавтракали (за счет заведения), получили своих пардов, накормленных и вычищенных, и беспрепятственно покинули город, не забыв, впрочем, перед воротами надеть монашеские плащи. Оба полагали, что дела обстоят неплохо. Если не считать зарядившего с самого утра дождя.

* * *

      В то утро, когда северяне покинули Ширип, Брат-Хранитель Дорманож выехал из ворот Риганского обиталища. Выехал не один – с четырнадцатью верховыми воинствующими монахами и тремя полусотнями солдат-пехотинцев. Подготовить их к походу в столь короткий срок – настоящий подвиг. Но не меньший подвиг – за четыре дня добраться до Кариомера. Впрочем, пойдут налегке – для поклажи Дорманож выпросил у Отца-Настоятеля три собачьи упряжки.
      До полудня шли бодро, потом поскучнее. Но ничего. Если Братство поднимает человека из навоза, дает ему в руки копье и делает сторожевым псом, он должен в поте лица своего отрабатывать долг перед Наисвятейшим.
      Дорманож развернул парда и проехался от начала к хвосту колонны. Моросящий дождик сеткой висел в воздухе. Солдатские сапоги скользили по подмокшей глине. Если так пойдет дальше, дорогу развезет и Дорманожу придется оставить пехоту и ехать вперед с одними всадниками.
      Брат-Хранитель приглядывался к солдатам: не хромает ли кто, натерши ноги? Если обнаружится такой – будет примерно наказан. И сам, и десятник. Ибо тело солдата есть имущество Святого Братства, и кто с небрежением к нему относится – преступник.
      Дорманож двинулся к голове колонны, миновал повозки. Его пард презрительно фыркнул. Известно, парды почему-то недолюбливают упряжных псов. Хотя и не трогают. А вот упряжные на пардов вовсе внимания не обращают, хотя иные тяжеловозы – покрупнее среднего парда. Дорманож слыхал: бур-чаданну, у которых пардов маловато, пытались использовать упряжных под седло, да ничего не вышло. Даже боевые псы туповаты, а уж упряжные и вовсе ничего не соображают. Не умнее волов.
      Воинствующие монахи ехали впереди. Болтали весело и громко. И не о Величайшем, как полагалось бы, а о вещах безусловно низких.
      Измельчали ныне святые братья, подумал Дорманож. Не телом – разумом измельчали. Может, еще и от того, что для рождения их подбирают Отцы-Покровители женщин, что более блещут красой тела, а не силой ума? Но есть и исключения, хвала Величайшему! Например, брат Хар. Мужественный юноша. Нелегко ему в седле с такой раной, однако ж в повозку не просится. Демоны разорви этих урнгриа. Вовсе перестали торговать с Хуридой, и чудодейственная смола теперь достается разве Отцам-Управителям. А на что она им, по пять лет за меч не бравшимся? Конечно, у Дорманожа есть небольшой запас. Но не так много, чтобы тратить его на других.
      Мильный столб. «36». Совсем недурно. С утра – двенадцать миль, несмотря на погоду. Разумеется, Дорманожу совсем не обязательно столько солдат, чтобы поймать двух имперцев. Тем более что в Кариомере и своих ловцов хватает. Но почему бы не подразнить святейшего Круна, Отца-Наставника этого славного города? Кариомер – жирное местечко. Торговый город. Купчишек больше, чем крыс в монастырских подвалах. Прежний Наисвятейший менял Отцов-Наставников каждые три года. Торгашей следует держать в строгости, а привыкший к золотому дождичку Отец-Наставник – слишком ласковый пастырь.
      Дорманож поравнялся с братом Опосом. Толстяк ухитрялся спать даже в высоком седле, даже под дождем. Большое искусство.
      Брат-Хранитель толкнул его хлыстом. Опос тут же проснулся и преданно воззрился на Дорманожа.
      – Опос, что ты думаешь о купечестве?
      – Вешать,– не раздумывая, ответил монах.
      – А торговать кто будет?
      Опос задумался. И впрямь: не святым же братьям сим постыдным делом заниматься? Воинствующий монах не торгует – он берет.
      Пожалуй, Дорманож сохранит имперцу жизнь. На какое-то время. Чтобы расширить знания. Брат-Хранитель никогда не покидал Хуриды. И был не прочь выяснить, почему погрязшие в грехах северяне не спешат припасть к стопам Наисвятейшего. Разве Истина не очевидна всякому разумному человеку?

* * *

      Серая кисея капель повисла в воздухе. За ней прятался противоположный берег, по всей вероятности, тоже заболоченный и обросший щеткой черного тростника. Вымокшие парды выглядели тощими и несчастными. И всадники смотрелись немногим лучше. Поэтому, когда впереди замаячили какие-то строения, и люди, и животные воспряли духом. Лапы пардов побыстрей зашлепали по черной жиже, в которую превратилась дорога, и вскоре всадники въехали в поселок. Вдоль дороги сушились, вернее мокли, развешенные на шестах сети. Перевернутые вверх днищами лодки напоминали выброшенных на берег рыб. Чуть позже северяне проехали мимо пристани с одиноким корабликом, чья мачта напоминала обгоревшее дерево. Впрочем, в иллюминаторе кормовой надстройки желтел огонек, и благодаря ему кораблик казался в большей степени человеческим жильем, чем темные низкие хижины вдоль дороги.
      Однако у самой пристани располагалось нечто более солидное, чем ветхие домишки рыбаков: высокий частокол с двустворчатыми воротами.
      Не сговариваясь, северяне повернули пардов. Данил постучал в ворота, а когда никто не откликнулся,– толкнул посильнее, и створки разошлись.
      Двор был пуст. По широким, словно озера, лужам барабанил дождь. Полдюжины строений: одно покрупней, вероятно – жилой дом, остальные помельче. К дому от ворот вела вымощенная булыжниками дорожка.
      На сей раз дверь оказалась на запоре. На стук выглянул парень с дубиной. Узрев монашеские плащи, парень заметно струхнул, но сделал что-то вроде приглашающего жеста.
      Данил спрыгнул наземь.
      – Парды,– сказал он.
      Парень кивнул, отставил дубину и двинулся к ближайшей сараюшке. На дождь и грязь ему было наплевать: шлепал босиком прямо по лужам.
      Сараюшка оказалась хлевом. Три коровы, дюжина овец. Но – тепло и сухо.
      Пока северяне освобождали животных от упряжи, парень, так же молча, засыпал в кормушки толченых грибов пополам с зерном. Затем отпер большой ларь и показал на упряжь и сумки: сюда. Когда все было спрятано, запер ларь, а ключ отдал Данилу. Затем отвел северян в дом.
      О, это было нечто!
      Свет. Тепло. Сухость. И – запах. О, этот запах, от которого рот Руджа непроизвольно наполнился слюной. Уха. Жирная, наваристая, пряная. Как в лучших корчмах Тура Аркисского.
      – Славное местечко,– пробормотал Данил.– Не ожидал.
      – Эй, глянь,– кормчий кивком головы указал на стол у камина.
      Данил изучил сидящую там компанию, ничего особо подозрительного не обнаружил и вопросительно посмотрел на Руджа.
      – Женщины! – Кормчий поднял указательный палец.
      А ведь верно! Две женщины в шелковых платьях. С перстнями на пальцах и сережками в ушах. Довольно привлекательные. Первые женщины, которых они увидели за время путешествия. Если не считать заморенных баб в деревеньках.
      – Что угодно господам? – Хозяин, круглолицый, услужливый, в подпоясанной красным шарфом куртке, возник перед северянами.
      Данил приподнял бровь, но смолчал. Если хозяин не пожелал видеть в них монахов (а ведь плащи их висят здесь же, на стене), значит, заподозрил подделку. И деликатно дал об этом знать.
      – Ухи,– сказал Рудж.– Да побольше. Вкус у нее не хуже, чем запах?
      – Лучше,– с улыбкой произнес хуридит.– Пива?
      – Вина,– ответил Данил.– Светлого. И без воды.
      – Вода там, снаружи,– хозяин кивнул в сторону окна.– Вино подогреть?
      – Нет.
      Хозяин не солгал. Уха оказалась чудесной, а вино – настоящим тайским. Если закрыть глаза – можно представить, что они – дома.
      Огонь весело потрескивал. Одна из женщин запела, и голос у нее был приятный.
      Данил, сытый и благодушный, оглядывал народ в трапезной. Своеобразный народ. Четверо мужчин, те, что с женщинами, неплохо одетые и порядочно выпившие. Еще трое, за другим столом,– играющие в кости. Эти одеты похуже, но зато при оружии. Занятно.
      Руджа волновали другие вещи.
      – Почему бы нам не познакомиться с этой певуньей? – изрек он.– И с ее подружкой?
      – Они не одни,– сухо ответил Данил.
      – Но мы – лучше.
      – Не увлекайся вином,– посоветовал светлорожденный.
      – А разве я не прав?
      – Разумнее – потерпеть до Конга.
      – Но мы были в плавании почти месяц! – воскликнул кормчий.– Такое долгое воздержание вредно для здоровья и неугодно богам!
      – А оказаться подвешенным за ноги – полезно для здоровья? – спросил Данил.
      – Друг мой! Я предпочитаю менее изысканные позы.– И, повысив голос: – Готов поспорить на золотой – дамы не откажутся пересесть за наш стол!
      – Рудж,– попросил светлорожденный.– Давай отложим, а?
      – Я только спрошу! – Кормчий поднялся.
      И тут же рядом с ним возник хозяин.
      – Если достойные господа пожелают божественной пыльцы, то им довольно только сказать.
      – Пыльцы? – заинтересовался Рудж.
      – Господа не желают,– отрезал Данил.– А скажи мне, дружок, кто эти люди?
      Троица, игравшая в кости, совершенно внаглую разглядывала северян.
      – Эти? – Хуридит мельком взглянул в указанном направлении.– Моряки, как и вы, почтенные.
      – А с чего ты взял, что мы – моряки?
      Хозяин указал на золотую серьгу кормчего.
      Так, один вопрос снят.
      – Еще вина?
      – Да,– согласился Данил, чтобы отправить хозяина.
      – О какой пыльце он говорил? – спросил Рудж.
      – Наркота,– на морском жаргоне ответил светлорожденный.– Сядь. Перестань глазеть на женщин, а обрати внимание на игроков в кости.
      Кормчий выполнил оба указания.
      – Рожи мерзкие,– заявил он.– Особенно у того верзилы. Если это моряки, то сдается мне, паруса у них – красные.
      Сказано было довольно громко.
      Верзила, о котором шла речь, встряхнул зажатыми в кулаке костями, затем в упор поглядел на Руджа. Кормчий ответил таким же вызывающим взглядом.
      Кулак разжался, кости покатились по столу, и другой игрок накрыл их ладонью. Верзила встал. Неторопливо снял верхнюю куртку. Под ней обнаружился панцирь из крупных плоских колец.
      Рудж тоже поднялся. Оба поняли друг друга без слов.
      Хуридит шагнул в сторону и взял прислоненную к стене пику.
      Рудж вынул меч. Он не слишком беспокоился. Пика хороша в тесном строю, полагал он. В поединке меч куда предпочтительней. Он даже позволил себе усмехнуться…
      И еще усмехался, когда хуридит, широко размахнувшись, метнул в него пику.
      Рудж дернулся, уходя в сторону и одновременно попытавшись отразить пику клинком. Оба движения оказались не слишком удачными. Меч лишь чиркнул по древку, а наконечник угодил прямо в грудь кормчего. Руджа отбросило назад (меч он выронил), спиной на стол, за которым он только что сидел. Кормчий тупо уставился на собственную грудь. Ощущение такое, будто его пропороло насквозь.
      Однако панцирь выдержал. Рудж бросил взгляд на верзилу: тот тоже был обескуражен. Наконечник пики выгнулся под прямым углом к древку. Доброе в Хуриде железо, однако. Впрочем, не будь на моряке многослойной паутинной куртки и хорошей кольчуги – грудная клетка его хрустнула бы, как раковина под башмаком. Хотя, если судить по ощущениям, не стоило утверждать, что все ребра уцелели.
      Хуридит опомнился первым. Прыгнув вперед, он схватил погнутое оружие и замахнулся, словно секирой.
      Рудж бросил отчаянный взгляд на светлорожденного, но тот сидел с невозмутимым видом.
      Все, что мог кормчий,– скатиться со стола на пол и взвыть, когда падение взорвалось болью в груди.
      Согнутый наконечник с хрустом воткнулся в столешницу и застрял. Хуридит, рыча от ярости, рванул пику на себя… и наконечник отломился. В руках у верзилы теперь оказалась простая дубина. Правда, с железным обручем на одном из концов. С устрашающим воплем хуридит устремился к Руджу. Тот крысой юркнул под соседний стол. Хуридит, наклонившись, попытался достать его палкой, но стол был длинный, а Рудж вынырнул из-под противоположного конца. Верзила бросился в обход, и кормчий повторил свой замечательный маневр. Рудж не думал о том, достойно ли себя ведет, он просто хотел уцелеть.
      Верзила еще раз обогнул стол, а кормчий проделал тот же путь, но на четвереньках.
      Хуридит выругался. Рудж промолчал. Ему было больно говорить.
      «Что же Данил? – с возмущением подумал он.– Меня же убьют!»
      – Вылезай, вонючая крыса! – потребовал хуридит.
      «Сейчас тебе!» – подумал Рудж. И тут увидел свой меч, преспокойно лежащий у ножки соседнего стола.
      Рывок – в глазах потемнело от боли, нырок под соседний стол – верзила рванулся следом… и захрипел, закашлялся, выдохнув красные брызги.
      Добрый клинок, как и рассчитывал Рудж, продырявил хуридскую кольчугу.
      Кормчий выбрался из-под стола, а его противник простоял еще мгновение, а затем с грохотом рухнул на пол. Рудж с трудом переводил дыхание.
      Двое приятелей громилы вскочили. Но рядом с кормчим уже стоял Данил.
      – Теперь я,– сказал он.– Ты не возражаешь?
      У Руджа осталось сил как раз на то, чтобы один раз кивнуть.
      Вагарский клинок светлорожденного вылетел из ножен и закружился в «двойном веере».
      Боевой пыл его противников угас в считанные мгновения. Двое игроков попятились, а потом опрометью бросились к выходу, сбив с ног парня, встретившего северян во дворе. Одна из женщин, та что пела, оглушительно свистнула. Похоже, немногочисленной публике представление пришлось по душе.
      Хозяин заведения осторожно прикоснулся к светлорожденному.
      – Господа моряки не заплатили,– заметил он.
      Определенно, этот человек нравился Данилу.
      – Возьми у того, кто не сбежал,– великодушно сказал светлорожденный.
      – Ну уж нет! – возмутился Рудж.– Сначала это сделаю я!
      И проворно обшарил убитого.
      Хозяин с невозмутимым видом принес кувшин вина и поставил перед Данилом.
      – Почему ты не вмешался? – спросил кормчий своего друга, раскладывая столбиками монеты: убитый оказался далеко не бедным.
      – Я? – с искренним удивлением произнес светлорожденный.– Но ведь это твой поединок. Разве я мог тебя оскорбить вмешательством?
      – В следующий раз, мой благородный друг, если увидишь, что меня намереваются прикончить, не стесняйся, прошу тебя! Вмешивайся! – Ирония кормчего ускользнула от Данила: он слишком серьезно относился к таким вещам.
      – А если кто-нибудь вознамерится убить тебя,– продолжал моряк,– позволь и мне оказать тебе помощь. Мне будет грустно одному в этой поганой стране.
      – Не думаю, что в Хуриде найдется кто-то, способный победить Данила Руса,– без всякого самодовольства отозвался светлорожденный.– Но о твоей просьбе я не забуду.
      В одном из кошельков убитого обнаружились драгоценности. Явно женские и, судя по качеству и размерам, принадлежавшие нескольким женщинам.
      – Сдается мне, я догадываюсь, чем промышлял этот парень,– проворчал Рудж.– Эй, хозяин, трех серебряных хватит?
      – Шесть,– невозмутимо ответил тот.– Мне придется заплатить налог на убийство.
      Держался он так, словно покойники – обычный десерт к его кушаньям.
      Данил выдернул из стола отломанный наконечник, хмыкнул пренебрежительно.
      – Хвала кузнецу, который его ковал,– сказал Рудж.
      – Выгребные ямы чистить такому кузнецу! Победу должна приносить крепость рук.
      – Мой благородный друг, будь на нем моя кольчуга, а у меня – его пика, ты выехал бы завтра в одиночестве. У меня и так синяк размером с хорошее блюдо.
      – Да, ты прав,– лицо светлорожденного стало озабоченным.– Надо тебя осмотреть.
      – Чепуха! Заживет. Кости, вроде, целы.
      – Вот это и следует проверить.
      Ребра кормчего действительно оказались целыми. На ушиб же Данил положил успокаивающую мазь. Так что Рудж, оказавшись в постели, не ворочался от боли. А сразу уснул.
      Однако выспаться ему не удалось.
      Незадолго до рассвета кто-то осторожно постучал в дверь. Хозяин.
      – Хочу рекомендовать господам покинуть мой дом как можно быстрее и как можно тише.
      – Неприятности из-за того убитого? – Данил положил меч и принялся натягивать сапоги.
      – Нет. Прибыли солдаты Братства. С ними – особый гонец Наисвятейшего. Ищут двух безбожников-имперцев.
      – И что же? – Данил взял меч, выполнил несколько движений.
      – Откуда возьмутся имперцы в центре Хуриды? – Хозяин тонко усмехнулся.– Но мне показалось, вы торопитесь?
      – Да,– кивнул Данил.– Мы действительно торопимся.
      – Тогда собирайтесь. Я пришлю своего племянника, чтоб проводил вас. Он не станет приставать к вам с расспросами. Монахи отрезали ему язык.
      Данил пристально посмотрел на хозяина. Кажется, он начал понимать этого человека.

IV