Решетняк, не задумываясь, расстегнул плохо слушающимися замерзшими пальцами кобуру и протянул Натке свой маузер. При любых других обстоятельствах он ни за что бы не расстался со своим маузером. В его рукоятку была вделана золотая пластинка с надписью: "Филиппу Решетняку за отвагу в борьбе с бандитизмом от председателя ОГПУ Ф. Дзержинского 10. 1. 26 г." Где-то совсем рядом загрохотали разрывы гранат и сразу же вслед за этим вновь заработал замолкший было второй пулемет. С трудом оторвавшись от Решетняка, Наталья поцеловала сидящего рядом с ним командира взвода, фельдшера, уже привязанного к крылу, и автоматчика, которого еще привязывали. Потом она обнялась с Клавой, отошла немного в сторону и взволнованным, прерывающимся от подступающего к горлу рыдания голосом крикнула, размахивая вместо платка зажатым в руке маузером Решетняка: - Привет всем на Большой земле... Расскажите, как мы тут... до последнего... Она еще что-то кричала, но взревел мотор, и никто уже ничего не расслышал. ...Они сели на Адлеровском аэродроме, когда на востоке уже начало светать. Огромный бензозаправщик, похожий на неповоротливого бегемота, подкатил к машине. Казалось, он вот-вот подомнет под себя и раздавит утлый самолет. Техники со стремительностью спринтеров заливали машину горючим и осматривали мотор. Клаве же казалось, что они действуют недостаточно быстро, и она громко кричала простуженным, охрипшим голосом: - Скорей! Скорей! Чего еле двигаетесь! Быстрее! Девушки в халатах поверх военных шинелей захлопотали вокруг раненых. Среди них, мешая и все путая, с деловым видом бегал и громко распоряжался молоденький военврач, судя по чистенькой шинели и многочисленным скрипящим ремням, только что мобилизованный в армию после окончания мединститута. Унесли так и не пришедших в себя командира взвода и партизана, раненного в живот. Отвязанные фельдшер и партизан-автоматчик, топчась па месте, разминали затекшие и окоченевшие ноги, растирали обмороженные лица. Здесь, в Адлере, было по-весеннему тепло. Легкий морской ветерок ласкал лицо Решетняка. Около аэровокзала в свете занимающейся зари пламенели цветущие канны. Многие техники и летчики, несмотря на утренний час, работали в одних гимнастерках или легких комбинезонах. Две молодые, сильные девушки подняли Решетняка, положили на парусиновые носилки и понесли к аэровокзалу, около которого стояло несколько санитарных машин с широко раскрытыми дверцами, напоминавшими пасти каких-то сказочных чудовищ. Они подходили к небольшому цветничку перед вокзалом, когда Клавина машина ушла в воздух. Было уже почти светло. - Подождите, девчата! - громко, тоном приказа сказал Решетняк, не отрывая глаз от удаляющейся точки самолета. - Поставьте меня на землю. Девушки опустили носилки и склонились к Решетняку, думая, что раненому неудобно лежать. - Оставьте меня пока тут, - решительно проговорил он, - буду ждать возвращения самолета. Девушки нерешительно затоптались на месте. Этот грузный партизан, заросший густой бородой, внушал им беспредельное уважение, и они не хотели отказывать ему. Но подчиниться требованию раненого было нельзя. Это шло вразрез со всеми правилами. Увидев заминку, к ним вприпрыжку бросился молоденький доктор. - Сейчас же, немедленно грузите раненого в машину! - набросился он на санитарок. - Что за фокусы! Девушки хотели было снова поднять носилки, но Решетняк с таким бешенством рявкнул: "Отставить!" - что и санитарки и молоденький врач, перетянутый вдоль и поперек ремнями, оторопело отпрянули в сторону. В это время Решетняк увидел прилетевшего с ним автоматчика. Партизан был легко ранен и сейчас не знал, куда ему идти, к кому обращаться. Поэтому он очень обрадовался, когда услышал голос начальника разведки, зовущего его к себе. - Стань тут, - приказал Решетняк, - и не давай меня уносить. Будем ждать командира. - Есть ждать командира! - рявкнул автоматчик и, встав за носилками, положил руку на висящий на груди автомат. Своим независимым видом он как бы говорил: "Я человек дисциплинированный и готов выполнять приказ командира, а ранен он или не ранен, это не имеет никакого значения". Возмущенный таким оборотом дела, скрипучий доктор побежал жаловаться кому-то по телефону. Санитарки довольно посмеивались ему вслед. С полчаса Решетняка никто не беспокоил. Потом из подошедшей санитарной машины выпрыгнула молодая широкоплечая женщина в форме военного врача. Решетняк знал ее. Это была врач Краснодарской больницы Агапова. Отмахнувшись от подлетевшего к ней врача в ремнях, она твердой мужской походкой направилась прямо к стоящим посреди цветника носилкам. Она присела перед Решетняком на корточки. - Вы что, Агапова, уговаривать приехали? Возмущаться нарушением правил? спросил Решетняк. - Я решил дождаться самолета. Она молча сняла покрывающую его шинель и начала разбинтовывать ноги. - Валя! Сумку из машины, - бросила она одной из санитарок, несших Решетняка, и ответила ему устало и спокойно: - Нет. Я не буду уговаривать. Я сделаю перевязку и посмотрю, что у вас такое. Если понадобится, я вас без всяких уговоров, силой отвезу в госпиталь. А чего мне вас уговаривать? Она нисколько не удивилась, что этот незнакомый ей человек знает ее фамилию. Много лет кряду, учась в мединституте, Анна Агапова была рекордсменкой края по нескольким видам спорта. Ее многие знали. Часто на улице, в трамвае с ней заговаривали совершенно незнакомые люди. Окончив медицинский институт, она поступила работать в Краснодарскую больницу и в начале войны была призвана в армию. Она получила назначение в один из со-чинских госпиталей. Осмотрев рану на левой ноге Решетняка, она обильно посыпала ее каким-то белым порошком и забинтовала новым чистым бинтом. Ее лицо с темными кругами усталости под глазами было спокойно. Однако рана на правой ноге заставила Агапову нахмуриться. Наблюдавший за ней Решетняк, чувствуя, что у него сразу пересохло горло, настороженно спросил: - Что? Ампутировать? - Нет, - твердо ответила она, - но будем оперировать и придется полежать. Закончив перевязку, она расстегнула его грязную стеганку, из многочисленных дыр и дырочек которой во все стороны торчали ошметки коричневой ваты, затем находящийся под стеганкой трофейный китель и, наконец, донельзя заношенную, ставшую черной нижнюю рубашку. Откинув темно-бронзовые густые волосы, она сунула в уши наконечники резиновых трубок стетоскопа и прослушала сердце. Видимо, осмотр ее успокоил. Она тяжело опустилась на стоящую в двух шагах скамейку. - Вы от Гудкова? - опустив набрякшие веки, спросила она. - Как там? Решетняк вспомнил гранатные разрывы в нескольких десятках метров от готовящегося взлететь самолета, прощание с Наткой, ее прощальный крик: "Расскажите, как мы тут... до последнего..." - Плохо, - чистосердечно признался он, - очень плохо. - Да, да. Я уже знаю, - устало ответила Агапова, не открывая глаз, и откинулась на пологую спинку садовой скамейки. Она так и сидела, молча и не шевелясь. Можно было подумать, что Агапова опит, если бы ее тонкие, крепкие пальцы прирожденного хирурга не комкали снятую с головы пилотку. Прошло больше двух часов, как улетела Клава. Уже солнце вышло из-за синеющих вдали гор, а на горизонте так и не показалась точка самолета. Большой открытый, курортного вида автобус, переполненный летчиками, подошел к аэровокзалу и остановился рядом с санитарной летучкой, на которой приехала Агапова. Летчики спрыгивали на землю и растекались по аэродрому. Целая группа летчиков, человек восемь - десять, прошла мимо Решетняка, Агаповой и вставшего при их приближении по стойке "смирно" автоматчика. В центре этой группы шла невысокая женщина в меховом легком комбинезоне. У нее было правильное, миловидное лицо, гладкие блестящие волосы. Тяжелый, неуклюжий шлемофон она держала в руках. Решетняк сразу узнал эту женщину. Она командовала тем самым полком ночных бомбардировщиков, в который входило звено майора Лаврова. Да и трудно было не узнать эту отважнейшую советскую летчицу, которой одной из первых среди женщин было присвоено звание Героя Советского Союза. Рядом с ней шел молодой высокий летчик. Его Решетняк в лицо не знал, хотя под распахнутым на груди меховым комбинезоном были видны приколотые к гимнастерке две Золотые Звезды. - Совершенно не к чему лететь к Гудкову вам, товарищ майор, - горячо доказывал дважды Герой командиру полка, - можно же послать кого-нибудь другого. Преспокойно сядет, а мы и штурмовики прикроем. - Нет, Митя. Прекрасно сяду я. А вы и штурмовики прикроете меня. Они прошли дальше. Окончания разговора ни Решетняк, ни оживившаяся при появлении летчиков Агапова не расслышали. Летчики прошли на толе. Из замаскированных капониров появились самолеты и выстроились у стартовой дорожки. Рядом с "кукурузником", пли "этажеркой", как ласково называли фронтовики маленькие самолеты, которые официально громко именовались ночными бомбардировщиками, стали два горбатых штурмовика и два короткокрылых, тупоносых истребителя. Летчица натянула на голову шлемофон. - Товарищ майор, - обратился к ней один из техников, дежуривших на аэродроме, - тут человек от Гудкова. Раненый. Может, он вам что интересное скажет. Ну, там об ориентирах, о посадочной площадке. - Техник указал в сторону Решетняка. Летчица быстро направилась к раненому. - Здравствуйте, - проговорила она, опускаясь к носилкам и протягивая руку пытающемуся приподняться Решетняку. - Лежите, лежите. Решетняк осторожно пожал ее маленькую крепкую ладонь. - Вы от Гудкова? - Да. Я начальник разведки отряда Гудкова. - Тем лучше, - обрадовалась летчица и протянула ему свой большой планшет, в который была вставлена карта. - На какой поляне садились мои девушки? Какие есть по пути ориентиры? Митя! - громко крикнула она оставшемуся на поле летчику. - Иди сюда. Решетняк показал им плоскогорье, на которое садились Лавров и Клава. - Ориентир там есть прекрасный, - рассказывал он: - с севера над этой поляной возвышается небольшая гора правильной яйцеобразной формы. На самой верхушке ее веером растут четыре огромные пихты. Мы их прозвали близнецами. Даже ночью на фоне неба пихты далеко видны. - Вы не обращали внимания, - заговорил летчик, - как летала Клава? Вот так? Он стал водить тупым концом карандаша по запутанным лабиринтам горных узлов и ущелий, нанесенным на карту. - Нет, - возразил Решетняк, - так летать уже нельзя. Мы еще вчера предупредили Лаврова. Тут нужно несколько километров лететь вдоль ущелья, а оно у фашистов. Самолет будут обстреливать прямо в упор с трех сторон: снизу и со склонов узкого ущелья. Затем он расстегнул сумку и вытащил свою карту. Она была более подробная, чем у летчиков, а главное, на ней были нанесены самые свежие данные о расположении войск врага. Летчики так и впились в карту, и Решетняк предложил: - Возьмите. В штаб фронта мы послали такую же с первым самолетом. Командир полка засунула карту в планшет, летчики поспешили на поле. Первой взлетела машина командира полка. Затем поднялись вверх два истребителя. Вдогонку за этой тройкой взмыли в небо горбатые штурмовики "ИЛы". Они и возвратились точно в таком же порядке. С той только разницей, что юркие истребители сели раньше, чем это успела сделать тихоходная "этажерка". На одном из ее крыльев длинными змеями висела порванная парусина. Командир полка и молодой летчик подошли к Решетняку. - Там уже все кончено, - хмуро проговорила летчица и быстрыми шагами вернулась обратно к своей потрепанной машине. - Всыпали этому "Эдельвейсу" как только могли, - чтобы хоть чем-нибудь успокоить раненого, добавил летчик, - а майора - Марину нашу - чуть было не потеряли. - Несите раненого, - каким-то неестественно спокойным голосом кинула Агапова санитаркам и быстро пошла к машине. Она села не с шофером как обычно, а забралась внутрь летучки и до самого госпиталя сидела, отвернувшись к окну. Летучка остановилась на широком дворе санатория, который заняли под госпиталь. Агапова первой спрыгнула на землю. - В третью операционную, - сказала она санитаркам. Когда Решетняка несли уже по ступенькам широкой мраморной лестницы, он громко позвал Агапову. - Я прошу вас, - волнуясь, заговорил Решетняк, - очень прошу, чтобы операцию делали вы. - Вас будет оперировать профессор Климов, - ответила она мягко. - Не нужно мне профессора! - почти крикнул Решетняк. - Режьте вы. - Хорошо, - согласилась она. - Я сейчас приготовлюсь к операции. Несите ко мне в первую операционную. Агапова не решалась спросить у Решетняка о том, что ее волновало, с того самого момента, как она узнала о судьбе отряда Гудкова от начавших поступать в госпиталь раненых партизан. И хорошо, что не опросила. Раненые всё поступали и поступали. Ей предстоял тяжелый день военного хирурга. А поговори она с Решетняком, вряд ли она могла бы оперировать. Тот, кого она ждала с каждым прилетающим самолетом, о ком хотела услышать хоть что-нибудь, сутки назад погиб в неравном бою на берегу высокогорною озера Рица. ...Спустя некоторое время после операции Решетняка погрузили в санитарный поезд. Он подлежал эвакуации в глубокий тыл. Он лежал на койке молча, не двигаясь, ни с кем не разговаривая и ничего не замечая вокруг. В его воспаленном и измученном мозгу вставали собы-тия последних дней: тяжелые бои, неудачная разведка, разгром отряда, гибель друзей, мучительная операция. Соседи старались ничем не беспокоить его, лишь иногда спрашивали, не нужна ли ему помощь. Он отрицательно качал головой и снова погружался в свои невеселые думы. Кругом велись разговоры о доме, о боях, о Сибири, в которую, как все знали, их повезут через Каспий и Среднюю Азию. Решетняк был безучастен ко всему. Но вдруг, заслышав рассказ лежащего на нижней полке капитана третьего ранга, он встрепенулся. Капитан рассказывал, что разведчики части гвардейской морской пехоты, защищающей один из кавказских перевалов, сообщили следующее. В маленьком ауле, занятом еще в начале сентября фашистами, шел бой. Кто мог вести этот бой, было непонятно. Во всяком случае, было ясно, что смельчакам надо помочь. Матросы ударили по аулу. Они с боем ворвались в него, заняв перед этим две высоты и несколько кошар пастухов. В одной из кошар умирал тяжело раненный в грудь старый пастух-адыгеец. Он рассказал, что прошлой ночью к нему пришли партизаны. Их было пятеро. Трое мужчин и две женщины. Среди партизан был адыгеец, по имени Ахмет. Командира звали Николай. Третий мужчина - матрос, так как из-под стеганки виднелись бушлат и тельняшка. Одна женщина держала руку на перевязи. Партизаны были хорошо вооружены, командир тащил на плече пулемет, у всех были автоматы и гранаты. За поясом стеганки у раненой женщины торчал пистолет, на ручке которого старик увидел золотую пластинку. Для Решетняка не было никакого сомнения, что это был Гудков и его товарищи. Его не смущало, что перевал, о котором шла речь, находился далеко от скалы с пихтами-близнецами, где он последний раз видел своего командира. Бой в ауле произошел спустя три дня после его вылета из отряда. За это время "одержимый казак" мог оказаться и много дальше. То, что с Гудковым шли какой-то матрос и женщина, хотя в их отряде ни женщины, кроме Натки, ни матроса не было, не удивило Филиппа Васильевича. Мало ли в горных лесах бродило партизан-одиночек, выходивших из окружения и бежавших из плена. Раньше Гудков, опасаясь, что фашисты ему подошлют предателя, никогда не брал таких одиночек в отряд, хотя помогал им чем мог. Теперь же, оставшись с ранеными Ахметом и Наткой, он мог отступить от этого правила. Перевязав раненых, отдохнув и поев, партизаны расспросили старика о дороге к позициям советских моряков и ушли. Их путь был в обход аула, по они, очевидно, напоролись на вражеский секрет. Поднялась перестрелка. Утром партизаны, уже не таясь, прошли мимо кошар обратно, в том направлении, откуда появились впервые. С полсотни гитлеровцев, стреляя во все стороны, преследовали их. Один из солдат забежал в кошару и полоснул по комнате автоматной очередью, которой и ранил старика. Потом старик долго еще слышал в горах стрельбу и, лежа около малюсенького окошка, видел, что возвратилось гитлеровцев намного меньше, чем ушло.
      Решетняк попал в госпиталь в Омске. Он сразу же написал Проценко и в Северо-Кавказский штаб партизанского движения о Гудкове. Из штаба ему ответили, что сообщенные сведения подтвердились. Но связь с Гудковым установить не удалось, и пока он числится пропавшим без вести. Когда была освобождена Кубань и Гудков не объявился, стало ясно, что он и его товарищи погибли в дебрях Скалистого хребта. По просьбе ветеранов отряда "одержимого казака", центральный штаб партизанского движения сформировал из них и еще двух отрядов кубанских партизан бригаду имени Гудкова. Она была выброшена парашютным десантом в глубокий тыл врага и успешно там действовала.
      Поправившемуся после ранения Решетняку в просьбе зачислить и его в эту бригаду было отказано. Он получил приказание вернуться к своей старой работе в уголовном розыске Краснодара. Проценко со своей приемной дочерью жил тогда в Тбилиси. Филипп Васильевич специально ездил к нему, чтобы повидать дочь Гудковых. Алла была совсем маленькой. Потом Проценко возвратился в Краснодар, а Решетняк в это время учился в Ленинграде. После учебы он работал в Сочи. Так и получилось, что Решетняк не видел Аллы и Проценко много лет.
      ...Все, что касается родителей, Алла уже давно знала от своего приемного отца, по на этот раз она слушала рассказ из первых уст, со всеми подробностями, которые либо не знал, либо специально опускал Проценко, чтобы не волновать ее. Естественно, что она расспрашивала и расспрашивала, а Решетняк, отдавшись воспоминаниям, пусть тяжелым, но дорогим, не торопился уходить. ...В управление подполковник Решетняк вернулся под вечер. Несмотря на то что предыдущая ночь была бессонной, он чувствовал себя прекрасно. Очевидно, воспоминания прошлого взвинтили нервы. Да и привык он к бессонным ночам. Ему было достаточно подремать час-другой, откинувшись на спинку кресла, чтобы снова чувствовать себя бодрым и трудоспособным. Сидящий в приемной Потапов доложил, что Валентина только что проснулась и Аня ушла с ней обедать. Потапов протянул начальнику папку с надписью "Дело об убийстве гр. Нижника И. Я.". За то время, что Решетняк пробыл в доме Проценко, папка сильно распухла. Прибавились подшитые Аней заключения экспертов научно-технического отдела и новые ответы на различные запросы. Пройдя к себе в кабинет, Филипп Васильевич включил настольную лампу и углубился в чтение дела. Затем на чистом листе бумаги он написал; "План допроса Валентины Кваши". К приходу Ани и Валентины весь лист был исписан. - Садитесь, - кивнул он Валентине. Аня прошла к маленькому столику и открыла стено-графическую тетрадь.
      УРАВНЕНИЕ СО МНОГИМИ НЕИЗВЕСТНЫМИ
      Допрос был окончен. Решетняк видел, что Валентина рассказала все откровенно и без утайки. Ее правдивость подтверждали подшитые в папку документы. Объяснения Валентины полностью снимали с нее подозрение, что она причастна к убийству. Никаких оснований задерживать ее не было. Сейчас уже и Валентина чувствовала, что никто ее арестовывать не собирается. Осмелев от этой мысли, она спросила: - А мне нельзя самой похоронить Ваню? Внимательно посмотрев ей в лицо, Филипп Васильевич полистал дело, раскрыл его на нужной странице и протянул Валентине. - Не следует вам его хоронить. Не нужно о нем плакать. Не стоит он этого. Каин Каином до смерти и оставался. Читайте. Валентина стала читать, "Любка! Валька пока не проговаривается, но она не может не знать. Рано ли поздно - скажет. Тогда мы ее пришьем и в Карасун. Народу меньше - нам лучше. Доля больше. А ты не ревнуй, дурища. Эта черномордая мне осточертела, Я бы хоть сейчас ей перо под ребра, да нельзя. Провалим дело. Сорвись из Краснодара и жди меня в..." Дальше записка обрывалась. Не было подписи, но Валентине она была не нужна. Из тысячи почерков она сразу узнала бы этот. Если ее не оказывалось дома, то Иван Нижник подсовывал под дверь записочки. Они писались этим же характерным угловатым почерком с резким наклоном вправо. Валентине стало страшно. Она вспомнила жестокий холодный блеск черных глаз Нижника и почувствовала, что в записке не просто угрозы. Он действительно мог спокойно пырнуть ее финкой в бок и выбросить в Карасун. - Но что же он хотел у меня выведать? Чего я не могу не знать? Решетняк пожал плечами. - Очевидно, что-то важное. Возможно, что из-за этого-то и убили Ваньку Каина. Он помолчал немного и спросил: - Так как же, Валя, дальше жить будем? Селедками спекулировать? Случайные знакомства заводить? Или правильную дорогу в жизни искать? Подумай об этом. Он встал, прошелся, по привычке, из угла в угол и приказал Колесниковой: - Возьмите машину и отвезите Валентину домой. А то ей соседи на улице покоя не дадут расспросами. Договоритесь, когда она придет подписать стенограмму допроса. Сами можете быть свободны, а машина пусть вернется за мной. Я тоже поеду отдыхать. Оставшись один, Решетняк задумался. Допрос Валентины дал значительно меньше, чем он ожидал. Только одно обстоятельство привлекло его внимание: Валентина рассказала, что она никогда не видела Нижника таким взбешенным, как тогда, когда он узнал, что она отнесла в букинистический магазин "Трех мушкетеров". В том, что Нижник, начав читать "Три мушкетера", мог увлечься книгой, не было ничего особенного. Вот уже столетие, как она пользуется неизменным успехом у читателей всех стран и народов. Но яростная вспышка гнева из-за книги у человека, который меньше всего в жизни интересовался именно книгами, была непонятна. Подполковник решил передать ее на исследование в научно-технический отдел. Подвинув к себе аппарат внутреннего телефона, он набрал номер старшего следователя Сомова. - Степан Степанович, вы не сможете завтра прийти в управление пораньше, попросил он, - часиков так в шесть? Мне бы хотелось обсудить с вами различные версии преступления и проанализировать обстановку. Ну, а потом вместе выслушаем доклады оперативников. Майор Сомов с готовностью согласился. Решетняк повесил трубку и стал собираться домой. Утром, ровно в шесть, Решетняк был в управлении. На лестнице его догнал майор Сомов. Под мышкой он держал пухлую папку бумаг. - Что это? - спросил Решетняк, взяв двумя пальцами длинную тесемку, которой завязывалась оранжевая папка. - Это различные подсобные материалы по делу, - пояснил Сомов, - посмотрим их. Они прошли в кабинет Решетняка. Несмотря на раннее утро, было уже жарко. Филипп Васильевич распахнул окна, а Сомов, извинившись перед начальником, снял китель и повесил его на спинку стула. - Я думаю, Степан Степаныч, - обратился к Сомову Решетняк, - сделаем так. Я вам буду докладывать обстоятельства дела, а вы ставьте вопросы, выдвигайте версии. А тогда уже будем сообща искать ответа и решать, что можно предпринять. Они уже не первый раз пользовались этим методом. И он вполне себя оправдывал. Старший следователь превращался в придирчивого ревизора, а начальник отдела Решетняк - в неумелого оперативного работника, совершающего промахи и упущения. Опытный следователь Сомов и впрямь очень часто замечал то, что не было достигнуто оперативными средствами. Он помогал Решетняку контролировать действия по раскрытию того или иного преступления. Сомов подвинул к себе поближе электрический вентилятор, нацепил на нос какие-то неуклюжие старомодные очки и положил перед собой лист бумаги и карандаш. Он был во всеоружии. - Прежде всего - о Нижнике, - заговорил Решетняк. ...В первых числах апреля Ваньку Каина освободили из исправительного лагеря на Дальнем Востоке, и, нигде не задерживаясь, он проследовал прямо в Краснодар. В апреле же в Краснодаре он уже получил паспорт. "Принеслось золотце! - ворчал начальник второго городского отделения милиции Зуев, подписывая Нижнику паспорт. - Вот уж поистине - "К нашему берегу что ни прибьется - либо навоз, либо щепки"!" Отделение находилось рядом с крупнейшим городским базаром. На этом базаре, на прилегающих к нему улицах, чаще, чем где бы то ни было в городе, случались всякие неприятные происшествия. То у кого-нибудь карман очистят, то снимут белье с веревки, то, наконец, просто поднимут драку. Накануне начальник отделения подписал целую пачку паспортов людям, прибывшим по амнистии. Он знал, что многие из них навсегда утратили вкус к легкой наживе и займутся честным трудом, но найдутся и такие, что пойдут по прежнему пути. А тут на вот тебе - Ванька Каин. Он-то сам долго не попадется, а всю эту мелочь организует, подучит, направит. Начальник отделения поручил своему заместителю по уголовному розыску установить за Нижником наблюдение. Но Нижник вел себя образцово. Он продал кое-какие вещи и на это жил. Помогала ему его старая зазноба Любовь Воронова, известная под кличкой Любка-Богомолка. В прошлом она занималась скупкой и перепродажей краденого, но потом остепенилась и стала работать на трикотажной фабрике. Очевидно, взялся за ум и Ванька Каин. Он, правда, на работу не устраивался, но стало известно, что Ванька собирается уехать туда, где его никто не знает, где никто не станет попрекать его прошлым. Среди раскаявшихся воров такое случалось не раз, и работники отделения милиции твердо уверовали в перерождение Нижника. А он тем временем жил какой-то скрытой жизнью. Продавал на базаре старые, дырявые брюки. Любивший раньше пускать пыль в глаза, сейчас курил самые дешевые папиросы, не пил, ходил в потрепанных сапогах и вылинявшей рубахе. Отступив от неписаных "блатных" правил, копил и копил деньги... Рассказ Решетняка прервал телефонный звонок. Звонил дежурный. Только что в управление милиции явилась Любка-Богомолка. Она заявляла, что возвратилась из Ростова, услышав о смерти Нижника. Значит, весть об убийстве Ваньки Каина уже разнеслась. - Пришлите ко мне в кабинет, - распорядился Решетняк. Милиционер ввел в кабинет зареванную молодую женщину с грязной, нечесанной головой и некрасивыми желтоватыми глазами. "Посмотрела бы Валентина Кваша, на кого променял ее Ванька Каин!" невольно подумал Решетняк. - Сама явилась? - насмешливо спросил Сомов. - Поумнела? - А што жи, - хлюпнула Любка, - ще на меня подозрение падет. Посмотрев на Решетняка, продолжавшего молча, в упор разглядывать Любку, Сомов стал спрашивать: - Так, говоришь, из Ростова? - Слезла в Ростове, как узнала про Цыгана. - А куда путь держала? - В Москву. Иван послал. - Зачем? Любка замялась и еще быстрее задергала носом. Сейчас она очень напоминала принюхивающуюся к чему-то толстую крысу. - Смелей, смелей, - сказал Сомов. - Зачем? - Цыган послал, чтобы его дожидалась. - А Ванька Каин на "дело" собирался? Видя, что она снова тянет с ответом, Сомов чуть поднял голос: - Быстро отвечать. Какое дело? - Не знаю, - заревела Любка, размазывая по лицу короткопалыми руками слезы. - Вот ей-богу, не знаю! Большое какое-то дело. А какое, не знаю. - Кто убил Нижника? - громко спросил Решетняк. Любка заревела еще громче. - Увести в камеру, - бросил Решетняк конвоиру. - За что в камеру? - заверещала Любка, мгновенно перейдя от слез к крику. - Нет такого права! Прокурорскую санкцию давай. За что... - Тихо! - хлопнул ладонью по столу Решетняк. - Ишь, какой юрист выискался! Санкцию! Через два часа в камере предъявят тебе санкцию. - Не даст прокурор санкции, - продолжала верещать Любка, - отвечать будете. За что сажаете? - За что? За соучастие в подготовке к убийству. Это видишь? Он показал ей обрывок записки Нижника, в которой Ванька Каин писал, что замышляет убить Валентину, когда узнает от нее то, что ему нужно. - Это Цыган, - еще пуще заорала Любка, - а я при чем? Я за Цыгана не ответчица! Я сама пришла! - Вот и хорошо, что сама пришла. Расскажешь нам и о "деле", что замыслил твой любезный. Протянув конвоиру уже заготовленный бланк постановления о задержании, Решетняк повторил: - В камеру. Когда дверь за уведенной Любкой закрылась, Решетняк спросил: - Как вы думаете, Степан Степанович, знала она, что за "дело" затевал Нижник? - Нет, - ответил Сомов, - Каин знал, что она глупа и болтлива. Вряд ли он доверил бы ей. Потом, он всегда действовал в одиночку. Он и о планах насчет Кваши сказал ей потому, что боялся, как бы она в припадке ревности не начала болтать лишнее. Нет, не знала. - И я думаю, что не знала, - согласился Решетняк. - Хорошо, едем дальше. Он снова придвинул к себе папку с делом. - Через несколько дней после приезда Нижник знакомится с Валентиной Квашей. - Это не случайно, - задумчиво произносит майор Сомов, что-то записывая на бумаге. - Совершенно ясно, что не случайно. Это подтверждает его записка. Он что-то хотел выведать у Валентины. - И это "что-то" он узнал в исправительном лагере от бывшего мужа Валентины Кваши, Федора, осужденного за растрату. - Но дело в том, что Федор Кваша отбывал наказание в Средней Азии. Каин же там никогда не был. Потом, вот смотрите, пришел ответ на наш запрос. Федор Кваша еще пять лет назад умер. Что вы на это скажете? Сомов побарабанил пальцами по столу. - Нижник узнал о том, что его так заинтересовало, из третьих рук. Очевидно, Федор Кваша спрятал что-то ценное. Вот тот, кто рассказал Каину об этом спрятанном, и убил его. В последний момент Нижник просто не захотел делиться с сообщником. Он и раньше так не раз делал. Каин во всем Каин. Они еще долго обсуждали различные детали и пришли к заключению, что это единственно правдоподобная версия. Ванька Каин собрался что-то искать. Но что? Ни одна деталь, ни один из найденных документов или вещей не проливали света на этот вопрос. Если бы Нижник знал, что разыскиваемые им деньги и вещи находятся в доме Валентины, он не готовился бы так тщательно к осуществлению своего плана. Зачем бы ему тогда копить деньги? А он их определенно копил. Боясь попасться, он не шел на обычный для себя путь добычи денег, так как не смог бы тогда выполнить задуманное. Не хотел рисковать. Каин пошел по другому пути. Познакомившись с Ва-лентиной и уверив ее в своей любви и желании зажить новой, честной жизнью, он заставил ее доставать деньги. Объяснял он это тем, что копит деньги для переезда в другой город, где их никто не знает и где они смогут зажить спокойно. Валентина продавала свои вещи, книги. Нижнику этого было мало. Он достал где-то бочонок сельдей и послал Валентину в станицу перепродать их. Воровские инструменты, найденные при нем, и особенно записка к Любке-Богомолке наглядно показывали, что Каин отнюдь не помышлял о честной трудовой жизни. Можно предположить, что он собирался искать "клад" Федора Кваши. Нижник нервничал, все время сетовал, что денег мало. Об этом рассказала на допросе Валентина. На чердаке же нашли довольно крупную сумму. Судя по ней, задуманное предприятие должно было быть трудным. Версия о поиске клада была довольно шаткой. Но если принять эту версию, то вставал еще один вопрос: где именно собирался Нижник искать клад? Карты указывали на три места: Тамань, долина реки Псекупс, горы Главного Кавказского хребта или прилегающие к нему Черные горы и Скалистый хребет.