Бенор Гурфель
      Такая жизнь, или Рассказ ни о чём
      Рассказ
      Валентина не помнила мать. Когда мать заболела, было ей всего полтора года, а когда умерла - едва исполнилось два. В памяти остались только тёплые материнские руки, заплетавшие коротенькие косички, а также мягкое прикосновение маминой ладони, намыливавшей худенькую спинку.
      Отец - кадровый военный, человек подневольный, пропадал днями и ночами в своей воинской части. Валентина и кот Барсик оставались одни на попечении тёти Веры - столовской официантки и Гриши - отцовского ординарца. Но, по-видимому, тёти Верин и Гришин уход не мог заменить ушедшую мать. И вскоре отец, уложив немногие Валентинины вещички в скромный фанерный чемоданчик, увёз её из далёкой Сибири в Жмеринку, к бабушке.
      Бабушка жила на окраине, в маленьком, глиной мазанном домишке, окружённом невысокими вишнёвыми деревцами. Вначале Валентина скучала по Барсику, по громкому Вериному смеху, по крепкому запаху отцовской портупеи, по звуку трубы, играющей побудку у солдатской казармы.
      Но потом привыкла. Вставали рано, с солнцем и вместе с бабкой по утреннему холодку шли на базар. Там у бабки было место в овощном ряду. На прилавок выставлялась глиняная миска с тёмнобордовыми вишнями, оранжевая горка абрикос, тёмнозелёные пупырчатые огурцы, стрельчатый лук. Валентина, глядя на бабку, подпевала тоненько:
      - А вот свеженькая вишенка, только с ветки, а вот огурчики, не желаете ли?
      - Ну и помощница у тебя, Михайловна, ну и мастерица, - приговаривали рыночные тётки и покупатели-завсегдатаи, - С такой не пропадёшь!
      И правда, с шутками и прибаутками за пару часов продавали они свой немудрённый товар и нагружали корзинку, уже для себя. Покупали, в основном, свежую ряженку, варенец, холодную простоквашу. Прийдя домой, выпивали по стакану молока с ломтем серого хлеба, и старая ложилась отдыхать. Была у неё приспособлена под вишней, сделанная из досок лежанка, покрытая рядном. Под уютный бабушкин храп Валентина пристраивалась рядом, брала свои шесть цветных карандашей (прощальный подарок официантки Веры), открывала заветную школьную тетрадь для рисования и... уносилась в мечтах своих далеко-далеко. И мечты эти выливались на тетрадную страницу необыкновенными цветными образами и формами.
      Вот отец в красной гимнастёрке сидит на броне зелёного танка. А сзади пристроились Валентина и Барсик. У неё в руках винтовка, стреляющая синими зарядами по убегающим коричневым врагам, а Барсик держит в зубах жёлтое знамя победы. А сверху, с голубого неба, смотрит мама и улыбается. И в руках у мамы замечательно вкусный пирог с коричневой корочкой.
      Так под тихое бабушкино похрапывание, под звон кузнечиков и негромкий пересвист птиц проходил Валентинин час творения. Так и жили они - старая и молодая - в мире и в согласии. Вспоминая впоследствии эти годы у бабушки, в белом глиняном домике, она ощущала - эта была счастливейшая пора её жизни.
      Потом началась война. Единственное письмо от отца пришло из города Куйбышева. В нем он скупо сообщал, что вместе со своей частью находится на переформировании, а потом следует на фронт. Напишет уже с фронта и просит бабушку и дочь беречь себя. Скоро война закончится, он вернётся с победой и заберёт их к себе. Больше писем не было, потому что в августе в Жмеринку вошли немецкие танки, и оказались они под оккупацией.
      Жизнь круто изменилась. Через неделю на перекрёстках улиц запестрели жёлтые немецкие объявления. Напечатанные по-русски, они предлагали жителям записываться в полицаи, обещая различные блага, а также сообщали о создании гетто. К бабушке забежала попрощаться Мария Наумовна, добрая знакомая многих лет и, сглатывая слёзы, сказала, что завтра утром её семья переселяется в гетто. Город как-то сразу обезлюдел и примолк. Только в центре ощущалась какая-то жизнь. Там расположились немецкие учреждения: комендатура, гестапо, городская управа, военный штаб. Кое-где, мобилизованные жители, под конвоем полицаев, разбирали разрушенные дома, восстанавливали электролинию, чинили водопровод. Окна магазинов или были разбиты, или заколочены досками крест-накрест. Запустение и тишь накрыли недавно ещё шумный южный городок.
      Прекратились походы на базар. Да и сам базарчик исчез. Кто ж будет торговать в такую лихую годину? Хлеба, молока, сахара не стало совсем. Бабушка все свободные грядки в саду засадила картошкой, и картошка спасала. Правда, убирать и хранить её надо было осторожно и с оглядкой. Не ровен час забредёт какой-нибудь тыловой немец или наш полицай увидит мешки с картошечкой и тут же реквизирует. Поэтому хранили картошку не дома, а в cкрытой яме, которую вырыли во дворе за домом.
      Валентина подружилась с соседскими девчонками: смуглой Настей Чумак и беленькой Оленькой Мурзаевой. Настя жила с мамой и братом Колей. Была она смелой и хулиганистой заводилой. В разбитых, драных башмаках и в рваной не по росту большой бордовой кофте, она увлекала Валентину и Оленьку на разные небезопасные приключения.
      Так однажды, таинственно поблескивая чёрными очами, она сообщила подружкам, что обнаружила место за городом, где наши пленные солдаты копают рвы, возводят бараки. Все они в лохмотьях, многие босиком. А ведь уже глубокая осень. И хорошо бы было туда пробраться и кинуть им хотя бы немного картошки и хлеба - если есть. Через несколько дней, собрав мешочки с провизией и не сказав домашним ни слова, подружки пробрались к полю, где работали пленные. Место было не огорожено, конвоиров не было видно и, пробравшись через неглубокий овраг, они оказались вблизи от измождённых, оборванных и голодных людей.
      - Как же вы, девчата, пробрались сюда?! - удивился один из них
      - А мы где ползком, где бегом, а где и лёгкой пташкой, - хохотнула Настя. - Вот покушать вам немного принесли, - и они стали вытаскивать из карманов и из-за пазухи и передавать пленным ещё не остывшую отварную картошку, мешочки с мукой и прочую бедную снедь. Не успели ещё выложить принесённое, как с дальнего конца поля раздались крики и свистки охраны, и двое немолодых фолькштурмовцев, тяжело топая по мокрой, развоженной земле, стали приближаться к ним.
      - Ну, девки, сейчас ноги в руки, - скомандовала Настя и рванула через овраг. Повторять не надо было. Никогда ещё Валентине не приходилось так бежать. Сзади резко бухнул выстрел, второй. Но вот приближались уже первые деревья небольшой рощицы. Там было спасение. Укрывшись за деревьями, они без сил рухнули на мокрую траву. Сердце выскакивало из груди. Сзади было тихо, их никто не преследовал. Полежав и отдохнув, они переглянулись друг с другом, улыбнулись и пошли домой.
      В другой раз она и бабушка стали свидетелями выселения Жмеринского гетто. Было тихое раннее утро, пели птицы, и они работали в саду. Как вдруг с дальнего конца улицы услышали приближающееся шаркание множества ног. Мимо их дома молча шла серая масса. Женщины, старики и дети, оборванные, грязные. На груди у каждого была пришита шестиконечная звезда. По бокам шли полицаи с винтовками наперевес.
      - Это евреи, это евреи, куда же их ведут, Господи? - шептала бабушка, жадно выглядывая в шеренгах кого-то.
      Одна колонна, вторая, третья...Все шли молча, глядя вдаль. Больше бабушка в этот день не работала. Она ушла в дом, легла на свою кровать и пролежала до вечера.
      Так в тоске и тревоге прошли эти тридцать месяцев немецкой оккупации. Но наступил день, когда и она закончилась. Как-то утром проснулись жители окрестных улиц и поразились необычной тишине. Не слышно было рёва заводимых грузовиков, отрывистых криков немецких команд, грохота солдатских сапог. Немцы ушли ночью, а к полудню пришли наши.
      Через месяц пришло письмо от отца. Отец писал. что был дважды тяжело ранен. Полтора года провалялся в госпиталях и сейчас демобилизован вчистую. В госпитале он встретил хорошего человека - медсестру Марусю, которая стала его женой. У Маруси есть комната в городе Ленинграде. Через месяц он приедет и заберёт Валентину к себе. И будут они прекрасно жить втроём в прекрасном городе Ленина у Невы-реки.
      Приехал отец, незнакомый, худой, с тяжёлой одышкой. Грустно было расставаться с бабушкой, с подругами, с любимыми вишенками. После мягкой солнечной Жмеринки серый, дождливый Питер навевал уныние и тоску. Так тянуло обратно! Но чувство семейного долга, обязанности перед отцом, перед тётей Марусей перевешивало. Так с детства, с ранних лет проявилась её главная черта - высокая степень ответственности перед окружающими людьми, перед миром. Эта черта и сделала её несчастной на всю жизнь.
      Отец подолгу и часто болел. Семья держалась на тёте Марусе и на Валентине. Тётя Маруся работала в военном госпитале, за городом. Уходила в шесть утра и приходила в семь вечера. Вся закупка, готовка, уборка, мытьё было на Валентине.
      Как ни хотелось поспать, ещё хоть пол-часика, вскакивала спозаранку со своей раскладушки и мчалась полусонная в ближайшую булочную и в молочную за свежим хлебом и кефиром для отца. (У отца была язва, есть несвежее не мог). Потом бегом домой, приготовить и оставить на столе отцовский завтрак, наскоро выпить стакан чая с сушкой и бегом в школу. Благо близко была - в двух кварталах, за углом. Прибегала уже к третьему звонку, еле успевала ворваться в класс и усесться на задней парте, рядом с Зинкой Колмогоровой.
      Зинка была сирота, родители (как у многих в классе) умерли в блокаду. Жила у тётки. Поголадывала и слегка приворовывала, когда была возможность и уж очень припекало. Валентина её любила, притаскивала когда белый батон, когда колбаски ломтик, а то и пару кусочков рафинаду из тёти Марусиных тайников. Зинка жадно набрасывалась и быстро уминала все вкусности, благодарно улыбаясь. Потом, повозившись слегка и положив голову на ладони, сладко засыпала.
      Учились Валентина с Зинкой неважно. Впрочем, как и большинство из этих мальчиков и девочек, переживших войну. Были они худо одеты, недоедали и недосыпали, и было им не до теоремы Пифагора и не до пестиков и тычинок. Но годы шли, один за одним. Постепенно зарастали раны войны, и вчерашние мальчишки и девчонки вырастали, становясь юношами и девушками. Жизнь брала своё. Валентина уже заканчивала школу. Превратилась она в рослую, хорошо сложённую кареглазую девицу с милой заразительной улыбкой. На неё уже стали оборачиваться на улице мужчины.
      Была весна, белые ночи. Город был полон цветов и гуляющей молодёжи. Вечерами с Невы дул свежий озорной ветер и слышались звуки вальса. В школе проходили заключительные экзамены. Ещё неделя, и прощай школа, а впереди открывалась и ждала такая замечательная жизнь. В институт Валя не собиралась. Не до этого было. Отец был совсем плох, да и тётя Маруся сдала. Надо было зарабатывать деньги, идти на завод. Спасибо, что школу удалось худо-бедно закончить. Вон Зинка уж давно работает официанткой в столовой Дома офицеров. И ничего - очень довольна. Бегает на танцы в Дом офицеров. Говорит, там такие офицерики ходят - ой-ой, закачаешься!
      Так в голубых мечтах своих двадцати лет, слегка опьянённая токами жизни, шла она по весеннему, цветущему городу. Шла и шла, пока не столкнулась с давней подружкой - Зинкой.
      - Валюня! - завопила Зинка, - дорогая подруга моя! Как живёшь-то? А я, вот не поверишь, думала о тебе вчера. У нас в Доме офицеров, в эту субботу танцы. Приезжает венгерский цыганский оркестр. Вход только по пригласительным. Но у меня есть лишний один, и я тебя приглашаю. Пойдёшь?
      - Так у меня вроде как экзамены, - засомневалась Валентина.
      - Какие могут быть экзамены, когда я тебе русским языком твердю,- (это специально вместо ТВЕРЖУ? - Да), - танцы под венгерский оркестр! Ты понимаешь?!
      Отвязаться от Зинки было невозможно, да и Валентине самой хотелось пойти. Давно мечтала попасть в Дом офицеров. Согласилась.
      Тщательно причесалась, выгладила своё единственное выходное платьице, тетя Маруся поделилась последней каплей духов "Красная Москва" и дала поносить свои ещё довоенные туфли-лодочки на каблуке. И вот огромный, сверкающий мраморными панелями роскошный зал, до краёв заполненный молодыми, стройными офицерами и раскрасневшимися девушками, несущимися в вихре зажигательного Чардаша.
      Валентине не давали стоять у стены и скучать. Первым был жгучий, кавказского вида, старлей, за ним - невысокий, ладно сложённый капитан с синими глазами. Но самым настойчивым оказался, как ни странно, широкоплечий штатский, одетый в хорошо сшитый серый костюм, с инженерным значком. Звали его Сергей, был он с Урала, инженер-металлург, и в Дом Офицеров был приведён другом, курсантом морской академии. Говорил не спеша, веско и вообще производил солидное впечатление. Провожая и прощаясь у подъезда, рукам волю не давал, не нахальничал, а просто сказал, что завтра уезжает, но очень хотел бы встретиться ещё. Валентина сказала, что не возражает. На том и расстались.
      Через два месяца пришла телеграмма: "Приезжаю завтра, поезд No..., встречай. Сергей". Все дни и ночи гуляли по Питеру и целовались. Через неделю подали заявление в ЗАГС. А ещё через неделю оказалась она в поезде, идущем на Урал. Всё произошло так стремительно, что только в купэ вагона стала Валя приводить в порядок калейдоскоп минувших событий. Вот растерянная тётя Маруся, плачущая и смеющаяся одновременно. Вот отец, в больничном мятом халате, постаревший и грустный. Они посетили его незадолго до отъезда, он обнял Валентину и долго прижимал её к своей впалой груди.
      "Прощайте родные, прощайте подруги, прощай любимый город", - А поезд постукивая на стыках, мчал и мчал её в незнакомые края.
      На перроне её встречала вся Сергеева семья. Отец - управляющий трестом, высокий и широкоплечий, в кожаном пальто и серой папахе. Мать - в черной меховой шубе и в белом оренбургском платке. Тётки, дядья, и прочая родня. Испугалась Валентина такого обилия родственников. Но встретили её тепло, душевно, родители выделили им комнату в своей квартире, и началась семейная жизнь.
      В доме хозяйствовала мать - Антонина Прокопьевна. Была она кержацких кровей, строгого воспитания и также вела свою семью. Свекровь и сноха вставали рано, чуть свет и готовили завтрак. У Сергея был врожденный диабет, а у Иван Петровича - застарелая язва, наследство сибирских строек. Так что каждому надо было приготовить своё. Ну, и женщинам на остаток, пожевать чего-нибудь. Поев, Сергей убегал на свой завод, Валентина на учёбу, в Политехнический, а Иван Петровича машина увозила в трест.
      Жили строго, без баловства. В гости не ходили и к себе не звали. Вечера проводили дома, обсуждая сотрудников и служебные дела. Тут первое слово Антонине Прокопьевне. Она хоть и не работала, но мнение своё по каждому делу имела, и слушались мужчины её беспрекословно. Хотелось иногда Валентине в кино сходить или на танцы сбегать, но Сергей так испугано каждый раз удивлялся её предложениям, что вскоре она и предлагать перестала. После лекций, когда подружки собирались совместно в кино или в студенческом кафе посидеть, Валентина хватала шубёнку, совала конспекты за пазуху и бегом на трамвайную остановку, домой. Когда спрашивали:
      - Куда спешишь? У тебя дети что-ли по лавкам плачут? Побудь с нами, она испуганно отвечала:
      - Да вы что?! Домой надо, стирка у нас сегодня, да и на рынок сбегать свежей рыбки для Иван Петровича. Язвенник он у нас.
      - И трезвенник? - иронизировали подруги. Но Валентина уже не слышала, отмахивалась на бегу.
      Через четыре месяца почувствовала она себя беременной, а ещё через пять родилась Анюта - свет очей. Трудно пришлось ей тогда: учёба, маленький ребёнок. У свекрови свои заботы: муж, сын. На Сергея надеялась, но оказался он в этом деле полный неумеха. Крутилась сама, как могла.
      Вдруг телеграмма из Питера: "Приезжай, отец умер". Рванулась было в аэропорт, но тут вся семья навалилось
      - Да ты что?! А Анютка?! Да разве можно её трёхмесячную оставить?! А если случится что? Кто отвечать будет?!
      И уговорили, сломили её. Не поехала проводить отца. Жалела и каялась потом всю оставшуюся жизнь.
      Каждое лето Сергей ездил в Кисловодск на лечение. Ездил один, так уж повелось. Валентине никто не предлагал, да и она сама не больно напрашивалась. Дел хватало. Заканчивала институт, училась прилично, преподаватели хвалили и выдвигали. Анютка пошла в первый класс. Надо было отвести и привести, накормить, помочь с уроками.
      И вот тут грянуло, где меньше всего ждала. Сергей, будучи в Кисловодске, встретил женщину и влюбился по уши. Звали её Тамара, врач из Горького, весёлая, разбитная. Побывала замужем и была непрочь сходить снова. Сергей с присущей ему решительностью был готов жениться немедленно. Родители были в шоке, но никакие разговоры и уговоры не помогали.
      "Хочу и всё - вот и весь сказ". Пришлось отцу побегать по начальственным кабинетам и "выбить" две однокомнатные квартиры: для Валентины с дочкой и для сына с новой женой. Вся как бы налаженная и как бы упорядоченная жизнь пошла на слом. С чёрными подглазьями и с белыми нитями в волосах, враз похудевшая и подурневшая, вставала она затемно, гладила Анюткину школьную форму, готовила еду на обед и на завтрак, отводила дочь в школу и мчалась на работу, в институт. Тяжелее всего были зимние, длинные вечера. Метель шуршала за окном, изредка доносился скрип снега под ногами прохожих. Маленькая, жалкая Анюта, завернувшася в мамину кофту, сжимаясь в комочек боли, неотрывно глядела в чёрный провал за окном. Тоска, холод, молчание.
      Прошло три года и только-только стала привыкать Валентина к одиночеству, как в новой семье Сергея начались нелады. Не стала Тамара терпеть домашний уклад Сергеевой родни и мужний мягкотелый эгоизм. После двух-трёх скандалов собрала вещички и - фьють... Запаниковал Сергей - не привык жить один, побежал к родителям, бухнулся в ноги к Валентине и вымолил право на возвращение. С горечью в сердце приняла его. Любви не осталось, но было безумно жаль Анютку и ради дочери согласилась.
      Съехались, обменявши свои две однокомнатные на хорошую трёхкомнатную. Потянулись годы: внешне - обычные, внутри - тоскливые, пустые. Кругом бурлила жизнь, подруги на работе спорили о новых фильмах, театрах и стихах. Уже на всю страну пел Окуджава и доносился хриплый баритон Высоцкого. А тут, в её семье, крутились всё те же разговоры о служебных интригах, о начальстве, о том, что давали в распределителе. Сергей по-прежнему каждый год ездил в Кисловодск или Ессентуки лечить свой диабет. Легче ему не становилось и пришлось перейти на ежедневные уколы инсулина.
      И вот однажды, возвращаясь домой, познакомился он в поезде с очаровательной смуглой брюнеткой из Ташкента. Познакомился и влюбился отчаянно. Влюбился и опять в какие-то дали дальние ушли жена и дочь. Их как бы и не существовало. Уйдя из семьи, Сергей поселился на окраине, у какой-то бабки, и всё свободное время проводил на телеграфе, разговаривая со своей любимой. Взяв отпуск без содержания, он помчался в Ташкент. Но тут у него произошёл афронт. Родители брюнетки были категорически против и перед приездом Сергея услали дочь неизвестно куда. Вернувшись ни с чем, он тем не менее остался жить у бабки и повёл вольную жизнь. Хотя какую "вольную" можно было вести с его диабетом и достаточно скромной зарплатой?!
      Анютка росла, вытягивалась, хорошела. Уже заканчивала школу и примеривалась поступать на философский факультет, когда послышался первый удар грома. Через деда была получена путёвка в международный молодёжный лагерь "Спутник" в Югославию. Море, горы, красивые мускулистые парни, танцы до утра. И тут почувствовала Анюта страх. По-видимому, не прошли зря годы одиночества и тоски. Страх подымался откуда-то изнутри, растекался дымным облаком вокруг, забивал глаза и гортань, мешал говорить и слушать. Почему-то отчаянно притягивало ночное море. Часто она уходила с шумной танцплощадки, одна в темноту, садилась на берегу, сжималась в комок и неотрывно глядела в глубину. Её странное поведение было замечено, и в лагерь приехал психиатор из соседнего городка. Побеседовав с Анютой, он не стал брать на себя риск, а дал телеграмму её семье, прося забрать её домой. Дед приехал и забрал. Однако как известно - "дома и стены помогают". Отошла, успокоилась, удачно поступила на философский факультет и успешно приближалась к его окончанию.
      Отношения с отцом не складывались. Не раз и не два пыталась Анюта "растопить лёд" между ними, делилась своими проблемами и тревогами. Но не получала ответа. Отец выслушивал её, его крупное, хорошо вылепленное лицо оставалось неподвижным, глаза смотрели с отчуждением. Сглатывая комок в груди и сжимая пальцы в кулачок, побледневшая, возвращалась она домой после таких встреч.
      Была весна, цвела черёмуха, её аромат наполнял коридоры улиц, сквозь раскрытые окна заползал в квартиры и учреждения. Всё предвещало покой и радость. И тут внезапно и как бы ниоткуда пришёл Страх. Как тогда, несколько лет тому назад. Но несоизмеримо сильней и безвыходней. Побежали к врачам. Консультации, тесты, анализы. И вот безжалостный, каменный приговор шизофрения в тяжёлой форме. Немедленная госпитализация. Прощай университет, прощайте друзья-подруги, прощай жизнь!
      Вот тогда-то и умерла душа Валентины, осталась только оболочка. Каждый день после работы, садилась она на 18 маршрут троллейбуса и за час добиралась до коричневого здания больницы, где находилась Анютка. Палата на пятерых (спасибо за такую), унылый вид из окна, безжизненные глаза дочери, глядящие неотрывно в угол. Молча проходило время свидания. И вот уж нянечки выпроваживают поздних посетителей. Ещё час по ночному, засыпающему городу и скорей в одинокую, холодную постель в беззвучной квартире.
      Прошли месяцы, выписали Анюту. Но неутешительный диагноз остался.
      "Ваша дочь неизлечимо больна. Будут периоды улучшения и ухудшения. Она может находиться в обществе, выполнять несложную, не требующую напряжения работу. Самое главное - она должна быть окружена покоем и добротой."
      Доброты у Валентины хватало. Она и родилась на этот свет, чтобы быть доброй. В этом была, если хотите, её судьба.
      Потянулись годы, наполненные суетой и тоской. Постепенно уходили из жизни близкие и родные. Умерла тётя Маруся, скоропостижно скончался Иван Петрович и Антонина Прокопьевна не надолго пережила его. На вокзале от диабетной комы ушёл из жизни Сергей. Куда-то он ехал, куда-то стремился...
      Постарела Валентина, потускнели её глаза, потеряв присущее им сияние. Только спина оставалась прежней - крепко выпрямленной и походка - лёгкая, летящая - осталась.
      Наступили тяжёлые времена. Вся привычная жизнь пошла насмарку. Как-то поехали Валентина с Анютой за город, взглянуть на остающийся пока, от прошлых щедрот, небольшой дачный участок. Приехав, быстренько прибрались в лёгкой, щелястой дачке и пока засветло стали вскапывать под картошку бывшие цветочные грядки. Не до цветов им было нынче. Пока провозились, наползла из ближнего леса темень. Решили ночевать. Закрылись в избушке, укрылись чем было, прижались друг к другу, согрелись и уснули.
      Ночью проснулась Валентина, жарко стало, от Анюты так и пыхало жаром. Тихонько, чтоб не разбудить, полусонная вылезла на крыльцо. Молодой месяц еле освещал дачное поле, посверкивал на озёрной глади. Из леса подымался и катился рванный туман. Вот облако приблизилось, охватило её и увидела она вблизи, быстро меняющееся лицо отца. Его глаза были открыты и он улыбался. А за ним появился Сергей. Такой, каким он был тогда, в Ленинградском Доме Офицеров. А за Сергеем, почему-то катилась бабушка, в плисовом салопчике и в своей любимой синей шали. Хотелось Валентине последовать за бабушкой, да в домике тихо спала Анютка.