Бенор Гурфель
      Эта весёлая студенческая жизнь
      Рассказ
      Трёхэтажное, светло-оранжевое здание Горного Института располагалось на правом берегу реки, разделявшей город на две неравные части. Центр города с его проспектом, высокими зданиями, трамваем, куполом цирка, городским садом, универмагом и рестораном находился на левом берегу.
      Правый берег был попроще. Он начинался привольно раскинувшимся сосновым бором, за которым открывался типичный шахтёрский пейзаж: дымящиеся терриконы ("...над туманами, над туманами огни терриконов горят..."), вышки шахтных стволов, опускающиеся и поднимающиеся шахтёрские клети. И над всем над этим мелкая пыль шахтёрского уголька - штыб.
      Там-то, окружённый с одной стороны вплотную подступившими соснами, а с другой - далеко раскинувшимися непаханными полями, и находился только что созданный, горный институт - будущая база инженерных кадров бассейна.
      Сюда-то и приехал поступать Марк. После того, как отца не стало, пришлось забросить мечты об университете, о литературной карьере и думать практически: как обеспечить хлеб насущный себе и матери. Тут-то и подвернулся этот институт. Правильно рассудил Марк. Институт молодой, мало известный. Значит конкурс будет небольшой и даже с моими "знаниями" по математике есть шанс поступить. И оказался прав. Хотя и не добрал баллов по физике да математике, но пятёрки по русскому языку и литературе перевесили поступил. И началась весёлая студенческая жизнь.
      Это было время, когда вождь назвал шахтёров "гвардией труда". (Как пелось в песне "...Славься шахтёров племя, славься шахтёрский труд, мы покоряем время, Сталин наш лучший друг... шахтёры первые всегда, шахтёры гвардия труда..."). И как по волшебству посыпались ордена и медали, большие деньги и громкие титулы.
      Красивые студенческие униформы, чёрные с золотыми погонами, сводили с ума студенток соседнего Педагогического института, готовых на всё, чтобы ублажить блистательных горняков. И горняки, естественно, не зевали.
      Марк и его закадычный друг Артур, подружились с Галей и Таней. Галя была высокая, спортивного сложения девушка, с волосами цвета спелой пшеницы и озорной улыбкой. Таня - природно смуглая, с нежным продолговатым овалом лица, с маленькими руками и ногами в чём-то дополняла подругу.
      Дружба эта заключалась в совместном хождении в кино, на танцы и в совместном поедании разных вкусностей, привозимых или присылаемых из дому. Поцелуи и объятия только грезились где-то вдалеке, а пока вот эта совместность и была самодостаточной сама по себе.
      Девушки жили в комнате No 4 женского общежития Пединститута. В этой уютной, чистой комнате, увешанной немудрёнными вышивками и домашними украшениями жила ещё и третья девушка - Полина. Она была коренаста, скуласта, скромна и молчалива. Когда шумные и разбитные Марк-Артур приходили в гости, всегда старалась тихонько уйти из комнаты и не участвовать в общих разговорах.
      День был полон - оглянуться некогда. Коллоквиумы и зачёты, зимние и весенние сессии, конспекты и курсовые, театр и концерты. И уж конечно танцы, под полу-запрещённых Вертинского да Лещенко ("...о небо в Гаграх, о пальмы в Гаграх...") и студенческие пирушки с дешевым вином, винегретом и песнями ("...в одной руке держу бокал, да бокал. Да так держу чтоб не упал, не упал. Другою обнял нежный стан, и вот я Папа и Султан...").
      Так и катилась обычная студенческая жизнь. Пока, в один зимний пасмурный денёк, в три пополудни в комнату, где жили Марк-Артур, влетела зареванная, бледная Таня.
      - По-о-ля повесилась!!!
      - ???
      - Мы утром уходили с Галкой, а она осталась, говорит - не пойду сегодня на лекции, голова болит. Мы с лекций пришли, а дверь закрыта изнутри. Стучались, стучались... Потом коменданта вызвали, он дверь взломал, а она виси-ит, ли-цо чё-ёр-ное...
      И она зарыдала снова.
      Потом начались скучные формальности, сопутствующие смерти: медицинское обследование, милицейский протокол, вопросы, справки, допросы. К вечеру немного стихло и удалось выпить по стакану чая и закусить сушкой. Общежитие примолкло, ни звуков патефонных пластинок, ни взрывов смеха, ни толкотни на кухне. Все старались обходить комнату No4 стороной.
      - Ну что ж, пожалуй идти надо? - неуверенно пробормотал Артур.
      - Как это - "идти"?! - взвился голос Гали.- Чтобы мы одни с Таней ночевали в э-э-той комнате?! Ни за что! Вы остаётесь здесь! Мы с Таней будем спать вместе на одной койке, ты, Арик, ложись на Танину, а уж тебе, Марик, остаётся Полинина...
      - Так женское же общежитие, как ты не понимаешь? - пытался возразить Артур.
      - Ну что ж, в таком случае, если для тебя правила выше дружбы - уходите оба! Но что б ноги вашей больше здесь не было! - звенел Галин голос.
      Так Марк и Артур провели ночь в женском общежитии. Если бы только знали к чему приведёт эта ночь? А привела она, ни более ни менее, к большому персональному делу, в которое оказались втянуты комсомольские организации двух институтов: горного и педагогического.
      Когда ещё затемно, в шесть утра, парни покидали общежитие, они наткнулись на Виталия - комсомольского секретаря Пединститута. Что он делал в этом месте, в это время так никогда и не было узнано. Однако делу о моральной распущенности студентов и студенток был дан ход и... машина завертелась. Впервые тогда Марк ощутил на себе зубья, шестерёнки и передачи идеологической системы.
      На всех этапах разборок: на групповых и факультетских собраниях, на институтских заседаниях все четверо без устали твердили только одно правду. Да - остались ночевать, потому что им было страшно оставаться одним. Да - спали на разных кроватях. Нет - не пытались. Почему? Да потому что подруги наши. Что? Нет не подглядывали. Вы уже спрашивали - не пытались! Мы не кричим, мы объясняем.
      Наивными были до невозможности. Совсем желторотыми. Вместо того, чтоб каяться и признавать справедливость обвинения со стороны общественных организаций, они пытались убедить их, что те о-ш-и-б-а-ю-т-с-я. Как будто здоровый коллектив может ошибиться!? Да никогда и ни в чём!
      И вот наконец решение институтского комитета комсомола:
      "...за моральное разложение ...выразившееся ...из комсомола исключить и поставить перед деканатом вопрос об отчислении из института..."
      Всё было кончено. Прощайте друзья-товарищи, прощай студенческая жизнь. И в самый последний момент, на утверждении решения институтского комитета на бюро райкома что-то не сработало. Или секретарь райкома оказался мягким, или члены бюро устали, или решение показалось черезчур; но так или иначе - не утвердили. Идите, живите, не забывайте! И жизнь продолжалась.
      Каждую весеннюю сессию, когда большинство студентов сидели за конспектами, рассчитывали балки сопромата или решали интегральные уравнения, а в городском саду цвела черёмуха и играл духовой оркестр, Марк влюблялся. Высокую Галю сменила голубоглазая Светлана, ей на смену пришла Аня, великолепная фигура которой заставляла оглядываться всех проходящих мужчин. Потом появилась стройная Фаина и прочие и прочие. А влюблялся Марк серьёзно, со всем пылом своего романтического характера и прочитанных книг.
      Светлана была дочкой врага народа - полковника генерального штаба Прозванцева. Память сохранила размытые картинки двадцатилетней давности. Как двухлетней она сидит на руках у отца, на правой трибуне, возле Мавзолея. Громко играет музыка, по площади, чеканя шаг, идут солдаты, а отец, красивый и весёлый, указывает пальцем на человека с усами и в полувоенном френче. Потом, конечно, наступили иные дни. Она с сестрой и мамой оказалась на далёком сибирском руднике, где мама стала работать бухгалтером, а Света окончив школу, уехала в город и поступила в химический техникум.
      Познакомившись с Марком, она поведала ему свою тайную мечту - стать актрисой. Была она настолько отлична от окружающей среды, настолько неприспособлена к ядовитым жёлтым испарениям коксо-химического производства, что Марк проникся её мечтой и решил вырвать её оттуда. С присущей ему энергией он организовал ей просмотр в местном театре. Получив летнюю трёхмесячную стипендию, купил ей билет, кой-какую одёжку и отправил в Москву, для поступления в театральный институт. Со сжавшимся сердцем, он проводил её до Новосибирска. И там, стоя у подножки вагона, обнял в последний раз, проговорив:
      - Будь честной, будь смелой, не забывай меня... - Вагон тронулся, перрон остался. Так они и расстались, чтобы встретиться через десять лет, совсем в иных обстоятельствах.
      С Аней Марк познакомился на встрече Нового года. Она была круглая сирота - отец и мать погибли во время взрыва шахтного газа. Её приютила, дала кров и содержание совершенно чужая одинокая женщина, машинист шахтного подъёма, тётя Катя. Жила она в шахтёрском посёлке в небольшой, на две комнаты, квартирке.
      В новогоднюю ночь тётя Катя работала. Так Аня оказалась на одну ночь владелицей отдельной квартиры. Ради такого преимущества на встречу Нового года собрался цвет кампании. Были там Игорь Зиновьев - сын бывшего командующего Туркестанским фронтом, язвительный Семён Фридштадт, красавец Новиков, военмор Чупров. Марк и Артур отвечали за художественное оформление вечера. Девицы приготовили сибирские пельмени, холодец, парни принесли вдоволь напитков и... пошла ходуном тёти-Катина квартирка. Когда все основательно разогрелись, начался концерт. Читались стихи собственные и полузапрещённого Есенина, Чупров с чувством, под гитару, рыдающе исполнял Вертинского; а Зиновьев - свою любимую "Новый год, порядки старые. Колючей проволкой наш лагерь обнесён." Ну и конечно все хором: " Крам-бам-були отцов наследство, питьё любимое у нас..." Долго после этого вспоминалась встреча 1953-го и никто не ожидал надвигающихся больших событий.
      То ли сибирская глухомань, то ли определённая политическая слепота Марка и его друзей, но события эти: знаменитое "Дело врачей", орден Лидии Тимашук, предполагаемая высылка в Биробиджан и всё вокруг связанное, мало влияли на их повседневную жизнь.
      Был, правда, один запомнившийся случай. Как-то во время репетиции пьесы Корнейчука "Платон Кречет", в постановке которой участвовала почти вся компания, а Марк исполнял роль доктора Бублика, Рахмет Задиулин, нехорошо улыбаясь, произнёс:
      - Вот вы тут пьесы ставите про врачей, а там ваши врачи наших вождей отравляют...
      Вначале Марк не понял о чём речь и растерялся, а потом растерялся ещё больше, когда Сёмка Фридштадт встал и молча двинул Рахмету поддых. Тот, обычно высокомерный и агрессивный, по-видимому не ожидал такой реакции и ретировался без слов.
      Наступил март 1953. Сырость, туман, капель. Туманные бюллетни о состоянии здоровья. Дыхание Чейн-Стокса.* Данные анализа мочи. И вот наконец собрали студентов в актовом зале и парторг Галанскер прерывающимся голосом сообщил новость. А Виктор Корецкий - горячий комсомольский лидер, смаху вскочив на сцену, звонко прокричал: "Предлагаю... присвоить... Институту... имя..." Но многоопытный Галанскер хоть и кивал одобрительно головой, почему-то предложение Корецкого замолчал.
      * Ритм дыхания умирающего человека. Впервые описан врачами Чейн и Стокс.
      Менялись семестры, сменялись курсы: третий, четвёртый, пятый... Когда Марк был на четвёртом курсе, к нему приехала мать. Романтику и беззаботность студенчества сменила упорядоченнная ответственность обыденности. Денежные расчёты, квартирные заботы, визиты к врачам и прочее. Как потом выяснилось, устроил Марку приезд матери никто иной, как его лучший друг Артур. Как-то вернувшись со свидания с Аней, весь в воспоминаниях об Аниных грудях и губах, Марк задумчиво произнёс:
      - Жениться мне, что ли, на Ане и не расставаться с ней никогда...
      Встревоженный такой перспективой, Артур, не долго думая, написал матери Марка, предупреждая её о возможных последствиях. И мать приехала. С её приездом любовь к Ане почему-то сошла на нет. Впрочем Марк не долго расстраивался. Мать он любил. И когда отца не стало, она стала для него самой близкой на земле.*
      * А с Аней Марк не встретился больше никогда. Через 20 лет, накануне больших в его жизни перемен, он посетил город своей студенческой молодости. Не было больше тёти Катиного домика - снесли. И Аня была в неизвестных далях. Как в песне поётся: "И где найти тебя на этом шаре на земном? Встаёт рассвет и мне пора..."
      Как-то удивительно быстро из весёлого гуляки, выпивохи и заводилы буйных студенческих вечеринок, превратился Марк в основательного и раздумчивого парня, стремящегося постичь и построить своё будущее и обеспечить материну старость.
      Будучи уже на пятом курсе, он стал приглядываться к новым, наиболее перспективным направлениям развития горной технологии и выбрал открытые горные работы как тему своего дипломного проекта. Используя свои старые родственные связи, добился направления на преддипломную практику на лучшие (в то время) в стране угольные предприятия Северного Урала. Съездив на преддипломную практику и привезя обширные материалы, он обеспечил себе успешный дипломный проект.
      Наступил март 1956. К тому времени Марк с матерью жили в маленькой комнатке с цементным полом без окон - бывшей школьной уборной. Эту комнатку выделил им директор школы, где мать устроилась библиотекаршей. Было ещё темно, когда Марк выйдя из дому, подбежал к автобусной остановке, чтобы успеть на первый автобус, идущий в институт. Проталкиваясь к задней двери, он сделал неосторожный шаг и услышал звук рвущейся материи. Приехав в институт, он зашёл в туалет и спустил брюки. Так и есть, старенькие штаны не выдержали и лопнули по шву. Что делать? Возвращаться домой не хотелось и найдя пару скрепок, Марк кое-как заделал расщелину. Делая небольшие шаги и прикрываясь сзади портфелем, он пробрался в читальный зал и усевшись за свой любимый стол, у окна с фикусом, погрузился в расчёты.
      Но успешно поработать сегодня ему не пришлось. Открылась дверь "читалки" и в проёме показалась невысокая, коренастая фигура директора института профессора Кокорина. Оглядевшись, он направился к столу Марка.
      - Здравствуй Марк, как поживаешь? - прогудел он.
      - Нормально, Алексей Сергеевич - бодро отвечал Марк, приподымаясь.
      - Сиди, сиди. Я тут слышал, что ты какие-то особенные материалы с преддипломной привёз. Вот зашёл полюбопытствовать. Покажи, если можно.
      - Да что вы, Алексей Сергеевич,- бормотал польщённый и смущённый Марк, вытаскивая бумаги и подвигая директору стул.
      Студенты любили своего директора. Был он справедливый, не гнушался поговорить с техничкой и вахтёром, а уж "дипломников" всех знал по именам. Уютно усевшись, директор и Марк углубились в просмотр графиков и таблиц.
      - Алексей Сергеич! Алексей Сергеич! - в "читалку" ворвалась взолнованная Инна - секретарь директора.- Я тут вас обыскалась. Звонил Квашнин из горкома! Немедленно перезвоните ему! Что-то важное.
      - Вечно у него "важное" - недовольно пробормотал директор. И поднявшись, кинул Марку:
      - Мы с тобой ещё посидим, очень интересно.
      Уложив обратно в портфель схемы и чертежи, Марк попытался сосредоточится. Но не тут-то было. Такой уж выдался этот день. Снова раскрылась дверь и в читальный зал вошла заведующая:
      - Всем студентам и преподавателям немедленно пройти в актовый зал! Звучно объявила она.
      - Повторяю! Всем студентам и преподавателям...
      Недовольно ворча, публика стала вливаться и заполнять большой зал. Марк двигался вместе со всеми, держа руки за спиной, не забывая прикрывать дыру на заднице. На сцене, за длинным столом одиноко, с мрачным лицом, сидел Галанскер. Когда, по его мнению, зал наполнился, он встал и объявил:
      - Сейчас будет зачитан закрытый доклад Первого Секретаря ЦК Никиты Сергеевича Хрущёва ХХ съезду. Доклад довольно длинный - 60 страниц. У кого громкий голос и хорошая дикция, прошу на сцену. - Возникло минутное молчание, которое прорезал голос Вовки Новикова:
      - Малкина на сцену! Пусть Марк Малкин читает! У него голос хороший.
      - Ну что ж, Малкин, выходи. Народ просит - сказал Галанскер и Марк, прикрываясь сзади ладошкой, пошёл на сцену. Зайдя за трибуну и повернувшись к залу лицом, он почувствовал себя уверенней. Галанскер вручил ему толстенькую брошюрку, отпечатанную на ротапринте, с номером на обложке. Открыв первую страницу и хрипловато откашлявшись, Марк начал читать текст:
      - Товарищи, уже много было сказано о культе личности и о его вредных последствиях. После смерти Сталина ЦК начал осуществлять последовательную и сознательную политику объясняя, что это недопустимо и чуждо марксизма-ленинзма, когда одну личность подымают над всеми и трансформируют её в сверхчеловека, в некоего бога...
      По мере того как он читал и углублялся в прочитанное, голос его набирал силу и звонкость. Марк почувствовал как между ним и залом протянулись некие невидимые нити единения и надежды. Его - простого студента, в рванных брюках и в латанной рубахе, волей случая, коснулась рука истории.
      В зале была полная тишина, ни кашля, ни скрипа. Марк начал уставать и голос его стал терять упругость. В зале почувствовали:
      - Он устал, дать ему замену! - послышались голоса. И опять Вовка Новиков: - Игоря Зиновьева! Игорь пусть читает!
      Так Марк Малкин и Игорь Зиновьев в марте 1956 передали, слушавшим их людям, маленькую частицу общественной правды.
      Наступил июнь. Началась защита дипломных проектов и прощание. Прощай институт, прощай город-городок, прощайте друзья-товарищи, прощай голодная и беззаботная студенческая жизнь. Компания распадалась. Артур уезжал на рудник, где жили его старики. Игорь возвращался в свой Новосибирск. Марк через министерство добился направления на предпрятие, где он проходил преддипломную практику и где жила черноокая незнакомка Наталья. Новиков направлялся на одну из лучших шахт бассейна.* У каждого оказались свои дела и свои интересы. Начиналась реальная жизнь.
      * При расставании он подарил Марку стих с эпиграфом из Киплинга "Мы мир как устрицу ножом своим откроем".