— Ну зачем все это?
— Нам нужен космос. У нас там полно забот.
— Заботы? Какие еще заботы? Летаете на любую планету, молодость возвращаете, мертвых оживляете. Еще что?
— Вот теперь наконец-то начинается серьезный разговор, — сказал Граве. — Закажи-ка нам, Гилик, запись Диспута о Вселенских Заботах.
Зал Межзвездной Федерации на планете Оо. Зал как зал, на сцене селектор, ложи амфитеатром, над каждой название планеты. Но вместо наушников анаподы, вместо кресел в ложах прозрачные цистерны с обилием шлангов и кранов. Цистерны можно наполнить любыми газами — кислородом, азотом, аммиаком, метаном, даже фтором по вкусу делегата, или же водой — пресной, соленой, подкисленной, щелочной, хлорированной — для делегатов подводных.
Спрашиваю: «Зачем такие ухищрения? Все равно анаподы, все равно смотрят на селектор, слушают через микрофоны. Почему же не договариваться по радио, сидя у себя дома?»
Оказывается, все дело в расстояниях. С отдаленных звезд, даже за фоном, сигнал идет несколько суток (по нашему счету). От вопроса до ответа — две недели. Допустим, председатель спрашивает: «Кто хочет высказаться?» Через две недели: «Прошу слова». Еще через две недели: «Мы слушаем вас».
Удивительный парадокс. Планетных конференций не бывает, дела одной планеты можно обсудить и по радио. А межзвездные съезды традиционно собираются в одном зале.
Докладчик тоже сидит в своем баке, на селекторе только его лицо. Ну и кто там рассуждает? Поспешно натягиваю анапод. Ба! Знакомая физиономия. Это Физик. Их-Физик, конечно, моложавый, коротко стриженный, в очках, лопоухий. Почти неотличим от земного… Почти! Анапод несколько карикатурит: здешний физик не просто моложавый, он почти мальчишка, и уши торчат действительно как лопухи. Видимо, мысленно мы рисуем шаржи на наших знакомых в собственном мозгу.
Ну и что же доказывает этот звездный Физик?
— Мы живем в эпоху всесилия точных наук, — говорит он снисходительно-наставительным тоном лектора, уверенного, что мало кто способен его понять до конца. — Ученые проникли в глубь вещества до семьдесят девятой ступени (электрон на девятой по их счету. —
К.К.) и в зафон на 144 слоя. Мы освоили сигналопроводящий слой пятого порядка, при необходимости можем посетить любую планету Галактики и Магеллановых облаков. Я слишком долго занимал бы внимание уважаемого собрания, если бы перечислял все достижения математики, физики и технологии. Скажу коротко: мы — представители точных наук — в состоянии решить любую задачу, которую поставит, перед нами Звездный Шар в этом или в будущем веке.
Выступавший передо мной представитель Академии Прогноза как раз и сформулировал очередную вселенскую задачу. Он говорил, что сфера нашего обитания уже охватывает около миллиона солнц со спутниками и что нормальный рост населения, продолжительности жизни, энергетики и новых потребностей диктует расширение этой сферы на один процент ежегодно, иначе говоря, требуется освоение десяти тысяч новых солнечных систем в год.
«Ого! — подумал я. — Десять тысяч солнечных систем ежегодно! Пожалуй, такое можно назвать полновесными заботами».
— Осваивать мы умеем, — продолжал Физик. — Но вот проблема: куда направить усилия? Резервных звезд в нашем Шаре почти нет. Мы уже в прошлом веке вышли за пределы нашего скопления и заселяем разрозненные миры, распыляя расы по космическим островкам, практически выключая их из единого русла цивилизации. И прогнозисты говорят, что хорошо бы пресечь это стихийное распыление, направить поток эмиграции на один компактный объект, например, на ближайший звездный шар ОГ (М-92 по земным каталогам. —
К. К.).Выбор общеизвестный, логичный и общепризнанный. Помнится, еще в школе в детских книжках я читал о приключениях покорителей шара ОГ. Но романисты, увлеченные героизмом первопоселенцев, упускали из виду важное обстоятельство.
ОГ не больше, даже несколько меньше нашего родного Шара. Отсюда следует, что, сохраняя однопроцентный прирост, мы и ОГ исчерпаем поколения за три. Тогда встанет вопрос о следующем объекте. Очередной известен — это скопление ОЗ, за ним последуют ОХ и Отх. Всего в Галактике около четырехсот шаров, есть возможность выбрать и наметить продолжение. Однако — и подчеркиваю, тут моя главная мысль: принимая на века самый принцип расселения по шарам, мы молчаливо соглашаемся с тем, чтобы культура наших потомков топталась на месте, все время дробясь, умножаясь количественно, но не качественно. От шара до шара десятки тысяч световых лет, передавать энергию и материалы на такое расстояние бессмысленно. Обмениваться можно только информацией, но даже и в таком обмене не будет особенной нужды: ведь на всех шарах пойдет одинаковая деятельность — налаживание жизни в пределах одного шара. Шары будут разорваны экономически и ограничены экономически: все дойдут до некоторого потолка, приблизительно до сегодняшнего уровня науки, а потом опять и опять начнут сначала повторять историю освоения очередного шара. Согласившись на такой вариант развития, мы на многие века программируем топтание на месте.
Для пояснения сошлюсь на древнейшую однопланетного уровня историю. Когда скотоводческие племена завоевывали новые степи, они пасли там стада, оставаясь при своем скотоводческом хозяйстве. Когда земледельческие народы открывали новые земли, они пахали и сеяли, оставаясь на своем земледельческом уровне до той поры, пока новые земли не были заселены и вспаханы. Мало того, заморские колонии рвали со своей прародиной, потому что общих дел было мало: там пахали и тут пахали, к чему же еще налоги платить прежнему королю? Века и века прошли, прежде чем у разрозненных народов возникли глобальные, общепланетные интересы, потребовавшие глобальной науки. Прошли века и тысячелетия, прежде чем у разрозненных планет возникли общешаровые интересы. Сейчас мы невольно планируем многовековую разрозненность и застой на сегодняшнем общешаровом уровне.
Есть ли альтернатива? Да, есть. И я уполномочен предложить ее от имени группы физических институтов.
В Галактике, помимо отдельных островков, я разумею одинокие звезды (вроде нашего Солнца. —
К.К.), помимо архипелагов типа О, ОГ и других, есть еще и материк — Ядро Галактики. Диаметр его — около четырех тысяч световых лет, расстояние от нас до поверхности ядра — такого же порядка, как от О до ОГ. Но в этом материке сосредоточены не десятки миллионов и даже не сотни миллионов, а десятки миллиардов звезд, то есть в тысячу раз больше, чем во всех четырехстах шарах, разбросанных по небу.
Принимаясь за освоение шара ОГ, мы планируем наши заботы на три поколения вперед, освоение Ядра намечает путь на тысячелетия. Покоряя шары, мы рассеиваем нашу культуру по отдельным архипелагам, Ядро же сосредоточит ее, сконцентрирует. Шары будут придерживать науку на сегодняшнем шаровом уровне, Ядро сразу поведет цивилизацию на новый этаж, уже четвертый в истории, если первым считать однопланетный, вторым — односолнечный, третьим — одношаровой. Ныне предстоит творить новую, принципиально новую культуру — галактическую.
Творчество или повторение? Выбирайте!
Закончив речь, Их-Физик поклонился с улыбкой, полной достоинства, даже чуточку самодовольной. Впрочем, я не осуждал его. Можно гордиться, если ты принадлежишь к клану всемогущих волшебников, не только одинокие звезды хватающих с неба, но и целые скопления дюжинами, даже ядра галактические. Десятки миллардов солнц! Ничего себе размах!
— У кого есть вопросы? — спросил председатель.
Камера оператора скользнула по бакам, стоящим на сцене, остановилась на центральном… я подправил анапод… и ахнул. Дятел собственной персоной! Дорогой мой школьный учитель. То есть, конечно, не сам он, его звездный аналог.
О земном Дятле я рассказывал выше. Великий мастер был докапываться до истины, умел извлекать суть из-под коры слов, упрямых заблуждений, тупых предрассудков, невежества, невнятности. А если верить анаподу, и тут передо мной извлекатель истины. Вот он клонит голову на плечо, щурит глаз. Интересно, как препарирует Их-Дятел Их-Физика,
— Пожалуй, у меня самого тьма вопросов, — торопится он. — Первый: везде ли физические условия в Ядре совпадают с привычными для нас — жителей Шара? Сумеем ли приспособиться?
— Ядро предоставляет нам громадные возможности, — отвечает Физик быстро. — Внутри там такие же звезды, как в Шаре, можно отобрать среди них наиболее удобные. Но зато какой простор! Мы получим как бы Супершар. диаметром в четыре тысячи световых лет, сверхастрономических размеров строительную площадку. Там возможно создать невиданных размеров общество единой культуры. И каких высот оно достигнет, мы, скромные жители одной звездной кучки, даже не можем и вообразить. Разве не стоит потрудиться для такой перспективы?
— Вопрос второй, — вставил Дятел поспешно, словно опасаясь, что его перебьет кто-нибудь. — Сколько труда все это потребует?
— В проекте есть цифры, — сказал Физик неохотно. — Затраты труда во времени, затраты труда в пространстве, затраты энергии и материалов. Вы хотите, чтобы я зачитывал таблицы?
— Нет, зачитывать не стоит. Это утомительно и не внесет ясности. Но уважаемому собранию для оценки полезно было бы знать порядок цифр. Сейчас у сапиенсов в среднем по Шару четыре часа обязательного труда. Сколько прибавится?
— Не больше, чем при освоении шара ОГ.
— Точнее? От и до?
— Очень большой разброс в цифрах в зависимости от вариантов. — Физик явно уклонялся от прямого ответа. — Легче начинать на поверхности, труднее проникнуть к внутренним звездам. В Ядре десятки миллиардов светил. Есть возможность выбирать самые удобные для жизни.
— Но, вероятно, самые благоприятные для жизни уже заселены. Там могут быть и свои сапиенсы.
— Суперсапиенсы едва ли. Если бы были, давно связались бы с нами.
— А низшие расы вы предлагаете уничтожить? — Это уже не Дятел спрашивает, другой голос. Я бы поручился, что голос Лирика.
— Не передергивайте. Я имел в виду животных, досапиенсов.
— Кто определит: перед вами уженеживотные или ещенесапиенсы?
— Определят специалисты на основе науки.
— Ваша наука столько раз ошибалась. (Ну конечно, Лирик!)
— Это не моя наука, а ваша: астропсихология, астродипломатия.
— Граве, Гилик, где вы? Что такое астродипломатия? У вас и такая наука есть?
— Удивительные пробелы у тебя, Человек. Я же сам астродипломат. И практик и преподаватель. Веду курс. Кстати, и тебе полезно было бы позаниматься. — Позаниматься? А я справлюсь, Граве?
АСТРОДИПЛОМАТИЯ
Я — снег.
Пухлой шубой я лежу на пашне, очень белый, белей, чем белье, накрахмаленное и подсиненное, белый с искрой, словно толченым стеклом присыпанный. И, наращивая шубу, на меня бесшумно ложатся невесомые снежинки.
На подоле шубы следы. Уродливые ямки с рубчатыми отпечатками галош. Случайный прохожий с трудом, барахтаясь, выбрался из меня, помял краешек, накидал комьев. А дальше гладь моя нетронута, словно ватман, приколотый к чертежной доске, только лыжни исчертили меня, нанесли двойные линии рейсфедером, ровные-ровные, идеально параллельные, льдисто-голубые днем, сиреневые к вечеру. И рядом с лыжней легли гряды бугорков, шероховатых, уплотненных остриями палок.
Я — снег. Я пахну свежестью и чистотой. Я воздушный, на ощупь холодный, в ладонях становлюсь влажным, слипаюсь в мокроватые комья. Я ноздреватый, а если присмотреться, видишь темную пыль — это хвойные иголки, нанесенные ветром…
— Достаточно. Верю. Вынужден верить, не видел ваших снегов. А теперь ты — дерево.
Я — дерево. Какое? Береза. У меня не кожа, а кора, снизу до коленей грубая, изборожденная трещинами, в которых роются жучки, выше атласно-гладкая, белая с черточками снаружи и с розоватой изнанкой. Я стою на опушке, растопырив ветки, и при каждом порыве ветра кланяюсь, гнусь со стоном и выпрямляюсь, охая, как старуха с больной поясницей. На моих пальцах-веточках трепещут ярко-зеленые листья. Каждый из них с зубчатой кромкой и украшен орнаментом жилок. Листьев слишком много, глаз их сливает. Вам видна зеленая масса всех оттенков, золотистая на свету, почти синяя в густой тени. Лишь на крайних веточках различаешь отдельные зеленые кружочки на фоне неба, белесовато-голубого, водянисто-голубого…
— Ничего! Зримо, и деталей вдоволь. Но опять ты выбрал незнакомое мне дерево. Будь огнем, огонь одинаков везде.
Я — огонь. Я пляшу на поленьях, изгибаясь и извиваясь, звонко-оранжевый с синими лентами и желтыми колпачками на каждом языке. В черное небо я бросаю охапки искр, светлых, продолговатых. Я вкусно пахну смолой и горьковатым дымом, дрова подо мной трещат и трескаются, отслаивая седые вуальки. Я огонь. Не подходите, я дышу жаром, от меня горячо глазам, и кожу я колю жгучими иголками. Я обжигаю. Осторожно!
— Ну, для первого раза приемлемо. А теперь ты — я.
Сдвинув анапод, бросаю вороватый взгляд на Граве. Вижу его каждый день… но не надеюсь на зрительную память. Вдруг подведет.
Итак, я — он, каков есть на самом деле, без анапода. Удлиненный череп обтянут землистой кожей, темнеют провалившиеся глазницы. Пятна, не забыть бы — пятна! Три над левым глазом, два — над правым. Оскаленные зубы, выпирающие ребра… Сколько ребер? Не помню. К счастью, на туловище мешковатый балахон, тоже землистый. Характерная поза: сидит, согнувшись, острые колени расставлены врозь, на коленях острые локти, на ладонях костистый подбородок. Все?
— Пальцев сколько?
Ах да, три пальца у него. А я свои руки вообразил, пятипалые.
— Придешь еще раз, — говорит он жестко. И ставит кол.
— Я столько занимался, так старался, — плачусь я, словно студент, лишенный стипендии. — У меня просто нет артистических способностей, не могу я вживаться в образ по Станиславскому. Нельзя же требовать, чтобы каждый космонавт был еще и артистом. Кто там заметит: пять пальцев или три? Такая ничтожная мелочь.
— В нашем деле мелочей нет, — отрезает Граве. — Представь себе, что я пришел бы в твою гостиницу, сел в кресле как человек и положил бы на столик свой хвост. Такие мелочи и губят астродипломата.
Да, я учусь на астродипломата. Занимаюсь в группе Граве вместе с десятком местных сапиенсов, почему-то земноводных по преимуществу. Не без колебаний пошел я на курсы, боялся, что не вытяну учения наравне с уроженцами Шара. И вообще у меня нет склонности к дипломатии. Это профессиональное. Как литератор, описывая хитросплетения жизни, подыскиваю точные слова. Мне лично язык дан не для того, чтобы скрывать мысли, не люблю говорить «да», подразумевая «может быть», наводить тень на ясный день, какого-нибудь слюнявого маразматика величать «светлейшим высочеством». Не умею хитрить, даже умалчивать не люблю. Попадаюсь на первой же выдумке. Какой из меня дипломат?
Но Граве сказал, что у меня примитивное представление о дипломатии, архаичное, обывательское, докосмическое. «Хитрость — это оружие слабосильных, — сказал он. — Хитростью немощный заставляет могучего уступить дорогу. Но могучему нет необходимости добиваться уступок. Силач новый, другой путь проложит, сам выйдет и слабого вынесет. Мы могучие звездожители, — сказал он, — мы и есть силачи на планетах субсапиенсов. Можем уступить, можем и их выручить, и свои интересы соблюсти. Девиз астродипломатии: «Пойми, помоги… потом проси, что тебе нужно».
И вот я учусь прежде всего понимать. А понимание, — так написано в «Наставлении астродипломата», глава I, — «начинается с наблюдения». И параграф 1 гласит: «…наблюдайте, не вмешиваясь в жизнь аборигенов. Предпочтительно оставаться незамеченным, пока не освоен язык, в совершенстве изучены обычаи, нравы, социальные отношения, история данной планеты…».
И ниже сказано:
«Предварительное скрытное ознакомление осуществляется:
а) на дальних расстояниях — телескопами;
б) со средних дистанций — кинокиберами;
в) на месте — астроразведчиками, с помощью гипномаски.
Гипномаска это и есть: «Я снег, я снег, пухлой шубой лежу на пашне…» Вы видите снег, ничего более, а я наблюдаю, прислушиваюсь, изучаю ваш язык и обычаи. Хитрая маска эта устроена сложно, как именно — объяснить не смогу. Дипломат не обязан знать устройство телеграфа, обязан использовать своевременно. Астродипломат же обязан правильно пользоваться маской; проворно надевать ее, заправляя присоски под волосы, обязан безукоризненно воображать себя снегом. С виду же гипномаска похожа на анапод, она и есть анапод навыворот. Тот прибор показывает иномирцев людьми, тут я — человек — внушаю иномирцам, что я снег, что я огонь, что я такой же, как они.
И вот на тебе, пять пальцев вместо трех!
— Повторите все упражнения, начиная с первого, — нудит Граве. — Без гипномаски мы вас не пустим на неисследованные планеты. Без маски только экскурсии с гидом.
Маскировка не единственный предмет на курсах. Прохожу «Звездную Географию» — описание природы планет, истории планет и законов влияния природы на историю, истории на природу — этакий комплексный предмет — астробиосоциогеографию. Дятлу моему земному очень пришелся бы по душе. Еще «Наставления и Уставы», «Устав космонавта», «Устав астродипломата» и прочие. Прохожу «Оборудование», тут все от ракеты до опреснителя. Еще «Психологию» — индивидуальную и социальную. И, наконец, «Прецеденты и Казусы» — теорию и практику астродипломатов.
Прецеденты — это уроки истории Звездного Шара — так сформулировал Граве во вводной лекции.
Я, конечно, вылез со скептической земной мудростью: единственный урок истории в том, что никто не мог извлечь уроков из истории. Граве вежливо возразил, что опыт одной планеты, видимо, дает слишком мало материала для обобщения, у меня сложится иное мнение после того, как я основательно проштудирую ход событий на Вдаге, Кинни, Эалинлин, Йийит, Моуэ, Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Че, Чгедегде… и всех прочих, сколько мозг сумеет вместить. Чем больше, тем яснее закономерности. Гилик же познакомил меня с ядовитой звездной пословицей, смысл которой: «Дураку и таблица умножения не на пользу».
Прецеденты — теория, а казусы — практикум, как бы задачник астродипломата. В классе сидим мы, как студенты на семинарах, но каждый в своем баке: земноводные по горло в воде, я в кислороде, разбавленном азотом. Сидим врозь и все пишем под диктовку:
Казус 1.Планета А. Почти целиком покрыта океаном с разобщенными архипелагами. Разумная жизнь зародилась на островах, острова были густо заселены. Местные сапиенсы, обладая развитой способностью к самоформированию, в поисках пропитания часто спускались в воду, растили плавники и довольно быстро превратились в дельфинов. Море богато пищей, сытая водная жизнь располагала к лени. Сохранив разум, дельфины забросили технику, забывают и науку. Надо ли препятствовать такому ходу вещей?
Астродипломат предлагает…
Казус 2.Планета Б. Обширная, суховатая. Девяносто процентов территории — пустыня, десять процентов — болота. Субсапиенсы, похожие на саламандр, быстро размножающиеся, питаются болотной травой. Они кишмя кишат в мелких лагунах, в засушливые годы миллионами умирают от голода. Вожди саламандр, проповедуя отречение от житейских благ и самопожертвование во имя будущего благоденствия, военизируют население, готовя его для завоевания соседних планет.
Но так как все эти планеты богаче, сильнее, лучше вооружены, хотя и не столь многолюдны, авантюра с высадкой обречена на провал, приведет к обильному кровопусканию. Саламандры возлагают надежду только на межпланетные ссоры и на войну между богатыми планетами.
Астродипломат предлагает…
Казус 3.Планета В. Совсем небольшая, но густо населенная. Сухая, гористая, бедна сырьем и территорией. В течение долгих лет была мастерской в своей солнечной системе, снабжала окружающие миры уникальными дорогими изделиями: машинами, телевизорами, кружевными тканями, модной обувью. Но постепенно другие планеты развили у себя производство дорогих кружев, туфель и телевизоров, даже по закону неравномерного развития начали изготовлять лучше. Сапиенсы В потеряли монополию, потеряли доходы, жизнь стала скудной. Недовольные, они свергли свое правительство, разорвали отношения с ближними планетами, надеясь на связи с далекими солнечными системами.
Астродипломат предлагает…
Казус 4.Планета Г. Довольно большая, сухая, степная, с немногочисленными озерами. Населена двумя расами. Аборигены — чешуйчатые, ящероподобные — занимаются скотоводством в степях. У озер же поселились выходцы с соседней планеты, индустриальной, уже овладевшей космическими перелетами, курчавые и шерстистые. Естественные отношения: шерстистые занимаются промышленностью, чешуйчатые поставляют сырье, получают изделия. Но, боясь попасть в кабалу к переселенцам, скотоводы бойкотируют пришельцев, мечтают их уничтожить. Не находя сбыта своих изделий, те переходят к земледелию, нуждаются в земле и захватывают земли скотоводов.
Астродипломат предлагает…
И вот надо написать, что ты предлагаешь. Сидишь, ломаешь голову. Прецеденты вспоминаешь. Запрашиваешь статистику из информатория — это разрешается. Варианты просчитываешь на бумажке и на вычислительной машине! Так до звонка. Затем десятиминутная переменка, перехватив на ходу кусок кардры, щедро политой соусом 17–94, стремглав бежишь в кабинет маскировки и там…
Я — пес. Лохматая дворняжка со свалявшей шерстью, седовато-черной, мокрым носом, слезящимися глазами. Глаза настороженно-умильные, как у всякой бездомной собаки, изголодавшейся, но чаще получающей побои. Хвост поджат, спина сгорблена, лапы подобраны. Я выпрашиваю корочку, но готов отпрыгнуть от камня. Собачья жизнь… у начинающего астродипломата.
— Так ничего, более или менее, — говорит Граве. — Подпалину сделайте на боку. Постепенно зачетная книжка заполняется. Маскировка сдана наконец; сданы уставы, оборудование и психология; казусы и прецеденты сданы на «четыре» с минусом. И вот выпускной экзамен. Мы с земноводными, толпимся у закрытой двери, на вселенско-студенческом жаргоне выведываем: как спрашивают, кто строгий, на чем сыплют, кому сдавать?
— Следующий! Входя, докладываю:
— Человек с планеты Земля.
— А, гость из спиральной ветви. Берите билет.
Если анапод не снимать, нормальная студенческая обстановка. Я жалкий подсудимый, уличаемый в лени и невежестве, ежусь в одиночестве посреди просторной комнаты. Передо мной за высокой кафедрой — трое судей. Справа Граве, он строг, нахмурен, но я его не боюсь. Не будет же мой личный куратор ставить своему подопечному двойку. Слева — преподаватель по оборудованию, молодой, коротко стриженный, чисто выбритый физик. Не тот Физик, что на Полигоне, но очень похожий. Буду называть его Техником во избежание путаницы. Техник опасен, потому что молод. Он принадлежит к категории отличников, недавно окончивших учение, твердо помнит все параграфы уставов и преисполнен презрения к нерадивым с нетвердой памятью, еще не научился быть снисходительным, за пустячную неточность способен влепить двойку. Но и пятеркой может одарить так же легко, ибо уверен, что все студенты — лодыри и балбесы, все ни в зуб ногой, а хорошие отметки надо ставить кому-нибудь.
А председатель — Лирик, Их-Лирик, конечно, добродушный с виду толстячок с холеной бородкой, сивые кудри, узенькие глазки, речь ласковая. Вот он-то страшнее всего, потому что, подобно всем лирикам, живет чувством. Лирики гуманны, но страстны и пристрастны. И горе тебе, если ты заденешь их взгляды на гуманность.
— Билет берите, пожалуйста.
Пачка картонок, и в них моя судьба. Хоть бы приличная планета вытянулась, немножко на Землю похожая. Если попадутся какие-нибудь лягушки, завалюсь обязательно.
— Читайте вслух!
«Небесное тело 2249, в квадрате 272/АУХ. Показатель массы — 49. (Про себя соображаю: «Куда больше Земли, поменьше Юпитера и Сатурна».) Ближайшая звезда класса Р («больше и горячее, Солнца».). Расстояние до нее 26 астрономических единиц («практически не греет»). Температура поверхности — минус 150 (естественно, я перевожу на земные меры). Плотная атмосфера не позволяет рассмотреть какие-либо детали на поверхности с помощью телескопа. («Не густо!») Задача астродипломата спуститься на поверхность, установить наличие или отсутствие жизни. («Едва ли посылают астродипломата туда, где нет жизни», - думаю я.)
— Если жизни нет, — поясняет Техник, — вы дайте нам предложения по использованию вещества и энергии планеты.
— Жизни может и не быть, — добавляет Граве, — но вы обязаны представить убедительные доказательства.
— Даже если есть разумная жизнь, — продолжает Лирик, — вы все равно вносите предложения о путях использования ресурсов планеты без ущерба для аборигенов и начинаете переговоры…
— Пойми, помоги, потом проси, — напоминает Граве.
Вот и пойми, есть ли там жизнь? Вероятнее, есть.
— Какое оборудование берете? — спрашивает Техник. Это его предмет — оборудование.
— Гипномаску беру (въелась в мысли гипномаска, называю в первую очередь). Беру универсальный приемник сигналов. Вообще-то, если атмосфера густая, вероятнее, язык там звуковой, но надежнее универсальный приемник. К приемнику запись: фото, кино, магнито для любых волн. Еще киберлингвиста для расшифровки записей, креплю его к скафандру. Кибера для разведки с самостоятельным двигателем, этот будет у меня на посылках. Еще одного. Рато-кухню для изготовления пищи из местных атомов…
— Скафандр стандартный? — спрашивает Техник, Чую подвох в излишней бесстрастности вопроса.
— Стандартный, да. Впрочем, нет. Скафандр с дегравитатором. Ведь показатель массы 49, для меня это тяжеловато. Изоляция нужна сверхпрочная. Воздушная оболочка толстая, на дне ее давление может быть около сотни атмосфер, скафандр должен выдержать. И специальный слой для термоустойчивости.
— Против межпланетного холода?
— Против холода. Впрочем, и против жары. Минус 150 на поверхности — это больше нормы. Ведь до здешнего солнца — двадцать шесть астрономических единиц, практически оно и не греет совсем. Значит, есть подогрев изнутри. Внутреннее тепло выделяется на этой планете.
Техник молчит, вопросов не задает больше. Видимо, я заказал правильно. И Граве кивает головой:
— Приступайте! В зеленую кабину, пожалуйста.
Оглядываюсь. За спиной у меня ряд цветных дверей, словно будки телефонов-автоматов. Я знаю, что это такое: кабины для межзвездного перемещения за фоном. Неужели так, сразу меня и отправят на ту планету? Вот это экзамен!
— 272/АУХ, номер 2249, - напутствует меня Граве — Цифры набирай правильно. Успеха тебе, Человек!
Перемещение в зафоне я уже описывал неоднократно. Вошел в кабину привычно, проверил заказанное оборудование, надел и закрепил все, что полагается закрепить, цифры набрал.
А потом как закрутило, как пошло ввинчивать и вывинчивать. Долго еще я сидел в изумлении, вздохнуть не мог, только головой качал: «Ну и ну! Ну и ну!»
Наконец собрал мысли, вспомнил, что я экзамен сдаю, перемещен по тридевятому слою, мой объект где-то рядом. Встал, скафандр еще раз проверил, двери приказал открыться мысленно, выглянул наружу. Так и есть: стандартная межзвездная станция, ряд кабин, площадка, слева — буфет и спальни, справа — круглое окно в космос. И вот он, мой объект — 2249.
Честно говоря, страшновато выглядел этот объект.
Висело прямо передо мной, заслоняя целое созвездие, мрачное тело, почти черное, но с тускло-багровым отливом, цвета запекшейся крови, пожалуй, и с красновато-серой бахромой по краям.
Я только вздохнул: «И зачем меня послали сюда?» Сразу понял, что означает этот багровый отсвет. Видимо, под густой толщей непрозрачной атмосферы планета моя раскалена, если не расплавлена, сквозь слои газов ледяных, холодных, теплых и горячих просвечивает лава. «Эх, не тот билет потянул. Вот тебе: мечтал о мире, похожем на Землю, попал на планету-вулкан, Ну ладно, делать нечего, если послали, надо обследовать, привезти веские доказательства отсутствия жизни, А какие тут доказательства? С первого взгляда видно… Никто же не спрашивает: есть ли жизнь в недрах вулкана?»
Пересел в ракету.
— Ну, вези меня, автоматика!
По мере погружения в атмосферу планета становилась разнообразнее и беспокойнее. Зловещая чернота постепенно наливалась кровью, прорисовались алые жилки, потоки лавы, вероятно. Зашевелилась багровая бахрома. Так бывает в космических путешествиях — дальний протуберанец кажется неподвижным, а на самом деле это огненный смерч астрономического размера, язык дико ревущего пламени. Вот в такое пламя и спустила меня ракета.
Мы, жители Земли, знаем, насколько беспокойнее атмосфера летом, насколько тропические ураганы страшнее наших умеренных ветров. А ведь у Москвы с тропиками разница в каких-нибудь двадцать градусов; там же — на 2249 — было градусов восемьсот или около того. Мятущееся месиво, желто-сине-оранжевое, свистящее, воющее, грохочущее, швыряющееся камнями. Оторвавшись от ракеты, я сразу же почувствовал себя футбольным мячом в ораве школьников. Кувыркнувшись сотню раз, с трудом зацепился за что-то прочное, перевел дух и увидел себя на каменистой равнине цвета догорающих углей. Твердый грунт все-таки был здесь — раскаленный, пышущий зноем, но твердый. На тысячи километров банная каменка. Плесни водой, зашипит, даже мокро не будет, капли разбегутся ртутными шариками.
Эх, не тот билет вытянул. Что бы стоило взять соседний?
Мне совершенно ясно было, что дипломатические задачи я выполнил в первую же минуту. Никаких сапиенсов тут нет и не будет, кроме жареных. Следовательно, без зазрения совести можно распоряжаться этим небесным телом. Как распорядиться? Нормальное учебное решение: если планета громоздка, раскалена и для жизни непригодна, следует расколоть ее на несколько меньших, примерно такого размера; как Земля. Выделение внутреннего тепла прекратится, куски вскоре остынут, тогда их можно приспосабливать для заселения. Что я должен был сделать? Составить проект, где и как наивыгоднейшим образом расположить раскалывающие установки. Спускаясь, я разглядел сквозь багровый туман атмосферы огненные прожилки. Вероятно, это естественные геологические разломы. Надо подойти к ним, опустить кибера, произвести глубинную разведку. Главное — измерить толщину коры. Итак, задача ясна: я прохожу маршрут километров в сто пятьдесят, до ближайшего потока. Достаточно для четверки с минусом.
