1. БУКВА Т

Эх, как мы рванули со старта. Сразу распороли эту шишкинскую картину: отражение хмурых елок на полированной сонной воде. Восемь бегунов, восемь треугольных волн на темно-зеленом ельнике. Волны тихонько зашлепали под судейским настилом. Впрочем, я этого шепота не слышал, я сам рванул, сам резал воду, гнал треугольную волну.

Конечно, можно было и не рвать вначале. Мы шли на десять километров. Это не короткая дистанция, где все решают десятые доли секунды: чуть засиделся на старте, и пропал забег. Но все равно, столько мы готовились, столько ждали, столько надежд возлагали. Ждали и ждали, а судьи все копались, шелестели своими протоколами, рассаживались. У нас нервы были натянуты, как струны на колке, как тетива хорошего лука. И вот флажок взмахнул, спущена тетива, летят восемь стрел.

Как обычно, сразу все сбились влево: к внутренней кромке маршрута, самой короткой. Секундная толкотня, разобрались, вытянулись в цепочку. Повела зеленая майка – парень из Челябинска. Бесперспективный малый, коротконогий и с коротким дыханием. Но я замечал не раз: со старта чаще всего ведут бесперспективные. Знают же, что лидеру труднее, он на других работает: и воду трамбует, и воздух режет. Знают, но… вырываются. Должно быть, подсознательное желание: хочется, хоть вначале, возглавить, пройтись во главе, быть калифом на минуту.

Ну а где мой сюиссянский мастер? Не встроился в цепочку, идет в сторонке, сам по себе. Никто ему не трамбует воду, но никто и не диктует свой темп. Возьму-ка и я за ним. Так легче наблюдать. Сказал же мне тренер в последнюю минуту: «Не упускай его из виду, присматривайся, может, что и позаимствуешь». И я сам для себя решил: «Буду сидеть у него на спине. Даже если стряхнет, все равно не отпущу веревочку. А не стряхнет, рвану на последней, а там чем черт не шутит. Посмотрим еще, кого пригласят на вальс».

Написал этот абзац и задумался. Надо ли считать читателя безнадежно бестолковым, переводить каждый термин нашего гидрожаргона? Надо ли объяснять, что спортсмены друг у друга не сидят на закорках? «Сидеть на спине» значит не отставать, держаться вплотную. «Стряхнуть» – оторваться от соперника, уйти далеко вперед. «Вальс» – это круг почета победителя. А буксирная веревочка у нас невидимая, моральная. Если бежишь со слабым партнером, невольно сам расслабляешься, победа легкая, а время посредственное. Сильный же тебя мобилизует, стыдно отставать, тут уж все силы выкладываешь, выворачиваешься наизнанку.

«Наизнанку» тоже в кавычках.

Сегодня мне повезло. Меня тянет за веревочку сильнейший из сильнейших, сюиссянский мастер, выступающий вне конкурса. Вообще, гидробег – это сюиссянский спорт. Точнее, для нас это спорт, а для них жизнь, поскольку на Сюиссе вообще нет суши. И мы на Земле ничего не знали о гидробеге, пока наши космонавты не спустились на Сюисс. Я читал их отчеты, помню потрясение первой встречи. Вот они сели на воду, вот улеглись волны, корабль покачивается в бурой тине, качает плавучие камыши. И вдруг из камышей выкатывается рогатая зверюга – полулось-полукорова. Целая туша, а катит как жук-плавунец. А затем является целая процессия, этакое ревю на льду: яркие мундиры, ружья наперевес. Скользят на правой, скользят на левой, по три в ряд, по шесть в ряд, перестройка, ряды сдвой. И все это в танцевальной манере, плавно и точно.

– Должно быть, вода здесь такая, людей держит, – сказал штурман корабля и отважно шагнул на тину. За шланг его вытаскивали, разом ушел с головкой.

Потом-то ученые разобрали, в чем секрет. На Сюиссе суши нет совсем, ходить негде, либо плавай, либо летай, либо скользи по воде. И жизнь приспособилась. Сюиссянские звери адаптировались. У них на подошвах специальные железки, вырабатывающие особое вещество, усиливающее поверхностное натяжение воды. Корочка такая получается на воде, как бы тонкий лед. Химики изучили это вещество, вывели формулу. Я проходил ее в школе, но сейчас не помню точно. Тринитродиэтилдибензолтетрапорфиро… и что-то еще. И комплексный атом ртути в самой середке. И все вместе по структуре похоже на витраж в старинной церкви, узорная такая, разлапистая структура. Сейчас все это делают на заводах, в спасательных шлюпках целые канистры синтетической мази. Но все равно синтетическая хуже природной. Так что нам перед ответственными соревнованиями выдают баночки с сюиссянской подошвенной мазью, иногда целые подошвы сюиссянского лося. И тут уж каждый колдует по-своему. У каждого гидробегуна свой рецепт: для пресной воды, для соленой, для теплой, для холодной. Иные останавливаются на дистанции, перемазывают. Я этого не делаю никогда. Суета и самообман. Еще не угадаешь, сделаешь хуже. Даже если не хуже, все равно кажется, что испортил. Нет уж, если стартовал, не мудри. Работай ногами.

Все хитрости гидробега я знаю с младенчества, раньше, чем этот спорт вошел в моду. Мой отец был старшим бакенщиком Морского канала, проверял фотоэлементы, чинил автоматику на всех плавучих маяках от Васькиной деревни до Кронштадта. Бригаде отца выдали чуть ли не самые первые подошвы, привезенные с Сюисса. Для них, бакенщиков, это был просто подарок. К маякам-то они подлетали на вертолете и вот, покачиваясь на лестнице или же перегнувшись через борт шлюпки, что-то разбирали в своих емкостях и сопротивлениях. А теперь, пожалуйста, вылезай на воду, расстилай коврик, раскладывай детали, работай преспокойно, как в мастерской.

Ну вот, отец урезал уголки своего гидроковрика и сделал туфельки для меня. Помню, как в первый раз, замирая от страха и страшась показать боязнь, я перелез через борт. Встал, стою, пошел по воде, аки посуху, словно маленький Иисусик. Помню, как в первый раз мы с отцом встречали туристский лайнер километров за десять от Ленинграда. И все пассажиры, сколько их ни было, высыпали на борт, аж лайнер накренился. Все прицелились объективами, чтобы запечатлеть это чудо из чудес: папу с мальчонкой, разгуливающих по зыбкой глади Финского залива. Тут уж я не от страха, от гордости замирал.

Помню, как щеголял я, разгуливая между прогулочными лодками в Зеленогорском заливе. С охотой выполнял поручения пляжных мам: «Мальчик, пойди к той голубой лодке, скажи моему Вите, что пора обедать», «Мальчик, подойди сюда», «Мальчик, а почему ты не тонешь?», «Ну-ка покажи ботиночки», «А родители не боятся отпускать тебя одного?»

Позже, когда сенсация отошла и гидроподошвы стали продаваться в Гостином дворе, я уже бескорыстно наслаждался гидропрогулками. Выдался часок – и в море. Сами знаете, на Земле у нас теснотища, в особенности в городе. Все застроено, щели между зданиями заполнены автомашинами. Сэкономишь минуту, потеряешь жизнь. А в море простор… и тишина… и вкусный воздух, чуть присоленный (если ветер с запада). Чем дальше уйдешь, тем тише и кислороднее. Правда, и тут надо осторожничать. Гидротуфли безупречны только на гладкой воде. Даже самые скромные волны – существенное препятствие. Сами понимаете разницу: лед или сугробы, асфальт или вспаханное поле. Тем более что морские борозды качаются, движутся, меняют форму. Попрыгать на волнах занятно, но практически при двух баллах море непроходимо.

А на Сюиссе тамошние девушки танцуют и при пятибалльном шторме. Говорят, незабываемое зрелище. Сами-то они некрасивы с нашей точки зрения: длинные, худущие, руки-ноги как жердочки. И складываются порывисто, словно на шарнирах, словно их за ниточки дергают. Но когда бушует ночной шторм, рычащие валы выкатываются из черноты, а жердочки эти, унизанные цветными фонариками, пляшут на черном фоне, выписывая все новые узоры, дух захватывает от красоты и изящества.

Может, и мне доведется поглядеть их танец своими глазами. Для этого нужно очень много и совсем немного: выиграть сегодняшнее соревнование, оказаться первым среди двадцати четырех… даже двадцати трех, потому что сюиссянин вне конкурса. Его время не в зачет, для них, сюиссян, гидробег не спорт, а жизнь. Но среди наших я должен быть первым, самым-самым первым. Первый полетит на Сюисс.

Могу я быть первым?

Но я же чемпион Ленинграда.

Все зависит от меня самого.

Итак, рванув со старта, мы все сбились у внутренней кромки. Маршрут у нас был замкнутый, как на стадионе. Надо было обойти четыре раза вокруг Мышиного острова.

Мышиный остров – старинное название. Вероятно, его дали люди, никогда не видавшие заморских зверей. На самом деле остров похож на кенгуру, даже очень похож. Стоит этакий гранитный гигант, рыжеватый на солнце, серый в тени. Стоит, уткнувшись мордой в материк, уши торчком. И глаза есть – пещеры. Горбом вздымается круп, а толстый хвост лежит на море, волны перекатываются через него. Самый кончик уже под водой – подводная гряда. Если с берега смотреть – вылитый кенгуру. Вблизи, конечно, все это меняется. И уже морда не морда, и на хребте не щетина, а сосны, и позвонки хвоста разбиваются на отдельные скалы. В отлив они высовываются из воды, словно любопытные лягушки выставили морды.

Но все это описания по прошлым воспоминаниям, береговые, достартовые. Когда рвешь вперед, ничего не видишь лишнего, только воду перед собой, только флажки маршрута и цветные майки соперников: зеленый Челябинск, желтый Баку, синий Днепропетровск. А где мой сюиссянин, шахматный, чернобелый в клетку? И красиво же идет, как на учебном плакате! Длинное туловище лежит горизонтально, колени входят под мышки, голени так и отмеривают, так и отмеривают шаги. У нас это называется «идти вприсядку». Против ветра так и рекомендуется идти, но обычно мы держимся выше. Сопротивление несколько больше, но напряжение меньше, не так много усилий. А для сюиссянина присядка – естественное положение, за него природа все сообразила.

Значит, в цепочку он не встроился, пошел по своему графику. Решил сразу всех обойти на стартовой прямой. Ну что ж, держись, Коля-Николай, веревочка тебе подана. Не надо приседать, не старайся тужиться, а шаги чуть посильнее. Вот и получается, сижу на спине. Не сорвусь? Нет, пока ничего страшного. Па-а-а-шли!

Случалось вам ехать в электричке по параллельным путям? Поезда несутся полным ходом, а окна рядом, кажется, руку можно пожать. Медленно-медленно сдвигается назад чужое окно… Вот отъехала назад оранжевая майка, фиолетовая, синяя, желтая… Вот и зеленый челябинец. Работает что есть силы, машет локтями, как паровоз, а все равно отъезжает назад.

К хвосту кенгуру мы уже вышли вдвоем – сюиссянин и я. Вдвоем обогнули бакен, я все держался за веревочку. На повороте краем глаза отметил: прочие отвалили, отстали метров на двадцать. И уже не зеленая майка возглавляла цепочку, а желтая. Челябинец исчерпал свой запал, бакинец обошел его. Я знал его – способный парнишка. В будущем году будет опасен, пока что молод еще, опыта мало.

Тут пошло труднее. Стартовали-то мы по идеально гладкой, «рассветной» воде. Когда стояли на ленточке, свою позу разглядывали как в зеркале. Но уже при выходе из бухты на уровне задних ног кенгуру зеркало стало матовым, появились на нем разбегающиеся помутнения, первая примета возникающей волны. Ветер-то дул с берега, у материка было тихо, а ближе к кенгуру заметная рябь, на хвосте уже поплескивало. Тут уже ход нечистый: и скольжение короткое, и разворачивает тебя вдоль волны. Мой сюиссянин резко взял вправо, казалось бы, не по флажкам. Но я понял его расчет: на неспокойной воде прямая линия не кратчайшее расстояние. Сиюссянин пошел ближе к берегу, в подветренной тени, а потом подставил ветру спину. Я тоже взял правее, получилось толково. Но идея его, инициатива его. В общем я отстал на повороте. Всегда проигрываю на волне. Гидрокросс без волн не обходится, это препятствие входит в программу. Но я, честно говоря, не люблю этой суеты. Сначала рябь: шлеп-шлеп-шлеп, потом по мелким волнам семенишь, как по шпалам. Не ты хозяин воды, волны диктуют тебе темп и длину шага. Мы-то на Земле с удовольствием работаем на тихой воде. Но на Сюиссе ценят только гидрокросс. Приглашают принять участие в гидрокроссе. Значит, надо владеть и волнами.

Как сюиссянин, свернул я правее, и все равно я отстал, и все равно я устал. И дыхание сбилось, и пот меня прошиб, в груди резало при каждом вздохе. Нестерпимо захотелось махнуть рукой на всю эту суматоху: и на первое место, и на приз, и на тинистую планету Сюисс, на тощих девчонок, выкамаривающих что-то на волнах в темноте. Подумаешь, пляшут с фонариками! Посмотрю в кинохронике. Есть из-за чего мучиться. Возьму-ка я сбавлю темп, залезу в спасательный катер, отвезут меня в раздевалку, смою там пот в горячем душе, выйду в буфет, возьму кофе с сосисками. Ну и что такого? Сошел с дистанции, со всяким бывает. Ну не могу догнать. Не могу! Если не может человек, что с него возьмешь?

Но потом я представил себе, как мимо меня, свернувшего к спасательной шлюпке, будут проноситься желтый бакинец, зеленый челябинец и все прочие мои сине-розово-фиолетовые соперники. И каждый будет окидывать меня быстрым взглядом, сочувственно-жалостливо-презрительным. Подумал как я снова и снова в раздевалке, в буфете, в автобусе, в спортзале, на будущих тренировках буду объяснять, что «со всяким бывает, сошел с дистанции, ну и что тут такого?». Я заранее покраснел представляя себе это многомесячное позорище. Нет уж, буду тянуть до последнего. Пусть задохнусь пусть сознание потеряю, пусть вылавливают и откачивают. Тут сомнении нет: «Бежал до потери сознания».

А главное, я же знал, достаточно побегал по воде, что эта первая усталость не окончательная. Она пройдет, нужно перетерпеть, дождаться, чтобы открылось…

Ну вот оно и открылось – второе дыхание.

Толчок левой – скольжение, толчок правой – скольжение. Долгое скольжение сберегает силы. Частый толчок, скорость высока. Каждый из нас находит свой оптимум: максимальную скорость при доступной организму затрате энергии. Я свою знаю. Я сразу вхожу в темп. И что же? Вот она поймана, невидимая веревочка. Сюиссянин идет не в фантастическом темпе, идет по-божески, так и я могу. Стало быть, и он силы бережет на заключительный рывок. А я могу и сильнее. Как бы подтягиваюсь за ним по канату, перебираю узлы пальцами, локтями откидываю назад. Между нами пятнадцать метров – двенадцать – десять – семь… Ну и хватит, ближе не нужно. Полезна дистанция, если ведущий вдруг затормозит или шлепнется, такое и с мастерами бывает.

Тем более что мы подходим к самому трудному участку – к морде кенгуру. Я говорил уже, что гранитный зверь как бы уткнулся мордой в материк. Там узкий проход – метров десять, не шире. И весь он усеян подводными скалами, между ними надо лавировать. При западном ветре тут настоящие пороги, волны с шумом перекатываются через камни, водоросли то встают дыбом, то налипают на каменные лбы, словно волосы у вынырнувшего пловца. Впрочем, сегодня ветер береговой, почти все скалы обсохли, видны наперечет. Кроме того, для нашего удобства на них расставлены мальчишки-болельщики, будущие мастера гидрокросса. Вот между ними и нужно пройти в темпе, этакий гидрослалом проделать. Левее, правее, еще правее круто влево, перемена ноги, проскок. Этакая акробатика, даже можно сказать, балет на воде. Скользишь то на одной ноге то на другой, руками держишь равновесие, махом разворачиваешь себя то рукой, то ногой. Разворот, перескок, мах, мах сильнее, расставил руки, сжался. Видели танцы на льду? Примерно это самое. С той разницей, что вокруг скалы. Чуть ошибся… и нога пополам.

Сюиссянин мой шел безупречно, просто заглядение. Казалось бы, я лучше знаю фарватер, столько раз проходил, но у него чутье какое-то было… или сквозь воду он видел лучше. И я лишний раз похвалил себя за то, что не старался выскочить вперед. Не только гидрокроссисты, и лыжники на кроссе знают, что за опытным спортсменом идти легче. Он за тебя думает, как препятствие взять, твое дело только подражать грамотно.

И, повторив все пируэты сюиссянина, я вылетел на гладь стартового залива.

Вылетел в великолепном настроении. И потому, что пришло второе дыхание, и потому, что веревочки я не потерял, не осрамился, не отстал от сюиссянина в его сюиссянском спорте, и потому, что мой тренер, дядя Троя, стоявший на последней скале, успел крикнуть мне:

– Хорошо прошел. Не сдавай!

Он, правда, добавил еще: «Хуже на три секунды». Это означало, что мой главный соперник, москвич Вася Бойков по прозвищу Богомол, в своем забеге прошел первый круг на три секунды резвее. Но три секунды на такой дистанции не играют роли. Три секунды я у Васи шутя отберу на финише. А пока я молодец.

– Хорошо прошел, – сказал дядя Троя.

2. БУКВА Р

Пора рассказать о моем тренере Трофиме Ивановиче, о дяде Трое. Рассказ этот тоже назван «ТРОЯ». Сейчас объясню почему.

Впрочем, прежде чем говорить о дяде Трое, надо еще рассказать о девочке, моей соседке по парте. Была она веснушчатая и вся какая-то взъерошенная: косички торчком, курносый нос торчком, вихры на лбу торчком, ресницы врастопырку. Выглядела как драчливый воробьишко: пощипали его, перья растрепали, но дух его не сломлен, он готов к новому наскоку. Мне она была как раз под мышку, но ухитрялась смотреть на меня сверху вниз. Любимым словом ее было «па-а-думаешь!». Раз навсегда она решила ничему в жизни не удивляться. А мне так хотелось услышать восхищенно-подавленное: «Надо же!»

Мне хотелось выглядеть в ее глазах совершенно взрослым, грубовато-мужественным, могучим и бесстрашно-отчаянным. (И какие только глупости я не придумывал ради отчаянности!) Увы, будущий чемпион гидрокросса был тогда тощим, нескладным подростком, длинноногим, длинноруким акселератом. А тощие, длиннорукие не в ладах с брусьями и турником, висят на снарядах макаронами. Вихрастенькую мою подсаживали, но наверху она крутилась очень бойко. А я висел, висел, дергался, никак ногу не могу закинуть, только смех вызывал.

И вот уже в мае, накануне зачетов, нам вдруг выдают синтетические подошвы, ведут в бассейн, что на улице Горького и предлагают сдавать нормы. Почему нормы, почему сразу? А как же иначе? Лето только начинается, а учебный год-то кончается. Через две недели физкультуре конец.

Кто-то плавать вообще не умеет, сидят на трибунах, дрожат в мокрых купальниках. Кто-то отважно ступил на воду и вдруг оступился, нырнул с головой. У кого-то ноги разъехались, никак не соберешь. А я сегодня бог и царь. Я – «Коля, покажи», я – «Коля, помоги», я – «Коля, поправь, подойди, посмотри…». И не без удивления физкультурник говорит мне: «В воскресенье пойдешь на районные соревнования».

– Па-а-думаешь! – сказала вихрастая, глядя сверху вниз, с трибун. – Я же знаю, что у тебя отец бакенщик. Ты с детства на гидробуцах. А я вот с детства говорю по-русски. Тоже предмет гордости. Эх, Коля, молодец ты на овец. А в районе-то будешь последним, там таких навалом.

Если бы не она, едва ли пошел я на районный гидрокросс, воскресенье тратить. Но очень уж хотелось мне доказать, что не навалом таких, как я, что я особенный, сам по себе ценность, не только сын старшего бакенщика. Я не только собрался на кросс. Я еще взял отцовские сапоги, потренировался, побегал по Малой Невке и по Большой. И занял третье место по району. А когда я взбирался на пьедестал, воздвигался над номером третьим, слышал я, как за моей спиной сказали: «Этот талантливый, перспективный».

Перспективный! Так-то.

– Па-а-думаешь, – сказала курносенькая. – Небось там все новички были, такие же тепы, как в нашем классе.

Теперь-то, задним числом, когда я пишу этот рассказ, я склонен думать, что я нравился этой девочке не меньше, чем она мне. Мы «дружили», выражаясь педагогическим языком, ходили вместе в кино, я у нее списывал задачки, писал за нее сочинения, мы рассуждали обо всем на свете: о цели жизни, о нравственности, о настоящей искренности и дружеской откровенности. Но ей и в голову не приходило с дружеской откровенностью искренне сказать мне, что я ей нравлюсь. Наоборот, девочка считала, что она должна воспитывать меня, ставить на место и сбивать спесь. Может быть, было тут самоутверждение: принижая меня, она себя возвышала несколько. Не такой уж крохой чувствовала. Возможно. Но где же тут искренность? Нет, право, мальчишеское беспардонное хвастовство мне как-то больше по душе.

Значит, третье место по району – это пустяки? Ну хорошо, а что ты скажешь, когда я в городе буду первым?

И я подал заявление в спортивную школу.

Нет, не только из-за девочки. Подал потому, что каждому из нас приятно делать то, что получается. Приятно быть ловким и умелым, слышать похвалы и просьбы о помощи. Приятно быть сильным… например, сильным в гидробеге. И в результате в первый же день каникул я сидел на скамьях, поглядывая на малахитовую воду бассейна с вожделением… и с опаской на своих соседей. Все длинноногие, все перспективные, все талантливые, все преисполнены желания взять первое место по городу. Куда я забрел? На что надеюсь? С чего это вообразил, что я самый талантливый? Такой же, как эти ребята.

Тогда-то и вышел к нам тренер, могучий, грузноватый мужчина в майке, туго натянутой на мускулах, вышел и заговорил сразу о том самом, что было у меня на душе.

– Давайте знакомиться, кузнечики, – так начал он. – По паспорту я Трофим Иванович, а за глаза меня зовут «дядя Троя», можно и в глаза, не обижаюсь. Зовут так, потому что всю дорогу, весь сезон буду вам твердить о четырех буквах: Т, Р, О и Я. Сразу запоминайте: «Троя».

– Т – это Талант. Вы все таланты, кузнечики, так вас и отбирали – за талантливое телосложение. В каждом спорте свои требования. Баскетболисту, например, нужен рост – верховые мячи в корзину класть. Малышу-крепышу в баскетболе тяжко. Борцу-боксеру нужен вес, жокею вес вреден, зачем лошади лишний груз? Стайеру нужны выносливость, крепкие легкие. Среди спринтеров чаще коротконожки. Надо быстро ногами перебирать. Для рекорда все имеет значение, даже короткий нервный путь – от мозга к ступням и обратно. Наш гидробег – сюиссянский спорт, вы и должны быть похожи на сюиссян, кузнечики: тощие руки, кости, жилы и кожа, жира ни капли. Длинные ноги, длинные ступни; по ботинкам подбирал я вас, братцы. Потому что в гидробеге главное – это сопротивление воды. Прибавил килограмм, осел на миллиметр – и пропал твой километр. Так что выбрал я вас за ноги, за руки, за ботинки, за талантливое телосложение, и гордиться тут нечем. Все вы тут таланты, можете не смотреть друг на друга свысока. Но талант – только первая буква в слове «Троя». Т – это позиция на старте, а к финишу первым придет тот, у кого полновесными будут еще три буквы: Р, О, Я…

Р, как вы догадываетесь, – это Работа. Ни дня без пробежки. Пробежка в жару, пробежка под дождем, под мокрым снегом, утром или вечером, в полдень или в полночь, в тумане или под солнцем, но два часа в день вы должны быть на Неве. Р – это, кроме того. Режим. Я распишу вам день по минутам, я распишу ваш завтрак, обед и ужин по граммам. Ни капли жира. Вы обязаны не толстеть, кузнечики. Килограмм погружает на миллиметр, миллиметры губят километры. И прости-прощай первое место. Р – это ваше рвение, ваше упорное желание работать и соблюдать режим. Р – сегодня главная буква для вас, кузнечики. По букве Т я вас отобрал, теперь вы сами себя отбираете по букве Р.

И, уходя в тот день, я уже без робости оглядывался на длинноногих соперников. Да, я не лучше других, у всех у нас есть Т. Но буква Р в моих руках, все зависит от меня.

Р! Р! Р! Я проявил рвение. Только работа, только режим. Я завел себе весы, напольные и настольные: напольными контролировал граммы набранные, настольными – граммы съеденные. Взвешивал перед завтраком ломтики хлеба и колбасы, вызывая смех сестер и ужас матери. Вставал на рассвете и в любую (в любую!) погоду в трусах, или в свитере, или в плаще скользил по Неве, стеклянной, мутной или рябой, в оспинах дождя. Зарядка, обтирание, душ, массаж. Р! Р! Р!

И пошли от буквы Р результаты. В начале июня я был предпоследним в своей группе, в июле перебрался в середину, потом в первую десятку. В конце августа занял второе место по Ленинграду.

– Па-а-думаешь, – сказала веснушчатая, когда мы встретились 1 сентября. – Второе место! Не первое же.

Но как-то не было безапелляционности в ее традиционном «па-а-думаешь!». Даже оттенок уважения слышался.

Осенью пошло труднее. Рвение мое продолжалось, но расписание дяди Трои пришло в столкновение с общешкольным расписанием. Я соблюдал правило «ни дня без пробежки», но жертвовал школьным «ни вечера без заданий». И все чаще приходилось мне маяться у доски, тупо глядя на какую-нибудь усеченную пирамиду. Ничего я не усекал в ней, где там телесные углы, где бестелесные. Маялся, страдал и думал про себя: как же нелепо я выгляжу: такой длинный, на голову выше математички, баки пробиваются… и мямлю, словно первокласник.

Ну не лезли мне в голову эти пирамиды. Тогда не лезли, сейчас вылезли и следа не оставили.

На Новый год я занял первое место. Специально ради нас на каток наливали воду, еще подогревали, чтобы морозцем не прихватило. Не так много пришло нас из прежней летней группы, только самые ретивые. Так или иначе я поднялся на ступеньку номер один.

А потом, когда я полеживал в раздевалке, горделиво подставляя массажисту свои призовые ноги, подсел ко мне Трофим Иванович, дядя Троя. Я заулыбался во весь рот, готовясь принимать поздравления, сдачу сдавать благодарностью.

– Так что у тебя в табеле? – спросил он.

– Мать нажаловалась?

– Сам справился в школе. Всегда справляюсь.

Загнанный в угол, я произнес страстную и демагогическую речь о том, что у людей бывают разные способности. У одного таланты к баскетболу, у другого к борьбе, а у третьего, у меня, например, к гидробегу. Школа же со своими стандартными требованиями стрижет всех под одну гребенку (и в прямом смысле – в парикмахерских – тоже). Лично я не собираюсь стать математиком, мне никогда не понадобятся усеченные пирамиды, и голова у меня не резиновая, незачем набивать ее еще и стереометрией. Я не дурачок, я люблю читать, люблю книги, люблю природу и люблю спорт. Спорт тоже призвание, спорт тоже дело, поскольку оно волнует миллионы и миллионы людей. О победителях пишут в газетах, о победителях ставят фильмы. Значит, чемпионы – люди, нужные обществу…

– И ты собираешься быть чемпионом?

– Да, собираюсь, – сказал я с вызовом. – Разве это некрасиво? Плох тот солдат, который не хочет быть генералом.

– Нет, можно хотеть, стоит. Но надо глядеть и вперед. У чемпионов горькая судьба. Они восходят на пьедестал молодыми и сходят с пьедестала молодыми. Призы как девичья красота, тебя ценят за юношескую свежесть. А потом юноши мужают, становятся грузнее и сходят. Бегуны сходят к тридцати, борцы-боксеры – к двадцати пяти. Женщины ставят рекорды по плаванию до восемнадцати, потом набухает грудь, раздаются бедра, сопротивление больше, скорость меньше, прости-прощай рекорды. Подумай, какая трудная судьба: в восемнадцать греметь на весь мир, а потом жить воспоминаниями, в тридцать чувствовать себя бабушкой, взывать к слушателям: «Товарищи, напрягите память, когда-то мое имя твердили на всех языках…» Это же вынести надо, не сломаться, не впасть в уныние на всю жизнь. А наш гидробег – такой же подростковый спорт. Лучшие показатели у шестнадцатилетних. Потом прибавляешь килограммы, оседаешь на миллиметры, и пропали твои километры. Все. Живи воспоминаниями.

– Ну, тогда… тогда я стану тренером, как вы, Трофим Иванович.

Он помолчал, вглядываясь пытливо.

– А школьным учителем хочешь быть?

– Ни в коем случае, – возопил я в ту же секунду. Мысленно я вообразил себя на месте математички. Я еще мог бы понять человека, которого занимают эти самые телесные углы. Если нравится, сиди себе, считай в свое удовольствие синусы и тангенсы. Но тратить жизнь на то, чтобы впихивать их в мозги сопротивляющемуся балбесу? Ну нет, увольте. – Ни в коем случае!

– Вот видишь, – сказал дядя Троя даже с некоторой грустью в голосе. – А тренер тоже учитель. У нас, учителей, совсем иной взгляд на беговые дорожки жизни. Вы там бежите, а мы за вас переживаем, волнуемся, как родители за детишек, больше, чем за себя. Есть у тебя такой родительский взгляд? Едва ли. У мужчин он редко бывает раньше тридцати. Так что, друг, не готов ты морально к тренерству. – И закончил жестко: – Пятнадцатого февраля начинаются сборы на Красном море. С тройками не поедешь. Понятно?

3. БУКВА О

Эти сборы на Красном море останутся у меня на всю жизнь. Такое не забывается.

Я впервые попал в тропики. Что меня потрясло? Палитра. Разгул красок. Буйство красок. Хулиганство, я бы сказал. Крикливая пестрота, может быть, даже базарная, вульгарная красота. И детская непосредственность. Цветы алые, море синее, небо тоже синее, откровенно синее.

Ведь для меня, «северянина», «синее море, синее небо» были литературными выражениями, поэтическими гиперболами, как и «синие глаза», «черная тоска», «пустая голова». Я же знал, что синих глаз не бывает, встречаются серые с голубоватым отливом. И знал, что синего неба не бывает, небо белесое, серое, в солнечный день слегка голубоватое, акварелью его надо писать, краску водой разводить пожиже. А море на самом деле серое, разных оттенков – от жемчужного до сизо-свинцового. В лучшем случае – цвета морской воды. Там и зеленое, и бурое, и фиолетовое надо мешать, меньше всего имеешь дело с синей краской.

На юге же море было откровенно, бесстыдно синее, как на плохой открытке. Вода же была прозрачная, до тех пор я думал, что прозрачна вода только в стакане. Мы ходили между островами, как по крыше аквариума. Под ногами висели ноздреватые рифы, кораллы желтые, серые, красные, фиолетовые и ослепительно-белые, самые нарядные из всех. На каждом рифе клумба – водоросли, листья и космы всех цветов, и темные колючки морских ежей, и актинии – хищные подводные астры без стебля, и морские звезды – бывшие цветы, удравшие от своих стеблей, цветы, поедающие червяков и ракушки. А над подводными клумбами порхают подводные бабочки такой же клумбовой расцветки: рыбы-попугаи, разноцветные, как попугаи, и рыбы-ангелы, полосатые, как черти. Важно проплывают манты – громадные скаты, этакие плакучие плащи. Иной раз и акулы суетятся, так и шныряют под пятками. К счастью, здешние не хватают то, что на воде, не лезут в другую стихию. Но руки в воду не суй, если не хочешь лежать полгода в хирургии, смотреть, как доктора измеряют твою третью ручонку, растущую взамен оттяпанной.