В самом деле, почему такие полезные вещи, как тепло и влага, могли отравить деревья? Неудачное сочетание? Но ведь такие же, похожие на "тепловую баню", парные южные ночи сами по себе бывают здесь, в степи. Сегодняшняя ночь, например. Или растения заболели еще раньше? Может быть, скоростной рост - тоже болезнь?
      Теперь человек наверху пришел к какому-то выводу. Беспокойные шага опять сменились ритмичной походкой с каблука на подошву: раз-два, раз-два, раз-два и пауза. Сколько же можно? Когда, в самом деле, прекратится эта чечотка? Люди устали и хотят отдохнуть. У всех нервы. Пойти постучать к нему, что ли?
      И я отправился на второй этаж.
      Здесь был такой же коридор, как и внизу, со скрипучими дощатыми полами и такие же двери, выкрашенные цинковыми белилами. Я отсчитал третью слева комната No 24.
      В ответ на мой стук шаги приблизились, отрывисто щелкнул английский замок.
      - Войдите! - сказал Кондратенков. - Входите, Григорий Андреевич.
      Я был смущен: как же мне не пришло в голову, что надо мной может быть квартира Кондратенкова!
      - Извините, я не хотел мешать... - сказал я. - Я думал, что это кто-нибудь из сотрудников.
      - Ничего, заходите. Нам с Борисом Ильичом тоже не спится.
      Только тут я заметил крупную фигуру заместителя Кондратенкова. Борис Ильич сидел в глубоком кожаном кресле и, подперев щеку кулаком, молча смотрел в пол. Он даже не пошевелился, когда я задел его, пробираясь к дивану.
      Наступило принужденное молчание.
      Иван Тарасович первый прервал его.
      - Может быть, вы хотите почитать что-нибудь? Выбирайте, - сказал он, заметив, что я смотрю на полку с книгами. - Только у меня больше классики. Я люблю перечитывать хорошо известные книги, открывать забытое, пропущенное, незамеченное, вдумываться в строчки, спорить иногда. Как раз недавно я спорил с Львом Толстым. Вот Левин из "Анны Карениной" - у него же дикие понятия о земледелии, совершенно средневековые.
      Он помолчал и снова прошелся по комнате.
      Я понял, что разговор о литературе ведется только ради меня, и резко спросил:
      - Что вы думаете делать дальше?
      Иван Тарасович как-то сразу насторожился:
      - А что, собственно, случилось? Рядовая неудача. Будем искать. Найдем причину - устраним.
      Но я почувствовал холодноватую отчужденность в его словах, и мне показалось это обидным.
      - Я вас спрашиваю не из простого любопытства, - сказал я. - Мне дорого ваше дело и его успех. Будь я специалистом, я бы тоже искал причины, но я не биолог, я журналист и, как журналист, могу помочь вам хотя бы в печати. Можно поместить статью о вас, рассказать, что здесь творятся замечательные дела, что вашу работу надо продолжать, расширять, привлекать новых людей и новые институты. Я думаю, если печать поддержит вас, это пойдет на пользу. Вот почему я спрашивал ваше мнение... В институте идут разговоры о перерождении тканей. Ведь это какая-то глубокая внутренняя болезнь. А что, если она неминуема? Может быть, при таких темпах роста дерево вообще неспособно вырастить здоровую ткань?
      Кондратенков испытующе посмотрел на меня.
      - Я думал об этом, - просто сказал он, - но не верю в пределы у природы, а у науки - тем более.
      Борис Ильич вздохнул и переместил голову с правого кулака на левый.
      - Выше головы не прыгнешь, - вздохнув, произнес он. - Прыгают только с шестом. А чтобы прыгнуть за облака, берут не шест, а пропеллер. И, в свою очередь, сколько ни улучшай пропеллер, он никогда не поднимет за пределы атмосферы. На это способен только реактивный двигатель.
      Я не хочу сказать, что нельзя подняться выше, но, видимо, нам нужен шест нечто принципиально новое.
      Мне очень понравилась мысль Бориса Ильича, и я позволил себе вмешаться:
      - Разрешите мне привести пример из близкой мне области-из журналистики. Допустим, я написал статью. Закончил, прочел - вижу недостатки. Исправил слог - стало лучше. Сократил - еще лучше. Изменил описания, нашел новые сравнения, уточнил мысли-еще лучше. Но вот настал момент, когда ни переделки, ни добавления, ни сокращения, никакие заплаты не улучшат этой статьи. Чтобы сделать еще лучше, нужно писать заново. И вот я хочу спросить вас... не посоветовать, а спросить: может быть, ошибка не в отдельных выражениях, а в самом замысле? Может быть, и ваша работа требует не исправления, а перестройки? Я думаю, очень трудно поставить перед собой такой вопрос. Но вот и Борис Ильич говорит о том же.
      Кондратенков прищурился.
      - Я понимаю вас, - задумчиво произнес он. - Иногда нужно большое мужество, чтобы отказаться от проделанного и свернуть на новую дорогу. Между прочим, в жизни Мичурина был такой поворот, когда Иван Владимирович зачеркнул весь труд своей молодости и начал сначала. Долгие годы он работал над акклиматизацией южных пород, заботливо выращивал привозные растения на самой лучшей почве, терпеливо приучал их к Козловскому климату. Но годы, труды, неудачи и даже успехи убедили его, что акклиматизация не оправдала себя. И Мичурин бросил налаженный сад, купил другой участок, с худшей почвой, и перешел на него, чтобы заниматься не акклиматизацией, а созданием новых, местных пород... В свое время,-добавил Кондратенков, - у меня тоже был крутой поворот. И вот сейчас я проверял всю свою работу-каждый шаг, который я сделал с того памятного дня...
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ,
      ГДЕ ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ В НАШИ ДНИ
      ГЛАВА 5
      КРУТОЙ ПОВОРОТ
      В этот день, 24 октября 1948 года, Кондратенков чувствовал себя именинником с самого утра, с той минуты, когда сынишка принес ему в постель газету, и, развернув шуршащие листы, Иван Тарасович прочел на первой странице:
      "В Совете Министров СССР и ЦК ВКП(б)
      О плане полезащитных лесонасаждений..."
      -Ага, вот и на нашей улице праздник! - сказал Кондратенков сыну.
      - А почему? - спросил Андрюша и, проворно взобравшись на кровать, уселся верхом на бедре у Ивана Тарасовича, воображая, что это седло.
      Отец с сыном жили в большой дружбе. Мать Андрюши
      погибла во время Отечественной войны (она была врачом), и Иван Тарасович воспитывал ребенка один, несколько своеобразно, обращаясь с ним, как со взрослым. Он подробно рассказывал сыну про все свои заботы, и вместо сказок мальчик привык с детства слушать истории о лесах, цветах и зеленых листьях. Андрюша по-своему расцвечивал фантазией рассказы отца и в детском саду играл с товарищами в лесной питомник или в закрепление сыпучих песков...
      В соседней комнате зазвонил телефон, и Андрюша спрыгнул на пол. В семье у него были строго определенные хозяйственные обязанности: открывать дверь, подходить к телефону и убирать свою постель. И мальчик всегда был пунктуален и никого не допускал в свою сферу.
      Звонили от профессора Рогова. Профессор спрашивал, вернулся ли Иван Тарасович с Украины, и напоминал, что сегодня они оба должны быть в министерстве в двенадцать утра.
      "Теперь я понимаю, почему он меня вызвал в Москву, - сказал себе Кондрагенков: - это в связи с постановлением Совета Министров".
      Затем Кондратенковы делали зарядку, затем завтракали, причем младший задавал вопросы, а старший, раскладывая корочки хлеба на карте, объяснял, что такое защитная полоса.
      - Смотри, - говорил он, - вот это синее - океан, а здесь - степи и пустыни. Отсюда, с океана, дуют влажные ветры. Они приносят дождь. А отсюда, из пустыни, приходит сухой и жаркий ветер - суховей. Это вредный ветер: он сушит хлеба в поле, портит колхозный урожай, мешает нам работать. Но вот товарищ Сталин дает приказ: не пускайте к нам засуху, преградите ей дорогу-пусть на колхозных полях всегда будет богатый урожай! Об этом и написано сегодня в газете. Видишь, это коричневое - высокие горы, Урал. А это другие горы - Кавказские. Мы с тобой были там в прошлом году. Между Уралом и Кавказом, как в ворота, проходил в нашу степь суховей. Но теперь мы поставим здесь преграду-лесные полосы. Одна пройдет от Уральских гор до моря, другая от Кавказа до Волги. По берегам рек - на Волге, на Дону - повсюду вырастут зеленые заборы. Тебе все понятно?.. Кушай как следует, не размазывай по тарелке.
      А после завтрака отец с сыном вместе дошли до детского сада и здесь расстались. Андрюша побежал к сверстникам, чтобы высаживать веточки на песочной куче, а Иван Тарасович пошел в министерство.
      Да, конечно, сегодня был праздничный день у лесоводов. На всех витринах висели газеты с картами, издалека можно было заметить косые линии будущих зеленых фронтов борьбы с неурожаем. Люди толпились у газет, заглядывая друг другу через плечо, и Кондратенков довольно улыбался. Приятно было сознавать, что он лесовод, что его специальность оказалась такой нужной.
      - Интересно, как же это деревья сами по себе переделают климат?
      "Кто это сомневается? Ах, этот старичок в очках". Кондратенков зорко оглядывает его. Вероятно, это страстный любитель последних известий - он прочитывает газету от заголовка до подписи редактора и в летние вечера, сидя на крылечке, пересказывает соседям международные обзоры. Конечно, у него есть постоянные слушатели, с его мнением считаются во дворе. Нельзя оставлять у старика сомнения. И Кондратенков с ходу бросается в атаку.
      - Именно так: дерево меняет климат, - убежденно и громко говорит он. Дерево делает его влажным. Почему?. Потому, во-первых, что оно загораживает посевы от ветра. Вы же знаете, что белье на ветру быстрее сохнет. И с почвой и с посевами - то же самое: ветер их сушит. А это очень вредно, особенно если нет дождей. Во-вторых, леса сохраняют дождевую воду. Листья прикрывают ее от солнца, как крышей. И снег дольше не тает в лесу, а весной талая вода стекает медленнее. А в-третьих, дерево само увлажняет воздух. Как? Очень просто: корни тянут из земли соки. Эти соки нужно подать на макушку, метров на сорок-на высоту двенадцатого этажа. Не всякий насос способен на это. И вот, чтобы создать движение соков, листья испаряют влагу, насыщая воздух. Корни тянут воду из земли, а листья ее испаряют...
      Подходят новые люди, прислушиваются. И кто-то уже спрашивает, где достать семена, и кто-то записывает телефон. А сомневающийся старик, широко улыбаясь, одобрительно кивает головой. Сегодня вечером у себя на дворе он повторит лекцию о лесе. И когда дело дойдет до участия в лесопосадках, его дом выйдет первым.
      По случаю воскресенья в министерстве было пустовато.
      В приемной управления одинокий посетитель читал газету, загородившись развернутым листом. У машинистки на каретке тоже лежала газета с картой зеленых полос.
      И Кондратенков сказал им обоим:
      -- Я бы на вашем месте сегодня украсил министерство флагами и зеленью.
      - А стоит ли из-за этого ломать ветки, Иван Тарасович? - произнес посетитель, опуская газету, и Кондратенков увидел пышные седые кудри, широкий лоб и близорукие насмешливые глаза профессора Рогова.
      - Иннокентий Николаевич, здравствуйте! Я вас не узнал.
      - А я полагал, что вы уже не приедете, Иван Тарасович. Я вам четыре "молнии" послал.
      - Меня нелегко было застать, Иннокентий Николаевич, я колесил по всей Украине. Если бы вы знали, сколько впечатлений, сколько материалов!
      - Потом расскажете. Я вам сюрприз готовлю, пожалуй. поинтереснее Украины. У нас тут большие дела вершатся...
      Но более подробно Рогов не успел рассказать, потому что дверь кабинета раскрылась и через приемную пробежал взволнованный, чем-то, видимо, обрадованный человек в пенсне. Кондратенков узнал академика Щуренкова из Киева - известного селекционера, создателя новых мичуринских сортов: грушерябины киевской и вишнечеремухи днепровской.
      - Профессора Рогова просят пройти, - церемонно объявила секретарша.
      - Идемте, Иван Тарасович, вам тоже нужно быть там.
      В кабинете собралось человек двенадцать, большей частью работники министерства и Сельскохозяйственной академии. Кондратенков знал в лицо всех присутствующих, кроме одного - высокого седого человека с большим шрамом на виске.
      Начальник управления встал из-за стола, чтобы пожать руку профессору, и при этом вопросительно взглянул на его спутника.
      - Кандидат сельскохозяйственных наук Иван Тарасович Кондратенков, представил Рогов, - мой заместитель, ученик и, смело могу сказать, крупнейший специалист по быстрорастущим.
      - Ага, очень приятно! - сказал начальник.
      Он сел за стол и, положив на стекло свои большие узловатые руки, продолжал, обращаясь только к профессору Рогову:
      - Вы, конечно, знаете, зачем я вас вызвал. Мы разворачиваем небывалую работу по лесопосадкам. В опубликованном сегодня постановлении правительства есть параграф, где сказано буквально так: "...включать в насаждения как долговечные, так и быстрорастущие породы..." Вас, Иннокентий Николаевич, считают лучшим знатоком в вопросах роста. Министр хочет, чтобы вы возглавили всю селекционную работу по быстрорастущим. Нам нужно, чтобы деревья росли еще скорее, как можно скорее. Чем скорее - тем лучше. Я хотел бы выслушать ваши соображения.
      Несколько секунд профессор молча глядел на свои ногти. Кондратенков заметил, что его учитель волнуется.
      - Селекция лесных пород, - начал Рогов, - требует большого времени. Путем отбора можно вывести новую породу через четыре, а то и пять поколений, то-есть по меньшей мере через двадцать-двадцать пять лет. Такие сроки, конечно, нас не устраивают. Но сама природа подсказывает нам более экономный путь. Отдельные виды тропического бамбука могут расти со скоростью до семидесяти сантиметров в сутки. У нас тоже есть бамбук - в Грузии и на Курильских островах. Курильский бамбук хорошо переносит суровый климат...
      - Если вы предлагаете морозостойкий бамбук, - прервал начальник,-это не совсем то, что нужно. Мы не хотели бы устраивать бамбуковые заросли на колхозной пашне.
      - Нет, нет, об этом не может быть и речи! Бамбук для меня только трамплин, просто он удобен для наглядных опытов. Я хочу разгадать тайну его роста и, владея этой тайной, заставить наши деревья расти в таком же темпе. Полагаю, эту задачу можно решить в течение шести-семи лет, работая одновременно на трех опытных участках: на Курильских островах, в Колхиде и где-нибудь в степях. Но прежде всего нужно немедленно отправить экспедицию в тропики...
      Начальник поморщился.
      - Обязательно в тропики? - переспросил он.
      - Обязательно! - с ударением повторил Рогов. - Можно в Индию, можно на Цейлон, Яву, в тропическую Америку или на тихоокеанские острова - по вашему выбору. Экспедиция должна быть немногочисленной, но продолжительной. Лично я уже стар для таких путешествий, и во главе экспедиции мне хотелось бы видеть моего помощника - Ивана Тарасовича Кондратенкова. Я безусловно доверяю ему это настоящий ученый, знающий, энергичный, с широким кругозором. И если я выйду из строя, он доведет дело до конца.
      - А вы, товарищ, не возражаете? - спросил начальник.
      Кондратенкову показалось, что вопрос задан только из вежливости.
      И тогда Иван Тарасович поднялся и тихо, но явственно произнес:
      - Я несогласен с профессором Роговым.
      Впоследствии Кондратенков говорил, что это был самый смелый поступок в его жизни. Ему пришлось немало испытать на своем веку, но ни разу - ни в тайге, ни на ледниках, ни на горных реках, ни в пустынях, куда он забирался в своих экспедициях, и даже на фронте, в штыковой атаке, ему не нужно было столько смелости, сколько понадобилось для того, чтобы встать и сказать тихо, но явственно: "Я несогласен с профессором Роговым".
      Одной этой фразой зачеркивались пятнадцать лет работы под руководством старого учителя, и прежняя диссертация, и заманчивая экспедиция в тропики, и все начатые исследования, и даже самая возможность работать с Роговым. Отныне Кондратенков брал на себя ответственность за самостоятельные решения. Пятнадцать лет исканий, ошибок, находок и сомнений, и опыт прежних экспедиций, и трехмесячная поездка по Украине, и кто знает, сколько бессонных ночей были вложены в эти пять слов: "Я несогласен с профессором Роговым".
      Черные глаза начальника глядели вопросительно и строго.
      - Я считаю, - пояснил Кондрагенков, - что грех опытных участков и полсотни сотрудников мало для решения проблемы.
      - Ах, только-то? - удивился начальник управления. - И из-за этого вы бунтуете? Сколько же нужно участков, по-вашему? Четыре? Пять?
      - Нужен опытный участок в шесть миллионов гектаров и тридцать миллионов сотрудников приблизительно, - решительно произнес Кондратенков.
      Профессор Рогов ахнул. Начальник удивленно поднял левую бровь, но, убедившись, что Кондратенков не оговорился, указал ему глазами на кресло.
      - Садитесь, - сказал он, - и рассказывайте подробнее. Видя, что его слушают внимательно, Кондратенков начал говорить со своей обычной убедительностью:
      - Только вчера я приехал с Украины. Я осматривал там лесные районы и опытные лесонасаждения. Дорогой мне пришлось побывать в Дымере у академика Григория Ивановича Криниченко. И вот что я там услышал.
      Перед Григорием Ивановичем была поставлена задача: улучшить кукурузу. Каждый из нас, селекционеров, получив такую задачу, взял бы участок для опытного поля и начал бы на своем опытном поле экспериментировать год, два, три. Как же ведет работу Криниченко? Он делает опытным полем всю Киевскую область. Он проводит беседы в обкоме и во всех райкомах, выступает в сельсоветах и колхозах. Он добивается, чтобы ни один звеньевой не снимал урожая, не осмотрев своего кукурузного поля. Он радуется, когда видит у контор в колхозах объявления: "За кукурузу с пятью початками - три трудодня". Опыт ставится на тысячах участков. Все кукурузоводы Киевщины становятся сотрудниками Криниченко. И в результате в течение одного лета найдена кукуруза с шестью и даже с семью початками. Выводится новый сорт, который ученый-одиночка на своем огороженном участке создавал бы три-четыре года.
      И вот я предлагаю точно так же организовать работу с лесными породами. Нужно сделать так, чтобы каждый гектар защитных насаждений был экспериментальным полем, чтобы каждый участник лесопосадок стал нашим научным сотрудником, чтобы у нас на учете было двадцать или сорок миллионов лаборантов. Лес будут сажать на Урале и на Дунае, на тощих почвах и на жирных, в пустынях и в поймах рек, на буграх и в лощинах. Все разнообразие природных условий, все варианты тепла, света, влаги, почвы будут испробованы на этом гигантском участке. Нигде в мире, никогда в истории никто еще не сажал столько леса. И мы, лесоводы, не имеем права в эти дни замыкаться в лаборатории. Нужно смотреть не на чужеродный бамбук, а на наши массовые породы: на дуб, сосну, березу, клен, лиственницу, тополь. У нас будут миллиарды сеянрев, мы должны изучать их миллионами глаз и всей работой руководить из единого центра, с Иннокентием Николаевичем во главе. Я считаю, что селекцию быстрорастущих нужно организовать именно так. Результаты будут необыкновенными, их даже невозможно предвидеть.
      Кондратенков высказал все это одним залпом, глядя прямо в глаза начальнику управления, и, только закончив, оглянулся на Рогова.
      Старый профессор был не удивлен и даже не возмущен, а просто взбешен. Он с трудом мог говорить от негодования.
      - Выступление доцента Кондратенкова (не "моего заместителя", не "Ивана Тарасовича", а "доцента Кондратенкова" - чужого человека) явилось для меня неожиданностью. То, что он предлагает, увлекательно, но несерьезно. Для науки это шаг назад. Мы, биохимики и физиологи, ушли далеко вперед от детской стадии пассивного отбора. Дерево в лесу растет именно так, как ему нужно. Естественная скорость роста продиктована ему природой. Отбор может улучшить породу на десять процентов в пределе.
      - Пределов у природы нет и быть не может, - отчаянно спорил Кондратенков. - Стахановцы наших полей доказали это. Если.на просе при норме пятнадцать центнеров можно снять двести шесть центнеров с гектара, кто знает, какие возможности таятся в деревьях! Много ли у нас занимались селекцией лесных пород? Даже у садовых деревьев почти никто не обращал внимания на скорость роста...
      - А работа профессора Рогова не нужна, по-вашему? - прервал начальник.
      - То-есть изучение физиологии роста? Даже необходимо! Но только как часть в общем плане. Иннокентий Николаевич предлагает сначала учиться, потом выводить новые породы, потом сажать их, а я думаю, что нам некогда, нужно все делать одновременно; работать, учиться на работе и совершенствовать работу в ее процессе.
      - Это значит разбрасываться и не делать ничего!- возразил с раздражением Рогов.
      Начальник управления, видимо, колебался.
      - Пожалуй, преждевременно было бы... - начал он.
      Но здесь вмешался седой человек со шрамом на виске.
      Много позже Кондратенков узнал, что это был инструктор Центрального Комитета партии Жолудев.
      - Дай-ка мне слово, - сказал он. - Я думаю, сегодняшний спор можно решить только на опыте. Нужно, чтобы вы работали оба, каждый самостоятельно. Пусть это будет нечто вроде дружеского соревнования.
      Так началось долголетнее соревнование между профессором Ротовым и Кондратенковым. Но, к сожалению, дружеским оно не было, потому что Рогов никогда не мог простить своему ученику неожиданного, как он выражался, "удара".
      ГЛАВА 6
      КОНДРАТЕНКОВ СОБИРАЕТ ЛЮДЕЙ
      Итак, оба ученых приступили к работе. Профессор Рогов выехал в чужие страны изучать бамбук, а Кондратенков у себя на родине начал собирать тридцатимиллионную армию будущих сотрудников.
      "Сперва я ездил полгода без перерыва" - так говорил Иван Тарасович об этом периоде своей жизни. И действительно, сколько нужно было ездить, сколько нужно было выступать, объяснять, спорить, увлекать, убеждать, высмеивать, доказывать, громить и зажигать, чтобы люди услышали слова Кондратенкова, заинтересовались его делом, помогли ему!
      Написав инструкцию для лесотехников и две брошюры - одну для колхозников, другую для юных натуралистов, Кондратенков в начале декабря выехал в степь. В министерстве он получил новенький автомобиль "ГАЗ-67", на счетчике которого стояли цифры "000015". К концу апреля, наездив одиннадцать тысяч километров по проселкам двадцати семи областей, Кондратенков поставил машину на ремонт. За это время он сделал сто девяносто семь докладов о лесопосадках в обкомах, райкомах, сельсоветах, избахчитальнях, редакциях газет, школах, санаториях, на колхозных собраниях. Сто девяносто семь больших, официальных выступлений! А сколько было маленьких, неофициальных- в железнодорожных вагонах, за столиком в чайной, в коридоре сельсовета, в хате, где Кондратенков остановился на ночевку, в собственной автомашине перед случайным попутчиком, попросившим подвезти, а больше всего на лесопосадках, там, где шумливые тракторы волочили за собой пять, а то и семь посадочных машин "ПЧ" и ритмично наклонялись рабочие, вкладывая в свежие борозды черенки.
      Кондратенков объехал двадцать семь степных областей, и всюду он видел, как пробивается к свету нежная зелень будущих лесов. Леса сажали колхозники и горожане, ученые-агрономы и мичуринцы-любители, седые старики и школьники. Покрывались зеленью распаханные прямоугольники полезащитных полос, размытые края оврагов, сыпучие пески, пыльные пустыри у заводских поселков. О лесах говорили в научных институтах и в начальных школах, в лекционных залах и на пашнях. Поэты писали стихи о лесах, вопрос о лесах обсуждался в партийных комитетах.
      Однажды Кондратенкова пригласили выступить в обкоме партии с докладом на специальном совещании, посвященном лесопосадкам. Ожидая своей очереди, Кондратенков слушал, как выступали секретари райкомов, представители земельных отделов, редакторы районных газет. Разные люди разными словами говорили о своих конкретных задачах, но Кондратенков видел одно: великую зеленую стройку с миллионами рабочих. Для этих миллионов работал он сам, эти миллионы хотел вовлечь в свой труд.
      И сам он, выступая, говорил не столько о своих агротехнических планах, сколько о методе, о том, что участие колхозников в научной работе помогает стереть грань между физическим и умственным трудом, что это важный шаг для подъема культуры на селе, для ликвидации противоположности между городом и деревней, что при коммунизме все академии будут окружены сотнями тысяч нештатных помощников. И партийцы, люди, посвятившие жизнь борьбе за коммунизм, горячо поддержали начинание Кондратенкова. Обком вынес особое решение: "Считать работу доцента Кондратенкова своевременной. Поручить низовым ячейкам обеспечить связь между московским ученым и полезащитными звеньями".
      Иван Тарасович вышел из зала заседаний окрыленный. Ему хотелось как можно скорее ехать на село, чтобы с каждым человеком поговорить о лесах, каждому передать свой энтузиазм. И он не утерпел, чтобы тут же, у ворот обкома, не сказать сторожу:
      - Удивляюсь на тебя, батька! Сидишь целый день у ворот, целый день пыль глотаешь. Что бы тебе садик посадить? И тень, и зелень, и воздух хороший.
      - Да я уж стар, милок! - отмахнулся сторож. - Не доживу, чтобы выросли.
      И тогда Кондратенков сказал, присаживаясь на скамейку:
      - Это верно: медленно растут деревья. Вот я как раз и хочу ускорить это дело. И если бы ты, старик, и старики всей нашей страны помогали мне...
      А полчаса спустя он уже стоял на трибуне в Доме пионеров и, глядя в темный зал, где видны были только блестящие глаза, говорил с увлечением:
      - Вы, ребята - большинство из вас, - родились в степи и по-настоящему не знаете, что такое лес. А лес, должен вам сказать, интереснейшая вещь, и не только для урожая, не только для климата, но и для вас - молодежи. Вы ходили когда-нибудь за грибами? Нет, конечно. А встречали вы настоящий малинник, где ягоды можно обирать горстями? А случалось вам быть в лесу на охоте или проводить военную игру, или путешествовать по компасу в чаще, или просто играть в прятки за стволами?.. Я слышу, вы смеетесь. Вы думаете: "Когда лес вырастет, нам будет не до пряток". Согласен с вами: лес растет недопустимо медленно, не по нашим темпам. Надо искать и создавать новые деревья, чтобы они росли быстрее вас, чтобы вам не приходилось их дожидаться. А вы хотите мне помочь? Хотите? Только нужно работать по-взрослому, всерьез, не бросать, если наскучит. Помнится, лет тридцать пять тому назад, когда я учился в приходской школе, мне очень хотелось поскорее стать большим и принять участие в настоящем деле. Правда, тогда, до революции, нелегко было найти настоящее дело. А у вас таких возможностей непочатый край.
      "Главное, чтобы люди с душой взялись" - в этом Кондратенков был убежден. И у каждого встречного он искал путей к этой самой "душе", которую так нужно было зажечь.
      Конечно, это не всегда удавалось. Вот, например, в одном лесничестве в Воронежской области, после двухчасовового разговора о гнездовых посадках, директор питомника, усталый и обрюзгший человек с аккуратно подстриженной, холеной бородкой, уверенно возразил:
      - Для того чтобы ниспровергнуть законы науки, нужны убедительные эксперименты. Где они? Покажите мне взрослые деревья, выросшие в гнезде.
      Директор был убежден, что он сразил приезжего. "Покажите мне взрослые деревья" - разговор откладывался на ближайшие десять лет. Но Кондратенков через голову скеп;иха обратился к лесникам:
      - А что, деды, разве в вашем лесу нет такого места, где желуди осыпались, проросли сами собой и молодняк не пропалывался?
      И, конечно, лесники вспомнили. Хотя лес содержался в образцовом порядке и от дерева до дерева было не меньше полутора метров, но в сорок втором году, когда близко был враг, на седьмой просеке не закончили расчистку, и там выросли безнадзорные дубы.
      Час спустя Кондратенков уже стоял на седьмой просеке, где в рост человека поднималась дружная поросль молодых дубков, а директор, пряча в землю глаза, неуверенно говорил:
      - Безусловно, это наглядно, но все-таки мы не можем в этом году. У нас этот вопрос не включен в план научных работ.
      Очевидно, бумажную душу этого человека можно было пронять только казенной бумагой.
      И снова шли выступления, и споры, и доклады, и горы писем, требовавших ответа, и снова беседы, и снова объяснения... А маленький Андрюша, наслушавшись разговоров о росте деревьев, вызвал скандал в детском доме, обругав приятеля "клеточным тургором" . Слово было непонятное и потому казалось очень обидным. Андрюша и сам не знал, что это такое. Просто он недавно выучился чисто выговаривать букву "р", и ему очень понравилось звучное слово: "тургор"( Тургор - внутреннее давление клеточного сока. От него зависит упругость тканей, рост клеток и движения растений, например закрывание листьев у мимозы.).
      Вернувшись в Москву, Кондратенков разослал самым надежным корреспондентам семена быстрорастущих пород, известных ранее и недавно выведенных: тополя канадского, лиственницы, белой акации, тополя быстрорастущего. А сам приступил к организации двух питомников: одного - под Москвой, а другого-на левом берегу реки Урала. Это было очень трудное время в жизни Ивана Тарасовича. Трудное потому, что нужно было продолжать работу с прежним напором, а показывать было нечего. И все чаще в коридорах министерства, посмеиваясь, останавливали Кондратенкова недоброжелатели - нашлись и такие среди учрежденческих агрономов. Это были ученые от канцелярии, люди, гордые своим дипломом, но, кроме диплома, не имевшие за душой ничего и крайне оскорбленные тем, что Кондратенков вводит в "священную науку" "неграмотных, - как они выражались, огородников и дровосеков".
      - Ну, как у вас дела, дорогой Иван Тарасович? - говорили они с мнимой предупредительностью. - Всё упорствуете? Ну, ну... А вы слыхали последний доклад профессора Рогова? Любопытно у него получается.
      Действительно, работа Рогова продвигалась вперед, и, честно говоря, даже гораздо быстрее, чем предполагал Кондратенков. Иннокентий Николаевич успешно провел свою индийскую экспедицию, привез семена шестнадцати пород гигантских быстрорастущих бамбуков, в том числе трех видов, еще никем не описанных, и очень удачно акклиматизировал их на отведенной ему опытной даче в Колхиде.