Наверное, подданные, гранды сочли бы своего короля сумасшедшим, если бы Фердинанд вздумал возглавить эскадру вместо Колумба.
      Баумгольц был из породы грандов, Гранатов - из Колумбов.
      - Извини, но мне хочется самому открыть этот Атомматерик, - сказал он.
      17. МИКРОНАВТЫ. 31 мая. 6 часов 13 минут
      За резкой вспышкой последовал удар. Словно шлепнули по воде мокрой простыней - простыней размером с озеро шлепнули по целому озеру. Это воздух вошел в опустевший темпоскаф. А над кронами поднялась пыль, и все галки, галдя, закружились в воздухе. Оказалось, что в Темпограде достаточно птиц, чтобы весь парк наполнить гвалтом. И согласно звякнули стекла во всех окнах верхнего яруса.
      Со времен космических стартов наблюдатели не провожали корабли. Слишком горячий пар вырывался из труб космических "пароходов". Очевидцы сидели в удобных креслах в закрытых помещениях, за стартом следили через стекла или с помощью экранов. И в данном случае все они - и Лев среди прочих находились в одном из кабинетов Дворца Часов. Перед ними светились экраны. На правом виднелся тот ложок, где вчера Гранатов вдавил стаканчик во влажный грунт. И стаканчик был виден, и лужица, и муравейник, встревоживший Баумгольца, даже муравьи, бегущие к ближайшей осине.
      - Смотрите, наши там уже.
      Стаканчик внезапно стал темно-красным, словно наполнился вишневым желе. В нем тотчас же замелькали темные силуэты. Стоящие или сидящие человечки то появлялись, то исчезали в разных точках желе. А на поверхности стаканчика, перед дырочками, неожиданно возникали какие-то втулочки, выпрыгивали в траву и тут же возвращались.
      - Суета какая-то, суматоха, - заметил кто-то неуважительно.
      - Так и мы выглядим из Большого мира, - возразили ему. - Разница в темпах, разница в размерах.
      Итак, Гранатов отправился в экспедицию в микрокосмос, в страну укороченных размеров и растянутых секунд. Стаканчик, вдавленный в песок возле лужи, был первой станцией на этом опасном пути - миниатюрная копия трехэтажного цилиндра в масштабе один к ста. Микронавты - путешественники в малое были пересланы сюда так же, как пересылались астронавты с Земли на Той.
      - Дайте же звук! - распорядился Баумгольц.
      Забормотал, залопотал репродуктор. Так бормочет лента старинного магнитофона, когда ее прокручивают в поисках полюбившегося танца. Микронавты не только двигались, но и говорили в сто раз быстрее.
      Наконец электрики наладили замедленную ретрансляцию, из микрофона полилась знакомая неторопливая речь Гранатова. Торжество слышалось в его голосе:
      - ...таким образом, мгновенная трансляция живых людей на уровень одной сотой, То есть на вторую микроступень, прошла безупречно. Размеры уменьшились в сто раз, темпы увеличены в сто раз. Настроение бодрое, самочувствие превосходное. Впрочем, о самочувствии расскажет специалист. Передаю микрофон Марине.
      Посыпались цифры. С присущей ей добросовестностью девушка-врач скороговоркой называла цифры кровяного давления, пульса, температуру, количество вдохов и выдохов, содержание гемоглобина, протромбина, кислотность крови и желудочного сока, рассказывала про коленные рефлексы, координацию движений, быстроту реакций, выполнение тестов всеми по очереди, включая и самого доктора, до старта, перед самым стартом, сразу после перемещения, через десять биоминут и по прошествии биочаса.
      Столь же обстоятельно, но голосом внушительным и размеренным, инженер Джон томительно долго докладывал о самочувствии аппаратуры - силовой, управляющей, двигателя и движителей, механизмов жизнеобеспечения, освещения, отопления, ограждения...
      Чанг пока отмолчался. Физических наблюдений было мало на этой ступени. Слово опять досталось Марине, как специалисту, близкому к биологии:
      - Команда приступила к изучению окружающей среды согласно намеченной программе. После включения цветовых преобразователей хорошо просматривается пространство диаметром до двух темпоградских метров. В поле зрения - край водоема и бугры, поросшие травой. Между ними пролегает тропа формика руфа, ведущая от гнезда, находящегося за пределами видения. Мы наблюдаем также значительное количество кулекс пипиенс, отдельные экземпляры копрофага из отряда жесткокрылых...
      Внезапно Гранатов прервал ее:
      - А еще говорят, что молодые - эмоциональный народ. Сухари несчастные! Стыдятся они своих переживаний, что ли, сухостью зрелость доказывают. Формика, копрофага и кулекс пипиенс! Сумели вы воспринять, что мы в другом мире, нисколько не похожем на Землю, хотя он находится на Земле? К счастью, я физик, неспециалист в этой микрозоологии, латынью щеголять мне незачем, поэтому я могу изложить свои человеческие впечатления, не боясь, что меня обзовут дилетантом. Я и есть дилетант в биологии. Впрочем, никогда не считал это слово унизительным. Можно с увлечением заниматься и чужим делом...
      Итак, о здешнем мире. Думаю, что астронавты никогда не бывали в такой непривычной обстановке. На всех планетах небо прозрачное, мутное или звездное, на поверхности у всех - моря или пустыни, пыльные или каменистые. Еще одна пустыня, еще одно море, в лучшем случае - еще одно человечество, как на Тое. У нас же не перемещение в плоскости, а вертикальный разрез природы - нечто принципиально иное.
      Мир без неба, вместо неба зеленые горы, обсыпанные жесткими зелеными щитами - так выглядят обыкновенные кусты. На заднем плане оливковые башни, уходящие неведомо куда, - стволы тополей, для понятности Марина называет их "пинус". У нас кругозор без горизонта: мы в яме, окруженной холмами (для вас это кочки), заросшими бананоподобными джунглями.
      Вы-то называете это травкой, но для нас это не трава, а деревья. Бананы... но больше, пожалуй, похоже на агаву. Какие-то зеленые ремни, жесткие и плотные, как бы сшитые из полос. Транспортер напоминают. Так и ждешь, что заурчит мотор, поплывут по полосам ящики. А под этими живыми лентами, в диком беспорядке лежат бурые и серо-желтые прошлогодние, измочаленные, изжеванные. И наряду с ними торчат бамбуковые стволы стебли той же травы.
      Наверху же, над всей этой путаницей, раскачиваются этакие воздушные беседки, белые, желтые или лиловые; целые комнаты подвешены на гнутом вертком стебле. Да, мы помним, что это называется цветами, но где же нежные лепесточки? Вместо лепестков туго налитые баллоны с неживым восковым отблеском. Мне они напоминают резиновые надувные игрушки. И все это болтается у нас над головой на высоте пятого этажа. Посматриваем наверх с опаской. Нет, качается себе преспокойно. И незачем восторгаться инженерным искусством природы. Мы удивляемся, потому что у нас глазомер большого человека. Но в микромире иные пропорции, иные отношения между размером и прочностью, между весом и силой. Вы это знаете, мы ощущаем. Не ходим, парим, как в невесомости. Оттолкнулись и плывем-плывем в воздухе... Парадокс блохи! Или коловратки в капле воды...
      ...Излагая свои впечатления, Гранатов, конечно, не объяснял этот парадокс, понятный всем жителям Темпограда. Все маленькие существа относительно сильнее, все маленькие растения относительно прочнее, потому что вес зависит от объема тела, а прочность стеблей и сила мускулов от сечения. Если дерево выше цветка в сто раз, ствол его должен быть толще в тысячу раз. Ствол с пропорциями стебля подломится. Стройные ноги подкосятся под слоном. Правило это работает в пользу малюток. Уменьшившись в сто раз, микронавты стали в миллион раз легче, а мускулы их слабее только в десять тысяч раз. Стократный выигрыш в силе! Теперь люди могли прыгать в сто раз выше, в сто раз дальше, в сто раз дольше держаться в воздухе.
      - Кстати, и воздух непохож на воздух, - продолжал Гранатов. - Скорее это река, по которой течет, лучше сказать - несется всякий мусор: камешки, кристаллы, какие-то веревки, жидкие шарики, звездочки, елочки, спиральки, чешуйки, глянцевитые куски угля и целые булыжники. Марина утверждает, что все это пыль или пыльца. Местные же лупоглазые птицы летают, пробираясь сквозь этот песчаный град. Иногда довольно увесистый булыжник застревает у них в глазу, тогда они преспокойно протирают глаза ногой - передней, задней или средней.
      Птицы эти и есть кулекс пипиенс - комары обыкновенные. Для нас они размером с гуся, но тощие-претощие - кожа да кости. (Марина поправляет меня, подсказывая, что у насекомых кожа и кости - одно и то же.) Жало внушительное, конечно. Этакое шило с мою ладонь длиной. К счастью, мы непробиваемы и в темпоскафе и в скафандрах. Сунется такой шилонос, пшик останется и от шила, и от него самого.
      Гуси эти летят куда медлительнее наших, хотя крутят крыльями словно пропеллерами. Мы почти не видим их крыльев, доносится только звук: комариный писк, но сдвинутый на шесть-семь октав - приятный сочный баритон. И поскольку в поле зрения всегда несколько комаров, одни приближаются, другие удаляются, тон меняется в соответствии с эффектом Допплера. Удаляющиеся съезжают на бас, налетающие на нас - ближе к тенору. Получается хор, несколько заунывный, тягучий, но с переливами. То одна партия звучит сильнее, то другая... (Мы записали на пленку, думаем ввести моду на комариные симфонии.)
      Сейчас пролетает пчела (апис меллифика - на языке Марины). Неуклюжий медведь, мохнатое чудище! Бесшумно летит. Сдвинувшись на несколько октав, басовитое гуденье перешло в инфразвук. Пчелу мы не слышим, зато видим, как она работает крыльями. Именно работает, не машет, крутит словно летящая мельница. Раз-раз-раз-раз! Четыре оборота за нашу биосекунду. Глядя на эту пыхтящую машину, мы думаем, что и сами могли бы летать в этом облегченном мире. Ведь мускулы-то у людей совершеннее, чем у насекомых, обмен веществ идет энергичнее, нервный ток быстрее. Иные пропорции? Но сейчас у нас и пропорции подходящие.
      И мы решились на вылазку.
      Конечно, вылазка в скафандрах, в наших персональных темпоскафиках. Может быть, вы заметили, что у них пружины на подошве. Нажимаешь, вдавливаешь их в землю и отталкиваешься. Прыжки. Получше, чем с шестом.
      И вот мы на экскурсии в травяных джунглях.
      Не волнуйтесь, опасности никакой. Мы непроницаемы. Правда, опрокинуть нас может какой-нибудь жук-бегемот. Но здесь вес иной, падают не ушибаясь. Трещина? Трещина в скафандре смертельна и в космосе, смертельна и под водой.
      Не опасны здешние чудовища, но очень уж неприятны на вид, иногда просто омерзительны.
      Эти бронированные морды, эти мозаичные глаза! Нам они и глазами-то не кажутся, некие наросты, усеянные кнопками. Жвалы, челюсти, губы, хоботы, всякие клещи, долота, пилы, насосы вместо нормального рта. Тонюсенькие ножки с шипами и крючками, непонятно, как они удерживают провисшее брюхо.
      Дождевой червяк нам встретился. Противнее не вообразишь. Живая кишка, толстенная, мне по колено, мокрая, скользкая, смазанная слизью, облепленная песком, полупрозрачная. Видно, как внутри по этой кишке перетекает из кольца в кольцо слизь. Нет, по-моему, беспозвоночные за пределами эстетики...
      И испуг был у нас. Видим, лежит на зеленых ремнях травы блестящая черная змея. По нашим масштабам не слишком толстая, с палец, но длины неимоверной. И не шевелится, а дергается, как-то перебрасывается всем телом. Что за чудовище? Червь неизвестного класса? Как биологи прозевали? И не хищный ли? Захочет обвить, выбирайся потом вместе со скафандром. Все-таки догадались: волос! Волос кто-то из вас обронил, дорогие мои, когда вчера устанавливали наш дом-темпоскаф в этой низинке.
      Случайность, верно. Но в случае этом разумная подсказка. Для будущих экспедиций надо готовить интересное. Расставлять поблизости препараты. Ведь природа стихийно не соберет сама по себе все занимающее науку.
      Вот муравейник мы предусмотрели. Нарочно выбрали место поблизости от муравейника.
      Итак, мы живем возле муравьиной пешестрады, возле тропы этих самых формика руфа. Они дефилируют мимо нас - шестиногие броненосцы. Грудь и щеки ярко-рыжие, брюшко черное с лакированным поясом, шея ниточкой, талия в ниточку, перед мордой наготове черные клещи, именуемые жвалами. Они не суетятся, как представляется вам, полномерным. С нашей точки зрения муравьи еле-еле переставляют ноги: на четыре счета один шаг. Тянут-тянут свою ножку-стебелек, цепляют когтями за что попало, колышется тело на ногах враскоряку. И большинство этих олицетворении трудолюбия, к удивлению, тащатся налегке, плетутся туда-сюда без груза. Вот свернули под прямым углом, опять свернули, бредут назад. Марина говорит, что и ученые отмечали бестолковость муравьиной суеты, но ведь результат налицо муравейник выстроен, кормом обеспечен, тли надоены, личинки ухожены, новое поколение выращено. Как из бестолковой суеты получается полезный итог? Видимо, не все мы понимаем в муравьиной цивилизации. Специальная экспедиция к ним нужна, и не одна экспедиция.
      А на обратном пути была трагедия. Не с нами, не волнуйтесь. Плыл я в очередном прыжке, наслаждался своей силой. Бахх! Столкнулся. Что-то громоздкое рухнуло передо мной. Гляжу: уставилась на меня страшенная морда - зеленая, лоб бронированный, голова с меня ростом. Смотрит обалдело бессмысленными своими глазищами, пасть разевает, а в пасти не зубы, щипцы-кусачки, но с мое туловище шириной. Ам - и пополам!
      Смотрим друг на друга. Я встал, жду, что дальше будет. И бык этот зеленый, локуста, кузнечик попросту, тоже стоит. Как будто ошеломлен. Брякнулся и не знает куда. Потом пошевелился, пасть распялил и щипцы свои вонзил в ближайший ремень, в молоденькую нежную травинку. Я только поежился, представив себе, как он живое тело тяпнул бы. Помню, что наше защитное поле непробиваемо, а все-таки страшно.
      И тут гроза с неба.
      Крутя крыльями, грянул с неба живой вертолет - полосатый, желто-черный - хищная оса.
      И завязалась борьба гигантов - вертолета с бегемотом.
      Земным энтомологам сражение это кажется очень быстрым, едва ли разглядишь, что произошло. Нам же напоминало схватку борцов-тяжеловесов, которые, сопя и обливаясь потом, "пережимают" друг друга.
      Оса опрокинула на спину неповоротливого кузнечика, вскочила на него, уперлась передними ногами в его передние ноги, задними в задние, растянула тело жертвы и, акробатически изогнувшись, вонзила свое хвостовое копье отравленное жало - в пасть кузнечика. Довольно долго копалась, нащупывала своим шприцем мозг, он у насекомых под глоткой. Голова замерла. Оса вонзила шприц в талию, замерли ноги. Соскочила, потерла лапами сетчатые свои глазищи и крылья, красоту навела, дух перевела и потащила тушу за усы в свою берлогу, детишкам на прокормление.
      Марина поправляет меня, напоминает, что кузнечик не туша. На самом деле он жив, не убит, а парализован. И будет жить еще недели три, пока личинка будет грызть его. У ос так принято. Холодильников у них нет, и, чтобы пища не портилась, ее не убивают, а парализуют. Оса - великолепный хирург, умеет двумя уколами в тяжкой борьбе парализовать сопротивляющуюся добычу. Впрочем, и личинка ее - хирург не хуже: знает, в каком порядке надо выедать добычу, чтобы не убить живые консервы: сначала пожирает жир, потом мускулы, жизненно важные органы после всего.
      - Между прочим, - говорит Марина, - голодающий человек худеет в той же последовательности: сначала исчезает жир, потом мускулы, сердце же и мозг не худеют почти до самого конца.
      - Беда насекомых в том, что мозг у них - не существенно важный орган. Он ведает только движением, жить организм может и без него, - продолжал Гранатов.
      Говорят, что в космосе люди ищут Землю: летают в чужие миры, чтобы сравнить их с нашим. В микрокосмосе, куда мы попали, есть что сравнивать. Здешняя жизнь - иной вариант, противоположный привычному. Зоологи это хорошо знают: дескать, азбучная истина. Но мне, дилетанту, азбука эта так и режет глаза. Словно нарочно, природа старается напомнить, что жизнь можно организовать по-разному.
      Сами судите: у нас скелет внутри, у насекомых - снаружи. У нас спинной мозг, у них - брюшной, у нас - головной, у них - подглоточный. У нас мешок с воздухом - легкие, а кровь в трубочках. У них мешок с кровью - полость тела, а в трубочках - воздух. Мы дышим, вдыхая и выдыхая; можем этот активный аппарат использовать для речи. У насекомых дыхание пассивное, они кричат и поют... крыльями. Пчелы разговаривают танцуя. Язык жестов любимое детище академика Марра! Муравьи же беседуют, скрещивая на ходу антенны. Что можно сообщить, прикасаясь усиками? Вероятнее всего химический состав особых выделений. Муравьи анализируют друг друга на ходу: я голоден, я сыт, я болен, я устал, я возбужден, я кормлю личинку, я тащу добычу. Язык химического анализа! В какой словарь его уложишь?
      Все у них не так, все наоборот. Поистине, природа как бы задалась целью разоблачить наш самодовольный антропоморфизм. Рядом с людьми поместила антилюдей, построила их тело совершенно иначе, дала иные размеры. Но и у наших антиподов - города, сообщество, забота о потомстве, земледелие и скотоводство своего рода, даже войны, даже рабы... И если бы в прошлом, XX веке люди позволили бы отравить себя атомной радиацией, на Земле остались бы муравьи с их жесткими ДНК, менее чувствительными к излучению. К тому же в их костях нет кальция, стронций тоже не накапливается.
      Где-то я читал: будь муравьи ростом с собаку, они завоевали бы мир. Не завоевали бы. Собаки загрызли бы их шутя. У муравьев медлительные нервы, тощие ноги и вялые мускулы, крупные насекомые не смогли бы сами себя носить по земле, не смогли бы пищу добыть. Я сколько угодно мог ахать: какой блестящий хирург оса! Но ведь она способна на одну-единственную операцию - на анестезию кузнечика. Оса - сверхузкий специалист (специалисты, не обижайтесь!), оса - тупой педант, не способный научиться ничему. Человек же может выучиться чему угодно. Победа теплокровных над насекомыми - это победа гибкой изменчивости над застывшей наследственностью. Победа человека - это победа гибкого универсала над застывшими в своей косности специалистами.
      Так что я не воспеваю эти бронированные чудовища, которые ползают, носятся и прыгают у вас под ногами. Не то меня поразило.
      Поразило, что мы отошли не так далеко, всего на два порядка, но уже попали в иной мир с иными законами жизни, иной тяжестью, иными формами и красками. Два порядка, и жизнь навыворот, если сравнивать с человеческой. Что же мы встретим на десятом или двадцатом порядке, где и физика принципиально иная? Что будет там - ничто или нечто невероятное? Может быть, принципиально иная, несусветная жизнь? Раньше я считал такие рассуждения пустословием, развлекательной чушью, но сейчас, присмотревшись к насекомым, я готов принять что угодно. Всякое может быть.
      Гранатов помолчал и добавил суховатым голосом:
      - Прошу простить мое отступление от точной науки, но полагаю, что выводы не менее важны, чем доводы, а для доводов впечатления не менее существенны, чем измерения. А теперь я передаю слово строгим специалистам - моим молодым соратникам.
      В репродукторе загудел голос Джона.
      Но - странное дело! - специалисты-слушатели проявили равнодушие к отчетам специалистов-путешественников. Даже Баумгольц, прослушав несколько цифровых столбиков, махнул рукой: "Потом, потом!" И распорядился пропустить все передачи вплоть до следующего выступления Гранатова:
      "...наше пребывание на ступени второго порядка заканчивается. Сейчас мы установим приемник для броска на очередную станцию, на ступень четвертого порядка. Поставим его у самой воды. По плану на той станции полагается наблюдать микрожизнь в капле. Выходим. Следите за экраном".
      Все вперили глаза в обзорный экран, где краснел стаканчик. Почти сразу же из него на траву выпрыгнули маленькие шпулечки, резво поскакали вниз по склону к ближайшей луже. Прискакали, замерли на миг и так же резво запрыгали в темпоскаф. Приемник четвертого порядка, к сожалению, нельзя было рассмотреть, он был около миллиметра высотой. Где-то у самой воды в мокрый песок темпонавты воткнули этот миллиметровый стаканчик.
      Экран резко осветился. Пламя вспыхнуло и погасло.
      Зрители замерли. Затаили дыхание, уставившись на экран. Шли решающие минуты.
      Ведь уменьшение сопровождается ускорением времени; темпоградцы не могли забыть этого правила. На каждой станции путешественники должны были пробыть свои четыре биологических дня, но для наблюдателей срок все укорачивался. На ступени второго порядка - в гостях у насекомых - четыре биодня соответствовали темпоградскому часу, на ступени четвертого порядка - половине минуты, на следующих станциях - долям секунды. Стало быть, исчезнув из поля зрения, путешественники должны были тут же, не позже чем через секунду, через несколько секунд от силы, появиться снова.
      Вспышка. Через полминуты огонек. Искорка. Па-у-за! И тут же искорки возвращения.
      Вот вспыхнул огонек у лужицы. Покинут амебный уровень.
      Искра. Покинута следующая станция - вирусогенная. Микронавты в мире молекул и атомов.
      Молчание. Зрители не дышат. Не мигая, смотрят на экран.
      Ну же!
      Ну!!
      Секунда. Другая. Третья. Еще теплится надежда. Микронавты еще могут вернуться, застрявши среди молекул, проведя там несколько биолет... всю свою жизнь.
      Десятая секунда... двадцатая... минута!
      Не вернулись!
      Кто-то срывается, хлопнув дверью, бежит в парк. Приборам не верит. Может, экран врет, а люди уже на месте...
      Нет искр. Тускло-серый, неозаренный стаканчик стоит в ямке близ муравейника. Темпоскаф ждет возвращения хозяев.
      Секунды! Секунды! Секунды!
      Баумгольц, сгорбившись, поднимается, молча стоит, понурив голову. Шаркают отодвинутые кресла. Все стоят молча.
      Слава памяти погибших героев...
      Не вернулись. Затеряны в дебрях атомов.
      18. В ДЕБРЯХ АТОМОВ. 31 мая. 6:13-6:23
      Что же случилось? Почему не вернулись микронавты?
      Умом все понимали, что надежды нет никакой, но сердце не хотело верить. Неужели они погибли, такие жизнерадостные, такие деятельные и крепкие: и сведущий Чанг, и могучий Джон, и молоденькая Марина. А мудрый Гранатов... Неужто и он не нашел выхода? Только сегодня утром с ними простились, только десять минут назад слушали их голоса. Чтобы поверить в потерю, нужно к ней привыкнуть. Пока что привычки не было, и рассудок, подчиняясь подсознательной надежде, конструировал какие-то обнадеживающие теории: а вдруг наука ошибается, на нижних уровнях время не ускоряется, а замедляется; а вдруг микронавты застряли на втором уровне, где можно протянуть и полгода, отремонтируют темпоскаф и появятся; а вдруг...
      Ответ нельзя было получить сразу. Приходилось терпеливо прослушивать последовательные передачи с четвертого, шестого и прочих уровней, по нескольку часов каждую. Ведь по своим часам микронавты на каждой станции прожили четверо биосуток, накопили впечатления, сменяясь у микрофона, наговорили отчетов.
      Все эти отчеты ретранслировались по порядку со станции на станцию, с нижних уровней на верхние, и теперь поступали в порядке очередности.
      Вот и выслушивали их в порядке очередности. Слушал постаревший Баумгольц, глотая таблетки от бессонницы, мрачно слушал Анджей Ганцевич, зажав руки коленями и раскачиваясь. Слушал Хулио Вильянова, то и дело воздевая руки к небу и хватая себя за шевелюру. Слушали заплаканные жены и дочери... И Лев слушал, опечаленный, подавленный, но не потрясенный, пожалуй. Он был молод, привык к мысли, что старшие поколения прокладывают дорогу, а потом уступают ее. Гранатов проложил и уступил. Лев готовился принять эстафету. Мысленно уже сочинял заявление с просьбой направить его во вторую экспедицию.
      Но прежде всего надо было терпеливо слушать милый голосок Марины, повествующий о дыхании, кровяном давлении, самочувствии и аппетите всех членов экипажа. Джон своим густым басом докладывал о состоянии механизмов (какой из них отказал в конце концов?). Чанг излагал результаты измерений (очень-очень полезно, но с цифрами специалисты разберутся после, по каждой таблице диссертацию будут писать). Кроме того, Чанг, склонный к теоретизированию, перед стартом на следующую станцию высказывал свои предположения о будущих открытиях. А после Чанга с волнением и печалью слушали наследники Гранатова бодрые шутки своего президента. Чувствовалось, что он в восторге от путешествия, захлебывается от впечатлений, хочет все сообщить до малейших подробностей, но язык у него не поспевает за мыслями, а слова подбирать некогда, даже грамматикой иной раз пренебрегает. Некогда, некогда, не до стилистики, правка потом. Спешит, кипит, горит!
      Неужели сгорел дотла?
      Вот отрывки из передачи с шестого уровня (уменьшение в миллион раз, рост микронавтов около двух микрон, несколько меньше отдельной клетки; клетки и наблюдаются).
      - Такое ощущение, будто смотрю в котел, где закипает густой суп или каша. Сплетаясь, завиваясь, расходятся и сходятся струи. Несутся в завихрениях какие-то комочки, песчинки, пленки, нитки, длинные, извилистые, перевитые и совсем куцые, как волоски, срезанные бритвой.
      Ниточки и волоски - это молекулы, как вы догадались. Длинные и витые шнурки - молекулы белков и нуклеинов, коротенькие обрезочки - сахар, жиры, отдельные аминокислоты. Молекул воды не различаем, они слишком мелки. Вода образует общий точечный фон, как на гравюре.
      Когда глаз привыкает к этой каше, начинаем выделять органоиды. В середине полупрозрачный мешок, в нем клубок спутанных канатов прославленные хромосомы. Сейчас клетка готовится к делению, поэтому хромосомы в общем уже расставлены парами, как на музейной витрине. Присматриваясь к канатам, вижу, что они составлены из двойных ниточек, заплетенных косичками. ДНК - эталоны, проекты и программы живого тела!
      К сожалению, деление клетки мы заснять не сумеем. Оно продолжается несколько минут, а для нас минута - это два года. Когда соприкасаешься с этим миром примитивных существ, прежде всего удивляешься его медлительности. Биогоды на деление! Роды, которые растянулись на десятилетие!
      Но изготовление молекул мы успеваем проследить.
      Прядильные станы белков у нас перед глазами - общеизвестные рибосомы. Этакие колесики, они медленно проворачиваются. На ободе накручена РНК. Это матрица - образец и штамп. На одной стороне выступ, на него чаще всего и натыкаются плавающие молекулы. Одна неподходящая, другая неподходящая, столкнулись, плывут дальше. Но вот седьмая или семнадцатая пришлась как раз по мерке - эта прилипла. И тотчас выступ смещается, следующее звено на очереди, следующая молекулярная невеста ждет своего жениха. Один не годится, другой не годится, третий не тот. Разборчивая молекула, как Агафья Тихоновна. Но вот десятый пришелся по душе. Опять смещается выступ. Так до полного оборота. А когда весь белок склеен, голова упирается в хвост, и тот же выступ сталкивает готовую нитку. Тут же она сворачивается в клубок, словно спящая змейка, несется в общем потоке. Куда? Толкнулась в одно место, другое, третье. Поймана, приросла. Сюда и предназначалась.
      Тысячи, тысячи веретен, и каждое прядет свой белок. Нет в текстильной промышленности таких сложных цехов. У нас массовое производство однотипность. Живая клетка - цех с бесконечной номенклатурой изделий. А сама-то меньше типографской точки.
      Но вот матрица соскочила с рибосомы, отправилась в путь. Куда ее несет? В ядро, оказывается. Приложилась к хромосоме, теперь плывет обратно. Видимо, контроль и проверка. И это тоже предусмотрено в живой фабрике белка.
      Все это не новинка для науки, давно изучено биологами, рассмотрено электронными микроскопами, заснято рапидсъемкой. Я даже не хотел пересказывать, но подошел полюбоваться и удивился, опять удивился! Чему? Да многообразию природы, все тому же...
      Мы с вами люди, и самое понятное для нас - разумный человек. Без сомнения, разум - самое удивительное в природе: материя, понимающая себя. Но рассудок есть у каждого из нас, все вокруг рассуждают, мы к тому привыкли. Инженер просидел год над проектом, создал план большого завода. Молодец, но чему поражаться? Голова на плечах есть, учился, выучился. Но тут передо мной без головы, без плеч, на пустом месте сам собой вырастает завод - пищевой, фармацевтический, со своей энергетикой, архивом, контролем, внутренним транспортом, складами топлива и готовой продукции, самостоятельным движением, с охраной, добычей сырья из внешнего мира, да еще способный строить другие подобные заводы... и все это в крапинке, куда меньше булавочной головки.
      Ну как не удивляться?
      Какой инженер спроектирует все это за год? Десяти жизней не хватит.
      Правда, у природы был не год и не сто лет. Добрый миллиард лет природа налаживала это производство в крапинке. Налаживала методом проб и ошибок, сгубила несчетное число неудачных вариантов.
      Что же получается? Дайте время - и будет жизнь!
      Но на нижних ступенях материи времени полным-полно. И чем ниже, тем больше. Может быть, в атомах есть вещи поудивительнее жизни?
      Как видите, фантазирую. Полезно вырваться из привычной обстановки. Насмотришься чудес, сам начинаешь придумывать чудеса.
      Восьмой уровень. Уменьшение в сто миллионов раз, рост микронавтов сотые доли микрона, наравне с крупными молекулами.
      Здесь было больше приключений, чем наблюдений. Пляшущие точечки молекул превратились в дробинки и камешки; на темпоскаф обрушился каменный град. Если же вспомнить, что скорость молекул раза в полтора выше скорости звука, как у хорошего сверхзвукового лайнера, и выше, чем у пули, можно представить себе, сколько вреда нанес этот сосредоточенный обстрел. Природа поливала непрошеных гостей целым ливнем крупнокалиберных пуль. И хотя защитное поле было рассчитано на этот ливень, хотя молекулы отскакивали от темпоскафа, как градины от тротуара, все равно энергия ударов передавалась внутрь: с внутренних стен осыпались полки, вешалки, приборы, трубки. Все дрожало, ходило ходуном, расшатывалось. Микронавты едва поспевали ликвидировать мелкие аварии, пока досадные, но в дальнейшем и опасные.
      Гранатов принял решение закопаться в твердое вещество, даже утопить темпоскаф в недра кристалла.