Селдом судит Селдома

      - Ну хорошо, допустим, я пожертвую,- милостиво согласился он.- Хотя при чем тут я, я же не препятствую медицине. И вообще я проводник по тайникам души - так называют меня критики,- а вы толкуете о каких-то железках. Я не могу писать о железках, я разочарую читателей. Почему вы не обратитесь к специалистам?
      Дик не мог не согласиться. И правда, специалист по тайникам души не обязан писать о тайнах физиологии. Согласился и только на лестнице придумал возражение. Писатель не обязан, но мог бы сделать что-то необязательное для спасения жизни чужих и своей. Видимо, Дик ошибся в своих расчетах. Не все люди на Земле согласны отдать половину имущества ради жизни.
      "Почему вы не обратитесь к специалистам?" - спросил писатель. Честно говоря, Дик медлил не из лучших побуждений. Ведь патент у него был только французский.
      Он опасался, что ученые подхватят идею, переиначат, назовут другими словами, а его, инициатора, оттеснят. Но ведь тут дело шло о счастье человечества. Дик пристыдил себя, подумал, что частью славы он может пожертвовать, поделиться с другим ученым... и пробился, не без труда, к видному биологу, очень деловитому, еще нестарому, коренастому крепышу, стриженному ежиком.
      - Молодой человек,- сказал тот, не дослушав и до половины,- ко мне приходят многие с подобными предложениями. Обычно я отвечаю так: "Я тоже люблю порассуждать о политике, но делаю это за чаем в гостях. А пишу я только о том, что я знаю,- о биохимии. Разве вы биолог по специальности? Разве вы думаете, что люди напрасно учатся в университете пять или шесть лет?"
      Этот разговор был только первым, за ним последовали десятки. Далеко не все ученые осаживали Дика так же нетерпеливо, чаще это было свойственно молодым. Старики приглашали Дика к столу, знакомили его с дочками, похлопывали по плечу или по коленке, уговаривали ласково, как больного:
      - Вы, юноша (дружок, голубчик, батенька), больно уж торопливы. Человечество тысячи лет решает проблемы жизни и смерти. Лучшие умы не нашли ответа - Бэкон, Парацельс, Аристотель, Эпикур... Разве вы считаете себя талантливее Бэкона? Нескромно, юноша (дружок, голубчик, батенька). Открытия достаются тяжело, наука сейчас так сложна - синхрофазотроны, электронные микроскопы, спектральный анализ, парамагнитный резонанс. Юность самонадеянна. Я тоже в студентах был таким. Кончил, потом написал диссертацию, звание мне присвоили, одели черную шапочку в Кембридже. Двадцать лет (тридцать, сорок) терпеливо сижу в лаборатории... и не перевернул мира мизинчиком, не перевернул. А вы кто? Вы даже не студент в биологии. Нельзя же так нетерпеливо. Вени,види,вици!
      "Но ведь я нескромен ради жизни, а вы скромно и терпеливо не боретесь со смертью",- думал, а иногда и говорил в глаза Дик.
      И не сразу он понял, что специалисты, и резкие и ласковые, просто не слышат его. Его слова не пробиваются сквозь их барабанную перепонку. Они смотрят раздра
      женно или терпеливо, а про себя думают: "Кто этот Селдом? Недоучка, бухгалтер какой-то. Чему он может научить меня, профессора? Что он может сказать, кроме глупостей?"
      Позже, когда Дик жаловался на ученых своему новому другу Горасу Джинджеру, журналисту, едко-циничному на словах и шумно-восторженному еа страницах газеты, тот хохотал долго и преувеличенно:
      - Святая наивность! Конечно, тебя не слышали. А услышали бы, все равно ничего не сказали бы. Ведь это биологи только по названию. На самом деле это специалисты по шерсти, по почкам, по вакцинам или по биографиям великих биологов девятнадцатого века. Да и что скажет о жизни знаток овечьей шерсти? Он о жизни ничего не читал со студенческой скамьи. Вот он глядит на тебя и думает: "Мне о жизни и смерти нельзя высказываться. Это вторжение в чужую область, нарушение научной этики. Тут я некомпетентен. Ошибусь, подорву свой авторитет. Сплетни пойдут: профессор, а ведет себя несолидно..."
      - А что важнее - сплетни или вечная юность?
      - Да ведь юность эта - журавль в небе, а тут синица в руках профессорское жалованье, конверт каждую субботу, лекции, консультации, учебники, статьи... Ты поищи биолога, специалиста по жизни, не по отметкам в зачетной книжке.
      Ищущий находит. Дик нашел и биолога.
      Многие современники Дика считали, что герои в Англии повывелись. Некогда существовали - в эпохи рыцарей и пиратов, а к XX веку вымерли. В благоустроенном Лондоне есть только полисмены вместо рыцарей, а вместо мореплавателей пассажиры автобусов в ярких галстуках и пыльниках невыразительного цвета.
      Лайон Флайстинг был высок ростом, худ, моложав, носил полосатый галстук и невыразительный пыльник.
      Был ли он пассажиром, судите сами.
      Уже сложившимся человеком, опытным инженером, попал он на войну. Год провел на конвейере, где заготовляются трупы, проникся глубоким отвращением к смерти и с фронта привез идею: "Если бы смертельно раненных замораживать и хранить лет 50-100, со временем наука сумела бы вернуть им жизнь". Позже идея расширилась: холод приостанавливает жизненные процессы; тепло, электричество, химические вещества возбуждают. Нужно найти набор возбудителей - и жизнь возобновится, найти другой набор - и от старости двинется к молодости.
      Больше пятнадцати лет Флайстинг искал этот набор возбудителей. Он бросил инженерное дело, отказался от заработков и хорошего места. Два года был без работы, без денег и без карточек (тогда в Англии продукты выдавали по карточкам - в обрез и впроголодь). Жена бросила его, не вытерпела полуголодной жизни. Без диплома нельзя было проникнуть в лабораторию,- Лайон за два года кончил экстерном колледж. Но ни в одном институте не искали возбудитель молодости, а свой институт Флайстинг организовать не мог - денег не хватило бы. С двумя дипломами он поступил уборщиком в лабораторию холода, тайком делал свои опыты по ночам. Тайна раскрылась, ночного исследователя выгнали. Опять куда-то устроился, пережег трансформатор. Уехал в Голландию, вернулся, уехал в Шотландию... Там и разыскал его Дик.
      На задворках ветеринарной лечебницы, пропахшей скотным двором и креозотом, в крошечной комнатке, заставленной клетками с крысами и кроликами, долговязый блондин в белом халате с завязками на затылке, рассказывал сочувствующему слушателю свою одиссею.
      - Статьи не печатают,- жаловался он.- Если печатают, вычеркивают о возвращении молодости... Даже странно, как будто сами не хотят жить дольше.
      Дик, восхищенный, воскликнул:
      - Теперь нам будет легче! Мы уже не одиноки. Соединим усилия. Все становится на свои места: искать надо, как возбуждать выключатель молодости.
      Но, к удивлению его, даже к обиде, лицо инженера-ветеринара стало сухим и замкнутым.
      - Я прочел ваш доклад,- сказал он строго.- Там есть верные мысли, но все это не ново. Я говорил об этом еще десять лет назад.
      - О выключателе тоже? - спросил Дик с испугом.
      - А что выключатель? Это же литературное сравнение, не больше. На самом деде нет никакого выключателя. Тепло, холод, нервы, кровь регулируют процессы.
      Нет, он отказывался принять Дика в долю. Он был героем-мучеником, но хотел быть единоличным владельцем мученического нимба, не соглашался потесниться на бронзовом пьедестале даже для продления своей жизни... даже для успеха дела.
      Дик признавал в душе, что Флайстинг прав со своей точки зрения. Может ли равнять себя с новичком человек, проработавший пятнадцать лет? Но тогда и священник прав: он заботится об авторитете церкви. А писатель - об авторитете своем в литературе. А ученые - об авторитете своем в науке. Все последовательны и потрясающе непоследовательны.
      Что важнее - жизнь или авторитет?
      Дик с усмешкой вспомнил свои наивные мечты. Он ожидал, что его встретят с восторгом, на руках будут носить, задаривать, благословлять, что за ним пойдут толпы энтузиастов. Ничего подобного, никаких толп! На борьбу со смертью никто не хочет тратить ни минуты и ни пенса. Наоборот, требуют еще приплаты. За что? За спасение собственной жизни; за спасение жизни своих детей.
      "А ты бескорыстен ли?" - придирчиво спрашивал себя Дик. Да, он и сам мечтал о деньгах, славе и почете. Так он начал. А сейчас? Сейчас, пожалуй, он отдаст открытие даром (почти!), лишь бы оно попало в надежные руки. Слишком много души вложил в дело, и стало оно дороже души. Но другие не вкладывали души. Значит, когда идешь к человеку, думай: какую обещаешь приплату?
      Что же он может обещать ученым? Тут труднее всего. Специалистам по шерсти, почкам и вакцинам он предлагает: "Оставь свою тему, займись моей!" Никто не соглашается, конечно.
      Что же делать? Ждать, чтобы выросли ученые, для которых тема жизни и смерти будет их собственной? Сколько ждать? Нельзя ли найти людей, которые могут повлиять на ученых?
      Дик имел в виду печать - журналистов.
      На ловца и зверь бежит. В ресторанчике, где Дик пил кофе по утрам, сердобольная хозяйка указала ему на худого носатого человека, с большущими руками.
      - Это Джинджер из "Геральда". Попробуйте познакомиться, может, он будет полезен вам.
      Дик помедлил, разглядывая репортера. Что за человек? Лицо невыразительное, глазки оловянные, большущий нос клином. Руки - самое примечательное: длинные пальцы, цепкие, подвижные. Так и чувствуется - этот своего не упустит.
      Дик подошел и сказал:
      - Предлагаю сенсацию.
      Оловянные глазки тупо смотрели в пивную кружку.
      Голос невнятно пробормотал:
      - Чушь.
      Но пальцы сжались мгновенно: поймали. Держат. Ощупывают.
      Дик понял: тут выслушают.
      Он повествовал в рекламном тоне, подсказывая газетчику заголовки: "Вы согласны умирать?", "Приплата за вторую молодость", "Одиссея просителя", "Умоляю останьтесь юными!" Он заметил, что правая рука репортера соскользнула со стола, на колени лег блокнот.
      - Что ж,- сказал Джинджер,- не сенсация, но материал для заметки на тысячу слов. Значит, вы дарите мне его, чтобы я вам сделал рекламу. В науке я ничего не смыслю, тут я не авторитет, но могу подать под таким соусом: среди всяких чудаков есть один, который изобретает бессмертие. "Его бизнес - вечная юность" - с такой шапкой может пройти. А биография у вас интересная? Читатель ценит людей с авантюрной биографией. Хорошо, если вы международный шпион, или торговец украденными девушками, или принц-изгнанник, или убийца-рецидивист...
      Записная книжка откровенно легла на стол.
      Дик начал рассказывать, с удовольствием глядя, как проворно скользит перо по страничке.
      И вдруг цепкие пальцы разжались. Авторучка упала на залитый пивом столик.
      - Не пойдет,- сказал Джинджер.
      - ?
      - Не пойдет. Мне сразу надо было догадаться, что вы полукровка. Не пойдет. Мы ведем переговоры с Южной Африкой о базах, сейчас не время заострять углы. Расовая проблема - их пунктик. Негр - спаситель человечества? Нет, наша газета не пойдет на такое. Напрасный труд.
      И он вырвал листок из блокнота.
      Дик закусил губы. В Европе ему не так уж часто кололи глаза происхождением. Но первая заповедь просителя: "Будь необидчивым".
      - А не можете ли вы,- сказал он,- поступиться предрассудками ради спасения жизни? Написать эту статью о негре, чтобы получить лишних сто лет молодости.
      - Чудак! - сказал Джинджер примирительно.- Я не хотел тебя задеть. Предрассудков у меня нет, взглядов тоже, но есть трое галчат, которые раскрывают рты четыре раза в день. Мне нужно жалованье каждую субботу, и я не могу ссориться с хозяином кассы.
      - А трех галчат вам не жалко? - настаивал Дик.- Ведь это их жизнь будет непомерно короткой, если их папа не рискнет одной субботней получкой.
      Репортер выругался:
      - Черт! Хитрый ты малый! Хитрый, но наивный. Все равно я эту статью не протолкну, понимаешь? И пользы чуть. Не мой хозяин - хозяин Англии. Но слушай, что я сделаю. Я сведу тебя с хозяином хозяев.
      - С премьер-министром?
      - Хитрый ты, но наивный. С хозяином премьеров!
      И, чуть шевеля губами, он назвал фамилию одного из крупнейших банкиров.
      Как он решился, отец трех галчат, рыцарь субботнего жалованья, поборник синицы в руках?
      Три недели спустя Дик, подчищенный и подштопанный, вступил в тайный кабинет хозяина хозяев.
      "А что тут особенного?" - спросил он себя.
      Обычный деловой кабинет, совсем не такой благоустроенный, как у писателя. Обычная мебель, никелированные трубки и стекло, стекла несколько больше, чем нужно. Книжные полки, ярковатые переплеты. Среднего роста человек, пиджак в меру широкий, брюки в меру узкие. Недорогие сигары в простом деревянном ящичке.
      Позже Дик понял-профессия просителя научила его быть прозорливым,-что таков стиль денежного владыки.
      Он король некоронованный и притворяется обыкновенным человеком. Его обстановка и внешность вопиюще обыкновенные. Они кричат: "Мой хозяин не владыка. Он демократ, он в равном положении с вами. Денег у него побольше, но и у вас может быть столько же. Нет основания злобствовать и завидовать".
      И свою, выученную заранее, речь Дик на ходу переиначил. Он обратился не к владыке, а к рядовому человеку: всем нужно продлевать жизнь, вам - тоже.
      Хозяин хозяев слушал со скучающим лицом, как бы без интереса. Но как только Дик кончил, быстро задал вопрос:
      - Сколько денег? Сколько лет?
      Дик со вздохом назвал срок - неблизкий и сумму на ежегодные исследования солидную. Затем, чтобы скрасить неприятное впечатление, заговорил о прибылях:
      - Каждый человек с радостью отдаст половину имущества...
      Богач потускнел.
      - Десять лет, по-вашему? А что делают в Америке?
      - Ничего, насколько мне известно.
      Дик пытался еще приводить какие-то доводы, но богач явно не слушал. Один раз улыбнулся некстати:
      - Вам легче сделать бизнес, обращаясь не к старикам, а к наследникам. Боюсь, что и мой сын обещал бы вам не одну тысячу фунтов, лишь бы вы не продлевали мне жизнь. Обещал бы! Дать он не может. У шалопая нет ни одного фунта в кармане. Ничего, кроме долгов.
      На этом аудиенция кончилась. Богач поднялся, протянул Дику два пальца, небрежно кинул:
      - Я подумаю о вашем предложении. Нет, не утруждайте себя, не звоните. Я передам ответ через вашего приятеля. Скажите ему, чтобы он зашел, когда найдет время.
      Джинджер нашел время без труда. Он мог бы зайти и через пять минут. Ведь он ждал Дика за углом, словно девушка, проводившая возлюбленного на экзамен. Все-таки было что-то человечное в этом газетчике "без взглядов".
      Он побывал у капиталиста через несколько дней и вернулся с недоумением на лице и с конвертом в кармане.
      - Вот,- сказал он.- Подачка. Двадцать фунтов. Правда, он обещал больше, если я подберу десяток таких идиотов, как ты, и тисну статью о том, как в нашем свободном мире просвещенные предприниматели помогают инициативным молодым людям. Но я же понимаю - это бесполезно. Из десяти кандидатов в "Геральде" вычеркнут именно тебя, чтобы не дразнить Южную Африку. Нет, что-то ты сказал не так. Давай припомним каждое слово. Что ты говорил? Что он спрашивал?
      - Ничего. Спросил, что делают в Америке.
      К удивлению Дика, друг его разразился проклятиями.
      - Ну конечно, первый вопрос: что делают в Америке? Мы - третьестепенные и сами уверовали в свою третьестепенность. Верим, что открытие может быть сделано только в Америке или же в России. Как будто у нас умных людей быть не может. Дик, увы, ничем тебе помочь нельзя. В Англии каждый спросит тебя: что делают американцы и что - русские? И каждый подумает: "Если американцы и русские не изобрели вторую молодость, значит, изобрести ее нельзя". Мой совет: уезжай скорее из этой захолустной провинциальной страны. Вези свою идею в Америку... или в Россию. Даже пикантно - на деньги буржуя уехать к большевикам.
      Дик внял совету. Только выбрал не красный Восток, а золотой Запад. Кто знает, как обернулась бы его судьба, если бы он направился в Советскую страну? Но он не знал русского языка, да и уехать в Америку было проще.
      Итак, Дик отправился добывать бессмертие в Америке, отплыл с 50 фунтами в кармане (20 - подарок богача, 25 дал Джинджер из негустых своих сбережений, 5 старьевщик за все имущество Дика).
      Что было дальше? Нужно ли во всех подробностях излагать американский вариант одиссеи просителя? Недоверчивые ученые, недоверчивые специалисты, церберы у дверей недоступных миллионеров, письма без ответа, уже все одинаковые, лишь фамилии адресатов менялись на конвертах.
      "Сэр! Ради спасения вашей жизни и жизни ваших детей, ради спасения в прямом смысле слова, согласитесь потратить полчаса..."
      И в Америке не хотели спасать...
      Не хотели священники. Писатели. Дельцы. Секретари дельцов. Телохранители дельцов. Конгрессмены. Ученые. Старики. Молодые...
      Дик мотался по стране. Мелькали города и городишки. Нью-Йорк. Чикаго. Лос-Анджелес. Богомольная Новая Англия. Расистский Юг. Апельсиново-бензиновая Калифорния. Голубели сверкающие рельсы. Голубели укатанные автострады с пестрыми бензоколонками. Дик поднимал кверху большой палец. "Хич-хок" подвезите, пожалуйста. В тысячный раз, заученно-усталым голосом, уже не веря в успех, но не позволяя себе отречься, рассказывал попутчику о перспективах вечной юности.
      По-разному ему отвечали: "Ну, в это я ни за что не поверю", "Наукой давно установлено", "Дорогой, столько людей умных, ты что - умнее всех?", "Если бог не захотел...", "Мастаки вы насчет сказок - черномазые", "Людей и так слишком много", "А что говорят врачи?", "Все равно атомная бомба всех спалит - старых и омоложенных", "Ладно, если ты такой волшебник, вылечи меня от прыщей!", "Ты это придумал, чтобы денежки выманивать, да?"...
      И Дик без возмущения, без горечи стыдил:
      "Неужели вы так не дорожите жизнью? И жизнью детей? Хотите, чтобы они состарились обязательно?"
      Некоторые обижались. Тормозили. Высаживали.
      Из тысячи лиц, промелькнувших на автострадах, запомнилось одно: чисто выбритое, с поджатыми губами, самоуверенное.
      - Очень любопытно,- сказал этот бритый, не отрывая глаз от ограниченного сектора, очищенного "дворником" от капель дождя.- Значит, выключатель, этакая шишечка в мозгу, и заведует старостью? А нельзя разрушать ее нарочно - лучами, или импульсами, или бактериями?
      Дик пояснил, что выключатель разрушать нельзя; старость наступит немедленно.
      - Я так и понял,- сказал бритый.- Потому и спросил: нельзя ли разрушить? Мы живем в трудное время. Прежде чем продлевать жизнь, надо ее сохранить, уберечь свободный мир от красных. Вот наслать бы на них такую скоропалительную старость, чтобы они одряхлели и перемерли за один год все до одного...
      Это был единственный раз, когда Дик сам попросил, чтобы его высадили в чистом поле под дождь.
      Деньги, привезенные из Англии, быстро кончились.
      Дик прерывал свое паломничество, чтобы заработать. Зарабатывал чем попало. Сгребал снег. Подметал улицы. Собирал финики. Продавал галстуки. Преподавал арифмети
      ку. Возил навоз. И не один раз, оказавшись на мели, бежал на почту, чтобы послать телеграмму в Англию:
      "Джинджер, выручай! Сижу без цента. Твоя молодость под угрозой".
      К сожалению, он не мог достать постоянной работы. Приезжий, цветной (по коже видно), он был для американцев человеком третьего сорта, получал место в третью очередь, терял в первую. Автоматизация распространялась и здесь: "белые воротнички" массами теряли работу.
      В Америке было пять миллионов безработных, пять миллионов семей, которые не могли прокормиться. Дик принадлежал к их числу. "Я больше думаю о еде, чем о науке",- писал он Джинджеру в отчаянии.
      Весной было особенно тяжело. Уборка снега кончилась, полевые работы не начинались. И ветер дул пронзительный, каждая прореха давала себя знать. И благотворители отказались кормить Дика; он прослыл уже в этой округе безбожником. Случилось так, что он бродил три дня голодный, откровенно голодный, мечтая не об успехе, не о славе, не о бессмертии, а об яичнице, шипящей на сковороде. Как приклеенный стоял у витрин магазинов, у вертящихся дверей ресторанчиков, выбрасывающих на холод клубы аппетитного пара.
      Вечер застал его на скамейке возде этаких дверей. Дик глотал слюну, жадными глазами выискивал добрую душу, которая дала бы доллар на ужин. И вот вместе с клубами запахов дверь выбросила на него хорошо одетого юношу. Слишком пьяный, он вышел без пальто, чтобы освежиться, кое-как доплелся до скамейки и рухнул рядом.
      Дик заговорил о ссуде. Пьяный расстегнул пиджак, пачка зеленых долларов торчала из кармана... Но тут силы оставили его, он перегнулся через спинку скамейки...
      Дик вскочил с отвращением. Ирония судьбы: один страдает от голода, другой - от обжорства. Дик отбежал... замедлил шаг, остановился...
      Пачка зеленых бумажек задержала его - ненужная, даже вредная молодому пропойце. Как она пригодилась бы Дику! Хватило бы на добрых полгода. За полгода нашлись бы люди со средствами, он приступил бы к работе, начал бы лабораторные опыты. Не для себя - для человечества, для этого пьяного дурака, между прочим, который упирается, жить не хочет долго, единственную свою молодость старается сократить, отравляя себя алкоголем.
      "Не для себя! Не для себя!" - твердил Дик. Но, честно говоря, думал о себе - о своем желудке. О масле, шипящем на сковороде, о ломтиках поджаренной ветчины, о кружках горячего кофе, о банках консервов - плоских и высоких. Потянул оловянный язычок, намотал на стержень: откройся, крышка, глотай, голодающий!
      Два Дика спорили в одном костлявом теле. Один кричал: "Воровство! Позор! Преступление!" Другой глотал слюну и жадно бормотал: "Не для себя! Не для себя!"
      Опытный вор, вероятно, в таких обстоятельствах думает о способе кражи, о безопасности, о путях бегства.
      Дик был поглощен борьбой с самим собой. Кричал себе: "Уходи!" И сам себя соблазнял: "Потом, позже, вернешь эти деньги. Может, пьяница этот прославится благодаря тебе. Человек, Купивший Людям Вечную Юность Спьяну!"
      Дик уходил и возвращался, кружил, приближаясь к деньгам, словно кролик, ползущий к удаву. Сел вновь на скамью, сказав себе: "Я сидел тут. Ничего нет плохого в сиденье. Захочу - встану и уйду". Огляделся. Кусты закрывали его от освещенных окон ресторана. Взмолился, забыв о своем неверии: "Господи, помоги, ты же знаешь, не для себя беру!" Пьяница спал на скамейке, болтая свесившейся рукой, безвольный, словно пиджак, повешенный на спинку. "Встань и уйди!"-сказала совесть в последний раз (или это был страх?). "Я же верну после, когда разбогатею",- сказал ей Дик и переложил деньги в свой карман.
      Ему хотелось мчаться, ломая кусты. Силой он заставил себя уходить неторопливо. "Господи, помоги, ты же знаешь, не для себя беру!" Пьяные орали в ресторане, истошно визжала какая-то девица. "Только до угла бы дойти за углом безопасность. Еще двадцать шагов! Решетчатая ограда, решетка мешает свернуть. Еще десять шагов! Ну, кажется, пронесло! Закушу... и на поезд. Вот и угол! Можно прибавить шаг. Пустынная улица, одинокая фигура в тени. Тоже пьяный? Полисмен!!!
      - А ну-ка подойди сюда, голубчик! Руки вверх! Что это у тебя в кармане? Ну конечно, так и знал, я же видел, как ты кружил словно ворона над падалью. Пьяных обираешь, дешевая твоя душонка!
      Дик не проявил бесстрастного мужества, какое полагается профессионалу. Должно быть, настоящие воры знают, на что идут, чем рискуют. Морально они подготовлены к тюрьме. У Дика все получилось случайно, и слишком велико было падение с воображаемого постамента славы. Дик плакал, становился на колени, целовал суконные брюки полицейского. Дик плакал на следствии и на суде пытался втолковать что-то о своих особых заслугах перед человечеством. Все это было внесено в протокол, но на ход дела не повлиято. Закон есть закон. За воровство полагается тюрьма. И судья, уважающий хладнокровие и твердость у подсудимых, сам проникшийся идеологией гангстеров, от себя еще добавил два года малодушному.
      Бездомный благодетель человечества получил кров и питание. Получил комнату - трехстенную - с решеткой вместо четвертой стены. Жизнь по свистку. Свисток вскакивай с койди! Свисток - выходи на завтрак! Свисток - садись за стол! Свисток - кончай жевать! А потом до обеда прокладывай канавы, режь дерн и сырую глину в болоте. Хорошо, что от усталости думать некогда и дни идут быстро - один за другим, один за другим.
      Единственная отдушина - тюремная библиотека. Среди затрепанных книг детективных и душеспасительных - попадаются иногда и журналы с популярными статьями об открытиях. Дик читает с острой болью и завистью. Какие-то мысли возникают, добавления.
      Вот читает Дик книгу о симбиозе. Автор, противник Дарвина, старается доказать, что борьбы особей нет в природе. На самом деле природа многолика: есть в ней борьба за сосуществование и есть сосуществование. Биологический вид выбирает, что ему выгоднее: война или мирный договор? И в результате раки селятся вместе со жгучими актиниями, возле акул вьются лоцманы, возле крокодилов - птицы, выклевывающие паразитов; есть мелкие рыбешки, живущие в пасти крупной или среди щупалец ядовитой фазалии; клубеньковые бактерии, квартируя на корнях бобовых, снабжают хозяев азотом. В кишках людей селятся кишечные бактерии, помогающие переваривать отбросы. В головах у нас рифмуются "микробы" и "хворобы", на самом деле в мире полным-полно полезных микробов.
      А нельзя всю медицину будущего построить на полезных микробах? Вывести расу, поедающую холестерин в сосудах - микробы антисклеротики! И поедающие опухоли - микробы антиканцеротики! И поедающие те вещества в мозгу, которые отсчитывают пору наступления старости, - микробы антпгеронтики!
      Прививка против старости!
      И по воскресеньям узник строчит длиннющие письма в редакции, в научные ассоциации, влиятельным лицам, видным ученым...
      "Сэр! Разрешите высказать несколько соображений чрезвычайной важности по поводу Вашей содержательной книги..."
      "Заявка в Бюро патентов. Новый способ лечения склеротических заболеваний...
      Новый способ борьоы с раковыми заболеваниями...
      Новый способ предотвращения надвигающейся старости, отличающийся..."
      Впрочем, так ли нов этот способ, так ли отличается от общеизвестных. В самом организме есть клетки, пожирающие вредные вещества и вредные бактерии,лейкоциты, белые шарики, неусыпная стража крови. Они похожи на амеб, сами напоминают микробов. Некогда, до Мечникова, их считали паразитами крови. Кто знает, может быть, белые шарики и в самом деле произошли от паразитов, прижившихся в теле могучего хозяина, поступивших к нему на службу. Так варвары-грабители, поступая на службу к Риму, брались охранять границы империи.
      И вот лейкоциты рыщут по телу, пожирают непрошеных пришельцев... и сожрут, пожалуй, непрошеных помощников, присланных охранять организм от старости.
      Как быть?
      Подумать надо еще...
      Месяц спустя читает Селдом заметку о новейших опытах. Сорока собакам отрезали ноги, потом приживили: половине собак - свои ноги, другой половине чужие.
      Свои приросли, чужие отсохли. Наглядная иллюстрация несовместимости тканей.
      А у Дика ворох новых соображений.
      Несовместимость - вот в чем беда! Слепая непримиримость организма мешает медицине. Тело отвергает чужую ногу, чужую почку, чужое сердце, умирает, отвергая помощь из упрямства. И стареет, отказываясь от микробов, устраняющих старость, это ведь чужеродные помощники.
      Фанатизм какой-то биологический!
      Но как же эти фанатики отличают свои клетки от чужих? Почему в слепом фанатизме не поедают собственное тело? Умеют узнавать свое и чужое. Умение необходимое и очень древнее, нужное самым простейшим многоклеточным. Видимо, свои клетки снабжены какой-то отметкой, паролем своего рода: "Я своя, меня не трогай!"
      Какой может быть пароль? Химический только. Ведь глаз-то и ушей у лейкоцитов нет. И нервов нет.
      Опять вспоминает Дик правило, для медицинских рассуждений очень полезное: если имеется какой-то орган, должны быть и болезни этого органа. Если есть пароль, должны быть болезни пароля. Клетки, потерявшие пароль, будут съедены; клетки, забывшие пароль, будут есть своих соседок.
      Не похоже ли это на рак?
      Инфекционные бактерии - чужаки в организме, они пароля не знают, лейкоциты их легко разоблачают и проглатывают. Но природа существует давно, всякие ухищрения перепробовала, на всякий яд нашла противоядие. Нет ли среди бактерий и таких, которые научились "подслушивать" пароль, притворяться своими?
      Не похоже ли это на сибирскую язву, одна клетка которой способна заразить и убить мышь? Почему организм мыши так плохо сопротивляется именно этой болезни?
      Но всякое оружие может быть использовано и против друга и против врага. Нельзя ли приклеивать пароль к искусственно выведенным бактериям Селдома, которые будут уничтожать опухоли, холестерин в сосудах, придерживать стрелку счетчика жизни на отметке "молодо"?
      "Сэр! Прошу Вас потратить полчаса Вашего драгоценного времени, чтобы выиграть много десятков лет..."
      "Заявка в Бюро патентов. Как сохранить молодость..."
      Правда, главное еще неясно. Как разобраться в таинственной химии пароля? Нужны опыты. Но что можно сделать, сидя за решеткой? Идеи бросаешь на ветер, авось подберут...
      Книга об успехах генетики. Самоновейшие достижения. Главы о нуклеиновых кислотах. ДНК - код, шифр, проект организма, программа построения и деятельности, архив и штаб. В ДНК записано все о слоне, все о ките, все о человеке, все о бацилле, все о вирусе. Вирус вообще голая молекула ДНК, почти голая. Она проникает в клетку, пролезает в штаб, притворяется своим активным работником и, давая ложные приказы, заставляет клетку работать на себя, плодить толпы вирусов из клеточного материала. Вирус - это диверсант, подменивший секретную программу клетки своей, ложной.
      Значит, клетка может строить что угодно: и другую клетку, и вредные вирусы.
      А нельзя ли подменить программу пользы ради?
      Представим себе полезный вирус, искусственный. Допустим, что это ДНК, где записана формула лекарства, пенициллина например. Впрыскиваем ДНК в кровь, запи
      си проникают в клетки, все равно какие - в мышечные, клетки эпителия, соединительные, и клетки те начинают изготовлять пенициллин. Свой собственный, родной, снабженный паролем.
      Имеет это отношение к борьбе со старостью?