- Когда вернетесь и будете посвободнее, я попрошу бас помочь мне с тригонометрией. Хорошо?
      - Конечно, пожалуйста.
      Грибов уже погрузился в расчеты. Он ничего не заметил. Тася вздохнула и вышла.
      12
      Горелая сопка родилась пять тысяч лет назад, после большого землетрясения, изменившего подземные пути лавы. Лава нашла новый выход через глухую таежную падь. Однажды утром земная кора лопнула здесь, опаленная роща с треском и стоном взлетела на воздух, из-под земли выплеснулось огненное озеро. Небольшая речка, протекавшая в пади, и пруд, в который она впадала, превратились в горячее облако, и ветер унес его к океану. У речки было стойбище охотников, добывавших острогами кету, - от них не осталось даже костей.
      По преданию, египетские фараоны строили свои пирамиды всю жизнь. И вулкан терпеливо воздвигал сам себя, начиная с рождения. Каждые семь-восемь лет он взламывал земную кору и выбрасывал столько тонн пепла и лавы, что можно было бы выстроить тысячу пирамид. Конечно, по сравнению с Горелой сопкой фараон был жалким ничтожеством. Они были ровесниками, древний царь и гора, но вулкан прожил в сто раз больше, вырастил пирамиду в сто тысяч раз массивнее пирамиды Хеопса. Голова вулкана поднялась почти на пять километров, вечные снега увенчали ее седой шапкой, облака ползали ниже, задевая за плечи. Кто мог равняться с вулканом? На всю Камчатку он смотрел свысока.
      Люди трепетали перед ним. Только отдельные смельчаки взбирались до половины горы. О вулкане сочиняли страшные сказки, будто в нем живут грозные великаны, которые по ночам руками ловят китов и жарят их на костре, - от того и валит из жерла дым.
      Потом на Камчатку пришли еще более смелые люди. Они поднялись и до половины горы и до вершины, побывали в кратере, заглянули в жерло. Все чаще и чаще навещали они грозный вулкан. В последние годы поселились у подножия, наблюдали, фотографировали, записывали. Даже завели жужжащую стрекозу, вились вокруг горы, все старались угадать ее волю. Но когда вулкан выразил свою волю, людям пришлось бежать без оглядки. А тот, который замешкался, поплатился за это жизнью. До сих пор люди никогда не перечили вулкану, в первый раз они выступили против него двадцать четвертого февраля.
      В этот день Горелая сердилась и ворчала с самого утра. Выбросы газа следовали один за другим, лава шла быстрее, словно вулкан торопился доделать запруду. Во второй половине дня тучи разошлись, и в бледно-голубом небе показались серебристые птицы. Стремительные, с отогнутыми крыльями и приподнятым хвостом, они неслись к сопке, словно стрелы, пущенные с далекого берега. Птицы шли тройками, на некотором расстоянии друг от друга. Это были гиганты среди птиц, но по сравнению с вулканом они казались мошкарой. Вот первая тройка поравнялась с горой, и вдруг одна из птиц камнем ринулась вниз, прямо в кратер, словно бабочка, летящая на огонь. Вот-вот врежется в лаву, опалит крылья... Нет, вовремя повернула, взмыла вверх с рокотом. И в тот же момент возле кратера раздался взрыв, со свистом взлетели куски лавы, частым градом застучали по скалам, в воздухе повис черный туман. Издалека поглядеть как будто темный цветок распустился на склоне.
      Как только первая птица свечкой взлетела вверх, на вулкан обрушилась вторая, за ней третья... Первая тройка пристроилась в тыл последней и, облетев вокруг сопки, вторично вышла на цель.
      Два могучих врага сошлись лицом к лицу. С грохотом лопались черные скалы. Поле сражения затянуло дымом и пеплом. По снегу поползло, расплываясь, темное пятно. Это оседала пыль, поднятая взрывами. Некоторые бомбы угодили в застывающую лаву, пробили корку, и на темном фоне появились красные точки, словно капли крови. Гремели самолеты, гремел вулкан, как шрапнель, летели осколки камней, горячие и остывшие.
      Пожалуй, самолеты были все-таки слабее. Голос вулкана покрывал рев моторов, кратер вздымал фонтаны камней раз в пять выше. Бомбы могли поднять в воздух тысячи кубометров базальта - вулкан добавлял тысячу кубометров ежеминутно. Но зато самолетами управляли разумные люди, а вулкан был слеп и неразумен, как всякая стихия.
      Людей поражает неуемная сила бури. Вот она прошла над лесом, на ее пути вывороченные с корнем осины, сломанные пополам сосны. Покалечены сотни деревьев, повалены десятки... Десятки деревьев! Но два лесоруба с электрической пилой за восемь часов повалят столько же. Чему же здесь дивиться - могучей силе ветра или ничтожной его работе, бестолковой трате энергии? Людям бы этакую силу, они бы горы сровняли с землей.
      Попадая в поток, бомбы вырывали воронки, вулкан без труда заполнял их лавой. Когда бомбы разрушали края потока, на темном фоне появлялись светлые заливчики, только и всего. Но вот удачное попадание - правый вал разворочен, в нем пробиты неширокие ворота. Лава заползает туда огненным языком. Чтобы закрыть пробоину, нужно не больше сотни кубометров лавы. Это совсем немного, за шесть секунд вулкан выливает столько же. Но эти кубометры нужно уложить в три слоя, один на другой. Простая задача, но вулкану она не по плечу. Покорная законам физики, лава течет только вниз. Слой не громоздится на слой. Десять, сто, тысяча кубометров стекает на восточный склон... На снегу появляется темная дорожка, вьется дымок над опаленными кустами, пламени не видно при дневном свете. Новые удары сыплются с неба, меткие бомбы расширяют проход... и вот уже весь поток заворачивает направо. Напрасно беснуется вулкан, напрасно грохочет кратер, выдавливая все новые порции лавы. Лава течет на восток. Река спасена!
      13
      Все это было сделано без Грибова.
      В Петропавловске на заседании у Яковлева он повторил свое предложение отвести лаву, взрывая борта потока. Поступила только одна поправка. Ее внес инженер Кашин, немолодой, плотный, с выправкой офицера. Это он посоветовал, чтобы лаву отводили не подрывники, а самолеты с воздуха. Так получалось безопаснее и быстрее. Ведь в безлюдную местность к вулкану людей пришлось бы сбрасывать на парашютах вместе со взрывчатыми веществами, запасами пищи, палатками.
      Затем на совещание пригласили командира авиачасти - статного седоусого полковника с орденами во всю грудь. Полковник внимательно выслушал пояснения, просмотрел карту, фотографии, коротко сказал: "Есть. Можно сделать", - и тут же по телефону продиктовал приказ: "Объявить боевую тревогу в пятнадцать ноль-ноль, вылетать поэшелонно, курс на квадрат двадцать девять, цель..."
      Грибов почувствовал, что он уже сыграл свою роль. Его предложение передано в твердые и опытные руки. Все будет сделано безукоризненно.
      Вечером полковник позвонил Грибову в гостиницу и с отменной вежливостью сказал:
      - Спасибо за ваше предложение, товарищ. Вы были совершенно правы, материалы дали точные. Нам удалось повернуть лаву.
      Грибов мог бы торжествовать, но радость его была омрачена. Он побывал на почте и получил письмо Дмитриевского. Профессор писал, что статья о Викторе задержана. Некий Тартаков ставит палки в колеса. Сначала он препятствовал из трусости, боялся опубликовать спорную идею. Его разоблачили, теперь он уперся, старается доказать, что был прав по существу, заручился поддержкой профессора Климова, затеял дискуссию, а для дискуссии у Грибова слишком мало материалов. "Поэтому желательно, - писал Дмитриевский, - развить ваши соображения о прочистке вулкана подробнее. Очень важно также получить поддержку местных организаций". "
      Получить поддержку местных организаций..." Грибов подумал о Яковлеве. И, не откладывая, позвонил в обком.
      - Приезжай сейчас, - сказал Яковлев. - Правда, насчет времени у меня туговато, могу уделить минут двадцать. А если долгий разговор, перенесем на послезавтра.
      Грибов решил, что уложится в двадцать минут. Но начал он все-таки исподволь, от Атласова, чтобы постепенно привести собеседника к мысли о том, что прочистка вулкана - неизбежный, последовательный и разумный шаг, очередной этап вулканической науки.
      - А для чего это нужно? - спросил Яковлев.
      - Как для чего? Чтобы не гибли люди. Я приводил в статье примеры. Везувий, проснувшись в семьдесят девятом году нашей эры, уничтожил три города со всеми жителями. В тысяча семьсот восемьдесят третьем году в Исландии из трещины Лаки изливалась лава. Лучшие луга были засыпаны пеплом, и пятая часть населения погибла от голода. То же произошло в Индонезии в начале девятнадцатого века, когда вулкан Темборо завалил пеплом остров Сумбаву. В той же Индонезии в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году взорвался остров Кракатау. При этом морская волна уничтожила все население окрестных островов, множество кораблей и прибрежных деревень на Яве и Суматре. В начале нашего века вулкан Мон-Пеле на Мартинике сжег пепловой тучей город с двадцатитысячным населением. Нужно еще продолжать?
      - А почему все примеры сплошь иностранные?
      Грибов пожал плечами:
      - Не все ли равно? Просто это наиболее яркие примеры. У нас вулканы находятся в безлюдных местах, и при извержениях жертв немного. Вы же сами это знаете.
      - Знаю, потому и спрашиваю. Значит, ты предлагаешь прочистить вулкан. Предприятие грандиозное, обойдется в несколько миллиардов. А посмотреть по-хозяйски - стоит ли городить огород? Ты говоришь, что вулкан - испорченная машина. Прочистим ее, наладим, а что дальше? Машина будет безопасна? А у нас она и так причиняет мало вреда. Другое дело те страны, где у подножия вулканов города и густо населенные местности. Там речь идет о жизни десятков тысяч людей. Но тогда твоя статья - не деловой план работы, а совет, обращенный к иностранным правительствам. Но так ли щенят капиталисты жизнь простых людей, чтобы вкладывать миллиарды в технику вулканической безопасности?
      - Если так рассуждать, не нужна наука о вулканах, - запальчиво возразил Грибов.
      - Я этого не говорил, - протянул Яковлев с укоризной. - Ты сам повел разговор не о науке в целом, а о конкретной практической задаче - прочистке вулканической машины. Из практики я знаю, что всякая машина что-нибудь производит. Для того и строят их, для того и чистят. Прочищать вулкан, чтобы вертелся на холостом ходу, не расчет. Но неужели такую махину нельзя приспособить к полезному делу?
      - Это не получается... - начал Грибов.
      Яковлев остановил его жестом, мягко, но настойчиво:
      - Ты думал об этом раньше?
      - Лично я не думал, но давно известно...
      - Если не думал, не спеши возражать. У меня такое предложение: отложим этот разговор. Если через два месяца ты придешь ко мне и скажешь, как сегодня: "Прочистить вулкан можно, но использовать нельзя", - мы поместим твою статью в областной газете под заголовком: "Ученые о науке будущего". Два месяца ничего не изменят, но мне хочется, чтобы ты подумал.
      Грибов был обескуражен. Он так рассчитывал на помощь Яковлева, и вдруг двухмесячная отсрочка! Грибов пытался спорить, но Яковлев был тверд.
      - Не нужны мне твои скороспелые выводы. Подумай не торопясь, - повторял он.
      В дверях, уже прощаясь, Яковлев задержал Грибова:
      - Помнится, ты спрашивал, какие у тебя недостатки. Пожалуй, я скажу на прощание. Ты много и хорошо думаешь о науке, а о людях меньше и хуже. Не забывай: наука для людей, а не люди для науки. Ты у народа, так сказать, снабженец по ученой части. Только у снабженцев рыба, масло или шерсть, а у тебя знания, наблюдения, теории. Так помни, что теории твои должны быть не только красивы, но и нужны позарез, чтобы звонили из газет, из трестов и справлялись, поступят ли в срок идеи товарища Грибова. Не забывай потребителя! Бывает такой грех даже у врачей: на что уж человечная специальность, а иной врач лечит и видит перед собой не больного, а интересный случай. И ты, боюсь, в эту сторону клонишь.
      - По-моему, вы преувеличиваете...
      Яковлев охотно согласился:
      - Вероятно, преувеличиваю! Потому и говорю тебе. А если бы не преувеличивал, толковать было бы бесполезно, ты бы не понял. Но ты поймешь, ты умница. Уже начал понимать... Думай о людях - и придумаешь. Я в тебя верю.
      14
      Каждый день Грибов твердил себе, что надо вплотную сесть за задание Яковлева, тщательно все продумать и прийти к ясному выводу. Но ясного вывода не получалось. Энергии у вулкана полным-полно, об этом известно десятки лет, однако использовать ее, приструнить до сих пор не удавалось.
      Лава чуть не запрудила реку. Может быть, строить из лавы плотины? Но как направить ее в те места, где плотины нужны?
      Спускать лаву в реку и согревать воду? Но зачем? До ближайшего города сотни километров, для теплой воды далековато. Да и не понадобится там столько теплой воды, даже если весь город перевести на вулканическое отопление. Построить электростанции? В Италии, Новой Зеландии уже есть электростанции на вулканическом тепле. Однако эти станции не имеют никакого отношения к прочистке вулканов. Это паровые котелки, кастрюльки, греющиеся у подземной плиты, они подбирают крохи тепла, никак не влияют ни на топку, ни на дымоход. Горячие подземные воды используются для отопления в Исландии и у нас - в Западной Сибири и на Кавказе, горячие пары - рядом с Грибовым, на Камчатке. Тепло используется... но не регулируется. Допустим, мы поставим два десятка электростанций на склонах Горелой сопки. Что изменится от этого? Извержение пойдет своим чередом и разрушит их. Расположить еще одну, большую, электростанцию в кратере, использовать пары, выходящие из жерла? А что делать с лавой, что делать с пеплом?
      И снова и снова Грибов твердил себе: "Невозможно, бесполезно, бессмысленно! Ничего не выйдет!" Но он был добросовестным человеком и скрепя сердце продолжал ненужные, по его мнению, поиски.
      Однажды под вечер, когда окна уже посинели и движок завел свою ночную песнь, кто-то постучал в дверь. Сотрудники станции входили в дом без спроса, стучать мог только гость. Тася открыла. На пороге стоял незнакомый человек в заиндевелой шубе, с сосульками на усах и на воротнике. Он козырнул и представился:
      - Кашин Михаил Прокофьевич, инженер. Строю рабочий городок на Первомайском руднике, в ста десяти километрах отсюда. Решил завернуть по соседству.
      Он снял шубу, и Грибов узнал того инженера, который на заседании в Петропавловске предложил бомбить вулкан с воздуха.
      Гостя пригласили к столу, напоили горячим чаем. Кашин с удовольствием выпил стаканов шесть. От жары и кипятка его лицо стало совсем красным. Он разговорился, стал рассказывать о своей работе на Ангарстрое, на Нижней Оби, на Якутской железной дороге, на канале Печора - Кама. Названия знаменитых строек то и дело мелькали в его речи.
      - А теперь вот заехал на Первомайский, - сказал он под конец. - Пусто у нас сейчас, материалы завозят не торопясь, рабочих обещают к весне. Живу, как волк в лесу, сторожу строительную площадку. Семья на материке, в Ростове, да и незачем везти сюда: дети учатся, жена детям нужна. Сам бы поехал в отпуск далеко. Занесло меня невесть куда, на край света...
      - А зачем же вы сюда приехали? - спросил Тася с вызовом. Она не любила, когда ее родную Камчатку называли краем света.
      Кашин ответил с возмущением, забыв, что только сейчас жаловался:
      - Инженер Кашин от трудной жизни не бегает, за чужую спину не прячется. Куда послали - там работает, что приказано строить - строит. Такая судьба наша строительная: мы под дождем ставим дома, чтобы люди сидели в тепле, вычерпываем болотную жижу, чтобы люди с удобством катались в автобусе. Кому-нибудь надо кататься, а кому-нибудь и тропки протаптывать. Партия послала Кашина тропки протаптывать - инженер Кашин от партийных заданий не отнекивается. - Он сердито посмотрел на Тасю и повернулся к Грибову: - Я, собственно, по делу. Яковлев просил меня заехать к вам. Он говорит, вы придумали что-то необыкновенное.
      Слушая объяснения Грибова, инженер хмурился:
      - Обстановочка затруднительная. Какие же у вас предложения?
      - Пока ничего определенного, - ответил Грибов. - Видите сами: если мы прочистим вулкан, пар пойдет у нас наверх, лава будет вытекать сбоку. Допустим, пар можно направить на паровую турбину, поставить там электростанцию. А что с лавой делать, я не знаю.
      - Действительно, куда ее девать? Ведь это целые каменные реки. Их убирать следует, иначе они запрут выход, придется пробивать канал заново. А главное, работать надо при высокой температуре. Внутри, вероятно, около тысячи градусов. Как там дышать, как не сгореть заживо? О людях не подумали, Александр Григорьевич.
      - Турбины тоже меня смущают. Пепел все засорит, забьет. Бывает, что пепла больше, чем пара. И пар нечистый: тут и хлористый водород и сернистый газ, они будут разъедать турбину.
      - Все-таки хуже всего температура. Как строить при тысяче градусов? Это же доменная печь!
      - Очевидно, наши взгляды совпадают, - сказал Грибов. - Давайте напишем совместное мнение товарищу Яковлеву. Напишем, что вы как инженер и я как геолог оба считаем, что практическое использование вулкана невозможно.
      На лице Кашина выразилось недоумение. Он в задумчивости нахмурил брови и сказал после долгой паузы:
      - Прошу извинить меня, товарищ Грибов, вижу, что взял неверный прицел. Я понял так: посылает меня Яковлев к ученому-теоретику, никогда не видавшему стройки, чтобы я объяснил ему, вам то есть, что на практике получается и что не получается. Оказывается, дело выглядит иначе: оба мы одной веревочкой связаны. Вам, геологу, и мне, инженеру, дано партийное поручение - покорить вулкан. Нет, я совместное мнение писать не буду. Инженер Кашин от партийных поручений не отказывается. Прикажут строить на океанском дне - буду строить на океанском дне; прикажут строить на вулкане - буду строить на вулкане. Давайте понатужимся, разберемся как следует. До сих пор мы пересчитывали, какие есть препятствия, попробуем обсудить, как эти препятствия преодолеть. На фронте бывало: люди из окружения выходили. Поищем, нет ли здесь выхода. Что нас смущает? Лава. Много этой лавы?
      - Порядочно. В сутки - около миллиона кубических метров, четверть кубического километра за весь период извержения. И на каждый килограмм триста калорий.
      - Калории пригодятся, найдем, куда их пристроить. На худой конец соорудим оранжереи. На Везувии растут лимонные рощи, могут и у нас расти. Почва подходящая. Будем охлаждать лаву водой, получим воду и пар, а где пар, там и электричество. Видимо, надо предусмотреть резервуары, где лава будет отдавать тепло.
      - Но резервуары эти на один раз. Лава застынет, придется строить новые.
      - Верно, неудобство. А нельзя ли эту лаву использовать на что-нибудь? Нет ли в ней полезных элементов? Что такое лава, какой у нее химический состав?
      - Обыкновенный камень, только расплавленный. Когда остынет, получается базальт. Если много газов, может быть пористый камень, пемза например.
      - Пемза... базальт! Так чего же лучше? Мы плавим базальт на заводах, тратим топливо, а здесь даровое литье, природное. Тогда поставим завод базальтового литья, будем отливать химическую посуду, строительные детали, наконец блоки для стен, плиты перекрытий. Разве плохо? Вот уже одно возражение долой. Что еще у нас?
      15
      Пришло лето. Весенние ручьи омыли сопки, вынесли в океан остатки грязного снега, смешанного с пеплом. Зеленью оделись леса и луга. В густой молодой траве затерялось вечнозеленое пятно возле горячего источника. Давно растаял лед на реке и уплыла вниз по течению льдина, чуть не погубившая Грибова. Через реку теперь приходилось перебираться на лодке. На лодках люди уезжали со станции, на лодках приезжали.
      Однажды в речную гальку уткнулся серый нос некрашеного дощаника, и на берег вышла молодая женщина в меховой шубке, пожалуй, не по сезону теплой и слишком нарядной для путешествия на лодке. Волоча тяжелый чемодан, женщина поднялась на откос и спросила:
      - Где мне найти товарища Грибова?
      - Грибов уехал вчера в Москву. Совсем уехал. Вы с ним разминулись, сдержанно ответила Тася, полоскавшая белье в реке. И добавила подозрительно: А вы родня ему?
      - Нет, меня прислали сюда на работу, - сказала незнакомка.
      - В таком случае я сейчас провожу вас. У нас новый начальник - Катерина Васильевна Спицына.
      Приезжая пошла за Тасей, озираясь с некоторой опаской. Но ничего страшного она не видела. Бревенчатый дом, похожий на подмосковную дачу, небольшой цветничок, дорожки, грубая скамейка, сараи. В комнате, куда провели новую сотрудницу, было чисто: пол выскоблен, койки застелены, наволочки сверкали, как снежные вершины сопки. Тася распахнула окно. Сразу за домом начинался лес, и оттуда доносился густой запах смолы.
      - Но здесь прелестно! - воскликнула молодая женщина.
      - Раньше в этой комнате жили мужчины, - сказала Тася, - но в этом году их меньше.
      Приезжая вздрогнула:
      - И Шатров тоже?
      - А откуда вы знаете его? - спросила Тася, насторожившись.
      - Мы учились вместе... в институте. Меня зовут Кравченко, Елена Андреевна. Шатров не говорил вам обо мне?
      Тася враждебно глядела на расстроенное лицо Елены. Значит, именно эта красивая москвичка мучила несчастного Виктора. Нет, Тася ни за что не отдаст ей стихи погибшего. Наверное, еще будет гордиться, что человек страдал из-за нее. А вот неоконченное письмо, скомканное, завалявшееся в ящике стола, пожалуй, стоит ей показать. Пусть знает правду о себе!
      И в тот же вечер, сидя в бывшей комнате Виктора, за бывшим его столом, Елена читала и перечитывала затертый листок: "
      Какая ты, Елена? Хорошая или плохая?.. Теперь я понимаю тебя лучше... Ты всегда была очень сильной, сильнее нас... умела поставить на своем, а своего пути у тебя не было, и ты плыла по течению, делала все, что вздумается, иногда хорошее, иногда плохое".
      Хорошо, что Виктор не послал это письмо. Вероятно, год назад Елена обиделась бы, разорвала его в клочки, презрительно хмыкнула бы: "Подумаешь! Учить меня захотел!"
      Но сейчас слова Шатрова находили в ней отклик. Елена сама спрашивала себя, что она за человек, где ее место в жизни.
      И вот в письме ответ: "Все любят жить, но иногда бывает - нужно отдать жизнь... Каждый может быть смелым и сильным, если сумеет победить себя..."
      Круглые бледно-сиреневые пятна расплывались на строках. Елена часто моргала, стряхивая слезы с ресниц, и шептала, всхлипывая:
      - Я буду сильной, Витя! Я буду смелой... обещаю тебе.
      16
      В этот час Грибов был еще в Петропавловске. Он сидел на диване в небольшом домике Яковлева и с нетерпением переспрашивал его сынишку, скоро ли вернется отец.
      - Небось заговорился с кем-нибудь, - отвечал мальчик. - Знаете, какой он у нас? С ним по улице нельзя пройти: каждый встречный - знакомый, и у всех к нему дела...
      Грибов вставал и садился, беспокойно поглядывал на часы. Посадка через час, но надо еще доехать до аэродрома, надо еще до автобуса добежать. Успеет ли Яковлев вернуться?
      - Да вот папа, у калитки! Прощается! - воскликнул мальчик.
      В самом деле, Яковлев прощался с каким-то человеком в рыбацком брезентовом плаще. Увидев Грибова, он поспешил навстречу, широко улыбаясь и протягивая руку:
      - Заставил ждать? Прошу прощения. Интересный дядя попался. Ловит рыбу электричеством. Ты знаешь этот способ? Пропускаешь ток, и рыба плывет неудержимо от отрицательного полюса к положительному. Вот он и предлагает расставить по всем берегам электрические ловушки, уверяет, что рыба сама пойдет в рыбонасосы. Заманчиво!
      - Я хотел поговорить с вами, но уже поздно, - сказал Грибов. - Самолет улетает через час. Еду в Москву добиваться правды. Статья не прошла, вокруг нее споры... Но мы написали уже новый доклад. У меня большая просьба. Я оставлю вам копию: может, вы сумеете посмотреть на досуге...
      Яковлев раскрыл довольно толстую папку и прочел вслух:
      - "Предложения по использованию вулканического тепла". Ага! - сказал он. Стало быть, появились предложения? Прочту обязательно, не сомневайся. А сейчас, если спешишь, садись-ка в "козлик", подброшу тебя к аэродрому.
      Резвая и выносливая машина с места взяла рывком. Грибов затрясся на жестком сиденье.
      - Стало быть, появились предложения? - - переспросил Яковлев, поворачивая на главную улицу.
      - Да, мы полагаем, что на базе вулканического тепла можно поставить мощную электростанцию, завод каменного литья и оранжерею. Предложения нашлись. Вынужден признаться, в споре с вами я был неправ. Выражаю восхищение: вы не специалист, но сразу ухватили самую суть.
      Яковлев улыбнулся:
      - По должности полагается мне искать самую суть. Таких, как ты, или этот электрорыбак, ко мне приходят сотни. Конечно, я не бог, не могу быть судьей и в геологии и в рыболовстве. У меня свой подход. Помнишь, я твердил тебе: думай о людях. Прежде всего я спрашиваю: какая польза людям от нового предложения? Ты предлагал обезвредить вулкан. Для нас это не самое срочное дело. От извержений вред невелик, своевременное предупреждение нас устраивает полностью. Теперь ты заговорил об электростанции - это выглядит иначе. Электричество нам необходимо. Если за счет вулканов можно электрифицировать Камчатку - мы с тобой союзники. Можешь рассчитывать на мою поддержку. Пиши, телеграфируй.
      - Придется и писать и телеграфировать, - сказал Грибов. - Предстоят большие бои. Дмитриевский пишет, что против нас выступила целая коалиция: профессор Климов, Глушенко из министерства, доцент Сыряев, инженер Лесницкий, Тартаков из "Университетского вестника". Заранее готовлюсь к схватке...
      - Закон природы! - сказал Яковлев. - Чтобы сдвинуться, надо победить инерцию. Новое пробивает дорогу, старое сопротивляется.
      Грибов нахмурился, лицо его стало жестким, губы сжались. Мысленно он уже начинал спор за будущую электростанцию.
      - Это сопротивление вредное, - сказал он сердито. - Я эту публику знаю, сражался с ними еще из-за моей теории. Профессор Климов - шкаф со старой энциклопедией. Он знает все, что было написано о вулканах за последние двести лет. У него богатейшая память, но кроме памяти, нет ничего. Как справочник незаменим, но он глубоко уверен, что великие ученые сказали уже все. Каждую новую мысль он будет опровергать, потому что она не сходится с такой-то и такой статьей такой-то знаменитости. Глушенко - в своем роде. По его мнению, изобретателей надо воспитывать, школить и закалять. "Правильное все равно пробьется", - говорит он и мешает пробиться всем подряд. Так и высказывается откровенно: "Кто меня обойдет, тот человек стоящий". Лесницкий - изобретатель и к тому же неудачник. Он уже много лет предлагает строить подземную электростанцию под Москвой, использовать глубинное тепло. Техника еще не может строить такие шахты, но Лесницкий фанатик и не понимает возражений. Для него мы соперники, мы отодвигаем его проект. Сыряев самый неприятный. У этого нет своего мнения, он верит Климову на слово и повторяет каждое слово, усиливая его. Климов доказывает, а этот бьет обухом. Верующий дурак в десять раз хуже умного врага. С умным можно поспорить и если не переубедить, то хотя бы договориться. Сыряев безнадежен: он верит, что нас надо уничтожить... и уничтожает. Тартакова я не знаю... Дмитрий Васильевич пишет, что это просто карьерист. А карьеристы всегда держатся за старое, потому что старые дубы могучи на вид, кряжисты и получают много света, а новое только народилось, оно тоненькое, слабое, возле него и поживиться нечем.
      - А ты злой, - заметил Яковлев. - Впрочем, надо быть злым, когда воюешь за новое.
      На взлетной дорожке уже стоял ТУ-204, огромная белая рыба, шилоносая, с окошечками на боках, готовая прыгнуть в небо. Где-то в тучах зудели вертолеты, рассеивающие облака над аэродромом. Они расползались, как вата, вот и голубизна проглянула, брызнуло солнце, и дымчатый пасмурный мир заиграл красками: трава стала ослепительно зеленой, сопки бурыми, синими и густо-лиловыми, снега - голубыми в тени.
      - Хорошо, - сказал Яковлев.
      - Хорошо, - подтвердил Грибов. - Я вернусь сюда обязательно.
      - А как моя землячка? Так и простились?
      Грибов развел руками:
      - Не моя вина... Насильно мил не будешь. Не по сердцу пришелся. - Он тяжело вздохнул.
      Яковлев посмотрел на него внимательно.
      - Удивляюсь! - сказал он. - Половинчатый ты человек. Редакторы тебя не признали, профессора отказали - ты засучив рукава лезешь в бой, не считаясь с авторитетами, не взирая на лица. Тут у тебя и смелость, и дерзость, и упорство, и ум. А от девушки отступаешься сразу: "Насильно мил не будешь". Где же твой боевой характер, где же твоя воля?
      - А что делать? Уезжаю! Больше не увидимся...
      - Как будто почты нет. Завтра приедешь в Москву, напиши письмо, пошли радиограмму, фототелеграмму...
      - Вы думаете, стоит послать?
      - Конечно! Есть такие широкие бланки, можно целую поэму написать убористым почерком.
      Трап уже подкатил к самолету, пристроился к дверце. Дежурная собрала пассажиров, решительным шагом двинулась через поле. Пассажиры с сумками, портфелями, букетами и детьми потянулись за ней нестройными рядами, как школьники за экскурсоводом. Поспешно простившись, Грибов побежал вдогонку, размахивая своей кожаной папкой. Догнал, затерялся среди комбинезонов, плащей, ватных курток, шинелей. Яковлев в последний раз отыскал глазами черное пальто и крикнул:
      - Думай о людях!
      Рассказ третий
      Степан Ковалев
      1
      Ковалев приземлился окончательно. Жалобы и увертки не помогли. Он еще пытался сопротивляться, еще надеялся, поехал в Москву, дошел до высшего начальства, но пришел день, когда главный врач сказал:
      - Ничего не поделаешь, дорогой. Последствия контузии. Левый глаз видит на двадцать процентов. Нельзя вам летать!
      - Нет, я вижу хорошо! Я волновался на комиссии... - пробовал возразить Ковалев.
      Но врач улыбнулся в ответ:
      - Это и плохо, что видите хуже, когда волнуетесь. Лечиться надо всерьез. Да вы не горюйте, вы свое сделали. Можете выйти на пенсию и отдыхать.
      - Рано мне отдыхать! Я моложе вас лет на десять. Вы же не отдыхаете...
      Врач развел руками:
      - Каждому свое. Есть специальности, связанные с возрастом. Возьмите, например, спорт. Для бокса, борьбы, спринтерского бега лучший возраст двадцать пять лет. После тридцати чемпионы сдают красные майки, сходят на третье, пятое место, потом во второй десяток. Люди находят выход: работают тренерами, растят учеников, своих спортивных наследников. Не обязательно летать самому. Поищите место в школе или на аэродроме...