Г.Гуревич
      ИТАНТЫ
      (Таланты по требованию)
      Шеф сказал:
      - Гурий, тебе особое задание. Итанты нынче в чести, мы на острие эпохи. К нам идут толпы молодых людей, не очень представляя, на "что они идут. Надо рассказать им все, спокойно и объективно, без восклицательных знаков.
      Я воспротивился:
      - Почему именно я? Есть Линкольн, есть Ли Сын, есть Венера, у нее одной разговорчивости на четверых. Пришлите к ней корреспондента, она за один вечер продиктует целую книгу.
      - Гурий, не пойдет, - сказал шеф твердо. - Я всех вас знаю не первый день. Венера наговорит с три короба, нужного и ненужного, Линкольн и Ли Сын будут отнекиваться: "Ах, работа везде работа! Ах, ничего особенного! Ах, каждый на нашем месте!.." Мне не нужны каждые, нужны понимающие, что в этой жизни за все надо платить: час за час, за час блага час труда. Так вот, будь добр, возьми диктофон и представь себе, что ты рассказываешь свою биографию мне... или даже не мне - врачу, не скрывая ничего, ни радостного, ни горестного, ни болезненного, все с самого начала, точно, спокойно, объективно и откровенно.
      - С самого начала? - переспросил я. - И о вашей племяннице?
      Шеф поперхнулся.
      - Ладно, говори и о ней, - решился он.- Только переименуй. Назови как-нибудь иначе: Машей, Дашей, Сашей, Пашей - как угодно.
      Ну что ж, не собирался я писать автобиографию, но если нужно для дела... Если нужно точно, объективно, спокойно и откровенно...
      Пиши, диктофон!
      Глава 1
      Все-таки случай играет роль в нашей жизни. Когда та странная девочка появилась в классе, не знал я, что решилась моя судьба.
      Она пришла к нам в середине года, где-то в декабре, а может быть, в январе, не помню точно. Запомнилось бледное лицо на фоне очень яркой, суриком окрашенной двери, прямые светлые волосы, короткая стрижка без выдумки, взгляд нерешительный и настороженный. Новенькая замешкалась в двери; математичка ее вдавила в класс своей пышной грудью. Наши девочки вздернули носики: не соперница. Что я подумал? Ничего не подумал тогда. Или подумал, что невыразительная эта новенькая, бескрасочная, никакая. Портрет ее не стоит писать.
      В ту пору я собирался стать художником, даже великим художником. Перышка не выпускал из рук, на всех уроках рисовал карикатуры на товарищей. Это было не первое мое увлечение, до того я мечтал стать путешественником. Со вздохом отказался от этой идеи, когда узнал, что все острова, мысы, бухты, речки и ручьи давным-давно нанесены на карту, еще в XX веке засняты спутниками. Путешествовать обожают все дети поголовно. Недавно одна юная четырехлетняя красотка сказала мне, что больше всего на свете она любит есть мороженое и смотреть в окно из автомашины. Естественно: она новичок на этой планете, ей нужно оглядеть всю как можно скорее. Я тоже в четыре года любил приплюснуть нос к окошку. К четырнадцати меня начала раздражать скорость. Автобус или поезд мчатся как угорелые (в самом деле, угорелые от горючего), несутся мимо прелестнейшие полянки, овражки, озерки, болотца, рощицы, - так хочется посмаковать каждый уютный уголок! Куда там! Пронесся, остался далеко позади.
      Так что я предпочитал ходить пешком, желательно по глухим тропинкам, ведущим неведомо куда, радовался, открыв какой-нибудь рудимент дикой природы: укромный овражек, безымянную полянку или заросший ряской прудик, заслоненный кронами, наверняка не видный из космоса, и огорчался, когда за первым же поворотом оказывалась надпись: "Завод синтетического мяса. Очень просим вас не заходить на территорию, чтобы не мешать работе генетиков", или же, что еще хуже: "Здесь будет построен завод спортивных крыльев. Очень просим вас не заходить на территорию, чтобы не мешать работе строителей".
      Таяли реликты дикой природы, превращались в территории. В прошлом тысячелетии шел этот процесс, продолжается в нашем.
      И не сразу, постепенно, возникла у меня в голове величественная идея. Я именно я - отстою дикую природу, сохраню ее для потомков. Как сохраню? На бумаге. Рисовать мне нравилось, я часто рисовал, чтобы прочувствовать как следует пейзаж, скалу, дерево, кочки, цветочки. Пешеход скользит глазом, почти как пассажир у окна: "Ах, дуб? Ах, какой раскидистый дуб!" - и пошел дальше. Рисующий же должен разглядеть каждую ветку, каждую морщинку на стволе, вдосталь насладиться могутностью и раскидистостью. Вот я и нарисую, и сохраню, обойду все берега, все леса, все горы, все страны, составлю тысячу альбомов "Живописная наша планета". А потомки, набравшись когда-нибудь мудрости и пожелавши снова превратить территорию в природу, восстановят по моим рисункам все берега, все леса...
      Осталось немного: стать взрослым и стать художником.
      Но придет время, и я - взрослый художник - выйду из дома для кругосветного обзора. Я даже составил маршрут: из города - на север, на Верхнюю Волгу, Селигер, Ильмень, Ладогу, по берегу моря вокруг всей Европы с заходом в большие реки, по рекам поднимусь в горы, потом... Очень приятно было разрисовывать географический атлас.
      Впрочем, все это разговор в сторону. Художником я так и не стал. Но собирался. Перышка не выпускал из рук. И это очень мешало мне внимательно слушать объяснения математички. Школа-то у нас была обычная, без специального уклона, главным предметом, как и полагается в старших классах, было жизневедение - общее знакомство с делами человеческими, чтобы мы могли сознательно выбрать работу. Проходили мы и геотехнологию - проектирование гор и морей, и генотехнологию - проектирование растений и животных, и гомотехнологию - для выращивания утерянных рук, ног и глаз, и астротехнологию - космическое строительство. Но все эти технологии проходились бегло; наша математичка, глубоко уверенная в превосходстве своей науки, внушала нам, что всякая наука начинается с числа. И исчисление было главным предметом в нашем классе. А вот мне - любителю формы и цвета - числа казались на редкость бессмысленными. Что такое икс и игрек? Все - и ничто. Не нарисуешь, не пощупаешь, ни вкуса, ни аромата. Так что не внимал я и не хотел внимать. И на каждом уроке начинались переживания:
      - Гурий, к доске. Гурий, я понимаю, что тебе тяжело, это мучччительная задача (так она произносила - через три "ч"). Но надо напрячь умственные способности. Прояви характер.
      - Что-то не напрягается,- легко сдавался я. - Мучччительная задача.
      - Но прояви же характер, Гурий. Ты же мужчина. Есть у тебя мужской характер?
      Я кряхтел и краснел. Не мог же я объявить, что у меня нет мужского характера.
      И тут выскакивала любимица математички - рыжая Стелла.
      - Можно, я попробую, Дель Финна (Делия Финогеновна на самом деле)?
      Ох уж эта рыжая Стелла, белокожая и веснушчатая, первая ученица и первый математик класса! Как она у нас верховодила, как распоряжалась! И все слушались ее, и все мальчишки были влюблены, потому что у мальчишек в этом возрасте стадное чувство. Один вздыхает, и все прочие заражаются. А я? Мне Стелла решительно не нравилась, я ее считал нескромной и деспотичной, но почему-то всегда замечал, когда она входит в класс. Спиной стоял, но чувствовал.
      Стелла верховодила, а вместе с ней ее подружки. Наш класс был девчоночий. Это бывает, хотя в школах всегда распределяют поровну: десять мальчиков и десять девочек. Но вот в нашем классе девочки были дружны, едины, а мальчики разрозненны. Кто увлекался спортом, кто техникой, я единственный рисовал и бродил по лесам в одиночку, а со мной никто не хотел бродить, презирали пеший способ передвижения. И все мы разбегались по домам после уроков, а девочки держались вместе - вся десятка.
      И вот появилась одиннадцатая, нечетная.
      - Познакомьтесь, - сказала математичка, подталкивая новенькую. - Это Маша, ваша новая подруга. Примите ее гостеприимно.
      Стелла тут же распорядилась:
      - Маша, вот свободное место рядом с тем мальчиком, его зовут Буба. Садись, не бойся, он безобидный.
      Стелла знала, конечно, что румяный толстяк Буба влюблен в нее надежно и безнадежно. Усадила ненужную девочку к ненужному мальчику.
      А с кем я сидел тогда? Не помню. Один, вероятно. Так удобнее было рисовать на уроках.
      Новенькая так и не вписалась в класс. Вообще вела себя странновато. Обычно сидела сгорбившись возле своего Бубы, с затравленным видом пойманного зайчонка. Когда вызывали к доске, бледнела, покрывалась красными пятнами и бормотала что-то невнятное, а чаще тупо молчала, кривила рот жалостливо, и такой глупый вид был у нее, такой потерянный. Я даже жестоко подумал однажды: "Неужели кто-нибудь влюбится в такую дуреху?" Но на каких-то уроках она вдруг оживала, задавала кучу вопросов из категории детских "Почему?", наивных и мудрых, из тех, на которые нет ответа и потому не принято спрашивать. А однажды на уроке географии Маша поразила всех, нарисовав на память карту Африки со всеми республиками. Впрочем, назвать их она не сумела, перепутала Замбию и Зимбабве.
      Все это было весной. А потом были каникулы, и мы с родителями летали в Индонезию. Вот где я нарисовался-то досыта. Конечно, привезли мы и киноленты, и стереослайды, но вся эта роскошная техника для меня не зaменяет рисования. Рисуя, смакуешь красоту, всматриваешься, вчитываешься в каждый листок-лепесток. Ездок
      это грубый едок, пожиратель ландшафтов, а художник - гурман, дегустатор красоты. Он не глотает, а пробует, не насыщается - наслаждается.
      К сожалению, должен признаться, что дегустатором я оказался эгоистичным. Сам наслаждался, другим наслаждения не доставил. Видеть-то видел, изобразить не сумел. Художники острят: "Живопись - дело простейшее. Нужно только нужную краску положить на нужное место". Именно это у меня не получалось: не ложились краски куда следует.
      Так или иначе, каникулы миновали, вернулись мы в класс. Еще в коридоре услышал звонкий голос Стеллы. (Вздрогнул я.) А незаметную Машу не заметил. Потом уже, когда к доске вызвали, обнаружил: сидит на задней парте рядом с Бубой. Еще в голове мелькнуло: "Порозовела за лето, не такая уж бескровная". Впрочем, все свежеют за лето.
      И все. И Стелла ее заглушила. А кипятилась Стелла по поводу очередного матча математиков, назначенного на первое октября.
      Я на том матче не был, меня эти волнения не касались. Но знал, само собой разумеется, что наша команда заняла четвертое место, уступив только спецшколам. Почетно, но не блестяще. И вся загвоздка была в какой-то одной задаче, которую не смогла решить даже Стелла.
      Вот на ближайшем уроке наша Дель Финна объясняет:
      - Я понимаю, что это была мучччительнейшая задача, но преодолеть ее надо было. Ну, девочки, кто из вас самый храбрый, кто решится помучччиться у доски?
      К девочкам обращается. Про мальчиков и не вспоминает.
      Все смотрят на Стеллу, все мнутся, а Стелла не поднимает глаз, ей тоже не хочется стоять у доски с глупым видом, ловить наводящую подсказку.
      И тут поднимает руку Маша, бело-розовая тихоня.
      Выходит и... решает.
      Математичка смотрит на нее с недоумением и подозрением. Про себя, наверное, думает, что не велик труд найти среди знакомых опытного математика. Дает Маше другую задачу.
      Маша решает.
      Третью - еще труднее.
      Решает.
      - Ну что же, - цедит математичка с сомнением. - Я вижу, ты не теряла времени даром. Это похвально. Но совсем непохвально, что ты не приняла участия в классном мероприятии. Могла бы поддержать школу, а ты уклонилась. Не по-товарищески, девочка, так у нас не принято поступать. Подумай на досуге.
      Как улей перед вылетом матки, гудел наш класс на перемене. И всех перекрывал возмущенный голос Стеллы:
      - Да, именно не по-товарищески, хорошие люди так не поступают. "Я сама подготовлюсь, я себя покажу, а на класс наплевать". Ну и пускай. Мы ей неинтересны, а она неинтересна нам. Не будем с ней разговаривать. И ребята пусть не разговаривают. Слышите, мальчики? А ты, Буба, садись рядом со мной, сразу же перебирайся на этой перемене.
      Сейчас-то, много лет спустя, вспоминая ту школьную трагедию, думаю я, что не товарищество защищала принципиальная Стелла. То есть, конечно, возмущалась она искренне, но подсознательно отстаивала не принципы, а свое лидерство. Да, на этот раз ее превзошли, но случайно и только потому, что она хорошая, а соперница плохая. И подружки тут же поддержали Стеллу, тем самым и себя зачисляя в разряд хороших, неизмеримо превосходящих аморальную чужачку.
      Да-с, не легко вытравляется из сознания жажда превосходства.
      А может быть, это была форма инстинктивного кокетства: "Смотрите, мальчики, какие мы хорошие в отличие от Маши!"
      - И ребята пусть не разговаривают с ней,- распорядилась Стелла.
      Так вот, я не послушался. Спорить не стал, а Стеллу не поддержал. В ту пору я уважал людей с собственным мнением и сам старался иметь свое. Никто в классе не бродил по лесам с этюдником, а я бродил, это нравилось мне. Сверстники мои курили, чтобы показать свою взрослую независимость, а я не курил, мне табачный дым казался невкусным. И у меня лично не было оснований обижаться на Машу-тихоню. Не хотела участвовать в матче - ее дело. Я сам не участвовал. У каждого свое мнение.
      Но не могу поручиться, что я рассуждал бы так же, если бы Стелла меня, а не толстяка Бубу посадила на свою парту. Боюсь, что тогда я не так дорожил бы самостоятельной принципиальностью.
      Так или иначе, но когда Маша спросила у Бубы, что задано на завтра, а Буба отвернулся, надув щеки, я подошел к недоуменно озиравшейся девочке и громко продиктовал ей параграфы.
      Стелла пыталась назавтра сделать мне выговор. Я ее послал подальше со всей мальчишеской грубостью.
      Даже удивительно, сколько я написал об этой напористой девице! А она никакой, ну совершенно никакой роли не сыграла в моей жизни. И после школы мы не видались. Знаю, что математику она забросила, вышла замуж за подводного агронома, живет где-то на Тихом океане, кальмаров разводит, китов доит и кормит.
      А вот с Машей у нас пошла дружба с того самого дня, может быть сначала и вынужденная с ее стороны, потому что другие девочки с ней не разговаривали недели две. Я консультировал мою "невыразительную", иногда мы вместе делали задания: я чертил за нее, а она мне решала геометрию с тригонометрией. До дому я ее провожал, пешком шли, в угоду мне Маша не надевала авторолики. И странное дело: все больше нравилась мне эта бывшая невыразительная, и так ласково она смотрела мне в глаза! Когда я чертил, она стояла сзади - я дыхание ее ощущал на затылке - и осторожно кончиками пальцев приглаживала мои вихры. Вот и сейчас помню это нежное прикосновение. И она мне подарила первый поцелуй, сама поцеловала на крылечке. Несся я домой тогда одуревший, головой поматывал, в себя прийти не мог. И все губу пальцами ощупывал: тут поцеловала!
      Как это получается? Полгода не замечал - и вдруг любовь?
      Ненастоящая любовь?
      Часто в жизни я слышал рассуждения о любви ненастоящей и настоящей, не знаю между ними четкой границы. Один добрый друг объяснял мне так: если девушка кажется тебе в мыслях красивее, чем наяву, значит, это не любовь, а воображение. Не знаю, не знаю. Мне Маша иной раз казалась некрасивой, бледной, болезненной, болезной, но тогда я испытывал еще больше нежности. Такая хрупкая, такая слабенькая, так хочется ее приголубить, успокоить, на руки взять, к сердцу прижать.
      "Ты очень добрый", - уверяла она. Я возражал со всей мальчишеской суровостью. Доброта казалась мне недостаточно мужественной. Не добряк я - я крепкий, я жалею заморышей, я им помогаю. Обязан помогать.
      Так прошел год, класс предпоследний. Дело шло уже к выпуску, к выбору профессии. А я все чертил за Машу, а она за меня решала задачи. Но постепенно дошло до меня, что с детством этим пора кончать, попросил ее заниматься со мной всерьез.
      Маша почему-то смутилась:
      - Но я совсем не умею объяснять, Гурик. Я чувствую, как надо решать, но не расскажу.
      Между прочим, Гурик - это тоже я. Вообще-то у меня серьезное имя, но девочкам обязательно надо одомашнить, тигра превратить в котеночка, Льва в Левушку.
      - Маша, но как же понимать без объяснений? Я не умею думать печенкой.
      - Хорошо, я поговорю с дядей.
      - При чем тут дядя? Я не хочу репетитора, меня бы только направить. Если ты не хочешь, пойду на поклон к Дельфине.
      - Видишь ли, дяде разрешили открыть специальную школу.
      - Да не хочу я во вторую школу! Мне бы в пределах обязательной программы.
      Маша помялась, опустила глаза, покраснела.
      - Гурик, мы с тобой друзья, правда же, настоящие друзья? Обещай мне, дай честное слово никому не говорить в классе, никому в нашей школе, никому-никому не открывать тайну. Если ты разболтаешь, мне придется уйти немедленно, уехать в другой город.
      Я дал слово, я даже держал его, пока тайну не опубликовали в печати по радио и телевидео.
      Итак, дядя Маши, известный психобиолог, работал над проблемой ограниченности человеческих способностей. Ученые знали, давно уже было установлено, что мозг наш растет лет до шестнадцати. Знали, что крысы (да-с, крысята!), у которых рост мозга продлевали искусственно, проявляли особенную сообразительность, быстрее всех закрепляли условные рефлексы. Машин дядя перенес опыты на собак, потом на шимпанзе (его обезьяна научилась читать и считать, только разговаривать не могла, объяснялась жестами). Но на людях ставить опыты не решались, не полагается ставить опыты на людях, а ЭВМ ничего не давали, все-таки машина только модель человека. И вот помогло несчастье. Маша, племянница, единственная дочка сестры ученого, переболевшая в раннем детстве, отстала в развитии, вообще училась с трудом, ей угрожала грустная судьба не очень полноценного человека. И, проспорив и проплакав полгода, Машина мама решилась доверить свое чадо уважаемому знаменитому мудрому брату, высшему авторитету семейства, единственному свету в окошке. Опыт был поставлен, Маше ускорили и продлили рост мозга. Результаты я видел. Немножко странноватая, но, в общем, достаточно способная девочка с выдающейся памятью и чутьем. Во всяком случае, она сумела обойти наших математических звезд.
      Потом было еще несколько опытов на добровольцах, все удачные, даже более чем удачные. Из лаборатории Машиного дяди вышли не просто нормальные, а даже очень талантливые люди - блестящие математики и музыканты (выбирались профессии, где чаще всего бывают вундеркинды, где сумма знаний не очень велика и решают способности и умение). И вот теперь решено было организовать целую школу итантов - искусственных талантов. Маша и предлагала мне поговорить с дядей, не согласится ли он зачислить меня, чтобы срочно вырастить любовь к математике.
      Еще одна школа? Ну, нет, хватит с меня обязательных занятий, обязательного труда, обязательных экскурсий, обязательного спорта. Свободное, время хочу. Величайшая ценность нашей эпохи - свободное время. Время нужно мне, чтобы с перышком в руках рассматривать кору и кроны, листочки и лепесточки, вышагивать километры по заросшим тропинкам. Не хочу урезать мои драгоценные собственные часы.
      - Категорически нет! - сказал я.
      И, домой возвращаясь, сердито твердил себе:
      - Нет и нет! Не буду урезать, не буду отнимать.
      Машу тревожило другое:
      - Ты не разлюбил меня? Ты не разлюбишь?
      "Нет и нет", - повторил я сто раз подряд. Но где-то на полпути к дому задумался: "Добавочный талант, может быть, это не так скверно? Кто я сегодня? Обычный парень, каких двенадцать на дюжину, русый, лохматый, конопатый, среднего роста, средних способностей, без особых склонностей, плыву себе по течению, куда выплыву, сам не знаю. Люблю природу, рисовать люблю, но перышком, с красками так и не справился. А в нашу эпоху фотокиноголостерео вообще кропать перышком не принято. Надо изображать свое впечатление цветозвукоароматическое. Попрошу себе талант впечатлительности. Вообще какой-нибудь талант. Пассивная у меня натура, созерцательная, хочу творческую".
      - Маша, я передумал. Поговори со своим дядей.
      И дядя согласился. Труднее было с моими родителями - и с матерью, и с отцом.
      Отец сомневался. Отец говорил:
      - Рискованно.
      Мать криком кричала:
      - Ни в коем случае! Через мой труп! Вивисекция запрещена еще в прошлом тысячелетии. Пусть ставят опыты на мышах, пусть на своих детях ставят опыты.
      Я чуть не сказал: "Уже один".
      - Задурили ребенку голову! - кричала мать. - Я буду жаловаться! Я до Всемирного Совета дойду!
      - Я уже не ребенок, - возражал я. - Мне семнадцать будет в декабре.
      - Вот когда будет двадцать один...
      - Тогда поздно. Голова перестает расти в шестнадцать... Своевременно надо включать гормоны.
      Я говорил, отец говорил, мать кричала и плакала, воздевая руки к небу. Но в конечном итоге я настоял на своем. Как настоял? Обидел родителей. Обидел их, признаюсь со стыдом.
      - Вы поглядите на меня, - сказал я. - Средний парень, каких двенадцать на дюжину, русый, лохматый, конопатый, среднего роста, средних способностей, натура пассивная, созерцательная, без тяги к творчеству. Какие вы мне выдали гены? Самые заурядные, самые распространенные. Я не желаю быть рабом ваших генов, пожизненным узником вашей наследственности. Не мешайте мне освободиться от генетических цепей.
      И пронял. Мать еще всхлипывала, а отец смолк, загрустил, сложил руки на коленях, уставился в пол.
      - Возразить нечего,- вздохнул наконец. - В древних книгах говорилось: "И будешь ты проклят до седьмого колена". Возможно, наследственность подразумевалась. Верно, не блестящие у тебя гены, не знаю, от которого колена. Ну что ж, освобождайся, сбрасывай цепи. Но уверен ли ты, что не проклянешь своих потомков, испортив их гены?
      - Если испорчу - исправят, - сказал я с юной бесшабашностью.
      Глава 2
      Школа итантов. Школа как школа. Классы, в классах, конечно, столы, а не парты, на каждом справа пульт и дисплей, на стенах экраны, экраны, экраны. "Друзья, посмотрите направо, друзья, посмотрите налево, друзья, посмотрите наверх". На кафедре лектор с указкой; урок - сорок пять минут, перемена десять, в соответствии со средней восприимчивостью. На всей планете так.
      Единственное отличие: каждую субботу - инъекция. Вводится в кровь кубик раствора ростового вещества. И мозги продолжают расти, образуются новые нейроны и ганглии. Предстоит наполнить их талантом.
      Которым? И какие таланты бывают вообще?
      Мы говорим о человеке: талантливый художник, талантливый математик, талантливый хирург, механик, философ. Разные таланты, разные мозги. Чем-то различаются мозги художника, математика, хирурга, механика, философа. Не только содержанием, но и строением. Природные способности были какие-то. И вместе с тем едва ли природа конструировала заранее художественные или хирургические мозги.
      Надо разобраться.
      Работе мозга была посвящена вступительная лекция в школе итантов.
      Мозг - это орган, задача которого обрабатывать информацию и на основе ее руководить действиями. Информация - обработка - действие! Три этапа.
      Информация приходит извне (через глаза, уши, нос, кожу) и изнутри (голоден, болен, устал).
      Мозг приступает к обработке. В ней тоже три этапа: понимание - оценка решение.
      Природа отрабатывала их механизмы сотни миллионов лет, исправляла, добавляла, дублировала для надежности. Даже понимание у нас двойное: образное и словесное. Образ: "Знакомое лицо, где я его видел?" Слова: "Да это же дядя Ваня!"
      Чтобы произнести это опознающее "ах!", нужно иметь в мозгу громадный архив, картотеку знакомых лиц, проще говоря - память. С картотекой этой и сличается информация и, если она новая, важная и повторяющаяся, закладывается "на длительное хранение".
      Понимание - только первый этап обработки. Опознанную информацию нужно еще оценить: хороший человек дядя Ваня или прескверный? Обнимать его или обходить сторонкой? Оценка тоже ведется по двум критериям - эмоциональному и рассудочному. Эмоциональный: "приятно - неприятно"; рассудочный: "полезно вредно", "нужно - не нужно".
      Оценили. Можно действовать?
      Нет, еще рано. Выбор предстоит. Информации много, и много побуждений сильные и слабые. Есть мотивы биологические (голод, страх, размножение), есть мотивы психологические и мотивы социальные (обещал, обязан, полезно, выгодно, необходимо, почетно, стыдно). Все это надо подытожить, вообразить правой половиной мозга, обсудить левой. И принять решение. Чем больше мотивов, тем труднее решить. Решительность - тоже талант.
      Наконец решение принято. Остается выполнить его. За последний этап отвечает воля, отсекающая новые мотивы, новые решения, слабость и усталость. Конечно, еще и силы нужны, и умение - возможность осуществить.
      Информация - опознание - оценка - решительность - воля - силы и умение. Конечно, все эти качества развиты у разных людей по-разному, есть слабые звенья, есть сильные. Для одной специальности важен один набор, для другой совсем иной. Талантливому художнику требуется изощренное зрение, талантливый музыкант может быть и слепым.
      Итак, набор необходимых качеств. Как развивать именно необходимые?
      О принципах развития таланта споры в науке шли лет десять, еще до создания школы итантов. Два предлагались, в просторечии их называли "диетический" и "гастрономический". Первый - экономнее, но сложнее, второй - расточительнее, но проще. При научной диете вы даете организму полезные ему вещества, при гастрономической - вкусно кормите до отвала, предлагая пищеварению самому отобрать нужное и ненужное.
      В данном случае речь шла о кормлении мозга.
      Так вот, от диетического метода, экономного и рационального, пришлось отказаться. Для него следовало бы знать больше и гораздо больше уметь. Допустим, взялись мы создать талантливого музыканта. Музыканту нужен особо чувствительный слух, особая отзывчивость эмоций на музыкальные образы, изощренная оперативная память, надежная, долговременная, четкое чувство времени (биологические часы), гибкость и проворство пальцев. Но где в мозгу образная эмоциональность? Где долговременная память? Возможно, они разлиты по всему мозгу. Насчет слуха известно точнее - он сосредоточен в височной области. Но как при росте мозга развивать имение височную область?
      Волей-неволей наука склонилась к гастрономическому методу. Желудок сам разбирается, и мозг разберется. Будем его растить и тренировать по доброму старому принципу Ламарка: что упражняется, то и растет.
      К тому и свелось учение в школе итантов: раз в неделю инъекция и всю неделю математика.
      Выше я говорил, что в математике и музыке чаще всего бывают вундеркинды, здесь больше всего роль прирожденного таланта. Но когда я приступал к учению, человечеству требовались именно математики, не музыканты... и не художники, к моему огорчению.
      Первый месяц был самым трудным. Попал я из огня да в полымя. Четыре часа ежедневно и каждый вечер до глубокой ночи терзали меня иксы и игреки безликие, неопределенные, лица не имеющие, все выражающие, ничего не выражающие, да еще их друзья - дельта-иксы и дельта-игреки, стремящиеся к нулю, не доходящие до нуля, миниатюрные, меньше любой наперед заданной величины, но производящие производную, которая может быть даже и бесконечной.
      Мучччительнейшая задача.
      Впрочем, в отличие от Дельфины здешний профессор не считал ее мучительной. Маленький, круглоголовый, оживленный, он все твердил нам улыбаясь:
      - Нет, это все нетрудно, легче легкого. Чтобы дифференцировать, нужны пальцы, только пальцы. - И он прищелкивал пальцами, чтобы показать, до чего же это все просто.- Даже и для интегралов нужна одна лишь память, исключительно память. Вот когда мы дойдем до интегральных уравнений, там уже придется подумать, там напрягайте мозги.
      И я с ужасом думал, что тогда мне придется уйти. Плакали мои нерожденные таланты.
      Второй основной предмет был для меня куда легче. Назывался он "связи". На самом деле нас просто учили думать, тренировали на рассуждение.
      - Назовите слово, первое попавшееся, что пришло в голову.
      - Например, человек.
      - Прошлое - настоящее - будущее?
      - Ребенок - взрослый - старик.
      - А почему? Почему человек не рождается сразу взрослым?
      - Как же так? Само собой разумеется. Как же иначе?
      - Но ведь бабочка-то рождается взрослой. Бывает же иначе... Еще связи? По сходству.
      - Человек - обезьяна.
      - По несходству?
      Учили нас логике формальной: "Иван - человек. Все люди смертны - значит, Иван смертен". Учили и диалектическому: "Иван - человек, как человек он смертен, но бессмертен в своем потомстве".
      Этим я занимался с удовольствием, это воспринимал легко.
      Заскучавшим читателям объясню: я не просто перечисляю программу. В данном случае подвешено ружье, которое выстрелит своевременно.
      Математика, связи и еще инъекции раз в неделю. И росли, подрастали в наших головах новообретенные клетки, росли и алчно жаждали наполниться. Мы ощутили это как возвращение детства. Мир стал удивительно любопытным, все лезло в глаза, все требовало пояснений. Хотелось останавливать прохожих на улице и выспрашивать: "Как вас зовут?", "Куда вы идете?" "А это что?", "А как называется?", "А почему?". Но поскольку пичкали-то нас иксами и дельта-иксами, все "почему" направлялись на них - на иксы и дельта-иксы.
      И безликие, бесформенные, все выражающие и ничего не выражающие начали приобретать смысл и даже облик. Оказалось - а в школе я пропустил это мимо ушей почему-то, - что каждое уравнение можно изобразить, нарисовать, получится линия, прямая, или кривая, или ломаная, круг, эллипс, спираль, завиток, цветок... даже похожий на анютины глазки. Оказалось, что можно нарисовать какую угодно загогулину и вывести ее формулу. Можно написать какую угодно формулу, с потолка ее взять - и получить портрет. И мы - мои товарищи и я забавлялись, черкая каракули на бумаге и соревнуясь, кто быстрее выразит их математическими символами.
      Потом до меня дошло - наверное, и это толковала нам Дельфина, только я не слушал, изображал ее головку редиской с жиденьким пучком на макушке, - дошло до меня, что все эти бесцветные, безликие имеют смысл, физический, технический или житейский. Кривая - это движение или процесс, любой процесс: плавление или охлаждение, рост населения, прыжок с парашютом, выполнение плана.